Анюта - дочь крестьянская. Главы 23 - 24

     Глава 23

     Отряд анненковцев расправлялся теперь с крестьянами соседней волости. Однако есаул Чмых пообещал, что он не забудет и непокорную Таловку.
     Милиция вылавливала дезертиров и вела борьбу с самогонщиками. Начальником отделения, находившегося в небольшом волостном селе Крутино, был прапорщик Опарин — низенький и плотный офицер. Он носил дымчатые очки, предпочитал не милицейскую форму, а свою — офицерскую, любил часами лежать на кровати, курить, смотреть в потолок и думать. Выловленных дезертиров он не допрашивал, хотя по инструкции должен был делать это; рапорты не принимал, а приходил в милицию для того, чтобы подписать бумаги и снова удалиться на квартиру.
 
    К Опарину должна была приехать жена из России, но военные действия на Урале осложняли проезд. В ожидании жены Опарин скучал. Неустроенная жизнь тяготила его.
     Милиция занимала большой дом с пристройкой во двор, в которой находилась каталажка. В каталажку можно было заходить с двух дверей: из помещения милиции и со двора. На дверях висел большой замок, и стража тут не стояла. Дежурный был один и сидел у дверей, через которые ходили все: и посетители, и личный состав.
     Каталажка была забита арестованными. Здесь сидели и дезертиры, и самогонщики, и конокрады. Выпускать их не торопились. Сидели они по нескольку дней, ожидая допроса. Местным носили передачу, а к тем, кто был из отдаленных сел и деревень, приезжали на подводах родственники сразу по нескольку человек и весь день проводили у ворот милиции.

     Многие арестованные обовшивели, так как в баню их водили редко. Когда по какой-нибудь надобности открывали внутреннюю дверь, высокий, лохматый, с большими черными глазами дезертир по прозвищу Гвоздь соскакивал с нар и кричал:
     — Чо вы нас держите?! Выпускайте, а то каталажку разнесем!
     — Ты не ори, горячих схватишь! — предупреждал его дежурный. — Начальство знает, что делать.
     Гвоздь не унимался. Однажды даже застучал кулаками в дверь. Дежурный двинул его прикладом по загорбку. После этого Гвоздь не подходил близко к двери.

     Личный состав милиции больше находился в разъездах по деревням, чем в волостном селе. Тут милиционерам нечего было делать, а в деревнях хлопот хватало; одних самогонщиков развелось столько, что поставь еще взвод — не управились бы. Бывали случаи, когда наряд милиции проедет по какому-нибудь маршруту, отберет все аппараты, поломает их, накажет виновников, — будто все в порядке, с самогонокурением покончено, а возвращается обратно по этому же маршруту — еще больше находит самогонных аппаратов.

     Опарин, занимаясь борьбой с самогонокурением, не знал, что в его волости организовалась боевая дружина и готовится к нападению на милицию, чтобы захватить оружие. Разведчики из дружины Ивана Безрукова, бывая в милиции якобы по своим личным делам, все высмотрели и изучили: распорядок дня и дежурств, где хранится оружие, кто остается ночью в помещении. Даже набросали план. Штаб боевой дружины, в который входили, помимо Ивана Безрукова, Прокопий Молоканов, Василий Горлов, Андрей Пискунов и сын Пахома Середкина — Иван, тщательно изучил донесение и назначил день операции.

     Василия Горлова загримировали под прапорщика Опарина. По своей фигуре он больше всех подходил для этой роли. Надели на него шинель с погонами, хромовые сапоги со шпорами, фуражку с кокардой, достали дымчатые очки.
     В помещении милиции в ту ночь было двое дежурных. Один сидел у дверей при входе, другой охранял дверь в каталажку. Перед дежурным у входа стояла на столе белая непроливашка и на листе газеты, покрывавшей стол, валялось несколько тоненьких ученических ручек с длинными широкими перьями. Молодой дежурный милиционер в фуражке с кокардой сидел за столом и на «Сибирской речи» старательно выводил забавные девичьи головки с толстыми косами. Другой дежурный у двери в каталажку, — уже пожилой, — сидя на табурете, прислонился плечом к стене, сладко дремал.

