Анюта - дочь крестьянская. Главы 15 - 16

     Глава 15

     Дни стояли жаркие, горячие.
     Анюта возила с поля снопы. Ей помогала Устинья со своим сыном Гришухой. Они договорились: пока стоит хорошая погода — всё свезти с поля, потом начинать обмолот. Сегодня заканчивали возку снопов с полос Анюты. Завтра начнут возить Устинье. В мажару была впряжена пара лошадей.
     Наполнив мажару до половины, женщины переезжали на другую полосу, пересекая едва заметную полевую дорогу. Им встретилась на телеге Ксения Горбунова с дочерью. Баба громко крикнула:
     — Вот те раз! Она тут прохлаждается, а там ждет мужик! Право слово.
     И захохотала, показывая плотные крупные зубы, выпиравшие подковкой. Она была великой мастерицей почесать язык.
     Слова ее Анюта приняла за шутку и отмахнулась:
     — Теперя не шибко скоро дождешься наших мужиков.

     Ксения остановила рыжую мохнатую лошаденку.
     — Нет, я окромя шуток. Василий твой пришел! Чичас я проезжала мимо вашего двора и своими шарами видела.
     Сердце у Анюты гулко забилось.
     — Ты только со двора, а он на порог. Поезжай скорей!
     Устинья, сидевшая в передке, тут же завернула на дорогу и погнала лошадей. Мажара загремела колесами. Гришуха поднялся на ноги, принял от матери вожжи. Взмахивая над головой концами, он лихо посвистывал.

*****

     Когда Анюта вошла, Василий сидел у стола, на лавке, и разговаривал со старым солдатом Парахиным. На муже она увидела гимнастерку, вылинявшую от солнца, пропотевшую и запыленную. Но больше всего ее поразил вид загипсованной руки.

     Анюта метнулась к мужу, неловко обняла его, склонила голову ему на плечо и заплакала. Когда прошла первая минута радостной и взволнованной встречи, Василий посмотрел на свою раненую руку, пошевелил кончиками синих отекших пальцев.
     — Дохтора говорят, отойдет.
     — Ну и слава богу! — воскликнула Анюта, не спуская глаз с руки Василия. — Ты что же не писал?
     — Не до этого было.
     — Здорово садануло! — заметил Парахин. — Снарядом?
     — Да... Там такое делается — страшнее, чем в аду... Земля горит. Небо содрогается, как начнут пушки садить...

     Дарья Ивановна возилась у печки, гремя ухватами и чугунами.
     — Чего стоишь? Собирай на стол. Мужика надо кормить с дороги, — сказала она Анюте. — У меня уже яишница готова.
     — Надо бы вина, — крякнул старый солдат Парахин. — В таких случаях: без вина, конешно, не встреча...

     В доме становилось шумно: заходили соседи.
     — А ну-ка, девки, бегите в лавку! Вот вам от меня...
     Анюта запротестовала и дала свои деньги.
     Когда все выпили и закусили, Анюта взяла на руки проснувшуюся дочурку, потютюшкала ее, поднесла к мужу и сказала:
     — Пока ты воевал, у тебя вот какая дочь!
     Василий хотел взять ее на руки, но маленькая Клавдюша дичилась и зарывала голову в кофту матери.

     Ночью долго не спали. Все разговаривали. Василий встал закурить. Он ловко слепил здоровой рукой цигарку и спросил:
     — Ты говоришь, Сизиков ходил искать отца?
     — Ага.
     — А не кажется тебе, что смерть отца — это дело его рук?
     — Что ты, Вася! — ужаснулась Анюта. — Тятеньку медведь задрал. Он переломил ему спину, ребра помял и кожу содрал на щеке...

     — Это все мог подстроить и Сизиков... Думаю так: он выследил, когда отец обложил берлогу и убил зверя, а потом взял да убил отца... Проделал с отцом все, что мог сделать медведь, и ушел. Так оно, наверно, и было.
     — О господи! — вздохнула Анюта. — Чо только делается на белом свете!
     — Но теперь не докажешь.
     — Ты, Вася, про свои подозрения хоть никому не говори. А то пойдут разговоры. Сизиков еще больше обозлится на нас. Ну его к черту!
     Василий промолчал. Он долго сидел на табурете, прокалывая темноту огоньком папиросы.

