Анюта - дочь крестьянская. Главы 17 - 18

     Глава 17

     Горловы садились обедать. На улице стояла жара, и все двери были открыты настежь. Анюта только налила в чашку холодной ухи — любимое блюдо мужа — и поставила на стол заливную щуку, заправленную зеленым луком, как на дворе залаяла собака и донеслись пьяные голоса. В дом ввалился Василий Сизиков и мастеровой Кузьма. Сизиков держал в руках початую четверть самогона. Женщины мелко закрестились. Анюта даже побледнела и прошептала: «Господи, этого еще не хватало!» — и вышла в сени, оттуда — на улицу. Вслед за нею, будто по делу, просеменила Дарья Ивановна. Анюта сказала:
     — Я сейчас позову Прокопия. Как бы они драку не затеяли.

     Начал Сизиков довольно миролюбиво:
     — Здорово, комиссар! Ты думал, я не приду к тебе? А вот и пришел. И не один, а с другом, Кузьмой Иванычем. Ты знаешь Кузьму Иваныча? Это голый пролетарий... Самый чо ни на есть справедливый человек на свете! Правильно, Кузьма? Вот у него награды. Крест. Солдатом был,как и ты. Кровь проливал. А почему вы не записали его в Красную гвардию? Плохой он человек, да?

     — Мы не всех записываем...
     — По выбору, значить?
     — Не по выбору, а по желанию.
     — А вот он жилат быть в Красной гвардии, чо ты на это скажешь?
     Василий Горлов передернул плечами.
     — Ежели желает, пусть придет в Совдеп, там и будем разговор вести. А тут не место.
     — Нет, место! — настаивал Сизиков. — Я ж-жылаю с тобой выпить.
     — А я — нет.
     — Пошто так?.. А меня... ты примешь в свою гвардию?
     — Зачем тебе в гвардию?
     Сизиков захохотал. На пороге появился Прокопий Молоканов. С тех пор, как Прокопию поручили организовать потребительскую кооперацию, словно кто подменил его: он стал самым активным совдепщиком и говорил, что не он будет, если не закроет лавку Кривого Спири.

     Дома Прокопий находился мало, все в разъездах. И сейчас куда-то собирался ехать, но Анюта задержала. За Прокопием показалась в сенях Анюта, и Горлов догадался, что она ходила за ним.
     Сизиков притих, попытался угостить самогоном Прокопия, но тот тоже отказался. Поднялся, взял за горлышко четверть, сунул ее небрежно под мышку и направился к двери.
     — Черт с вами! Не пьете — не надо! Подумаешь, цацы! Плевать я хотел на вас!.. Так ты помни наш разговор, комиссар, — обратился он уже с порога к Горлову. — Запиши Кузьму в свою гвардию... иначе — ыии-ии! — и он заскрипел зубами.

     Вечером того же дня, не протрезвившись, Сизиков задумал поупражняться в стрельбе. Мать хотела отобрать у него ружье, но он так цыкнул, что она, крестясь и хватаясь за грудь, шаром укатилась в дом.
     Нарисовав жирным углем мишень на дощечке, Сизиков сунул ее в ручку дверей амбара и от дома нацелился в кружок. Возле него, как ординарец, стоял Кузьма. Сизиков, целясь, несколько раз опускал ружье, рассуждая:
     — Подумаешь, цаца! «Я совдепщик, не хочу с вами пить!» Зараза, погоди, ты еще попляшешь у меня!
     Три заряда он всадил в ступеньки, которые вели в амбар, а два по бокам двери. Кузьма отобрал у него ружье, уговаривал идти спать. Сизиков сердился, отталкивал его от себя.

     Открылись ворота. Во двор въехал работник с возом травы. Мелкая трава сыпалась, а за телегой оставался зеленый след. Подбирая траву, во двор вошел пестрый бычок.
     Василий сузил пьяные глаза.
     — Этта чей? А ну дай ружье! — потянулся он к Кузьме. — Я научу его, как чужую траву есть!
     Кузьма отвел ружье за спину. Сизиков побежал за ним и оказался рядом с телегой. Вырвав у работника ременный бич, он поймал бычка за хвост и, вытаращив глаза, несколько раз со всего плеча огрел скотину.
     Бычок с ревом вынес его за ворота. Тут стояли бабы.
     — Василий Спиридоныч! Да разве так можно? — обратились они к нему. — Скотина-то бессловесная, зачем обижать?
     — Чей этта бычок? Пораспускали! Убью! — кричал Сизиков.

