Враждебность

Она  не  торопилась,  будто  знала  наверняка,  что  рано  или  поздно  заполнит  всё  его  пространство,  чтобы  однажды  окончательно  вытеснить  в  другое.  Как  инородное  тело,  лишний  предмет,  случайную  занозу…

Справедливости  ради  следует  отметить,  что  в  качестве  последней  он  и  воспринимался  довольно  многими  знавшими  его  людьми.  Такой  же  колючий,  неудобный,  мешающий.

В  молодости  быть  таким  ему  даже  нравилось.  Чувствовать  себя  инакомыслящим,  необычным,  дерзким,  загадочным.  В  общем,  почти  по  Лермонтову.

Тогда  он  не  догадывался,  что  это  его  печоринство  чревато  заведомо  проигрышной  дуэлью.  Не  понимал,  что  сидящая  внутри  него  враждебность  неизбежно  проникает  наружу  и  тихонько  выстраивает  вокруг  недобрый,  угловатый,  мрачный  мир.  По  Гойе.  Не  предполагал,  что  не  так  уж  и  далёк  тот  миг,  когда  он  окажется  лишним,  и  ему  придётся  навсегда  покинуть  некогда  любимый  город.  Предварительно  повзрослев  и  худо-бедно  научившись  жить  по  Чехову.

Многим  знаком  этот  путь.  Кто-то  преодолевает  его  быстрее,  кто-то  медленнее.  Ему  понадобилось  около  двадцати  лет.  Налицо  несколько  затянувшийся  процесс  взросления.  Лёгкая  форма  инфантилизма.  В  общем-то,  не  смертельно,  однако  враждебность…  Она  всё  это  время  неустанно  плела  свою  паутину.

Впервые  её  липкое  присутствие  он  ощутил  примерно  лет  за  пять  до  отъезда.

Это  были  лица.  Чуждые.  Чем-то  похожие  на  вангоговских  живописных  едоков  картофеля.  Их  вдруг  стало  намного  больше.  Каким-то  непостижимым  образом  из  ближних  и  дальних  сёл  они  переместились  в  столицу,  ассимилировали  простодушную  и  беспечную  массу  горожан  и  семейными  хуторками  прочно  обосновались  на  телеэкранах,  в  чиновничьих  кабинетах,  на  институтских  кафедрах,  на  театральных  сценах,  в  правительстве.  Оставаясь  всё  теми  же  едоками,  они  почувствовали  себя  хозяевами  жизни  и  стали  неумело  кроить  её  под  себя.  Повсеместно  возводить  нелепые  памятники  никому  не  известным  героям,  толстым  галушкам,  важным  водопроводчикам,  ухмыляющимся  хрюшкам  и  прочим  сомнительным  персонажам.  Расписывать  стены  домов  картинками  деревенского  быта  и  фантастическими  физиономиями  гибридных  существ  с  птичьими  клювами  вместо  носов,  волчьими  клыками  и  демоническими  взорами.  Самовольно  огораживать  плетнями  территории  под  многоэтажками  для  выращивания  картофеля,  огурцов  и  цибули.  Они  даже  стали  писать  книги  со  странными  и  неприличными  названиями,  таким  же  содержанием  и  вручать  друг  другу  за  это  солидные  денежно-литературные  премии.
 
Ну  а  дальше  –  по  Ионеско.  Или  по  Камю,  который  в  неплодотворности  разглядел  главную  ценность  абсурдного  мира.

Впрочем,  со  временем  всё  встало  на  свои  места,  когда  он  понял  истинный  смысл  бесновавшейся  вокруг  бессмыслицы.  Когда  абсурдность  вдруг  улетучилась,  открыв  доступ  в  закулисье,  где  он  и  познакомился  с  неприглядным  механизмом  постановки  этой  жестокой  трагикомедии…

И  тогда  он  облегчённо  выдохнул,  не  обнаружив  в  ней  роли  для  себя.  И  стал  готовиться  к  побегу,  поскольку  больше  не  сомневался,  что  враждебность  будет  лишь  возрастать  и  однажды  непременно  вытеснит  его  в  иное  пространство.  Нет, лучше  уж  самому  переселиться,  без  постороннего  болезненного  насилия.

Примерно  с  этого  момента  он  по  Барту  отрицает  настоящее,  спокойно  отводя  взгляд  и  устремляя  его  в  будущее,  откуда  ему  приветливо  улыбается  его  новое  пространство.

Данная  форма  отрицания  действительности  весьма  благотворно  сказалась  на  его  меланхолии,  значительно  ослабив  частоту  и  силу  её  волн,  а  счастливая  устремлённость  в  грядущее  и  вовсе  свела  их  на  нет.  И  вновь  вернула  к  Ионеско,  заставив  вместе  с  ним  искать  истину  вне  реальности.  А  точнее,  в  мечтах…

Так  начался  целебный  внутренний  процесс  вытеснения  враждебности  из  собственного  организма.  Почувствовав  неладное  и  смекнув,  что  лишается  корней  внутри  него,  а  значит  и  возможности  существования  в  его  новом  мире,  она  резко  активизировалась  в  старом.
 
Ускоренными  темпами  воздвигла  ледяную  стену  отчуждения,  по  ту  сторону  которой  оказались  родственники,  друзья,  коллеги,  знакомые.  Подстегнула  внедрение  языковой  реформы.  Организовала  беспощадный  бунт.  Люстрировала  единомышленников.  И,  наконец,  развязала  гражданскую  войну.

Следуя  вышеупомянутому  принципу  отрицания,  он  выбросил  телевизор,  заблокировал  новостные  сайты,  приобрёл  плейер  с  мощными  наушниками…  Из  квартиры  выходил  лишь  по  необходимости  (на  утреннюю  пробежку,  за  продуктами,  оплатить  коммуналку).  Однако,  несмотря  на  это,  продолжал  ощущать  её  колючее  присутствие.  Спиной.  Затылком.  Кожей.  Лёгкими.  Ему  стало  труднее  дышать.  Словно  не  хватало  воздуха.  Даже  по  утрам  на  зарядке  ему  казалось,  будто  в  лесной  хвойный  аромат  кто-то  подмешал  тошнотворный  дух  свинарника.

Вон  отсюда!  По  Грибоедову.  Карету!

Всё  бросить…  А  книги?  Вот  они.  Мудрые  и  глупые.  Весёлые  и  грустные.  Интересные  и  скучные.  Притихли  и  вопросительно  поглядывают  на  него  своими  пёстрыми  корешками.  Неужели  оставишь  нас?

Ни  за  что!

В  его  новом  пространстве  им  уже  приготовлено  место.  На  огромном,  во  всю  стену  стеллаже  из  тёмного  дерева.  Чтобы  все  уместились.  Встали  в  один  ряд.  Непременно  в  один  ряд.  Чтобы  были  перед  глазами  и  постоянно  напоминали  о  себе.

И  вот  он  здесь.  На  другом  берегу  моря,  где  всё  другое.  Где  даже  он  –  вроде  и  не  он  вовсе,  а  просто  похожий  на  него  человек.  Внешне  такой  же,  только  более  счастливый.  Потому  что,  вокруг  много  солнца  и  свежего  морского  ветра…  И  при  этом – никакой  враждебности…