Анюта - дочь крестьянская. Главы 25 - 26

     Глава 25

     Первой проснулась Клава. Она села, протерла кулачками заспанные глаза. Что такое? Где они находятся? Какое-то сено — как повернешься, оно шуршит; лес, совсем недалеко, можно рукой достать, и потом еще лес — дальше; солнце поднимается, ах, как хорошо греет, небо голубое, и по нему белыми кучечками облака плывут, а рядом мама лежит, спит.

     Клава сердито обирала с себя сено, оно мешало ей. Потом с мамы убрала сено. Вот так лучше. И заметила в сене сухой синий цветочек величиной с ноготок. Взяла его, а тут подвернулся другой, уже розовенький — и его взяла.
     Клава осмотрелась вокруг — в сухом сене цветов больше не видно, но на лугу, рядом с копной, много их — и синих, и желтых, и белых.
     Клава шагнула, оглянулась на маму — не заругается ли она. Мама тихо спала.

     Клава сошла с копны и занялась цветами. Ноги ей не колола стерня, она была в ботиночках.
     Девочка заметила, что цветов больше всего там, где стоят низкорослые сосенки, в прогалинах между ними, и она направилась туда.
     Ах, какие чудесные цветы! Она рвала их и все время посматривала на маму, чтобы не потерять ее из виду. Еще этот сорву. И вот эти оставить нельзя.
     Клава хотела обойти кругом куста и, выйдя из-за него, увидеть маму. Но, обойдя куст, она не увидела маму. Побежала обратно. Вот, кажется, здесь стояла, было видно, а теперь — нет.
     Девочка растерялась.
     — Ма-мааа! — закричала она, углубляясь в лес. — Маа-мааа!

     Но мама не откликалась на ее голос.
     Девочка заплакала, размазывая кулачком слезы. Она останавливалась — в лесу ни звуков, ни шорохов. В траве трещали и скрипели кузнечики, стоило сделать ей шаг, они брызгами разлетались в стороны. Девочка еще сильней закричала:
     — Ма-аа-аа-ма-ааа!
     Запнулась, упала, ободрав себе руки и щеку.

*****

     Из лесу выехали вооруженные всадники. Их было трое. Новенькая суконная форма на них не успела еще запылиться и поблекнуть на солнце. Похрустывали ремни, перекрещивая грудь и спину; на рукавах нашита эмблема — треугольник, а на нем белый череп с скрещенными костями.
     Всадники ехали по закрайке леса, едва приметной дорогой, которой крестьяне пользовались раз в год, когда убирали сено.
     Сытые нетерпеливые кони вырывали поводья из рук. Запотевшие паха влажно темнели. Бряцало оружие.

     Вчера есаул Чмых послал этот небольшой отряд на ближайшие заимки проверить, не прячутся ли там дезертиры. Каратели побывали на трех заимках — дезертиров не нашли, а нашли самогон, напились, закусили крепко, набрали с собой самогону и поехали дальше.
     Каратели смеялись, вспоминая, как они сегодня утром делали обыск на заимке шаталовского богатея Егора Потапова. Самого Потапова они не застали, из женщин тоже никого не было, видимо, разбежались, завидев приближающихся вооруженных людей.

     В доме был глухой старик, отец Потапова, — седой, как лунь. Опираясь на палку, он сидел у окна и грелся на солнышке.
     Каратели спросили его, куда девался народ; не может быть, чтобы дома никого не было. Старик не слышал, а ефрейтор Зенков, казак из прииртышской станицы Ямышево, подумал, что он не хочет с ними разговаривать и ударил его по уху. Старик свалился и разбил нос.

     Каратели все перерыли в доме, побили посуду, саблями распороли подушки, изрубили сундук.
     В погребе нашли самогон в бутылках, стоявших под перевернутыми кадками, а в печи чугун с жареной телятиной. Забрали все это и уехали.
     При отъезде ефрейтор Зенков под общий хохот остальных карателей помочился на старика, целясь попасть в ухо и нос.

     Каратели приближались к тому месту, где спала Анюта на копне сена.
     Лошади помахивали головами, отгоняя надоедливых паутов. Позвякивали удила. На солнце поблескивали граненые штыки.
     — Фу, жарко как, — сказал Зенков, вытирая вспотевший лоб. — И есть хочется. Давайте тут где-нибудь в холодке пошамаем?
     С ним согласились и стали выбирать место, глазея по сторонам.
     — Гля, баба, — осаживая коня, тихо сказал один из всадников, приподнимаясь на стременах.
     — Где? — спросил сосед.
     — Да вона, слепой, чо ли?