     Бычок оказался Горловых. Бабы погнали его к дому хозяйки. И рассказали, как было дело, не жалея красок: обыкновенный бич превратился в их передаче уже в оглоблю.
     Василий Горлов был дома. Он сорвал со стены ружье и, загоняя в ствол патроны с картечью, бросился к выходу. Анюта вцепилась мужу в плечо, умоляя образумиться.
     Василий остановился и удивленно посмотрел на жену. Руки его впаялись в ружье — не вырвешь.
     — Пусти!
     И он оттолкнул Анюту. Она бросилась следом. Горлов пробежал у дома Сизиковых — туда и обратно, толкнулся в калитку, но она была заперта. Во дворе лаял Волчок.
     Василий выстрелил вверх и тут же столкнулся лицом к лицу с Пахомом Середкиным.
     — Командир, ты чо?!
     — Кота хотел убить...
     — И так далеко гнался за ним?.. Дай сюда ружье. Завтра разберемся.

*****

     Поступок Василия Горлова разбирался на заседании Совдепа. По предложению Середкина его освободили от обязанностей командира местного отряда, а выбрали Ивана Безрукова.
     Горлов тяжело переживал. Он понимал, что сделал глупость — с ружьем побежал отыскивать Сизикова, тем более — стрелял. Анюта уговаривала мужа забыть все, не думать о случившемся.
     — И лучше, чо тебя сняли, — говорила она.
     — Ничего ты, Анюта, не понимаешь, — вздыхая, говорил Василий. — Мне обидно не то, чо меня сняли... А то, чо гад этот теперя смеяться будет.
     Так оно и вышло. Сизиков торжествовал.
     — Ага, достукался? Слышали, Горлова-то турнули с комиссаров! — потирая руки, говорил Сизиков. — Не будет больше порядки наводить. А то думать, если ты комиссар, так тебе все можно? Цаца! Придет еще время, я натяну твою шкуру на барабан.

     Глава 18

     По утрам наливались зори. Искрились росы. Грибной прохладой тянуло из темного леса. И вот уже какой день Василий с Анютой выезжали заготовлять дрова.
     Расположившись на пеньке точить пилу, Василий снял с себя рубаху, обмотал ею голову и взял напильник. Анюта ломала сухой хворост для костра. Рыжая Венерка лежала в холодке под телегой. Вывалив язык, она щурила карие глаза и поводила ушами. Вдруг собака залаяла и бросилась через поляну. На опушке показалась телега, в ней сидели Пискуновы — сам старик, седой, бородатый, его младший сын Андрей и внук-подросток. Подъехав к Горловым, они сошли с телеги и поздоровались.
   
     — А мы смотрим, чо за народ. А Кирюшка говорит: «Дядя Вася». Узнал вас по лошадям и собаке. Дровишки готовите? Хорошо. Мы тоже. Да вот малость припоздали, — говорил старик, держа за спиной бич. — В деревне такое деется — не приведи господь!
     — Пожар, что ли? — спросил Горлов.
     — Хуже! — Переворот, Василий Иваныч, в городе произошел! — опускаясь на одно колено рядом с Горловым, проговорил Андрей. — Давай закурим...

     Василий отложил в сторону пилу, вытащил кисет из кармана штанов. Свертывая цигарку, Андрей начал рассказывать, как утром, когда поднялось солнце, он вышел запрягать лошадь и увидел вооруженных конников, подъехавших к лавке Кривого Спири. Конники спешились, а их командир — офицер с погонами и кокардой на фуражке — вошел во двор к Сизиковым и сейчас же вернулся в сопровождении лавочника. Спиря что-то говорил, показывая вдоль улицы. Андрей подумал, что тот указывает дорогу, но вышло не так. Солдаты сели на коней и поскакали к сборне, где теперь размещался Совдеп; часть из них свернула к дому и остановилась, другая поехала дальше. Не прошло и пяти минут, как послышались винтовочные выстрелы, зацокали копыта. Всадники заметались по улице. Забегали люди. Где-то раздался вопль. К лавке стали сгонять связанных по рукам совдепщиков и красногвардейцев. Привели и Пахома Середкина — без фуражки, в изодранной рубахе, со связанными назад руками. Андрей смекнул, что дело плохо, и побежал в огород, в конопли. Спустя время, когда выловили всех совдепщиков, находившихся в это время в деревне, вооруженные конники уехали. Они гнали перед собой арестованных, избитых плетьми и шомполами. С уходом конников в деревне все затихло. Кирюшка сказал: «Дедушка, они уехали». Старик Пискунов второпях заложил лошадь в телегу, послал внука на огород за Андреем, сам взял пилу, топор, харчей и выехал за околицу.