     Глава 16

     С каждой новой мобилизацией в Таловке становилось все меньше и меньше мужиков. Война коснулась почти каждого дома. Горлову дали отсрочку.
     Кривой Спиря по-прежнему проворно работал аршином. Хотя и сетовал он, что товаров мало и трудно доставать их — все подорожало и нет расчета заниматься торговлей, однако, лавку не закрывал. Сына за товарами не посылал, сам ездил. Василий Сизиков стал меньше пить, сошелся с женой и каждое воскресенье возил ее к матери в Шаталово.

     Год провела Анюта в труде, заботах и постоянной тревоге, что мужа могут снова забрать в солдаты. Правда, большую радость доставляла маленькая Клава. Девочка росла спокойной, крепкой, веселой. Все говорили, что она походит на отца: такие же голубые глаза, русые волосы, крутой лоб — ни дать ни взять —  отец. Анюта гордилась этим.

     У Василия рука поправилась, и он после уборки хлеба долго возился с утеплением сарая; заново поставил две плетневые стены. Навозил камышу, увязывая его в тугие и длинные снопы, которые ставил плотно один к другому и пришивал тонкими поперечными жердочками к плетням.
     А во второй половине февраля ездили в город. И привезли они оттуда весть: царя не стало!
     Василий возбужденно рассказывал, сверкая глазами:
     — Войну-то, грят, сам царь затеял. А теперя, может, и войне — конец.
     — А как же без царя? Кто народом править-то будет? — недоумевали некоторые.   
     На это Василий не мог ответить.

     Начались догадки. Мужики собирались, чадили цигарками, думали, спорили. А спорить было не о чем. Все видели, что жить стало хуже. Война разорила многих, осиротила семьи. Вот тогда и сказал Пахом Середкин:
     — Поживем — увидим. Была бы голова, а шапка найдется.
     Все рассмеялись.
     — Как это понимать, Пахом Иваныч?
     Середкин почесал густую с проседью бороду (он поседел на фронте), с прищуром посмотрел на мужиков и ответил:
     — Вы говорите про царей. Вот я и сказал. Только царь нам ни к чему. Романовы триста лет управляли державой. Попили кровушки из народа. Хватит. А вот как теперя пойдет дело — увидим...

     Летом в окрестностях Таловки начали появляться беглые солдаты. Их называли непривычным словом «дезертир». На одного наткнулись бабы, ходившие по ягоды.
      В то же лето вернулись с фронта многие таловцы — Иван Безруков, Прокопий Молоканов, братья Пискуновы (Артем и Андрей), Павел Федоренко, Егор Мордвин и другие. Некоторые в сумках принесли патроны, «лимонки» — показать родным, чем они воевали.
     А Прокопий Молоканов привез даже винтовку, обрезав ей ствол и разобрав по частям.
     — Хотел царю сдать, а его уже нет! — смеялся он. — Так я прихватил с собой. Волков буду стрелять.
     — А чо своему генералу, Прокопий, не сдал?
     — Побоялся, как бы он не заставил до «победного конца» воевать.

*****

     Где-то по городам и селам создавались Советы, а в таежной Таловке стояла глухая тишина. Староста Воробьев притих. Он теперь не ходил по домам, не скликал людей на сход, не отправлял мобилизованных в волость.
     Василий Горлов, управившись по хозяйству — хлеб был давно убран, сено подвезено, дрова заготовлены, — ушел в тайгу зверовать. И пробыл он на охоте почти два месяца. Когда вернулся, в деревне уже был создан Совет.

     Председателем Таловского сельского Совета — Совдепа — был избран Пахом Середкин. Его имя на собрании было названо первым: бедняк, бывший фронтовик, человек смелый и неподкупный. У Пахома была большая семья, жена часто болела, сыновья подрастали и должны были идти в армию.
     Через неделю Середкин уехал в уездный город на первый учредительный съезд Советов. Вернувшись оттуда, он объявил запись в красногвардейский отряд.
     В отряд записались многие фронтовики и большая часть молодежи — от шестнадцати лет и до призывного возраста.

