Абзац 114. в николаеве

 Прежде чем появиться в Николаеве, мы на поезде приехали в Батуми. Провожал нас отец Валеры Плиева, кстати,  он и покупал нам билеты на теплоход Россия, который СССР получил у фашисткой Германии, в качестве компенсации за ущерб, нанесённый Советскому Союзу. Теплоход круизный туристический. Ходил из Одессы в Батуми и обратно, с заходом в порты Сухуми, Новороссийск, Ялта. В Севастополь не пускали. В те годы он был закрытым городом. Отец Валеры работал в милиции, каким-то экспертом. Дети закончили среднее образование. Плиев и Пустовалов серебрянные медалисты. Даже я имел аттестат без троек. Почему не порадовать детей летним июльским круизом, коли имеется такая возможность? Ребята едут поступать в кораблестроительный институт, пусть ознакомятся с кораблём во время рейса. Мои родители известили бывших соседей - семью Бронченко о нашем приезде, а у Толика Малеева, оказалось, что в Николаеве живёт его тётка. Он по национальности болгарин. Из Одессы до Николаева сто км, это разве расстояние? Четверо на Волге доедут без проблем. У каждого багаж - это связка учебников. В Одессу мы пришли на закате. Солнце скрывалось за морским горизонтом. Горизонт ровненький, как натянутая ленточка. Совсем не такой, как у нас в Тбилиси. В Николаев, к Бронченко мы приехали ночью. Одессу я не видел. Поэтому "за неё" ничего сказать не могу. "Я вам не скажу за всю Одессу" говорил Костя рыбачке Сони, а я вам не скажу, даже, за её часть. Я, даже, о теплоходе ничего не могу рассказать, хотя, мы лазели кругом, куда разрешалось заглядывать туристам. Не помню. Запоминается то, что поражает воображение. Что врезается в память. Врезался в память белый рояль. За роялем сидит молодая, черноволосая девушка и играет мелодию, которую Толик назвал "Семь сорок". Он любил музыку и играл на гитаре. В Тбилиси я на концерты не ходил, в театры не ходил. Радио у нас не было. У нас, в мои школьные годы, и электричества не было. На теплоходе я услышел приветствие между евреями: "Шалом алейхем". Разумеется, я знал приветствие по-грузински: "Гамарджоба", ответ: "Гагимарджос". Знал, что курды и азербайджанцы при встрече говорят: "Салам или Салам алейкюм". Отвечают: "Алейкюм салам". Всегда первыми приветствуют молодые пожилых. Короче. Тогда я подумал: "А мусульмане и евреи-то, по породе, одного поля ягоды". Позже узнал, что Семь сорок - это творчество одесских евреев. Ещё в памяти сохранилась Ялта. В парке, на сцене в ракушке, пела Русланова после тюряги. Июль 1956 года. Лето в разгаре. Зайдя во двор к Бронченко я бросился к крану напиться. Когда взял в рот воду, сразу её выплюнул. Она была противной. Тётя Маруся сказала, чтобы мы пили компот. К их воде надо долго привыкать. Нас уложили под навесом на топчаны. Утром, сын хозяев проводил нас в институт и ушёл на работу. Всё. Больше ни его, ни семью Бронченко я не видел. События завертелись неожиданным образом. Народу в приёмной было много. Когда у нас приняли документы, нам выдали экзаменационные свидетельства и талон на заселение в спортзал. В спортзале лежали свободные маты. На занятых лежали чемоданы и котомки. Первыми ушли на собеседование наши медалисты и обмишурились. Им  сказали, чтобы они сдавали экзамены на общих основаниях. Они очень расстроились и послали домой телеграммы. Через пару дней в Николаеве появились их отцы. Забрали сыновей и увезли в Одессу. Потом я узнал, что Пустовалова устроили в педагогический институт, а Плиева, в какой-то институт портовых сооружений. И я их больше никогда не видел. Для меня и Малеева первым экзаменом был русский. Убей, не помню, что мы писали: сочинение или диктант. Итог: я получил оценку "удов", а Толик "срезался". Он взял билет на поезд и уехал в Тбилиси. Больше я его не видел. Свои знания я не переоценивал и считал оценку "удов." справедливой. Стал готовиться к экзамену по физике, и прислушиваться к разговорам соседей по спортзалу. Поразился. Ребята приехали с Волги, из Сибири, и, даже, с Амура. Они разговаривали