О благородном цензоре, падшем поэте и не только18б

О благородном цензоре, падшем поэте и не только, или о русофобии некоего Колкера, его «Тризне по России», ГУЛАГ-е СоЛЖЕницина, экономике Сталина и историческом предвидении советского цензора-18

(Из воспоминаний моего благородного товарища из Карабаха).
 
Какова же была степень моего недоумения, когда в наши дни, я столкнулся с вопиющим фактом низости и  подлости, вроде бы, наделённого интеллектом, быть может, даже, неким даром, человека имеющего на всё это благородство и величие совершенно иное мнение. Совершенно случайно на просторах интернета наткнулся на страницу некоего поэта Юрия Колкера, который совершенно без угрызения совести, даже, с некоторой гордостью, пишет следующее: «Я родился и вырос в Ленинграде, где университет назывался ЛГУ, а архив — ЛГАЛИ. Я давно не люблю этот город, три раза по¬менявший свое имя. Но, конечно, к Москве я испытываю совершенно другие чувства. На протяжении веков, от Иванов и Василиев, и за вычетом только петербургского периода истории (что вовсе не делает Петербург хорошим), — Москва была и остается главным врагом России, а значит, и русской литературы. Ни Орда, ни Литва, ни нацисты не причинили России столько зла, сколько Москва. Она — самый бессовестный город на свете, что и в русской пословице закреплено. В сегодняшней Москве нет честных денег; а кто в ней не вор, тот убийца. Спасти Россию и русскую литературу можно только одним способом: срыть Москву до основания и прекратить селиться на этой проклятой Богом земле на два, а лучше на три века. На такой вызов Россия — спустя столетие — может ответить новым Пушкиным.»
Этот пасквиль этот, «косивший» под поэта-гуманиста, человек написал 5 февраля — 14 марта 2011, находясь уже в английском Боремвуде-Хартфордшире, а
поместил в сетях 17 февраля 2012»

Почему то, он считает себя вправе  говорить об этих Великих городах подобным образом: «…Конечно, Москва и во всех прочих областях всегда топтала Ленинград, а если взять сталинские чистки и пресловутую ленинградскую блокаду — работала на его уничтожение. При этом большевики не ведали, что творили. Историческую вражду двух столиц они подхватили бессознательно, инстинктивно. Эта вражда возникла задолго до основания Петербурга и Москвы — как вражда двух начал русской истории. Но если говорить о советском времени и о состоянии культуры в Ленинграде, то московский гнёт ни в чём так не бросается в глаза, как в поэзии. Во всей Совдепии не было худшего места для поэта, чем Ленинград. Конечно, и прозаику было несладко, — недаром Довлатов из Ленинграда в Таллин сбежал; но для поэта Ленинград был настоящим проклятьем…»

И так говорит человек, который после признания любви к абсолютно чуждому, но, видишь ли, близкому душе и сердцу Израэлю : « … Повторю до оскомины: Израиль вернул мне всё, что отняла у меня Россия; всё, что мыслимо было вернуть в моём возрасте и положении, при моей безалаберности и двойственности; вернул — во-первых и в-главных — человеческое достоинство. Мой долг Израилю — неоплатный. Но когда я в 1986 году впервые отправлялся из Израиля в Европу, в «страну святых чудес»; когда я впервые переступил порог Уффиций; когда я впервые вышел на Трафальгарскую площадь, — у меня ноги подкашивались. Флоренция и Лондон, не Иерусалим, были, так уж случилось, моей духовной родиной, да ещё русский язык Пушкина, русская просодия. Повторюсь и тут: поэт и вообще всегда метафизический изгнанник, возьмите хоть Иеремию, моё же изгнанничество, с его честной и заведомо безнадежной попыткой совместить несовместимое, без ложной скромности называю беспримерным.» Тем не менее, он, с чувством выполненного долга, перенасытившись за короткий срок величием, так и не ставшим родным, Израэлем с чистой совести уезжает жить в Европу. Как же так? Разве не в исполнение сакральных грёз заключается смысл земной жизни человека? Выходит, никаких грёз по возврату на историческую родину и не было, если человек, так просто, может взять и уехать от, постигшего с такими мытарствами, счастья? Можно по разному рассуждать о причинах такого несуразного поведения поэта Колкера. Очевидно, что одним из причин по его не восприятию исторической родины, напрашивается абсолютно чуждый язык, на изучение которого необходимо было тратить время и усилия, за которые, в общем то, платили не так и много. А, если учесть, что, теперь ему необходимо было творить на родном языке, и не только творить, но и монетизировать свои творения, за которые вряд ли кто заплатил бы, хоть сколь-нибудь, шекелей, то, вообще, становится понятным, столь скорое, перенасыщение исторической родиной. Но, проследив за, абсолютно русофобским, творчеством Колкера, можно заметить ещё одну причину его уезда из исторической родины. Родины, о которой он мечтал всю сознательную жизнь, а годы жизни в ненавистном СССР, мучительно терпя веселья, радости и, всякие, Дни Победы ненавистного ему «большого народа». А причина эта заключается в том, что, мало кому на этой исторической родине были интересны его русофобские пасквили типа «Тризны…». Вряд ли, смог бы он напечатать свои творения в журналах с тиражами насчитывающими несколько десятков тысяч экземпляров, подобно, ненавистным ему издательствам Ленинграда, в которых, тем не менее, имел «несчастье» печататься. Более того, некоторые совестливые жители Израэля, могли бы упрекнуть его в необъективности. И вот Колкер, «плюёт» на свою любовь к исторической родине, где уже давно не платят «тридцать серебряников» за русофобство, с «чистой» совестью, уезжает в Европу, где русофобия востребована и будет востребована, казалось бы, вечно. Вечно, ибо русофобия может закончиться только с исполнением наказа Святого Писания об уничтожении великих народов и стран, в которых достойно должны жить только колкеры и Ко. И, что примечательно, как видим Колкер в, теперь уже любимой, Европе зарабатывает хлеб насущный не литературным творчеством, которое, кстати, он мог осуществлять сугубо на языке «большого народа». Раз уж я делюсь своими мыслями, не обессудьте, хочется поделиться ещё одной сакральной мыслю….