Москва вторая Алабама

В 1966 году, на советском киноэкране, беспокойный «студент Политехнического» Шурик, переквалифицировавшись в этнографа-любителя, путешествовал по советскому югу. И таким образом, советский человек узнал, что в СССР существуют некоторые нездоровые пережитки повязанные на национальных традициях. Это была лишь абстрактная экранная действительность, восхитительно рисующая образ студенчества, относящегося к временам самого безработного советского десятилетия. 

Эпоха советских 60-х — очень органичная эпоха. Удивительно подпитывавшая сама себя. Ведь даже начавшись при неуклюжем, пожилом Хрущеве; к середине десятилетия руководство страны сменилось на «моложавого» Брежнева, еще бойкого и говорливого, не героя анекдотов — в качестве важной персоналии отражающей дух, еще по инерции продолжающейся, «оттепели». Таким подвижным Брежнева не запомнят (не помнят и сейчас); а тогда, это было время для молодых. В обществе многонационального государства, которое делегировалось как уже формально лишенное множества нездоровых предрассудков, в том числе, и на межрассовой почве. 

--------------------------------------------------------

Выскочивший в середине 50-х на всеобщее обозрение из сталинской табакерки, Никита Сергеевич и сам, поначалу, если и не производил впечатление политического персонажа во цвете лет; то, как минимум, обилием телодвижений, надул собственным гражданам в головы свежий ветер перемен. Видимо сам понимая, что одним развенчанием культа личности, послесталинскую наледь не растопить и депрессию с советского общества не снять. Был необходим какой-то детонатор по культурологической части, последствия применения которого произвели бы некоторый сдвиг в мировосприятии советского общества, после трех десятилетий сталинского правления. И такой запал, в середине 1957 года, был найден. За несколько месяцев, до того, как запустили «Спутник-1» (и советский человек узнал, что оказывается над головой есть бездонное, звездное пространство), в столицу государства впустили сразу несколько десятков тысяч иностранцев (таким образом, житель СССР оказался еще и в курсе, что бездонное пространство лежит не только над его головой, но и по периметру границ родной страны). 

Вернее, об этом вряд ли кто-то забывал. После четырех военных лет, немалая часть населения столкнулась с идеологически чужеродным населением различных стран (как скверно настроенных, так и дружественных), и тогда советская власть спохватилась. Идеологические постулаты были возвращены на уровень 30-х годов, чуждые по идейной части элементы были заперты по посольствам и торгпредствам. Да и была эта публика, в послевоенной Москве, все больше буржуазного типа; типаж для простого гражданина страны Советов совершенно инородный . Впрочем и это было несущественно; за десять лет без войны, иностранец в сознании жителя СССР стал лицом совершенно эфемерным. Неважно было, о ком могла идти речь: будь то угнетатель рабочего класса из Форест-Хилс, или сам угнетенный рабочий из Нью-Йоркских трущоб и задворок (о существовании которых, советская пропаганда обожала рассказывать, пеняя любителям зарубежных каменных джунглей и неоновой рекламы).

Вот в подобной обстановке, во второй половине лета 1957 года, на москвичей обрушился VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. В определении «34 тысячи человек из 131 одной страны мира», конечно, заведомо содержалось лукавство. Смотря о каких странах шла речь; и сколько те поставили молодых представителей различных левых движений. А последнее было очень важно, хотя в название фестиваля никак и не выносилось; в страну запустили не абы кого, а публику (по крайней мере, так предполагалось) идеологически выверенную. Вряд ли есть нужда обращаться к программе мероприятия, чтобы понять, что костяк приезжих составляли представители социалистических стран, или же государств недавно вставших на путь подобного развития.

Товарищ политрук, само собой, как мог следил за царящей дружеской атмосферой, и повод для этого был. Потому как вместе с выверенными представителями восточноевропейских стран, совместно с ходящими строем по Москве жителями Азии, в столице все-же оказалось энное количество делегатов из капиталистических стран, а также немало количество молодежи из Латинской Америки (слишком уж невнятной по идеологическим установкам). И, да, это действительно была не просто молодежь, а зачастую молодежь учащаяся. А советский человек, очень плохо представлял себе, что из себя являет студент придерживающийся левых взглядов; происходящий, к примеру, из Великобритании: и, уж тем более, Мексики. Как написано выше, на эти страны не распространялось слишком прямое советское влияние, отчего ее жители, в общении были подвержены самой нездоровой неформальщине.

Московский фестиваль проистекал прямо на фоне окончательного слома колониальной системы; и если уж называть вещи своими именами, во многом являясь оформившимся результатом этого процесса. С конца 40-х годов, колонии от вчерашних европейских метрополий отпадали одна за одной; впереди был «год Африки» (1960). На фоне тяжелого периода Холодной войны, прямо на глазах формировался «Третий мир» из «неприсоединившихся» (а на деле, не определившихся) стран; за влияние на которые развернулась масштабная идеологическая война между Западом и Востоком. Московское действо 57` здесь было пробным камнем для советского общества; советский человек, впервые за столько лет, увидел вблизи себя не эфемерного, западного пролетария с пропагандистского плаката — а вполне осязаемого представителя зарубежья.