     Василий Горлов в сопровождении двух вооруженных солдат смело вошел в помещение, быстро разоружил молодого дежурного, который открывал ему дверь, потом дежурного, охранявшего каталажку. Милиционеры ошалело смотрели на него, не понимая, в чем дело. Но когда догадались, что это не Опарин, — было поздно: им скрутили руки, кляпами заткнули рты и спустили в подполье.

     Склад с оружием находился в угловой комнате с зарешеченным окном. Новенькие английские винтовки стояли по шесть штук в пирамидах и отдельно — в углу; два ящика с патронами были раскрыты, на полу валялись стружки, оберточная бумага, рогожа, мешки, концы упаковочного шпагата. Два небольших ящика, по краям скрепленные проволокой, зацепленной за шляпки гвоздей, оказались нераспечатанными. Тоненькая проволока сейчас же лопнула, как только ее поддели штыком. Приподняли промасленную прокладку.
     — Братцы, наганы! — воскликнул Андрей Пискунов.
     — Ищите сабли! — приказал Василий Горлов. — Должны быть и сабли.

     Нашли и сабли, они были в самом углу, под мешками. Арестованных освободили в последнюю очередь. Гвоздь первым изъявил желание присоединиться к людям, освободившим его.
     — Вы кто такие, братцы? Против белопогонников?
     — А ты думал как? Стали бы мы тебя освобождать.
     — Тогда и я с вами. Родненькие, дайте мне винтовку! — умолял он. — Где дежурный? Я счас его, гада, решу!
     Ему приказали молчать и быстрей забираться в бричку.
     Молодая розовощекая хохлушка, с большими черными косами, свисавшими почти до колен, бросилась к Василию Горлову со слезами на глазах, обхватила его сильными руками за шею и поцеловала в губы.
     — Дядичко, який же ты гарный, — воскликнула она, — ось тоби, ось!
     Горлов даже растерялся от такой благодарности. Девушка, укутавшись в черную шаль, побежала со двора и сгинула в темноте.

*****

    Давно не было такого богатого стола: гуси жареные и пареные, молочный поросенок с хреном, полная сковорода жареной стерляди, залитой яичницей, всякие разносолы и маринады — огурцы, грузди. Все это было добыто Василием Сизиковым.
     Накануне он принес в мешке поросенка и пару гусей, уже обделанных и выпотрошенных.
     — Груша, вот тебе! — сказал он дородной хозяйке с белесыми ресницами. — Жарь и парь. Вечерком подойду. А самогон ишшо есть?
     — Есть. Ты где так долго пропадал?
     Подбоченясь, хозяйка смотрела на него влюбленными глазами и ждала, когда он поцелует ее. Василий покрутил головой и сказал:
     — Пропадаешь! Служба, моя дорогая. Ничего не поделать. Только чичас вернулся из волости.

     После того, как Сизиков поступил в милицию, он окончательно разошелся с женой и решил больше не жениться. В Крутилино у него была любовница, Груша, он похаживал к ней. Но сегодня он затащил сюда и прапорщика Опарина. Груша кликнула свою подругу — и начался пир.
     Рюмок не было, стаканов тоже, пили самогон из чайных чашек. Опарин сразу же захмелел. Его положили на кровать. Он соскочил, хотел сесть за стол и свалился на Сизикова, в обнимку сидевшего с хозяйкой. Груша подняла затуманенные глаза и ровным голосом спросила:
     — Ты чо, бог с тобой? Земля уже не держит?
     Опарин молча опустился на стул, закурил и долго ни с кем не разговаривал. Окутывая себя дымом, он слегка покачивался из стороны в сторону и мыслями был где-то далеко.
     Сизиков пил и не пьянел. Наклонившись в Груше, трогал ее грудь и, прикладываясь к губам, целовал.

