Фразерство и ложь

 PS моя страница в instagram
@art_ikigai


Морщинистые руки хватаются за ручку толстой чашки, давно пожелтевшей от крепкого кофе. Во рту – толстая сигарета, которую она – каждое утро – поглощает с небывалой жадностью. На ее хрупких, но еще упругих плечах болтается шуба, годов 90-х, пострадавшая от времени, как и она сама. Она смотрит вдаль, на раннее солнышко, которое так редко греет тело и мысли. И все было бы прекрасно, если бы не упущенное…
Мысли уже не «генерируют» радость, не «программируют» на успех. Искренний смех давным-давно позабылся. Смех, который рождается вместе с нами – так естественно, и умирает в процессе «вечной утопии», так быстро и искусственно.
Она прошла в темную гостиную, заставленную «прошлым». Подарки от поклонников, столы из мрамора, антикварная мебель и тишина, вызывающая рвоту. Телефон давно не звонит, а мобильного у нее нет: она не привыкла отвлекаться на современную инстаграмную моду, на пустоту, обрамленную в фильтры. Каждый миг она «проживала» воспоминаниями.
Этот день не был исключением. С ненавистью к себе она всматривалась в свое злое, уставшее, немало повидавшее лицо. Вспоминались софиты, наряды, разные роли и признание, ставшее для нее наркотическим.
 
Сцена – место, которому она отдала все, в обмен на бесконечные аплодисменты толпы. А в итоге получила скоротечную старость и невыносимое одиночество, огромный дом и безделушки, которые после ее смерти кто-то из внезапно «нарисовавшихся» дальних родственников сдаст на торги, заберет себе или…
«Все, довольно!» – она закричала и влила в горло «горючее», на которое подсела на всевозможных тусовках.
«Сплошное фразерство и ложь», – произнесла она после рюмки кальвадоса. Еще и еще – пока разум не поднял ее со стула. Лили начала суетиться, побежала на второй этаж, понимая, что это – ее последнее «дыхание». Потом она собрала редкие волосы, оставшиеся от былой русой копны, в пучок и надела парик, наиболее точно «отражавший» ее состояние. С возбуждением отворила дверцы гардеробной и принялась выбирать. Меха, шелк, викунья и кашемир… Голова кружилась – как и раньше. Она натянула «Guess» и, кажется, испытала оргазм. Улыбка расплылась по злому пожилому лицу. Последний штрих: руки по наитию скользят по лицу, тщательно замазывая морщины. Любимые оттенки и тон умело «возвращают» Лили к жизни.
Такси бизнес-класса – удобные сиденья и французская классика успокаивают, в кожаной сумочке – ее «величество» Кальвадос, культовые «Gitanes» дымятся, постепенно умиротворяя Лили, прогоняя нервозность. Она «на коне» – дежавю.
Парадные двери «Большого театра», величественные колонны, дорогие автомобили вокруг: все – как раньше, даже лучше. Жизнь обретает цвета и смысл. Уверенная, на высоких каблуках, семидесятилетняя Лили врывается внутрь, не обращая внимания на взгляды толпы, – так ее «научила» сцена. Запахи и фигуры вокруг кружат голову, она проходит мимо огромных плеч охранника, который хватает ее за локоть с просьбой снять шубу. Агрессия нарастает, она подходит к нему так близко, что, кажется, бедолага смущается. Лили начинает орать, обдавая его нотками въевшегося перегара.
«Ты! Знаешь ли ты, кто я?!» – она смотрит прямо в его глаза. Он отступает в сторону, делает уверенный вдох и силой выставляет ее за двери. Лили колотит его тяжелой сумкой, пока он, придерживая за локоть, ведет ее к выходу.
Со стороны могло показаться, что сумасшедшая бабка, похожая на проститутку, решила пощекотать нервы себе и окружающим, желая – по привычке – добиться оваций. На самом же деле некогда популярная актриса, посвятившая всю свою жизнь театру и кино, просто запуталась, вошла не туда и испугалась. Бывает.
«В какое посмешище я превратилась? – вытирая теплые слезы, шептала она. – Меня забыли, а алкоголь превратил меня в «колымагу».
Она сидела у дверей «Большого театра» и разглядывала лица, которые насмехались над ней. Тушь стекала по щекам, платье превратилось в половую тряпку. Шуба, которая была подарена французским послом в честь ее дебюта, напоминала пожеванный норковый ковер. В голове была только одна мысль: «Это – смертельное унижение». Она сделала еще несколько глубоких затяжек и – на шестнадцатисантиметровых лабутенах – побрела в сторону Москворецкой набережной.
Никто не вспоминал о Лили… И больше ее не видели.