Л. Балашевич. Дневник корабельного врача. гл. 16

Переход Севастополь - Бухта Провидения (Петропавловск-Камчатский).
Дневник корабельного врача подводной лодки С-73.
Дневник вел лейтенант медицинской службы Леонид  Балашевич (1960 год).


Рисунок автора.


20 мая

Почти 20 дней я не притрагивался к своему дневнику – с того времени, как утром 8 мая перед нами открылась прекрасная панорама обрывистого берега с Нижегородским Кремлём.

Горький для проходящих кораблей – это обычный пункт стоянки, где можно пополнить запасы и подремонтироваться, но для нас этот город нечто гораздо большее – ведь почти полтора года наш экипаж жил здесь, у многих офицеров здесь семьи, а у моряков – любимые девушки и даже невесты. Я же начинал здесь свою флотскую службу, здесь, в частном деревянном домике, мы прожили с Белкой два месяца, которые теперь кажутся волшебным сном. И потому почти весь экипаж ждал этого часа, как второй обетованной земли. Когда мы проходили мимо строящихся кораблей Сормовского завода, все девушки-маляры высыпали наверх, приветственно машут руками, и наших моряков уже ничто не могло удержать. Бросив политзанятия, они сбежались на левый борт дока, посылая смех и шутки в адрес девчат, среди которых много знакомых – ведь их бригада когда-то красила и наш корабль. У стенки Сормовского завода уже стоит корабль Мараховского. Второй раз мы встретились на переходе с Юркой Бобровым. Они тоже благополучно дошли до Горького и теперь ждут небольшого ремонта. Почти месяц мы не выходили на берег, и поэтому каждый рвался на твёрдую землю. Особенно осаждают офицеров моряки, ведь у каждого здесь знакомые, невесты. Но комбриг, боясь неприятностей на свою голову, разрешил увольнять вечером только 50% офицеров, а матросам увольнения запретил. Команда встретила эту новость мрачным молчанием.

Вечером я попал в 50%, Юрка и Бойков тоже, и мы, конечно, решили отпраздновать благополучное прибытие в ресторане «Россия», который живописно расположен на высоком берегу у места слияния Оки и Волги. И хотя был понедельник, это не мешало нам наслаждаться чистой одеждой, белоснежными скатертями на столах, виноградным вином, и даже пиликанье типично ресторанного оркестра казалось нам почти райской музыкой.

Неожиданно наша стоянка в Сормово затянулась на неопределенное время, и потянулись обычные будничные дни забот, получения продуктов, бесцельного времяпровождения. В памяти запечатлелись только некоторые эпизоды.
День победы. Матросы под командованием заместителя командира уходят на берег, в бригаду, на торжественное собрание. Но возвращаются не все – исчез старшина Яровой. Начинаются поиски в доке, и через некоторое время в его трюме находят стонущего моряка. С трудом затаскивают его на борт, вызывают врача завода (я был в городе), но Яровой, скрипя зубами и сквернословя, не подпускает её к себе. Я попал на док в самый разгар борьбы, когда Арнольд Раневский и врач завода пытались оказать ему помощь, но он только кричал:
– Лёшу сюда, позовите Лёшу, да не трогай ты, сволочь, ногу, нашего доктора позовите!

Я застал довольно экзотическую картину.
На деревянном настиле дока под брезентовым покрытием при тусклом свете переноски, окружённый растерянной толпой офицеров и матросов, стонет и сквернословит пьяный Яровой. Он лежит на тулупе, в одних трусах, левая нога согнута в коленном суставе и приведена к правой, малейшая попытка суетящихся врачей зафиксировать ногу вызывает резкую боль и новый поток брани. Я сразу оценил обстановку – клиническая картина повреждения налицо, как в учебнике травматологии – задний вывих бедра – мой вопрос на госэкзаменах. Для вправления необходима тщательная анестезия в спокойной обстановке. Кроме того, он летел с высоты 6 метров, пьян, и разве можно гарантировать, что у него нет более серьезных повреждений? Итак, выход один – сделать возможную иммобилизацию и отправить в госпиталь. Вдвоём с Арнольдом мы кое-как наложили шину, ввели морфий и затем начали сложную процедуру эвакуации – сперва на веревках спустили носилки в шлюпку с высоты 6 метров в темноте, неразберихе. На шлюпке доставили его к берегу, а потом метров 50 несли к машине. Горьковский госпиталь расположен очень далеко от Сормова, за оперным театром, времени было около 3 часов ночи, и шофёр гнал машину по ухабам на полной скорости, не обращая внимания на вопли несчастного Ярового. Наконец мы попали в ворота госпиталя. Пока вызывали дежурного хирурга, пока привезли из дома рентгенолога и сделали снимок – было уже 4.30 утра. К половине шестого, когда окончательно подтвердился диагноз, дали наркоз и вправили вывих по Джанелидзе. Других повреждений у Ярового не оказалось, и через несколько дней он выписался из госпиталя. На корабле его уже ждал сюрприз – его разжаловали из старшин первой статьи в рядовые и сняли с должности. Я после бессонной ночи начал обычный трудовой день. Случай с Яровым – это второй случай серьёзных травм на корабле, где, если бы мы были в автономном плаванье, потребовалось бы вмешательство врача. Но, к сожалению, моя помощь ограничивалась пока лишь правильной постановкой диагноза и доврачебной помощью, так как условий для оказания помощи в полном объёме у нас нет. Это ещё раз убеждает меня в том, что пребывание врача на лодке – это слишком большая роскошь для государства.