     Начал трезветь и Опарин. Он увидел возле себя женщину в белом платье. Она сидела, немного наклонившись к столу. Русая слабо заплетенная коса спускалась по ее широкой спине, и плечи были открыты до половины. Прапорщик тихо и слегка дотронулся губами до нежной кожи. Женщина не обернулась. Двигая сжатыми маслянистыми губами, она сдержанно улыбнулась и погрозила ему пальцем.
     — Какие хорошие глаза у вас, — сказал он.
     — А я разве плохая? — И она весело засмеялась.
     — Ну что вы! Вы не так меня поняли.
     — Я поняла вас. Вы хотели сказать: женщину глаза красят...
     — Совершенно верно.
     Она повернулась к нему лицом, пристально посмотрела в темные очки и попросила папиросу.
     — Вы разве курите? — удивился Опарин. — С полным удовольствием, — и раскрыл перед ней серебряный портсигар. Она курила не затягиваясь, пуская дым прямо ему в лицо. Он что-то начал ей рассказывать, она слушала и хохотала. Потом он дал ей чашку и сам взял.
     — Выпьем?
     — Выпьем.

     Он выпил, но она медлила. Тогда он стал настаивать, чтобы и она выпила.
     — Что ты к ней прилип, как смола? — грубо сказала хозяйка, высвобождаясь из объятий Василия. Она встала, поправила на себе платье, подошла к Опарину и сзади оплела его горячими руками за шею. Обращаясь к своей подруге, сказала:
     — Ты с ним смелей обращайся. Вот так. — И повалила Опарина со стула на пол.
     Сизиков и подруга хозяйки засмеялись.
     Лежа па полу, прапорщик ухватил Грушу за ноги и не отпускал.
     — Чо ты делаешь? Куда заглядываешь? — крикнула хозяйка и подобрала юбку.
     Опарин вскочил.
     Женщины бегали вокруг стола, а мужчины ловили их.
     — Хватит озоровать, ребятушки, — наконец сказала Груша. — Садитесь за стол. Вася, наливай всем по полной!
     Пили всю ночь.А под утро узнали: кто-то выпустил всех арестованных из каталажки, забрал оружие, а дежурных милиционеров связал.
     Опарин стоял белый, с дрожащими губами. Яростно размахивая руками, Сизиков кричал:
     — Я догадываюсь, кто это сделал! Найдем сукиных сынов!

     Глава 24

     Теплая тихая ночь. Кругом лес — непролазная чащоба. Под ногами хрустит сухой валежник. Иногда в низине чавкает вода или на увале утекает непрочный песок. Лошади, навьюченные кладью, тяжело взбираются на кручи и с боязливой осторожностью спускаются вниз. Люди шагают налегке. За спинами их покачиваются стволы винтовок, ружей.
     Отряд Дмитрия Русанова, куда влился со своими людьми отряд Безрукова, менял стоянку, уходил в более отдаленные места. Предстояла серьезная операция по освобождению деревень и сел от карателей, поэтому нужна была безопасная база. Русанов шел во главе колонны.

     Когда немного замешкались у пересохшей Олеи, взбираясь на крутые берега, поросшие густым тальником, к Русанову подъехал Василий Горлов и попросил разрешение отлучиться на полчаса.
     С ним рядом стоял другой дружинник, гораздо моложе Василия и тоже на лошади.
     — Куда тебе? — недовольно спросил Русанов. — Домой забегу. Тут недалеко. Всего версты три.
     — А у Безрукова отпрашивался?
     — Так точно, товарищ командир.

