Анюта - дочь крестьянская. Главы 19 - 20

     Глава 19

     За неделю до жатвы староста Воробьев созвал сход и зачитал циркуляр временного сибирского правительства.
    В циркуляре говорилось: «...призвать к исполнению воинской повинности всех, коим срок призыва 1919 и 1920 годы».
     Мужики призадумались.
     — Это как же понимать? Еще не настал срок, а уж ищо берут? И сразу два года?.. Мало — уже десять возрастов забрали, а тут — отдай и малолеток?
     Начали по пальцам перебирать — кто же должен идти на службу. И насчитали тринадцать человек. Много! И все молоденькие — восемнадцати и девятнадцати лет.
     Матери, тоже пришедшие на сход, заголосили.
     Над толпой поднялся старик Парахин — кряжистый, седой.
     — Тиша! Разревелись, коровы! — зыкнул он.

     У Парахина в армии служил сын, взятый еще при царе. Теперь надо было собирать внука. В доме из мужиков оставался один старик.
     — Я так думаю, миряне... Супротивничать властям нельзя. Всякая власть, как вам известно по писанию, дана от бога, если она даже и вре-мен-ная. По-моему, новобранцев надо послать. Хоша нам шибко жалко их — молодых. Но поделать мы тут ничего не могем. — Он покосился на старосту. — А сходу надо записать в бумагу: такую ми-бли-за-цию мы считаем не по-божецки... Несправедливой, вот! Разве можно брать в солдаты таких мальцов?
     — Верно!

     Первую часть его речи слушали настороженно, с недоверием. Но когда он сказал, что мобилизация сделана не «по-божецки», зашумели.
     — Пусть нас призывают, стариков!
     — Мы покажем им!
     — Нам только ружья подай в руки!
     — Не давать новобранцев!
     — След с другими деревнями стакнуться, чтобы они тоже не давали новобранцев!
     Староста растерянно переминался с ноги на ногу, руками перебирая листки циркуляра.
     — Это же бунт... Неподчинение властям! — наконец бросил он в толпу.
     — Мы сами — власть!
     — Иван Безруков приехал! — крикнул кто-то, и многие повалили на улицу.

     Высокий, смуглолицый, в истоптанных сапогах и не первой свежести гимнастерке под ремень, Безруков стоял среди толпы, придерживая за повод оседланную лошадь. Лошадь вскидывала голову, с губ ее срывалась пена.
     Накануне переворота Безруков уехал из дому к бакенщику, чтобы посмотреть как нагуливают жир две его телки. Возвращаясь, узнал о перевороте в городе и об аресте людей в своей деревне. Пробравшись ночью домой, он выслушал жену, которая рассказала ему, что произошло в Таловке, и, не переседлывая коня, уехал в соседнюю волость, где жил его двоюродный брат.
     — Народ волнуется, товарищи! — рассказывал он сейчас. — В Черном Доле крестьяне подняли бунт. Не хотят давать новобранцев временному правительству. Они вооружились ружьями и пошли на Славгород. Разгромили земскую управу, убили городского начальника и взяли власть в свои руки. Восставшие создали штаб рабоче-крестьянской власти и призывают последовать их примеру. Вот послушайте, что они пишут...

     Он снял картуз, из-за околыша вынул лист серой бумаги, начал читать. В воззвании говорилось, что крестьянско-рабочий штаб призывает всех «товарищей крестьян и рабочих сплотиться в единое целое, по примеру других восставших волостей, и свергнуть ненавистное офицерство, чиновничество и прочих прихвостней временного правительства, которое хочет восстановить старое романовское время».   
     — Под первыми лучами новорожденной свободы спасем нашу жизнь и великую свободную Россию! — закончил читать Безруков.

     Кто-то крикнул:
     — Надо присоединяться!
     — Выборных послать для связи!
     — Безрукова! Он уже был у них.
     — Товарищи, а в случае каратели?
     — По лесам разойдемся!
     — Надо опять отряд создавать! Для охраны порядка.
     — Вот это дело!
     — Безрукову поручить!
     — Мужик боевой! Снова пусть сорганизует!
     Староста Воробьев сидел в помещении, не показываясь на улицу. Подойдя к божнице, он торопливо шептал молитвы и крестился.