     И все посмотрели по направлению его руки.
     — Правда. А ну-ка, тише.
     Всадники остановились. Кони рвали поводья, жадно тянулись к траве.
     Зенков соскочил с седла, передал повод другому, а сам, прижимая к боку саблю, пошел через луг к копне.
     Он подкрадывался, как охотничья собака. Остановился и, обернувшись, погрозил пальцем остальным — молчите, мол, ни звука!
     Зенков остановился за копной. Вытянув шею и поднявшись на носки, с любопытством рассматривал женщину.
     Анюта лежала на боку. Он видел ее красивое утомленное лицо, черные волосы, заплетенные в две косы, платок, лежавший на груди.

     У Зенкова забегали глаза. Он повернулся и помахал рукой другим всадникам — идите, мол, сюда, но осторожно. А сам, все так же пружиня на носках, обходил копну.
     Когда подошли остальные и остановились в нескольких шагах, держа за спиной в поводу лошадей, тянувшихся пощипать траву, ефрейтор уже стоял перед Анютой. Он одернул на себе френч, самодовольно улыбнулся и, легонько трогая носком сапога молодую женщину, сказал:
     — Красотка, пора вставать. Солнышко уже высоко.
     Анюта проснулась и вскочила. Перед ней стояли вооруженные люди, точно такие, какие недавно бесчинствовали в их деревне — выгребали хлеб, отбирали скот, пороли людей, жгли дома.

     Она рванулась с места, но тут же остановилась и холодеющим голосом спросила:
     — А где Клава? Она тут...
     Анюта бросилась к копне. Упала на колени и начала ворошить сено.
     Всадники еще раз перемигнулись между собой, дескать хитрит баба! Ефрейтор Зенков медведем насел на нее сзади и повалил на сено.
     — Держите ее, ребята. Глядите, штобы она, сука, не укусила. В случае чего в зубы ей!
     И начал сбрасывать с себя винтовку, саблю...
     Анюта с трудом подняла голову. Был уже вечер, садилось солнце, озаряя луг и лес красным печальным светом.

     Первой мыслью было — где ее дочь? Ведь она была с ней. В голове все путалось, в ушах звенело, в затылке чувствовалась тупая боль, на руках и груди вздулись кроваво-сизые полосы; одежда изорвана.
     Анюта с усилием поднялась на ноги. Меж кустов был виден луг. Вот здесь где-то копна, на которой они спали. Но где копна? Неужели эта седая груда золы и есть копна? А где же тогда дочь? Клава? Куда она делась?
     Осмотрелась — на лугу никого. Неужели увезли эти, как их... Нет, нет! Не может быть! Она не могла поверить в это...
     Превозмогая боль во всем теле, собрала остатки сил и прошла дальше, к сгоревшей копне. Стала на колени, опустила руки в чуть теплую золу.
     Тишину рассек леденящий душу вопль. С деревьев на опушке даже птицы вспорхнули.
     — Доченька!

     А Клава тем временем уходила все дальше и дальше в лес.
     — Ма-мааа! — кричала она.
     Над девочкой кружились и стрекотали сороки.
     Ночью разразилась гроза.
     Анюту хлестал холодный ливень. Она тяжело поднялась и поплелась к лесу. Думала найти пристанище под ближайшим деревом, но не успела шагнуть, как запнулась и упала.
     — О господи! За что ты наказываешь меня? В чем я грешна перед тобой? Или я неправдой жила? Или мать и отца не почитала? Или людей обманывала?..
     Страшная чернота неба давила землю. Шумел дождь. Холодные ярко-белые зигзаги молний освещали вокруг — и синий затуманенный лес, и свинцово-пепельный небосвод, набухший дождевыми облаками, и желтую щетину луга.

     Анюта стояла на коленях, прижав руки к груди и устремив в небо взор. По ее груди и рукам серыми ручьями стекала вода, смывая золу, изодранная одежда намокла и прилипла к телу, волосы растрепались.
     — На, убей меня, о господи, ежели тебе мало смерти одной моей дочери! Срази громом и молнией! Все едино помирать!
     И вдруг притихла: все, что сейчас говорила, ей показалось кощунством, святотатством, и она, крестясь, взмолилась:
     — О господи, прости меня грешную!
     Но тут же злоба и ожесточение снова нахлынули на нее, и она в отчаянии выкрикнула:
     — Пошто тебя почитать, ежели ты не заступаешься за нас? Разве ты не видишь, что делается?!
     Дождь безжалостно хлестал ее.