     Русанов не любил, когда бойцы отлучались из отряда по личным делам, и всегда выискивал какую-нибудь причину отказать, поэтому он продолжал расспрашивать:
     — Вы откуда?
     — Из Таловки.
     — Я тоже из Таловки, — похвалился молодой дружинник, стоявший рядом с Горловым.
     — Земляки,значит.
     — Ага, — враз ответили всадники.
     — А вы знаете о том, что Таловка занята карателями?
     — Знаем, товарищ командир. Это было два дня назад. А сегодня там нет ни одного карателя. Уехали.
     — Откуда у вас такие сведения? — разозлился Русанов. — Все они знают! А милиция? Там почти безвыездно живет этот... сын лавочника.
     — Сизиков, — подсказал Горлов.
     — Да, да — Сизиков.
     — А мы не боимся его! — выпалил молодой дружинник.
     — Подумаешь, какой герой! — воскликнул Русанов. — Ты тоже туда собрался ехать?
     — Ага, — ответил тот, удерживая нетерпеливого коня за поводья. — Мы ведь не надолго, товарищ командир. Повидаем своих и вернемся. Догоним.

     Из дальнейших расспросов Русанов узнал, что с ним разговаривает сын убитого белыми совдепщика Пахома Середкина, и сразу сменил тон, так как Середкина он уважал и даже распорядился помочь его семье чем можно.
     — Отлучку разрешаю. Только смотрите, будьте осторожны, — напутствовал Русанов. — Узнайте попутно, куда уехали каратели. Не мешало бы поймать этого милиционера Сизикова. Да сейчас не дело этим заниматься. Не стоит пугать ворон... Горлов, ты, как старший, не бросай Ивана.
     — Что вы, товарищ командир!
     Всадники ударили по коням и скрылись в темноте.

     В Таловке стояла тишина, когда они подъехали к околице. Но как осторожно они ни вели себя, собаки почуяли их и залились тревожным лаем. Сперва тявкнула одна, потом вторая, третья...
     Горлов подъехал к Ивану и тихо сказал ему:
     — Нас учуяли.
     Они задержались немного у поскотины и поехали в объезд, к огородам.
     Стояла густая темь; земли под ногами не было видно. С лугов тянуло сыростью, отцветающими травами.

*****

     Анюта еще не ложилась спать. Поставив на теплую печь квашню, она сняла с себя передник, запачканный мукой, встряхнула и повесила на гвоздик.
     «Что-то еще я хотела сделать? Ах, да — лучины нащепать!» — И она начала искать нож. Посмотрела в посудном шкафу — нет, пошарила в ящике стола — нет. Под руку попала помятая розовая тряпочка. Вспомнила, что она когда-то завязывала в нее арбузные семена, теперь их нет. «Вот озорница, это Клава вытаскала». — И посмотрела на кровать, где спала дочь.

     Клава, как была одета в синее ситцевое платьице и зеленые ботиночки, так и уснула. Перед сном девочка раскапризничалась и не дала снять с себя ботинки — подарок тети Паши. Анюта смотрела на дочь теплыми глазами. «Сейчас, доченька, я раздену тебя, вот только лучин нащепаю. Где же нож?» — И снова принялась искать.
     Вдруг во дворе громко залаяла собака и тут же перестала, радостно повизгивая, ласкаясь к кому-то. Стукнула дверь в сенях, Анюта вздрогнула — не чужой ли?
     — Кто там?

     На пороге стоял муж, с винтовкой за плечами. На нем была его старая солдатская шинель, фуражка, сапоги, в руках — вещевой мешок.
     — Вася! — бросилась Анюта к нему.
     Горлов, закрыв за собой плотно дверь, приложил палец к губам:
     — Тссс!
     — Ты откуда?
     Он ответил и посмотрел на окна, хорошо ли закрыты ставни.
     — Я занавешу.
     Большой черной шалью закрыла окно. На другое повесила детское одеяло.
     — Я не надолго отпросился, — сказал Василий, держа жену за руки. — Со мной еще приехал Ваня Пахомов. Он будет ждать меня у речки.
     — Ты, может, есть хочешь? — заботливо спросила Анюта. — Я быстро что-нибудь приготовлю.
     — Нет, не надо. Дай мне пару чистого белья... А сало есть у нас? Сало надо взять. И хлеба. Ты готовь пока, а я в кладовке свинец поищу. Он мне нужен.