«Молодёжь против колониализма!» - гласила советский лозунг начала 60-х годов. На его фоне, окончательно рассыпались бывшие подневольные владения европейских держав в Африке; и на черном континенте появилась масса государственных новообразований. СССР того периода, немало удачно оседал завершающийся процесс, переманив на свою сторону целый ряд только что обозначившихся «народных демократий» из той же Африки, а еще раньше и Азии.

Основной проблемой для освободившихся от колониального гнета огромных территорий стала практически полная материально-техническая пустота и исчезнувшая финансовая подпитка, вследствие ухода вчерашних эксплуататоров из капиталистического мира. Быстро выяснилось, что белые кровососы занимались не только бесконечной выкачкой ресурсов с эксплуатируемых земель. Но и, в последние десятилетия своего присутствия, довольно массово строили школы, больницы, электростанции и многие другие, крайне полезные объекты социальной инфраструктуры. И даже, со средней степенью успеха, занимались подготовкой кадров из местного населения, для их обслуживания. Сам процесс развода, в дальнейшем, протекал довольно неприятно, изрядно отдавая националистическим душком; настолько, что европейскому населению нередко приходилось спасаться бегством, с уже бывших подмандатных территорий. Помимо бывших представителей метрополии, под удар попали и вскормленные ими аборигены, уже образовавшие класс местной интеллигенции. Засевшие во власть борцы за свободу декларировали немалый градус ненависти к таким вот выкормышам недавних эксплуататоров. Итог такой независимости был закономерным — повсеместно возникшая нехватка врачей, инженеров, специалистов от аграрного профиля; про представителей естественных наук, оказавшиеся в патовой ситуации, новообразованные правительства думали в последнюю очередь.

В той же Африке, уже попутно, выяснилось, что вчерашние борцы за свободу, ныне захватив власть, дорвавшись наконец до реальных рычагов управления целым государством, поразительно немощны в деле дальнейшей идеологической обработки населения. Обещанная ранее, сразу после изгнания угнетателей, сладкая жизнь нисколько не наступила; а еще и закономерно ухудшилась. Исчез основной предреволюционный фактор, склонявший местный народ на сторону вчерашних борцов за независимость; предполагалось, что теперь «нужно еще немного потерпеть»: а как это теперь объяснить местному обывателю, толком никто не знал. Притом, где-то в уже обозримом будущем, вовсю проступали неприятные обстоятельства, ясно указывающие; терпеть можно сколько угодно, а чудес не будет. Непонятно, кто должен был выправлять непроглядную ситуацию в местных экономиках, учитывая, что вслед за колонизаторами, разъехались и немногочисленные местные экономисты.

У вчерашних западных колонизаторов решение на этот счет было простым; при сохранении формального суверенитета, от бывших колоний требовалось фактическое принятие обратно геополитического влияния прежних метрополий. На практике это означало возвращение в сферу воздействия властных структур Лондона, Парижа или Брюсселя; правда теперь уже полностью переведенное на макроэкономические рельсы, при соблюдении бюрократического церемонитета во взаимоотношениях с вроде как независимой страной. Капиталистический мир, тем более в условиях уже во всю развернувшейся Холодной войны, сам всегда отличался не менее холодной рациональностью. Ни денег, ни технологий, просто так «за дружбу» давать не собирался; мало того, мог еще и несдержанно нагрубить (такое случалось) в определенный момент, явственно напомнив в чьих руках сосредоточены все, столь жизненно необходимые, резервы.   

Вот на этом то, в свое время, Москва сумела сыграть достаточно для себя удачную международную сюиту. На африканском континенте образовалось, и стало быстро расти, влияние перового в мире социалистического государства. Крайне заинтересованного в том, чтобы этим социализмом заинтересовать, и поставить его на экспорт, в как можно большее количество новоиспеченных стран. СССР выгодно отличало наличие собственной мощной технической базы; деньги, на такого рода цели, у Кремля опять же имелись. А самое главное (учитывая фантастическую напыщенность правителей африканских стран) советские товарищи эффектно порицали вчерашних капиталистических вампиров, сегодня стремящихся по новой подмять под себя только что заполучивших свободу, представителей еще вчера угнетенных народов. Некогда в русском языке существовал фразеологизм «заправлять арапа», который теперь, наряду со старым, неожиданно заполучил и новый смысл (с двойным дном).

Мнения на счет политического будущего собственных стран (и тех сил влияния извне, под одну из которых теперь предстояло попасть) у правителей африканских стран разделились. Большая часть все же вернулась в лоно бывших хозяев, но немалая предпочла согласиться на дружбу с Москвой. Результатом этого стало то, что в жаркие африканские саванны массово поехали советские строители, строить все те же электростанции и больницы; а в СССР начался повальный завоз молодых африканцев, для того, чтобы подготовить кадры для их обслуживания.

Как только, в конце 50-х, до Кремля дошло, что геополитические игры, с постколониальными государствами, явили достаточно положительный результат — и, совсем скоро, возможно принесут и того более существенные дивиденды, за дело взялись совсем серьезно. 5 февраля, 1960 года, в Москве был основан Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. В СССР начался уже массовый завоз африканских студентов. Компанию тем, в новоявленном многопрофильном учебном заведении, составили учащиеся из Азии и Латинской Америки.

