Жизнь третья

     Туман небытия рассеивался. Медленно ко мне пришло осознание того, что я лежу в какой-то луже. Вчерашние события прорывались сквозь пелену забытия. Кажется, я убил свою жену... Неужели я стал убийцей...Учитель, в руках которых находятся сотни детей, требующих помощи, совета, наставника, стал убийцей... Позор! Хотя это объясняется тем, что она была не меньшим позором. Тех, кого её муж старался взрастить достойными людьми, она тянула на самое дно. Блудница-совратительница. Суккуб во плоти…
     Холод начал охватывать мое тело, отчего зубы мои на автомате задрожали. Старая черная куртка полностью пропиталось водой, а спереди на ней зияла гигантское коричневое пятно грязи. Болели скулы... Это все от нервов, когда злоба охватывает меня, я всегда очень сильно напрягаю челюсти, порой настолько, что просто не могу открыть их. Неприятное чувство лишнего тела в коленной чашечке, так еще кажется, я вывихнул ногу. Но надо идти, идти, идти. Иначе меч лживого правосудия падет на мою шею. Надо бежать, так как я хочу жить…
     Я провалялся всю ночь где-то в двух кварталах от своего дома. Солнце было уже выше крыш домов, так что время точно было за десятью часами утра. Занятия в школе начались, скоро поймут что я отсутствую. И полиция наверняка уже на ногах, хотя странно, почему они меня еще не нашли. Я убрал мокрые волосы, лезшие мне в глаза за ухо и решил пойти в "Темный подвал", так называемое убежище для отчужденных. Много моих учеников попадало в это нелицеприятное место, что меня, конечно, всегда разочаровывало, но что тут поделать: жизнь - дело суровое.
      Я быстро нашел нужный дом: старый, нежилой, с побитыми стеклами и окруженный полусгнившими трупами собак, из тел которых, в некоторых случаях торчали длинные крысиные хвосты. Тут царил смрад. Быстро проскочив по лестнице вниз, я вбежал в сырое помещение, освещенное тусклым светом висящей по среди него лампочки Ильича. Пятеро мужиков с обвязанными клейкой лентой ногами спали в разных углах, наполняя комнату глубоким храпом. С потолка падали крупные капли, разбиваясь о бетонные плиты основания дома. Я направился вглубь подвала. Где-то через каждые десять метров висели лампочки, вокруг которых валялись люди, как полуожившие куклы, ждущие своего кукловода, который заставит их начать двигаться. Меня уже начинало подташнивать, когда я наконец увидел в свет свечи в одном из углов. Я знал, что это он, мой ученик, который, родившись здесь, все равно пытался прорваться к лучшей жизней. Не имея врожденного гения, он всегда усердно готовился к занятиям, делал много ошибок, часто их повторял, но со временем, непременно все понимал. Он пытался также следить за своим телом, занимался спортом, и в этом достиг гораздо больше успехов, чем в образовании.
      Я подошел в тот угол и увидел, как оранжевый поток света растекается по его лицу. Глаза его были голубые, что немного не сочеталось с его коротко состриженными черными, как смоль, волосами. Края головы были угловатые, скулы слегка выдавались вбок, а подбородок, напротив, был направлен назад. Поношенный пиджак с парой заплаток на рукаве и покрытые пылью и грязью джинсы создавали образ побитого воробушка, обиженно ютящегося возле лужецы.
      Я подошел к нему, а он посмотрел на меня. Молчание. Но при этом столь значительное. Конечно, он уже всё знает. Он хотел уберечь своего друга от нравственного падения, от моей жены. А я в порыве её убил. Конечно, он не хотел этого, да и я тоже не хотел, но то что случилось тяжелой цепью ложилось на наши плечи, как бы мы того не хотели. Я сел подле его ног и начал тяжело дышать. Что-то сжимало мои легкие, горло, выдавливало глаза. Слёзы хотели выйти наружу, но тело отвыкло плакать. Я услышал всхлипы сверху, и мне вдвойне стало больнее... Я за один день убил двоих человек…
     Сколько я так сидел? В полубреду, в полумраке своих иллюзий... В какой-то момент, юноша встал и ушел, а моя голова перекатилась с его ног на стену. Надо было куда-то идти, но я не знал куда. В этой дыре оставаться нельзя, так как сюда, на дно, придут непременно. И в любое место в городе рано или поздно доберутся. Значит надо было бежать за город. В лес. Но как там жить? У меня ничего нет. Нужна палатка и еда, как минимум на первое время, спички, лекарства. Хмм... Раз меня все равно ищут, то я могу все это спокойно украсть.
     Я протрезвел, идея дала душе надежду. Я почувствовал, как кровь в жилах вновь стала горячей, что я еще жив! Усилием воли я резко встал, что было не лучшим решением: голова за кружилась, в глазах потемнело, мне показалось, что я падаю в обморок, но меня отпустило. Слабый приступ тошноты подошел к горлу. Но я пересилил его и пошел из подвала.