     Он увидел на кровати спящую дочь и, прежде чем идти в кладовку, подошел к ней, заулыбался и поцеловал в щеку.
     — Выросла как. Спрашивает про меня?
     — С языка не сходит: тятя мне то купит, да тятя мне другое привезет. Ботиночки Паша подарила, так она говорит: «Тятя мне еще сапожки купит!»
     Только теперь она заметила у него на носу, почти у самого глаза, подсохшую ссадину.
     — Где это ты? — нежно спросила она, как бывало спрашивала в первые дни, когда они поженились, и как будто эта пустяковая ссадина была главным предметом их разговора при такой короткой встрече.
     — Веткой поцарапал.
     — Мог бы глаз повредить. Ты смотри осторожней в лесу.

     Ему показалось смешным это предупреждение, но он, взглянув на ее серьезное и озабоченное лицо, не засмеялся, а только улыбнулся, притянул ее к себе и долго-долго целовал.
     Потом пошел в кладовку. Принес оттуда плитки свинца и завернул их в тряпку. И только тут заметил, что дома не все.
     — А где же мама?
     — Разве я тебе не сказала? — спохватилась Анюта. — Паша ведь с Антошей приезжали. День гостили у нас. Больше не могли. И мама к ним уехала, в гости. — Она засмеялась и добавила:
     — Про главное-то я и забыла сказать тебе в этой суматохе...
     Пока он ходил в кладовку, Анюта приготовила ему белье, свернула и положила в сумку.

     Ни Анюта, ни Василий не знали, что за их домом следят. Слежку эту установил Сизиков. Он подговорил соседа, пьянчужку Лариона, того самого, который помог Сизикову обворовать караван.
     Когда через огороды Василий Горлов пробирался к дому и собаки лаяли по деревне, Ларион лежал в бурьяне неподалеку от дома и прислушивался к каждому шороху. Услышав легкий треск плетня и шуршание картофельной ботвы, он бросился к огороду Горловых. Неясный силуэт человека проплыл совсем близко от него. Ларион махнул к лавочнику.
     Василий Сизиков, а с ним еще два милиционера часто бывали в разъезде по деревням. Но на ночь они обычно возвращались в Таловку. Иногда приезжали в полночь, иногда под утро.

     Ларион застал их в тот момент, когда они, вернувшись, сидели за ужином.
     — Пташка прилетела, — выдохнул Ларион, ощерившись в улыбке и посматривая на стол с объедками.
     — Торопитесь, а то как бы не упорхнула.
     Ему вылили остатки первача из темной бутылки.
     Ларион, закусывая на ходу огурцом, поспешил за милиционерами, прихватив по пути трехрожковые вилы.

*****

     Иван Середкин прощался с матерью. Стояли они во дворе. Высокий заплот, глухие ворота и темная ночь скрывали их от ненужного взора. Иван, одетый как таежник и с ружьем за плечами, держал в поводу лошадь. Маленький упитанный Серко за его спиной дохрустывал пучок травы. Мать обняла сына за шею и склонила голову ему на грудь.
     — Ваня, береги себя, сынок, — всхлипывала она. — Не лезь, куда не надо... А то отца убили, да не дай бог еще тебя лишусь — чо я тогда буду делать?
     — Мамка, не говорите такие слова... Я не маленький, знаю, чо делаю, — волновался Иван, стараясь не повышать голоса. — А за тятьку я век не прощу этим белопогонникам. Ты тут как-нибудь одна управляйся, с Машей вона... — Иван еще больше понизил голос: — Мамка, дак офицер ихний, который был с солдатами, уехал? А куды?