--------------------
Уральская Интерлюдия
--------------------

Для более полной картины, необходимо пояснить, что опыт принятия иностранного студенчества на своей территории СССР уже имел; притом, как (на тот момент) недавний, так и уходящий в предвоенное время. Уже с самого начала 50-х годов, после установления в Китае и Северном Вьетнаме коммунистических режимов; в советских вузах обозначились и первые слушатели из тех мест. А поддержка латиноамериканских революционных движений осуществлялась едва ли не с момента прихода к власти большевиков; правда настолько подспудными средствами, что сегодняшние материалы на этот счет имеют налет достоверности ниже среднего.   

Будущие специалисты из Китая появились в Союзе практически сразу, как только в Поднебесной установился режим Мао; в 1949 году страна получила свое сегодняшнее обозначение КНР и начался период советско-китайской дружбы 50-х годов. Еще был жив Сталин, никакого специализированного заведения под азиатских братьев в СССР не создавалось, мало того, в тот период, китайцев в массе даже не допустили в Москву. Основным прибежищем, для будущих построителей китайского коммунизма стала Свердловская область и ее Уральский политехнический институт (УПИ). На учебных скамьях Урала, молодые соколы великого кормчего оказались по соседству с (не слишком еще многочисленными) выходцами из Юго-Восточной Азии, стран Ближнего Востока, той же Латинской Америки. Также присутствовали, тогда еще крайне немногочисленные, представители обретшей в 1947 году независимость Индии (на тот момент существовали лишь зачатки будущей советско-индийской дружбы). 

Именно об этом периоде 50-х, сведений содержится мало и они местами могут быть довольно противоречивы; источником о наличии иностранного студенчества в СССР служат официозные публикации региональной прессы, нынешний музей УПИ, да и просто воспоминания самих (советских) однокашников. Все они рисуют довольно ожидаемую картину; типовой китайский студент в СССР, в 50-е, как правило выходец из «рабоче-крестьянской» среды; для поступления в советский вуз от него требовалась сдача экзамена. Последний сдавался на раз-два, что было совершенно не удивительно, потому как перед тем, как попасть на территорию советской страны, представитель КНР выдерживал на родине проверки в разы превосходящие по тяжести советский госэкзамен. Было очевидно, что угодить в относительно благополучный СССР (по меркам китайцев, живших тогда в условиях только что окончившейся гражданской войны) хотели многие. По воспоминаниям очевидцев, около 300 китайских студентов, обитавших тогда на Урале, все свободное время занимались ровно тем, чего от них, судя по всему и требовала родная КПК. Прилежно учились по техническим специальностям, штудировали идеологические труды, в остальное время — работали на стройках Свердловска. Вели себя тихо и прилично, являли крайнее дружелюбие к советским сверстникам. Освоив русский язык на должном уровне, много рассказывали о далекой родине, наступающей светлой эпохе, о нынешней советско-китайской дружбе и любимом руководителе, товарище Мао. Разумеется, все вышеперечисленное те делали исключительно строем, с должной степенью горячности, не хуже чем на партсобраниях (на которых, впрочем, также отмечались регулярно). Местная пресса, представителей братского народа всячески хвалила, ставя в пример их скромность и трудолюбие.

---------------------
Московская Интермедия
---------------------

Иностранные студенты, фактически припрятанные в 50-е годы у восточных границ Европейской части СССР, представляли собой лишь пробный камень, который с начала 60-х полетел уже прямо в советское общество. Московский университет Патриса Лумумбы ясно показал тогдашнюю позицию советских властей; на фоне краха колониальной системы, нам скрывать больше нечего. Иностранцев повезли в Союз массово; и, естественно, вместить их всех в стены одного единственного (фактически специализированного для таких целей заведения), не представлялось реальным. В дело пошли профильные вузы крупных городов вокруг советской столицы; факультеты занятные типовым советским студенчеством, начали разбавляться молодыми выходцами из «третьего мира». И первоначально предполагалось, что их интеграция в тогдашнее советское общество пройдет без существенных проблем; в конце-концов, речь шла о стране-доноре, где сами понятия «интернационализм» и «дружба народов» были краеугольными в государственной идеологии. А новое поколение советских людей, родившихся после революции, впитало межкультурные постулаты с молоком матери-комсомолки. Одним словом, декларировалось полнейшее отсутствие у советского человека, каких бы то ни было этнических предубеждений.

Возможно, где-то на ранней стадии сплошного завоза деколонизированных студентов, все примерно так и выглядело. Те же органы госбезопасности, на рубеже 50-х — 60-х годов были гораздо более озабочены рядом совершенно других вопросов, негласно держа под контролем каждый вуз, в котором обосновались молодые друзья советской страны. Если не брать в расчет китайцев и вьетнамцев, а так же присутствовавшей в СССР  молодежи из стран Социалистического блока; то уроженцы Ближнего Востока, африканцы и латиноамериканцы, еще не до конца соответствовали моральному кодексу новой социалистической реальности (на путь которой, как предполагалось, недавно встали их страны).