    На первом организационном собрании, которое открывал и проводил сам Пахом, командиром отряда выбрали Василия Горлова. И когда он, придя домой, сказал об этом Анюте, она напугалась:
     — Зачем это тебе нужно? Иди и сейчас же откажись.
     — Уже поздно...
     Анюта смотрела на мужа с укором и сожалением. Взгляд ее серых грустных глаз говорил: «Эх ты, Вася, Вася! Все тебе надо, во все ты начал совать свой нос! Лучше бы дома сидел и занимался своим хозяйством. Или на охоту ходил».
   
     Небольшой отряд, под командованием Горлова, целый месяц занимался строевой подготовкой. Это были самые интересные дни в жизни таежной деревушки. Люди, вооруженные дробовиками и деревянными ружьями, маршировали по улице, бегали по задворкам, ложились, ползали, шли в «наступление» с криками «ура». Некоторые настолько увлекались, что забывали про дом. Матери ругались, отцы угрожали посрывать с груди банты, с шапок — красные ленты, деревянные ружья переломать и пожечь. Имя Василия Горлова склонялось в каждом доме. Подростки завидовали его умению четко, энергично командовать, где нужно — прикрикнуть, а где — ласково, с юмором поговорить. А старики и бабы возмущались:
     — Неуемный, с панталыку тольки сбиват молодежь...

     Закрыв лавку, по вечерам за ворота выходил Kpивой Спиря. Смотрел на раскрасневшихся от ходьбы и бега красногвардейцев и брюзжал:
     — Ну-ну, — маршируйте... Скоро до вас доберутся. Шомполов не пожалеют на ваши красные ж...
     Многие стали замечать, что лавочник отпускает товар прежде всего тем, кто с издевкой относится к новой власти, и в последнюю очередь или отказывает совсем — кто с Горловым «связался». Прокопий Молоканов просил отмерить на штаны прочной ткани — «чертовой кожи».

     — Нет у меня такого товару!
     — А это чо лежит? — указал Прокопий.
     — Уже продан.
     — Не говори напрасно, Макарыч. На том свете в рай не попадешь.
     — Я попаду, а вот ты попадешь ли со своей Красной гвардией?
    Прокопий свистнул.
     — Ежели не будут архангелы пропускать — с оружием пробьюсь. Отпусти, Макарыч, а то ей-богу портки износились...
     — Без порток походишь!
     Это возмутило Прокопия, он разругался с лавочником и прибежал в Совдеп с жалобой.
     — Ежели вы не найдете на него управу, я пристрелю этого гада, тогда судите меня!
   
     В Совдепе задумались: как быть с лавочником? Одни предлагали открыть свою торговлю на паях — кооперативную, другие — конфисковать лавку, этим самым покончить с местной буржуазией. Последнее предложение было заманчивым, по рискованным: Сизиков свою лавку так не отдаст, может разыграться кровавое побоище.
     Поручили Пахому Середкину поехать в город, к высшим властям, и посоветоваться.

     Пахом вернулся веселый: ему предложили организовать свой кооператив, даже обещали помочь, а над лавкой Сизикова установить общественный контроль.
     Прокопий Молоканов протяжно сказал:
     — Спасибо вашему батьке! Это мне ходить без штанов и ждать, когда гарнизуется ваш капиратив?
     Пахом Середкин ответил ему:
     — Зачем ждать? Вот мы тебе и поручаем организовать кооператив. Не будешь тогда ходить без штанов.

     Проводить подушный раздел земли было поздно: все отсеялись, наступал сенокос. Луга обычно делили, как и землю, — по душам мужского пола, а Совдеп решил сенокосные угодья разделить по едокам.
     Кривой Спиря поднял крик:
     — Неправильно! Баб своих сеном будете кормить?
     — Хотя бы и так! — выступил Середкин.
     — Но будут они есть не сено, а молочко, которое дадут коровы.
     — Надо им сперва коров заиметь!
     — И коров будут иметь. Советская власть поможет.
     Сход принял предложение Совдепа — разделить луга по едокам.

*****

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/18/526