А мы вынуждены расплачиваться угрозой дисквалификации, так как настоящей врачебной практики у нас нет. Это не только моя точка зрения, её разделяют все врачи, кто служил или служит на подводных лодках. Видя такие условия, сознавая полную бесперспективность своей службы, все они любыми путями бегут с лодок, и их нельзя осуждать за это – зачем было учиться 6 лет, чтобы после выпуска выписывать накладные и получать продукты? Не лучше ли на гражданке, хоть и за мизерную плату, но заниматься делом, которому ты научен, которое ты любишь и ценишь? Годы службы на лодке – это, несомненно, годы, которые можно полностью вычеркнуть из своей врачебной биографии – если она у нас будет впоследствии. И пока мы будем в таких условиях, никакие соображения и доказательства важности нашей службы не заставят меня служить с желанием, я при первой возможности расстанусь с флотом. В Горьком я узнал от Хуторецкого, что с Севера уже демобилизовался Кондратьев, на Балтике ушли с лодок через медкомиссии Анохин и Виноградов, на Севере погиб вместе с лодкой Зубков.

Но вернусь к Горькому. В один прекрасный день командир отпустил на сутки в Москву старпома. Это натолкнуло меня на мысль, что я могу сделать попытку попросить отпуск в Ленинград.

Мне уже с 30 января обещают отпуск в связи с рождением Светланки, но под разными предлогами до сих пор откладывали поездку. И на сей раз я не питал особых иллюзий, и каково же было моё удивление, когда за ужином командир сказал:
– Ну что, товарищи офицеры, отпустим доктора в Ленинград?
– Отпустим, конечно, пусть едет, – зашумели все сразу.
– Ну что ж, Леонид Иосифович, поезжайте, в понедельник вернётесь.

Я не верил такому счастью. Всё, что дремало во мне, придавленное тяжестью прочного корпуса, вдруг сразу выплыло из тайников сознания. Неудержимое желание увидеть Белку и мою малютку заслонило всё. Я сразу побежал поделиться своей радостью с Юркой. Команда уже спала, когда мы стояли на верхней палубе. Юрка приготовил письмо Нонне, своей невесте.

– Лёнька, как я тебе завидую! Передай привет Питеру, зайди к Нонне, расскажи ей о нашей жизни, – сказал он, глядя на меня влажными от волнения глазами.
Едва рассвело, как я уже был на ногах. Не обращая внимания на проливной дождь, я, накрывшись плащом, захватил с собой мыло да зубную щётку и побежал к троллейбусу. Через полтора часа я добрался до аэродрома, но вылетел только в 12 часов дня на попутном самолёте до Москвы. К счастью, с Быковского аэродрома через 5 минут я попал на Ленинградский самолёт, и через 2 часа он уже делает круг над Финским заливом, внизу – улицы и проспекты дорогого города. Едва подали трап, я первым выскочил с самолёта и на первом же такси помчался в город.

Как приятно после холмистых и крутых улиц Горького и Севастополя мчаться по ровному, как взлётная дорожка, Московскому проспекту, отмечая про себя, что даже здесь уже много изменилось за полгода – выросли целые новые кварталы, появились новые станции метро, дома стали светлее, улицы – чище. Только наш Дерптский переулок остался таким же, как и раньше.

С волнением нажимаю кнопку звонка и слышу Белкины шаги.
– Ой, Лёнька!..
Всё покачнулось, завертелось в сознании, только Белкины глаза передо мной – такие же большие, любящие, как и год, и два назад. Наконец-то! Четыре дня пролетели, как в тумане. Мы с Белкой навестили знакомых, гуляли по городу, прогуливались со Светланкой (я важно возил коляску), даже успели на выставку Левитана.
В Горький я прилетел вечером во вторник 23 мая, когда корабль уже готовился к выходу.

Продолжение следует.