Этот самый «моральный облик», не смотря на вроде бы предполагавшуюся на далекой родине, тщательную идеологическую селекцию, последних как раз нередко и подводил. Совершенно неожиданно, в начале 60-х, выяснилось, что особо нелегко с подобным дела обстоят у африканцев. Со стороны советской страны, формально считалось, что молодой представитель, теперь уже официально «братской страны», едет в Союз не только для того, чтобы получить полезное высшее образование. Но и проникнутся идеологическими концепциями марксизма-ленинизма; с целью дальнейшего создания на собственной Родине их же идеологических очагов. Такой процент африканцев действительно существовал. Но, в общих чертах, тот же идеологический отдел ЦК быстро понял, что кадры для завоза, на далеком континенте, отбираются (для таких вещей) крайне необстоятельно. Необходимо было понимать, что речь, по большей части, шла о людях, которые еще недавно жили хоть и на самой его окраине, но в условиях Западного мира; находясь под влиянием его же культурных ценностей. Грубо говоря, значительная часть таких молодых африканцев уже несли в себе зачатки недорозвившихся «до дела» буржуа. Сам факт выезда для обучения в далекий, цивилизованный край, на уровне местного, обывательского сознания воспринимался как престижный. Стоит ли говорить, что раннее, постколониальное общество слабо разбиралось, чего там не могут поделить белые люди на международной арене. Равно как и давало очень слабую оценку их идеологическому противостоянию. А если уж совсем просто; молодой африканский студент начала 60-х (если только перед этим он по какой-то причине не попал под влияние локальной социалистической ячейки), не видел особой разницы между отъездом в Лондон или Москву.

А тем временем, процент учащихся и Африки в СССР рос стремительными темпами. К началу учебного 1959-1960 в Союзе было уже не менее 500 таких студентов; их численность достигла 4 000 к концу десятилетия. Официальная советская статистика по педагогической части, столкнулась с фактом, что одно только африканское ученичество догоняет, и скоро обгонит, количество студентов из стран Варшавского договора. 

----------------------------------------
“Об одной злонамеренной шумихе в буржуазной прессе” («Правда» 21 декабря 1963 года)
-----------------------------------------

Советские надзорные органы, теоретически могли ожидать чего угодно, даже каких-то трений по нацвопросу между советскими и иностранными вузовцы. Но в декабре 1963 года грянул настоящий гром; притом дважды.

Совсем незадолго до нового 1964 года, на сотрудников московского УР свалилась пренеприятнейшая во всех смыслах история; и, как совсем скоро выяснится, имевшая крайне далеко идущие последствия. На пустыре у сельской дороги выходящей на МКАД, было найдено тело 29-летнего студента медика. Вряд ли, для сотрудников МВД, подобный эпизод их криминологической деятельности мог иметь налет чего-то экстраординарного; но тут сразу стало понятно, дело крайне скверное. Личность покойника не заключала для следствия ничего хорошего и отдавала самым нездоровым душком по идеологической части. Тот был иностранцем, с раскатистым для русского уха именем Эдмунд Асаре-Аддо, и происходил из дружественной СССР Ганы. Соответственно был чернокожим, что оказалось немаловажным фактором, для последовавших вскоре за смертью африканского студента, событиями.

По ряду описанных ниже причин, для быстро проведенного следствия, вопрос, как тот оказался на окраине Москвы, быстро приобрел довольно-таки второстепенное значение. Существеннее выглядели оглашенные результаты. Для усопшего Асаре-Аддо звучали они непривлекательно. Находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, холодной декабрьской ночью африканец «прилег поспать» в глухом месте на окраине советской столицы; и, закономерно, к утру замерз насмерть. Тело обследовали в прозекторской; вдобавок, в качестве «свидетелей» (а это было важно), присутствовали несколько соплеменников Ассаре. У покойника  обнаружили мелкие телесные повреждения, но для человека проведшего последние часы жизни в нетрезвом угаре, те признали допустимыми. Равно как и его странное нахождение вдали от места учебы (неподалеку от пустоши, где было найдено тело, находилась железнодорожная станция; сам Ассаре был приписан к Калининскому медицинскому институту в Твери). Печальная проза жизни, такое бывает. Точка.

Но, как очень быстро выяснилось, объявив ганийца Ассаре усопшим по пьянке, и тем самым попытавшись закрыть неудобную тему, компетентные органы проявили крайнюю недальновидность (а заодно и явили истинный уровень собственной осведомленности в такого рода вопросах). Далее события развивались стремительно и очень нехорошо. 18 декабря 1963 года, Красная площадь, со всеми окружающим строениями, столкнулась с протестной демонстрацией, несанкционированной теми, кто сидел в то время за кремлевскими зубцами. В последний раз, то, что можно перечислить к выражавшей протест акции неповиновения, реализованной без разрешения правительства — случилось вблизи Московского кремля 7 ноября 1927 года. Тогда на углу Охотного Ряда и Тверской, троцкисты предприняли попытку провести собственную демонстрацию, в пику проходившей там же официальной.

Спустя 36 лет, когда уже основательно расслабившиеся в подобных вопросах власти стали забывать, что такого рода общественное озорство — требовать там чего-то, без заведомо выписанной разрешительной бумажки, вообще может иметь место быть; аналогичное безобразие случилось вновь. На самый известный, основательно оберегаемый участок Москвы; без предупреждения вывалило несколько сотен человек. Одетых конечно тепло, по-зимнему; однако быстро стало понятно, что это не типовые советские граждане. Потому как, даже при не слишком ближнем рассмотрении выяснилось, что под кремлевские стены зачем-то сбежалось ОЧЕНЬ МНОГО негров. В довершение всего, крайне взбудораженных и явно пришедших сюда чего-то требовать.