     Об этом он уже не раз спрашивал мать и получал неизменный ответ:
     — Уехали, сынок, а куда — бес их знает. Ни дна им, ни покрышки, анчихристам.
     Иван торопливо коснулся сухими губами мокрой материнской щеки, легко бросил молодое тело в седло и выехал за ворота. Копыта погружались в мягкую придорожную траву.

*****
 
     Анюта укладывала в сумку хлеб, сало, а Василий уже одевался, застегивая на себе шинель и затягиваясь ремнем, когда во дворе яростно залаяла собака, отбиваясь от кого-то.
     Схватив винтовку, Василий Горлов бросился к порогу, но в дверях появились милиционеры, держа наготове наганы. Василий сделал шаг назад. Он понял — безвыходное положение. Единственное, что оставалось сделать, — броситься в другую комнату, в горницу.

     Вскинув винтовку к плечу и не целясь, он выстрелил в милиционеров. Пока дым рассеивался, Горлов успел выбежать в горницу и там, заскочив на лавку, сапогом ударил в раму. Стекла вылетели, но ставень не открылся. Он еще раз ударил ногой. В этот момент в горницу вскочили милиционеры, раздался выстрел из нагана. Ноги Горлова уже были за окном. Падая назад, спиной на подоконник, он успел крикнуть:
     — Анна, беги!
     За окном, прижавшись спиной к стене, стоял Сизиков. В руке у него был наган. Услышав в доме выстрелы и крики, он весь подобрался, готовый в любую секунду разрядить оружие. И когда Василий Горлов наполовину выбросился в окно, Сизиков выстрелил — раз, второй, третий...
     Анюта бросилась к дочери, схватила ее на руки, прижала к себе. Из горницы донеслись слова мужа: «Беги!», и только тогда поняла, что нужно спасаться.

     Дверь в сени оказалась открытой, и она выбежала во двор. Перебежала его, остановилась у хворостяных воротцев, ведущих на огород. Впопыхах трясущейся рукой сняла витое таловое кольцо, скреплявшее два столбика и не дававшее воротцам открываться, побежала между грядок. Под ногами хрустели, отламываясь от кочанов неубранной капусты, сочные листы. Открыла вторые воротца и оказалась на берегу Олеи, у мостика, с которого брали воду и полоскали белье. Бросилась в воду, чтобы перейти речку вброд — на том берегу был луг и лес.

*****

     В дом вбежал Василий Сизиков и, увидев, что Анюты нет, закричал:
     — Где баба? Убежала? И с руганью выметнулся на улицу — искать.
     В сенях с вилами наперевес попался Ларнон.
     — Ищи Нюрку! — крикнул ему Сизиков.
     Они выскочили на огород и услышали плеск воды на речке.
     — Догоняй! — закричал Сизиков и подтолкнул в плечо Лариона. Тот метнулся под откос.

     Вскоре Сизиков услышал, как Ларион плюхнулся в воду, выругался, перебрел речку и полез на противоположный берег. От выпитого самогона у него ослабли руки и ноги, он выронил вилы и начал их искать, сознавая, что ему не догнать убегающую женщину — сильную и здоровую. Не утерпел и во все горло крикнул:
     — Айй-ююю! Держи ее!
     С высокого берега, со двора Горловых, кто-то выстрелил. Пуля свистнула над головой Анюты. Это еще больше подхлестнуло ее.

*****
 
     Середкин ждал Горлова в условленном месте — в конце деревни, на берегу Олеи, в узком проходе меж огородными плетнями. Здесь стояли две высокие ветлы, и за ними удобно было скрываться. Конь тянулся к веткам и позвякивал удилами.      
     — Стой! — тихо зашипел на него Иван и дернул поводья. Конь нервничал и не хотел стоять на месте.