*****

     Через неделю стало известно, что чернодольское восстание разгромлено. В Славгород прибыли войска под командованием атамана Анненкова наводить «порядок»: ловили, пороли, вешали, расстреливали, сжигали целые деревни.
     Таловцы опять притихли. Многие снова ушли в тайгу. Всю осень и зиму не показывались в деревне Иван Безруков, Андрей Пискунов, Василий Горлов, Прокопий Молоканов. И только весной, когда нужно было готовиться к пахоте и севу, стали наведываться в деревню. Узнав, что здесь тихо и спокойно, выезжали в поля. Работали и оглядывались — не появится ли колчаковская милиция или карательный отряд.

     Глава 20

     По проселочным дорогам пляшут конские копыта, развеваются густые гривы, машут коротко подрезанные хвосты.
     В глубоких кавалерийских седлах, поскрипывая новой кожей, качаются всадники. За спинами — новенькие карабины, на одном боку — шашка, на другом — плеть; посасывают толстые трубки, чубы полощет ветер. Одни смотрят на мир сытыми глазами, у других они закрываются от хмельной услады.
     Но почему они так странно одеты? Гусаров и кирасиров давно уже нет, а на них — одежда черного и голубого сукна; на брюках — широкие лампасы, как у генералов, на рукавах — нашивки: треугольники с белыми черепами и двумя скрещенными костями. Такая же эмблема — на темно-вишневом бархатном знамени, и надпись: «Сим победиши».
   
     Верховный правитель Сибири адмирал Колчак, которому временное сибирское правительство передало всю полноту гражданской и военной власти, — и тот даже в личной охране не имел таких нарядных солдат.
     И бежала молва по деревням и селам:
     — Анненковцы!
     Атаман Анненков с прииртышскими казаками, не пожелавшими перейти на сторону Советской власти, присягнул Колчаку служить верой и правдой. Адмирал не послал его на западный фронт сражаться против Красной Армии, а поручил наводить порядок в тылу.
     — Атаман, создавайте карательные отряды и действуйте по своему усмотрению. Не жалейте ни патронов, ни шомполов, ни плетей. Надо с корнем вырвать большевистскую заразу в тылу.
   
     И атаман усердствовал.
     Таловцы часто обращались к богу с просьбой помочь им, спасти от бед и несчастий, удержать их слабые души от греховных соблазнов и падений. Вся надежда была на бога. И когда в деревню вступил один из карательных отрядов атамана Анненкова, они ещё больше взмолились.
     При въезде в деревню каратели перестреляли всех собак, бросившихся им навстречу, и проследовали до лавки Кривого Спири.
     — Где тут староста? — сдерживая под собой горячего коня, спроспл у женщин, столпившихся у лавки, чубатый черноусый есаул.
     Женщины бросились к дверям.
   
     Вышел Василий Сизиков, одетый в новенькую форму колчаковской милиции, взял под козырек.
     — Здравие желаю, господин есаул!
     Всадники и есаул немало были удивлены появлению в такой глуши милиционера. Но Сизиков поспешил объяснить:
     — Мы только вчерась приехали, господин есаул.
     — Кто это—«мы»? — жестко, с недоверием спросил есаул.
     — Милиция... Насчет борьбы с самогоном.
     — А-аа! Слышал. В уезде говорили. Та-аак... Значит, бороться с самогоном будете, — многозначительно произнес есаул. — Сейчас не время этим заниматься, молодой человек. Есть дела поважнее, чем самогон. Вам понятно? — строго спросил он и тут же миролюбиво добавил: — Разыщите мне старосту.

     Скоро перед есаулом стоял заспанный и лохматый староста. После обеда по обыкновению Федор Воробьев любил сладко уснуть где-нибудь в прохладном и темном месте. И этот раз он так крепко спал, что не слышал ни лая собак, ни выстрелов.
     — Вы староста? — не здороваясь, спросил есаул.
     Маленькие черные глаза старосты беспокойно забегали по незнакомым лицам людей.
     — Кажись, я, — робко ответил Воробьев.
     Всадники засмеялись.
     — Очередной указ о новой мобилизации людей в армию и о поставке лошадей для фронта получили?
     — Так точно.
     — Доложите, как выполняете!