По имеющейся сегодня информации, сама стихийная демонстрация вышла шумной, больше походила на неразбериху, поначалу вызвавшей удивление у всех, кроме разве что самих диковинных манифестантов. Она не обернулась каким-либо разгоном, равно как и какими-либо серьезными стычками с милицией; представители МВД, в итоге, уговорили африканцев разойтись. Что те (правда далеко не сразу) и сделали. Но не без последствий; милиции пришлось взять под охрану посольство самой Ганы, судя по всему, московские уроженцы африканской страны пытались обвинить родных дипломатов в ненадлежащем отставании собственных интересов. А сами молодые ганийцы, перед тем как разбрестись по общежитиям, успели дать интервью, набежавшим на Красную площадь иностранным корреспондентам. Представители западной переодики, с трудом унимая удивление, внимали утверждениям африканцев, суть которых сводилась к тому, что те устали от той этнической дискриминации, которой они подвергаются в СССР. Для более действенного подтверждения, уроженцы Африки принесли с собой плакаты, содержащие надписи одна провокационной другой;  “Москва - центр дискриминации”, “Москва — вторая Алабама”, “Хватит убивать африканцев!”   

Сам Кремль, увидев подобный, несогласованный акт прямо под собственными окнами, и мгновенно задумавшись, не запахло ли в советской стране миазмами демократии, в традиционной манере попытался свести произошедшее к возможной провокации западных спецслужб. Но уже понимая, что в столице СССР громыхнула информационная бомба, волна от которой покатилась в западную сторону и гулко стукнулась в европейский железный занавес; ТАСС пробурчало про нарушение порядка на центральных московских улицах. Как бы то ни было, громогласные последствия были тут никому не нужны, и их максимально постарались затереть — стараясь не провоцировать африканцев еще больше. Уже на следующий день, после недозволенной демонстрации, им разрешили вернутся на занятия; без особого разбора полетов.

--------------------------
Этническая Сторона Вопроса
--------------------------

Что же произошло, на стыке 1963-1964 годов? Стали очевидны две вещи; культурная интеграция иностранцев в советское общество провалилась. Собственно, ее и не было — между делом выяснилось, что само советское общество вовсю страдает пороками на межэтнической почве. Вторым было то, что надлежащие органы не уделяли должного внимания подобной теме и умудрились прозевать натуральную провокацию прямо у стен Кремля.

После того, как шум несколько подутих, конечно взялись за более тщательное расследование. Нет, касательно обстоятельств смерти Асаре-Аддо, власти менять свою позицию были не намерены. Но все же требования африканцев, равно как и их версия произошедшего, были услышаны. Если озвучивать ее коротко — соплеменники студента-медика считали, что Асаре-Аддо был убит в результате целенаправленной поножовщины, потому как ухаживал за русской девушкой, и уже получал угрозы на этот счет. Кто ему угрожал? Ганийцу угрожали собственные, советские однокашники.

Как уже было сказано выше;  тот самый «моральный кодекс», пока еще будущего строителя коммунизма, африканцы воспринимали куда более условно, нежели советский юноша из далекого колхоза, поступивший в институт по сельской разнарядке. По воспоминаниям однокурсников, учились африканцы в целом ответственно, но не лучше и не хуже своих эндемичных однокашников. Другое дело, что свое свободное время, те предпочитали проводить с несколько коробящей околовузовских комсоргов  праздностью. Существовал такой немаловажный аспект, как гендерный дисбаланс в диаспоре африканского студенчества — она практически целиком состояла из представителей мужского пола, количество черных девушек-соплемениц среди прибывших, было минимальным. Вследствие чего, черные студенты, не отказывая себе в элементарных радостях жизни, активно ухаживали за белыми советскими однокурсницами. Если отбросить всю идеологическую шелуху, и посмотреть на реальный советский социум как на сборище типовых обывателей; то нетрудно догадаться, какую реакцию, зачастую, это могло вызывать у сокурсников представителей диковинного континента. Особенности психологии национальной нетерпимости, свойственной обществу, которое большей частью своей истории существовало в замкнутом пространстве, в данном случае никто не отменял. 

Более того, опрошенные африканцы, явили ряд дополнительных, малоприятных подробностей по бытовой части — например заявляли о том, что устали от постоянной проверки документов на улицах больших советских городов (напомним, что мы говорим о советской действительности 60-х годов). Возможно, на подобную чрезмерную бдительность советских милиционеров наталкивало их социальное происхождение; прямые представители власти нередко происходили из сельской местности.