     Собаки продолжали лаять. На берегу в отдалении послышались голоса. Кто-то проскакал на лошади галопом по улице. Дворняжки еще больше подняли гвалт. Потом неожиданно раздался свист. За ним последовал короткий отчаянный визг. Кричала женщина. Снова топот копыт, затем резко ударил винтовочный выстрел, второй, третий.
     Конь под Середкиным еще больше заволновался, рванулся и вынес его из укрытия. Иван направил его через речку, сдерживая, чтобы не шумела вода. По скошенному лугу конь шел легко и без шума. Деревня осталась в стороне. Была глубокая ночь, и ни в одном окне не светился огонек. Лаяли собаки и доносился какой-то невнятный шум.
     И вдруг он увидел взметнувшееся над деревней пламя.
     — Кто-то горит! Кто?
     Мысль работала быстро, приходили догадки одна за другой. Вернуться обратно под ветлы? Опасно. Шибко даже опасно. Где же они теперь встретятся с Горловым?

*****

     Анюта бежала через луг к лесу. Днем ей всегда луг казался ровным, а сейчас что ни шаг — кочка, ямка. В редколесье она остановилась. Подкашивались ноги, тяжело дышалось. Привалившись плечом к сосне, Анюта слышала только стук собственного сердца. Повернулась и увидела на небе яркое зарево; деревни не было видно, только зарево.
     — Господи, да это наш дом горит! — вырвалось у нее. И сердце замерло от боли и горя. — Успел ли Василий убежать?
     Заворочалась на руках Клава, захныкала.
     — Не плачь, маленькая, — уговаривала Анюта. — Не плачь, доченька.
     Вдруг ей показалось, что совсем близко затрещали кусты, будто кто-то лезет и тяжело дышит. Лихорадочно заработала мысль: ее преследуют, погоня так близка!

     Вскинув повыше дочь и придерживая ее обеими руками, побежала. Ветки хлестали по лицу, но она почти не чувствовала боли, только на мгновение закрывала глаза.
     Одежда цеплялась за сучья, трещала кофточка. Анюта, часто запинаясь за корневища и пеньки, падала на колени, поднималась — и снова бежала.
     Лес кончился.
     Анюта остановилась, прислушалась. Тихо. Шагнула вперед — и оказалась на лугу: ноги колола травяная стерня. Начала искать копну... Вот она.
     Расслабленно опустилась на колени. Когда поняла, что она, уже можно сказать, вне опасности, что тут можно перевести дух и собраться с мыслями, вдруг так остро ощутила обиду и горечь от сознания того, что на нее обрушилось большое несчастье, что из глаз ее, до сих пор остававшихся сухими, разом хлынули слезы.

     Клава обняла мать за шею горячими руками, прижалась к ней всем телом и тоже заплакала. Прошло немало времени, пока они успокоились. Клава уснула на руках. И Анюта легла удобнее.
     Но что такое! Когда бежала, не чувствовала боли, а теперь икры ног словно кто крапивой ожег. Провела рукой — кровь, царапины. Чтобы не было холодно, она поджала ноги и укрыла их сеном, на плечи тоже положила сена, дочь прикрывала своим телом, чтобы ей было теплее. Сама все плакала, вытирая платком глаза.

     На востоке посветлел край неба, полоска все больше и больше наливалась розовыми красками. Можно уже различить ближайшие предметы: вот еще одна копна, за ней вторая, третья, далее темнел густой хвойный лес. Он был кругом. А справа, откуда она вышла, лес подступал вплотную высокими тихими соснами и молодым густым подлеском. Из-за лесной кромки поднималось большое горячее солнце, медленно взбиралось ввысь.
     Анюта еще раз подняла голову и осмотрелась. Да, она на Синюхннском лугу! Далеко забежала. Если идти на восток, тут где-то дорога на Крутино, а еще дальше — большая река...

*****

Окончание: http://www.proza.ru/2019/02/18/552