     Староста замялся, и маленькие глаза его опять забегали по лицам людей. Все молчали, посматривая на старосту. Один только есаул, раздувая широкие ноздри, курил и смотрел в землю.
     — Дык как, господин начальник... Третьего дня тольки получили. Народ еще не собрался...
     — Не собрался? — вспылил есаул и со зла хлестнул плетью по сапогу, до блеска начищенному. — Ты заспался здесь, бездельник! Где люди? Где кони? Где хлеб и фураж? Родина истекает кровью, помощи требует, а вы здесь спите и проснуться не можете. Собирай народ!

     Староста виновато моргал глазами.
     — Одних баб чо ли собирать?
     — Как это баб? — насторожился есаул и обвел глазами народ. Среди собравшихся поглазеть на нарядных анненковцев были, действительно, только одни бабы да подростки.
     — А куда мужики девались?
     — В том и загвоздка... господин... Куды они девались — богу одному известно.
     — Но-но! Поменьше бога вспоминай, да побольше делай. Собирай!
     Воробьев, опираясь на высокую бескорую палку, пошагал по деревне, скликая людей на сход. Конники расквартировались в нескольких домах, стряхивали со своих красивых мундиров пыль, чистили лошадей, умывались, пили чай.

     Василий Сизиков пригласил есаула к себе, насыпал его коню в колоду овса, на стол поставил семейную сковороду с глазуньей и четвертную бутыль самогона.
     — Реквизировал у населения, господин Чмых, — подмигнул есаулу Сизиков.
     После второго стакана языки развязались. Есаул Чмых и Сизиков начали высказывать друг другу любезности. Есаул курил трубку, Василий старался угостить его папиросами.
     — Господин Чмых, бросьте вы этого рогатого черта, ишь какую противную рожу он корчит, — тыкал Сизиков пальцем в трубку гостя, изображающую лицо Мефистофеля. — Угощайтесь моими. Первый сорт. Самые душистые... Вот, значит, мы и живем так, папаша помаленьку торгует. Сами знаете, какая теперя торговля... Горе одно, а не торговля... Я вот служу. Послали, значить, меня сюда. Поезжай, мол, Сизиков, в свою волость... пошерсти там самогонщиков. Я и поехал. Давайте еще по одной пропустим.

     — Пожалуй, хватит. Сходка впереди.
     — Плевали мы на эту сходку, господин Чмых. Этим мужикам, паразитам, шомполов бы горячих всыпать, тогда бы они знали, как не подчиняться высшим властям и начальству. А то они, сиволапые, ничего не хотят признавать...   
     Прищурив один глаз от дыма, Чмых спросил:
     — Вот вы — местный житель... Скажите, каково настроение мужика на данный момент?
     Глаза есаула весело засветились, и он приготовился услышать весьма важное для себя. Сизиков, прежде чем ответить, поважничал — отквасил нижнюю губу, откинул голову назад, как это делают при глубоком раздумье, передернул плечами и сказал:

     — Ежели откровенно — хреновое... Вы далеко в тайгу не забирайтесь. Могут быть плохие последствия. Я и то боюсь дальше Кузьминок ехать, хотя знаю здесь каждую тропинку.
     — Почему нельзя?
     — Волков много развелось этот год, господин есаул. Матерых, злых.
     — С двумя ногами? — ухмыльнулся Чмых.
     Сизиков посмотрел на него внимательно. Глаза есаула не мигали.
     — А дезертиры есть?
     — Сколь хочешь.
     — А почему их не ловите?
     — Господин есаул, это не входит в наши функции. Нас послали, говорю ж вам, на борьбу с самогонокурением.
     — Понятно. И как ваша борьба идет?
     — Как видите. — Сизиков пощелкал ногтем по бутыли. — Истребляем до основания. — И развязно расхохотался. — В каждой деревне уничтожаем самогонные аппараты, а это — увозим с собой.

     — Скажите, Василий Спиридонович, а Совдеп здесь был?
     — Был.
     — И отряд Красной гвардии при нем существовал?
     — Существовал.
     — Интересно, интересно, — крайне оживился есаул. — Это даже весьма интересно. И вы знаете совдепщиков?
     — Их всех повыловили. И даже одного убили. Середкина.
     — Всех? — изумился Чмых.
     Сизиков значительно посмотрел на него и улыбнулся.
     — Всех... Вот и староста пришел.
     В дверях стоял Воробьев.
     — Ну что, народ уже собрался? — спросил есаул.
     — Да можно сказать — есть, — уклончиво ответил староста.

*****

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/18/534