     — Вот такие дела творятся на белом свете, — закончил Андрей Пискунов.
     Он хотел закурить, но никак не мог зажечь трут от кресала. Цигарка раскрутилась. Табак высыпался на колени. Андрей взял новый клочок бумаги.
     — Счастливый ты, Василий, чо уехал по дрова. За тобой ведь тоже приходили...
     Анюта взглянула на мужа округлившимися от страха глазами.
     — Что случилось? — спросил Василий. — Почему всех арестовали?

     — Я же толкую: пе-ре-во-рот власти произошел, — ответил Андрей. —  Я огородами вышел за деревню, а папаша по улице ехал. Лавочник остановил его и говорит: «Слава богу, опять старая власть возвернулась! По-моему вышло. Как я говорил — так оно и есть...» Ведь так он говорил, папаня?.. А вчерась я видел шаталовского мужика,знакомого, он был в городе, водил телку продавать, да не продал. «Пошто?» — спрашиваю. — «Базар весь разогнали, никто не торгует. Бой, говорит, — произошел между чехами и красногвардейцами». Чехи, значит, ехали на восток со своим оружием, их домой отпустили, а ихнее командование подбило на восстание солдат своих супротив Советов. Чехов поддержали русские офицеры и казаки. Бой был всю ночь. В городе Совдеп разгромили и всех большевиков половили». Я не поверил, говорю: «Ты врешь!» А выходит, он правду резал. Утром к нам прискакал отряд казаков, и вот всех тоже поарестовали... Плохие наши дела. В лес надо подаваться, переждать. Я вот харчей захватил. Пойду в свою охотничью избушку. Ежели хочешь — составляй компанию. Вдвоем веселей. Пока скрыться с глаз надо, а там видно будет.

     Они проговорили до вечера.
     Пискуновы отпрягли лошадь и пустили ее на траву. Собаки косились друг на друга и ворчали. Андрей крикнул на них и выругался.
     — Тоже, как люди, — готовы друг другу глотку перегрызть!
     Решили так: Андрей и Василий ни в коем случае не должны показываться в деревне, пока все не успокоится. Сейчас они отправляются в охотничью избушку Пискуновых, находящуюся в двенадцати верстах. Анюта и старик с внуком едут домой. Через три-четыре дня встречаются здесь: одни якобы приезжают на обычную заготовку дров, другие — приходят с промысла. Тут тогда и решат — как быть дальше.

     Горловы выезжали в лес на утренней заре, когда солнце еще не всходило. Теперь Анюта возвращалась тоже при заре, но уже вечерней, когда солнце зашло за лес и край неба полыхал яркими малиновыми красками. Над деревней стояла тишина, курились дымки во дворах — хозяева готовили ужин, никто по улице не ходил, не перекликался. Даже собаки — и те приумолкли.
     Анюту встретила Дарья Ивановна, тютюшкая на руках Клаву. Кто-то под навесом доил корову. В сумерках Анюта отворила ворота и въехала во двор.
     — О господи, я уже думала не приедете, — присматриваясь к дочери, сказала мать. — Никак, одна? А где Василий?

     Анюта промолчала, опасаясь, как бы не услышали их разговор посторонние и посмотрела под навес — кто там? Дарья Ивановна поняла ее и сказала:
     — Настю я попросила.
     Когда кони были поставлены к бричке с травой и сбруя убрана, Анюта подошла к матери и тихо спросила:
     — Ну, как тут?
     — Бог миловал, — так же тихо ответила Дарья Ивановна. — Ох и натерпелись мы тут страху!
     Анюта узнала страшную новость: убит Пахом Середкин по дороге в город. Сыновья и дочь поехали за ним и вот еще не вернулись.

*****

     Хоронили Пахома Середкина на второй день. Все жители деревни — от мала до велика — перебывали в его доме, чтобы посмотреть на председателя. Речей не говорили, салют из ружей не давали. Ездили в Шаталово за попом, он собрался, но когда узнал, что надо хоронить совдепщика — не поехал.
     Начали возвращаться из леса разбежавшиеся мужики. С оглядкой они прокрадывались домой, ночевали, а рано утром уходили в лес или, спрятавшись, сидели дома.
     Время шло. Никто их не искал.
     Кривой Спиря трепал языком, что расправится с большевиками. Староста был настроен мирно.
     Вернулись домой Андрей Пискунов и Василий Горлов, но старались меньше быть дома — уходили то в поле, то в лес.

*****

Продолжение:http://www.proza.ru/2019/02/18/528