*****

     После ливня на листьях и хвоинках блестели хрустальные капельки воды. Тенькали желтогрудые синицы. Толстый полосатый бурундук, пробегая по стволу поваленного дерева, внезапно остановился, вернулся к сучку, который он только что миновал, поднялся на задние лапки и обнюхал.
     В густом лесу, бестропьем, пробирался бородатый человек, с ружьем за плечами — разведчик из отряда Русанова. На поясе болталась подстреленная пара серых куропаток. Впереди бежала собака.
     — Верный, вернись! Я кому сказал? Иди рядом.
     Но собака все норовила забежать вперед.

     Человек притомился, хотел пить. Солдатская фляжка, обшитая серым шинельным сукном, болталась на боку; она давно была пуста. По крутому откосу человек спустился в овраг, прошел по дну его — родников не было. И воды дождевой не было в лужицах. Песчаная почва без остатка выпила влагу.
     Разведчик пошел дальше. Брел долго, петляя оврагом. Начались кудрявые заросли тальника. К самому оврагу подступали высокие стройные сосны с желтыми оголенными стволами. В одном месте обнажилась красная глина, и ниже пошла густая трава.
     И вдруг человек заметил мочажину. Осмотрел ее. Родник скрывался где-то в глубоких слоях. На дно оврага стекала теплая ржавая вода.

     Разведчик постоял, посмотрел кругом и пошел дальше, не теряя надежды, что найдет еще хорошую воду. И вскоре среди тальников блеснула темная лужица. Он попробовал: вода была холодная и чистая. Черпая широкими пригоршнями, человек напился. Потом долго и с большим наслаждением умывался, шурша рукой по жесткой бороде и усам. Посидел, набрал флягу и выбрался на крутой откос.

     Человек с ружьем шел и внимательно смотрел по сторонам, изредка поднимал голову и оглядывал вершины деревьев. Местность была песчаная и неровная — попадались то гривы, то увалы, то маленькие полянки причудливой формы. Между деревьями в глубине леса воздух казался синеватым и густым. Солнце, прорываясь сквозь плотные кроны деревьев, пронизывало воздух золотистыми нитями лучей.

     Верный залаял где-то далеко впереди.
     Человек пошел на голос собаки. «Опять, наверно, бурундука нашел».
     Верный бегал вокруг корневища старого поваленного дерева и возбужденно лаял. Разведчик подошел. На сыром песке, у самого корневища, увидел девочку. Платьице на ней было мокрое, ботинки выпачканы в грязи. Русые волосенки спутаны; к ним прилипли травинки, побуревшие иголки хвои. Лицо девочка прикрывала руками.   
     — Жива! — удивился человек.

     Человек всего мог ожидать в лесу, даже встречи с медведем, но такого — никогда. И он перекрестился:
     — Господи Иисусе Христе, это чо же такое?
     И даже немного оробел: не наваждение ли это, не померещилось ли ему?
     Верный терся мордой о сапоги хозяина.
     Разведчик взял девочку на руки и торопливо пошагал.

     Глава 26

     Середкин Иван всю ночь прождал Горлова в лесу, вблизи дороги на Кочурово. По его предположению, Горлов должен был здесь проехать из деревни. Но его не было. «Неужели с Василием Ивановичем случилась беда? — думал он. — Не верится. Когда мы въезжали в деревню — никого не было, ни дозорных, ни патрулей. И Василий Иванович не такой, чтобы мог в ловушку попасть».
     Зарево, которое он видел ночью, шум и выстрелы в деревне крайне беспокоили его. Ему не терпелось узнать, что же произошло в деревне, и он, держась ближе к дороге, ждал утра.

     Когда начало светать, Иван увидел подводу. В телеге ехали две знакомые таловские бабы и мальчик с ними. Он догнал их и, придерживая коня, расспросил, что произошло ночью в деревне. Бабы, утирая слезы, поведали обо всем, что случилось. Иван молча огрел коня плетью, круто повернул и ускакал в лес...
     Нахмурив густые выцветшие брови, Русанов молча выслушал путаный рассказ Ивана Середкина.
     — Погостили, значит? — произнес он сурово. — Один там остался, другой едва ноги унес! Так, выходит?
     — Да разве мы знали...
     — А разве я не предупреждал вас? А вы?
     Он скрипнул зубами и выругался.
     — Где сейчас есаул Чмых? — обратился он к Ивану Безрукову.
     — В Таловке был... с утра.
     — Сколько у него человек?
     — Одиннадцать.
     — А какое вооружение?
     — Походное. И есть пулемет.
     Русанов задумался.
     — Пулемет, говоришь? Нам пулемет вот как нужен! — и резанул себя по горлу рукой. — Пойдем, поговорим.
     Они отошли в сторону.