о каком-то кораблестроителе Крылове. Я, кроме Крылова - баснеписца, других Крыловых не знал. До меня стало доходить, что я лезу куда-то не туда. Не "в свои сани". Во мне нет интереса к кораблестроению. У меня нет интереса к кораблям. Я не понимал, а что, вообще, меня интересует? На следующий день надо было идти сдавать экзамен по физике. По натуре я человек наблюдательный, но не общительный. Мать говорила: "Кто, чему научится, с тем ему и мучиться!" Ладно, куда ни шло, мучиться с тем , что интересно, а, как это, делать одно, а интересоваться другим? Толку не добъёшся ни там, ни там. В таком вот настрое я отправился сдавать физику. Когда я вошёл, экзаменатор сидел за столом. Подойдя к столу, я молча подал ему своё направление. Он посмотрел в него и встал. Как-то внимательно с любопытством, вгляделся в меня и спросил: - На якои мовэ будэмо размовлятыся? Я оторопел. Вопрос, конечно, понял и, уже, с усмешкой ответил: - У нас не мовкают, у нас лапаракают. Он: - Лапаракают? Что такое лапаракают? Я: - Лапаракают, тоже самое, что и мовкают, только на грузинском языке. Он: - Ты, откуда? Я, сначала сказал по-грузински: - Мэ, тбилисэли вар. Потом по-русски: - Я из Тбилиси. Он по-русски: - Понятно. И продолжил с сожалением: - Придётся пользоваться языком межнационального общения. Я развёл руки: - А что делать? Придётся. Я не полиглот. Он: - Бери билет! Я взял билет. Показал ему. Он подал мне листок с задачей и я пошёл готовиться к ответу. Навстречу мне шёл парень отвечать. Мой диалог с экзаменатором, как говаривал отец, "Сбил меня с панталыку". Я не мог сосредоточиться. В голове копошился вопрос: "Какого хрена он прицепился ко мне с этой "мовой"? Потом я выяснил. Мы однофамильцы. За физику, как и за русский, я получил: "Удов." Привычная для меня оценка. Оставалось сдать математику и английский. За них получить больше чем "Удов." я не расчитывал. Довольный тем, что не "срезался", я вышел в город. Иду раскованно. Обращаю внимание на вывеску. Читаю. "Друкарня." Перехожу улицу. Читаю. "Перукарня". Написано кирилицей, а чёрти что. К вывескам на грузинском языке я привык. Здесь, по общему впечатлению, вроде, город русский. А это, не навязчивое напоминание о том, что город не русский, коробит. На каждом углу лотки с раками и пивом. Дома я раков не видел и, как их жрать, не знал. А тут, варёные, красные и много. Вода на вкус - дрянь, пусть, даже, и с раками. Одним словом, город меня разочаровал. Вечером, валяясь на мате, в открытое окно из уличного репродуктора донеслась песня Вано Мурадели, арменина, косившего под грузина: "Едем мы, друзья, в дальние края, станем новосёлами и ты, и я." Вот тут у меня и родился план. Коллектив распался. Шкурные (личные) интересы важнее. Они объединяют людей, когда они совпадают. Надо привыкать к самостоятельности. Надо как-то устраиваться в этой жизни. А как? Денег на неделю хватит и надо будет просить у родителей. Кораблестроитель из меня не получится. К городу "не лежит душа". Я же был секретарём комсомольской организации школы и знал, что в райкоме комсомола выдают добровольцам путёвки на целину. А что, если пойти в райком комсомола, получить подъёмные, дорога бесплатно, на месте направят на работу, мне 19 лет и в ноябре призовут в армию. Какая разница откуда заберут из Тбилиси или из другого места. Отец говорил: "Служить надо. Я на службе по Средней Азии мотался и на этой войне не пропал. Главное - не бзди!" Утром я пошёл в Николаевский райком комсомола и сказал, что готов отправиться добровольцем на целину. Там посмотрели мой паспорт, комсомольский билет. Спросили: - Из Тбилиси? - Да, из Тбилиси. - Зачем приезжал? - Поступал в институт и срезался. - Ясно. Только мы с Украины на целину не отправляем. У нас есть своя целина.  - А, где? - В Донецке. Если в Донецк согласен ехать, то послезавтра отправление. - Я согласен!. - Оставляй комсомольский билет, а послезавтра к восьми часам утра приходи сюда с вещами. Продолжение следует.
 19 февраля 2019 года.