*******************************************
---------------------------------------------------
«Дадим суровый отпор врагам мирового империализма!»
---------------------------------------------------

Удивить этнокльтурным разбросом советского гражданина можно было далеко не всяким. Человек с ярко выраженными монголоидными чертами, одетый в типовое советское пальто и ушанку, на улице промерзшего города, вряд ли мог вызвать хоть малейшее любопытство и начать подозревать в нем иностранца мог далеко не всякий. Видимо по этому, вопрос о том, переживали ли административные трения представители китайского и вьетнамского землячеств, сейчас остается неясным. Но дело было еще и в том, что между африканцами и азиатами были существенные различия по организационной части. Как было сказано, африканцы были подвержены в быту некоторой фривольности и могли придаваться элементарному праздношатанию в свободное от учебы время; и при этом, пасло их разве что КГБ. Но что касалось уроженцев азиатских стран, здесь советским гэбистам порой можно было и не напрягаться; китайскую и вьетнамскую диаспору неплохо держали под наблюдением собственные работники по политической части. Молодые маоисты и последователи идей Хо Ши Мина передвигались по улицам исключительно группами по 10-15 человек; редко когда в количестве всего пять-шесть единиц. Попробуй выстроить таких в ряд, а после попытаться проверить у них документы. Тем более трудно было представить такого азиатского студента, который отбился бы от коллектива, и упившись вдрызг, заснул на пустыре. Со стороны советского ЧК все выглядело более чем сносно; учащиеся азиаты были заняты все время. Учились, работали, штудировали идеологические труды и только порой посещали какие-то, строго культурные, мероприятия. Отдельной особенностью тут стояло то, что это порождало удивительную замкнутость таких локальных сообществ; непонятно было, что в такой национальной микросреде происходит.

Вдобавок, несмотря на заметную схожесть в характеристиках поведения, существовали различия между самими китайцами и вьетнамцами. Последние, в отличии от первых, выделялись в СССР удивительной кротостью, показным беззлобием и, прямо-таки (очень своеобразным), благостным настроем. И не сказать было, что речь идет о представителях народа (Северного Вьетнама) который уже столько лет живет в условиях цейтнота непрекращающихся на родине боевых действий. Со стороны, щуплые вьетнамские студенты с доверчивыми взглядами, уж никак не производили впечатления пламенных борцов (в отличии от легко раздухаряющихся китайцев, как только речь заходила о революционном подвижничестве).

Шло время, Вьетнамская война разгоралась с новой силой, теперь с участием США, которые в начале весны 1965 года подвергли Северный Вьетнам массированной воздушной бомбардировке. Вновь стартовала пропагандистская компания в советской прессе в поддержку ДРВ; американцев обличали, вьетнамцев жалели — студенчество собиралось на митинги за свободу свободолюбивого народа. В глазах молодых вьетнамцев явно горел праведный гнев, но те, по прежнему, вели себя на удивление молчаливо; то и дело собираясь на собственные, замкнутые собрания. Где старшекурсник-политрук тряс перед соплеменниками красным томиком чего-то непонятного, тараторя еще нечто менее (для советского гэбиста, порой заглядывавшего на огонек) вразумительное. Собрание внимало. Советские товарищи сочувственно кивали; ничего, понимаем. Вы, граждане вьетнамцы, рветесь домой, на охваченную пламенем войны родину; дабы вступить в бой с американской военщиной. Но сейчас нельзя. Товарищ Хо Ши Мин наделил вас доверием получить полезное образование в советской стране, на пользу отечеству; и это доверие необходимо с честью нести. Что сейчас сделаешь!

Как оказалось, выход вьетнамские студенты нашли. Да такой, что тот во многом смог оттенить эскападу студентов-африканцев, произошедшую полутора годами ранее. В самом начале марта 1965 года, к зданию американского посольства на московской ул.Чайковского заявилась многочисленная вьетнамская община. До сих пор точно неизвестно количество пришедших, по разрозненным оценкам от 200 до 400 человек (однотипно одетых вьетнамцев не так-то уж легко было отличить от довольно большого количества случайных зевак). Сразу стало понятно, что митинг не санкционирован властями — потому как слишком долго оставшиеся спокойными уроженцы индокитайской страны, вдруг растеряли всю благовидность и начали вести себя крайне агрессивно. Никакой советский митинг, организованный свыше, не предполагал экзальтированных проклятий на повышенных тонах; забрасывание стен дипмисси снежками и банками с краской: и явных попыток прорваться внутрь самого посольства. Не предполагал он и  отчетливого проступившего испуга представителей советской милиции, несших вахту у посольской ограды.

И, наконец, никакое организованное мероприятие не заканчивалось вызовом внутренних войск на грузовиках. Военнослужащие на нынешнем Новинском бульваре появились сразу, как стало понятно, что уговорить разъяренных вьетнамцев просто разойтись, не получится, и силами простой милиции разогнать тех не выйдет.

Ну и в конце концов; никакой официозный митинг не мог завершиться дракой иностранных студентов с советскими солдатами и милиционерами. Что и произошло в определенный момент, после бесчисленных требований советской надзорной стороны, улицу немедля очистить и провокаций не устраивать. 

От последствий произошедшего пострадали и советская, и вьетнамская стороны; но только не сами американцы, с интересом следившие за происходящим из посольских окон. Попутно вызвавших на место событий все тех же иностранных корреспондентов, запечатлевших для западного читателя сцену столкновения у стен дипломатического представительства (материал об этом, вместе с крайне провокационными фотографиями, вскоре вышел на страницах журнала Life).