*****

     Ночью в Таловку ворвались конники из боевой дружины Дмитрия Русанова. Они зарубили трех милиционеров и пять карателей, остальных взяли в плен. Есаула Чмыха и Василия Сизикова застали сонными, в постелях.
     Накануне вечером эти два «начальника», как уже стали называть их в деревне, изрядно нагрузились самогоном, обнявшись, пели песни, а потом заснули за столом. Лавочник Кривой Спиря с женой растащили пьяных по кроватям. Тут и настигли их дружинники.
     В Таловке снова установилась Советская власть. Рано утром на сходе Русанов объявил, что в деревне создается военно-революционный комитет и что Василия Горлова, погибшего в борьбе с врагами трудового народа, надо похоронить со всеми почестями.
     Тут кто-то крикнул:
     — А где его жена, Анюта?
     — И дочки нет...
     — Самой Дарьи Ивановны тож не видно!
     — Она в город уехала. К другой дочери.
     Выслушав эти разговоры, Русанов сказал:
     — Надо поискать. Может быть, у кого-нибудь из соседей она сидит. Напугалась женщина и теперь боится показаться.
     — Да нет ее ни у кого! — снова раздались голоса.

*****

     А Горлова Анюта тем временем брела по лесу. Задыхаясь, она кричала прерывистым голосом:
     — Кла-аа-ваа! Доо-чка-ааа!
     Лес стоял угрюмый.
     После того как она пришла в себя и убедилась, что дочка не могла сгореть в копне сена, она побежала искать ее. Анна спешила. Хотелось пить, губы сохли, и в горле першило. Местность незнакомая, глухая. Один раз она заметила, как впереди стриганул заяц, словно серое облачко покатилось, да раза два с вершин высоких деревьев неожиданно спархивали огромные черно-золотистые глухари. Думая о смерти дочери, она не думала о себе, о том,что может заблудиться и погибнуть в лесу. Ей теперь было все равно. Она нисколько не жалела себя. В груди поднималась жгучая ненависть к тем, кто поставил ее в такое ужасное положение. Она точно не знала, погиб ли ее муж, когда начал в избе обороняться и отстреливаться от нападавших милиционеров, давая ей возможность уйти, скрыться, или попал в плен к этим извергам, и они теперь издеваются над ним... А дом... А хозяйство... Издали она сама видела огромное зарево над деревней. Наверное, все сгорело — и дом, и скот, и птица. И все добро, с таким трудом наживаемое годами... И вот теперь дочь. Неизвестно еще, найдется она или нет. Эх, если бы ей сейчас кто-нибудь вложил в руки ружье, она бы, ни минуты не раздумывая, пошла на врага. Уничтожать его! Уничтожать до единого всех белопогонников! И первого бы она убила Василия Сизикова.

     Вдруг течение мыслей оборвалось. Анна всем телом прильнула к ближайшему толстому дереву и на мгновение замерла, в страхе прикрывая ладонью рот. По лесу, в глубоком молчании, ехали вооруженные люди. Их было много, и ехали они как-то беспорядочно. Лошади под ними еще не устали, и некоторым всадникам приходилось сдерживать их нетерпение.
     Отряд приближался. Уже можно было различить лица. Конечно, это свои. Среди ехавших много было таловцев. Она узнала Безрукова, Молоканова, одного из братьев Пискуновых и безусого Ваню Середкина.

     Анна вышла из-за дерева. Отряд остановился, люди стали спешиваться. Оставив свою лошадь, к ней направился Иван Безруков, пытливо всматриваясь в знакомое лицо и не веря себе, что это Анюта.
     — Ты как сюда попала?
     Анюта молчала, смотрела на него. Глаза ее наполнялись слезами. Безруков перевел свой взгляд на волосы женщины.
     — Да ты ведь совсем седая, Анна! — вдруг добавил он. Партизаны тихо подходили к ним, образуя большой плотный круг. Безруков кивнул головой Ване Середкину, и тот подвел Анне оседланного коня.

*****