---------------------------
Хор Московских Хунвейбинов
---------------------------

В отличии от обоих Вьетнамских государств, испытывавших в 60-е крайне нелегкие времена; Китай свою войну уже пережил — хотя внутреннюю обстановку в КНР того времени, сложно было назвать очень уж спокойной. Наметившийся еще в конце 50-х советско-китайский раскол, породил внутри самого Китая ряд крайне специфических процессов по идеологической части. Он быстро докатился до китайского студенчества в СССР и сказался на том самым нездоровым образом.

Начавшаяся во второй половине 60-х годов Культурная революция инспирированная Мао естественно не могла не коснуться и диаспоры всех советских китайцев (за время 1950-1960 гг., до момента окончательного разрыва отношений между Москвой и Пекином, по официальной статистке, Советский Союз успел обучить 11 тыс. китайских юношей и девушек). С одной стороны, ревизионизм советских властей, развенчавших культ личности Сталина, с точки зрения Мао не касался чисто рациональных вопросов советско-китайских отношений. Китай и далее был не прочь получать помощь, равно как и направлять молодежь для получения полезного образования на советской территории. Вот идеологическая обстановка, ныне царившая у (некогда) старших товарищей, китайского руководителя нисколько не устраивала; а последовавшее в 1964 году отставка ренегата-Хрущева, себя не оправдала. Ресталинизация в Союзе не началась. 

Выглядело это действительно странно. 50-е закончились отзывом всех советских специалистов работавших в Китае (собственно это произошло в 1960-м году); что уже означало крупнейшую ссору между двумя соседними странами. В дальнейшем советское руководство несколько подобрело и даже предлагало вернуть тех обратно; но обидевшийся Пекин отклонил несколько таких попыток сгладить трещину в межполитических отношениях. Но свою молодежь китайцы обратно не забирали, и вполне даже отравляли в Союз все новые партии студентов. Несколько растерянная советская сторона продолжала тех принимать, вот только проблем, с молодыми китайцами, стало возникать все больше.

К моменту наступившей Культурной революции (1966) органы советской госбезопасности, воспринимали сферу, в которой варились иноземные учащиеся, как уже заведомо провокационную; от которой, теоретически, можно было ждать чего угодно: тут нужен был глаз до глаз. Вторая половина 60-х, время совсем тяжелого противостояния двух красных режимов; при этом внутри СССР существуют целые группы состоящие из граждан Поднебесной, все как один во цвете сил. Как упоминалось; азиаты и ранее предпочитали существовать в чужой стране замкнутым социумом. Теперь же, абсолютно всем, а не только товарищу майору, становилось очевидным; внутри окончательно замкнувшейся китайской студенческой касты происходят какие-то совсем нездоровые процессы. И ее представители смотрят на окружающее пространство чужой страны все более недобро.   

То бишь подноготная происходящего всем конечно была ясна. Советская пресса неоднократно неодобрительно отзывалась и о Культурной революции, и о навинчивании в Китае маоисткого культа; равно как и прямо предостерегала, явно уже бывших китайских друзей, от всяческого рода провокаций на геополитическом уровне. В таких условиях китайцы продолжали ходить на занятия; но только вид теперь имели совсем молчаливый и по-недоброму сосредоточенный. Никакой кротости, свойственной вьетнамцам, у тех не было и в помине. Со стороны это выглядело довольно малоприятно; потому как любой свободный момент китайцы использовали для организации чему-то сродни мини парт-собраний (как прямо в аудитории, так и в коридорах советских вузов). Собирались кружком вокруг наиболее ответственного товарища, который начав с верхней идеологической тональности, грозно переходил на нижнюю; притом, по кругу тыкая в соплеменников цитатником председателя Мао. А ведь любой советский сторонний наблюдатель, к тому моменту, уже был в курсе, какой курс Цзэдун взял в отношении СССР. Доходило до того, что китайские студенты, на глазах смущенных преподавателей и однокурсников, вставали и начинали исполнять пропагандистский шлягер «Алеет Восток», прославляющий любимого руководителя. Объясняя это (если удосуживались) поручением партии — в самом Китае, учащимся полагалось петь песню перед началом занятий.   

В итоге, к концу 60-х ситуация выглядела как совершенно патовая. Было ясно, что вслед за советскими специалистами, возвращенными на родину в Союз, из СССР необходимо высылать и самих китайских граждан. Учитывая, что к тому моменту споры между двумя государствами вышли на уровень территориальных претензий; и дело, на полном серьезе, запахло войной.

На фоне этого, к каким бы там провокациям не готовились компетентные органы, у советских чекистов вышел очередной казус и провал. Притом, видимо наиболее тяжелый из всех. 

Со стороны тогдашнего (второй половины 60-х) китайского руководства, СССР возглавляла «ревизионисткая клика» идеологически осквернившая память великих советских вождей прошлого. Не только великого вождя, товарища Сталина; но и великого зачинателя, тунчжи-Ленина (43 годовщина смерти которого, пришлась на январь 1967-го года). Непосредственно 21 января, день кончины вождя мирового пролетариата, прошел на Красной площади без каких-то происшествий. Но после наступила новая рабочая неделя, в середине которой, на главной площади страны случилось еще одно невообразимое ЧП.

Достаточно представить себе недавно ушедший 1966 год в СССР; в стране еще зиждется непринужденность от не до конца выветривавшейся оттепели. Сняли “Берегись автомобиля”; советская действительность обличена в жизнеутверждающую атмосферу, на международном уровне во всю идет разрядка. В сентябре 66` на Красной площади принята Клятва молодежи СССР.

25 января 1967 года, китайские студенты устраивают у мавзолея Ленина провокационную демонстрацию. То, что это была именно выходка со стороны Пекина, с использованием пребывавших в тот момент в СССР человеко-ресурсов, в качестве источника провокации, усомнится трудно. Среди собравшихся у входа в усыпальницу были и сотрудники китайского посольства. Сам митинг был неплохо организован и явно недаром выпал на нейтральную среду, чем удалось усыпить бдительность властей (Ленин, к тому моменту, уже четыре дня, как «умер»). 

Заявившиеся на Красную площадь граждане КНР, число которых доходило до 100 человек, направились прямо к Мавзолею. Из их поведения, не без труда для советской стороны, можно было сделать вывод, что хунвейбины (а это, по сути, они и были) пришли отдать дань памяти и уважения создателю первого в мире социалистического государства. Которое, в тяжелую годину, оказалось в гнусных руках (жители Азии всегда были сильны в сочинении подобных выразительных эпитетов) политических наследников-ренегатов. Которые ранее вынесли из усыпальницы товарища Сталина, а теперь не желают признавать товарища Мао его идеологическим наследником.

Далее, описание всего произошедшего, в исторической перспективе, заметно диссоциировано. По причине того, что немногим позже, Москва, видимо уже понимая, что иностранное студенчество, меньше чем за десятилетие, превратилось в источник сплошных проблем, традиционно постаралась инцидент замять. А вот Пекин — раздуть до невообразимого охвата (и обвинить во всем Москву).

«Подвинув» не слишком впечатляющие тогда ограждения, китайцы выстроились у входа в Мавзолей. Хором десяток глоток, исполнили немногочисленным милиционерам «Интернационал»; и, тотчас, получили от последних предложение пойти куда-нибудь еще (возможно явленное не в самой приличной форме).

Далее, по версии советской стороны, на предложение очистить площадь и не мешать советским гражданам посещать усыпальницу — китайская диаспора дружно достала цитатники Мао. Со стороны учеников великого кормчего поднялся невообразимый ор; обращенный сразу и к милиции, и ко всем, кто в этот момент присутствовал на Красной площади. А так как советские граждане, стоявшие в этот момент в очередь в Мавзолей, благоразумно не реагировали на совсем уж провокационные предложения четвертовать Брежнева и Косыгина; подстрекатели отреагировали на самих советских граждан. После этого (опять же, по утверждению советских властей) подстрекатели взялись за прямое рукоприкладство, буквально вцепившись и ударив нескольких человек стоявших в очереди. Согласно дальнейшим утверждениям, советские люди отреагировали организованно; соединившись в живую цепь, обступили китайцев и оттеснили бузотеров к собору Василия Блаженного. Где те загрузились в автобусы (на которых приехали?) и покинули главное место страны, в конечном счете не выкусив от собственного смутьянства ничего существенного.

Совсем иным было заявление китайского МИДа, заявившего о чудовищной жестокости советских властей. Согласно озвученной ноте, московские охранители антикоммунистического режима, еще не дослушав священный «Интернационал», открыли огонь из табельного оружия по беззащитным китайским студентам. Китайское внешнеполитическое ведомство туманно обозначало величину жертв, доводя количество не то что раненных, но даже убитых, до 10 человек. На следующий день, 26 января, хунвейбины в Пекине едва не взяли штурмом советское посольство (последствия чего, действительно, представить довольно страшно).

Самих студентов-дебоширов выслали из СССР уже вечером того же дня, заполнив теми несколько вагонов на Ярославском вокзале (перед отбытием, на перроне, часть китайских товарищей устроила еще один небольшой демарш, правда без каких-либо последствий). В КНР, всех прибывших встречали как героев.

--------------------------------------------------------

Дальнейшие судьбы учащихся, представителей различных дружественных СССР наций, складывались по разному. 60-е годы закончились для советско-китайских отношений пограничным конфликтом на острове Даманском. В кровавом инциденте было множество погибших; и трудно сказать, сколько среди тех, кто атаковал советских пограничников в начале марта 1969, было тех, кто еще недавно овладевал знаниями на территории теперь враждебного государства.   


Еще меньше стало заметно вьетнамских учащихся, потому что те растворились на фоне своих же соплеменников; в 1970-1980 Союз начал переживать настоящий наплыв граждан уже объеденного Вьетнама, занявших нишу первых гастарбайтеров на нынешнем постсоветском пространстве.   

Из-за заметно поменявшейся геополитической обстановки, руководство Союза в 70-х гг. стало активней уделять внимание выходцам с Ближнего Востока; в дальнейшие десятилетия, вплоть до распада СССР, африканцы заметно потерялись на фоне обосновавшихся в Союзе арабских студентов. В 1992 году, Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы потерял субъективное отождествление с именем африканского борца за независимость, будучи переименованным в нынешний Российский университет дружбы народов.