     После пары часов лежания в прогнившем, заплесневелом помещении с толпой немытых людей, уличный воздух показался мне совсем сладким, дурманящим. Солнце было уже высоко в небе, так что действовать следовало быстро. Стремглав я побежал вдоль улиц к ближайшим магазинам. Пока бежал, столкнул пару людей, которые злобливо кричали мне в след. Но мне было не до них. В любой момент я мог попасться в руки властей и тогда я все потеряю. Но я не хочу терять все…
     Лавка "Все из деревни" стояла на самом отшибе и была самой близкой к бездушной части города. Я часто сюда приходил ранее, так как цены здесь на порядок ниже, чем в других магазинах. Я посмотрел сквозь потемневшее от жирного слоя окно: старушка дрожащей ручкой протирала витрину, поправляла ценники на товарах. Даже сквозь столь грязное стекло её глубокие морщины были отчетливы видны, как и надутые вены, покрывающие её перегруженные работой руки. Мне не нужно было воровать много... Я не хотел зла этой милой бабушке, которая всегда с улыбкой на глазах была готова отдать ребеночку бутылку молока для больного кота. Верила ли она им всем или просто притворялась - ни так уж и важно. Важно то, что от нее просто веяло добротой, а это сильно било мне в сердце. Вредить плохому не так болезненно, чем наносить вред доброму.
     Я зашел внутрь, дверь своим скрипом будто бы пыталась сказать, что готова исцарапать меня за свою хозяйку, которая приветливо улыбнулась. Я попросил её принести хлеба, только что испеченного. "Бери тот, что здесь лежит, он вовсе не старый. А полежит еще пару часов и одеревенеет." - ответила мне она. Но я настоял, сказал ей, что повод очень важный, и хлеб необходим именно наисвежайший! Когда она услышала, что я готов заплатить втрое больше, то перекрестившись залепетала: "Полно, полно, дорогой! Вижу, что надо, а раз надо то дам. А денег лишних мне не надо. Несправедливо это." Несправедливо... Как это так бывает, что невзначай сказанное слово так метко попадает в цель…
     Она скрылась за ширмой и я сразу начал сгребать еду в свою одежду: хлеб, печенья, сухую картошку пюре я набивал в карманы, пряники, банку соли и палку колбасы запихал в штаны, а подвернув футболку, наполнил образовавшийся карман замороженным мясом. К тому времени старушка уже шла из своей подсобки, так что я постарался поскорее убежать. Застегнув куртку и прижав все члены свои поближе к телу, я суетливо побежал обратно к пустым домам. Я не стал спускаться вниз в смрадное общежитие, а зашел прямо в покинутую квартиру, где и вывалил добытое добро.
     Часть мебели оставалась в этом покинутом всеми месте. Телевизор, стол, стулья и даже кровать. В шкафу висели поеденные молью забытые вещи. Пахло стариной и сыростью, но по крайней мере не так сильно, как внизу. Я сел на кровать, которая, совсем уже забыв о том, что кто-то может на ней спать, треснула и развалилась. Мне выстрелила пружина в место, на котором я сидел, и я подпрыгнул. Случайность. Даже не случайность, а закономерное разрушение старых вещей... Да и хорошо, что она мне напомнила, что мне еще нужно взять аптечку и одежду, как минимум.
     Я вновь пошел в город. От побега меня отделяло две маленькие кражи, которые по счастливой случайности превратились в одну. Видимо, в богатых семьях родители платят учителям не только за оценку успеваемости их детей, но и за организацию походов. В этот день должен был состояться одна из таких детских экспедиций. Дети вышли на улицу и вели себя, как стадо овец, кричащих в разные стороны свои не понятные никому мысли. Ясно, что никто особо уходить куда-то не хотел, но родители заплатили за то, чтобы учитель увез их на определенное время, и тот не мог отказаться. Сейчас самого учителя не было, а школьники, сбросив свои громоздкие рюкзаки, резвились и блеяли во всех сторонах. Тут-то я незаметно и уволок один рюкзак: сначала прокатил по земле за угол, а потом уже поднял его на плечо.
     Я гордо побежал к своему убежищу. Теперь я был почти свободе! На радостях я совсем потерял бдительность, отчего чуть ли не бросился под машину. Это заметил один из сотрудников полиции и пошел ко мне. Я испугался, но если бы я побежал бы, то дал бы повод для ареста. Он спросил меня о том, почему я так рассеян, почему не следил за дорогой. Я соврал, будто бы несу рюкзак ребенку, который забыл его дома. Он хотел что-то сказать еще, но видя мое раздражение, не стал этого делать. А по мне к тому моменту уже тек холодный пот…
     Добежав до своей лачуги, я бросил рюкзак в угол. Тяжёлое, рваное дыхание разъедало мои лёгкие. Опять, опять это тяжелое рвущее все внутри чувство. Слёзы хотят найти выход, а выхода нет. И все это гниет внутри меня - все мои чувства все больше и больше разъедают меня... Смогу ли я так жить? Постоянно просыпаясь от кошмаров, боясь закрыть глаза, чтобы бы не видеть образы моего кровавого безумия. Смогу ли я так жить? Шастая по лесу, иногда выбегая в город, чтобы очередной раз своровать новую порцию еды, иногда видя юношу с переломанной, чью судьбу переломал я... Смогу ли я так жить? А стоит ли так жить? Может…
     Подобно тому, как ранее меня осенило в подвале, когда я понял, что надо действовать, точно так же ко мне сейчас пришло новое откровение. Взор мой упал на длинный телевизионный кабель. Я попытался его вырвать из устройства, но он крепко держался. Я толкнул его и грохот бьющегося стекла, трескающегося пластика и дребезжащего пола наполнили комнату, отчего я немного испугался и закрыл глаза. Тем не менее, это тоже не помогло - район, в который входил шнур, так и не был поврежден. Взяв и разбив одну из табуреток о стену, я попытался добить телевизор ножкой, но он никак не хотел отдавать мне свой шнур. Новая идея все сильнее овладевала мной, так что я уже не мог от неё отвернуться. Я начал выбрасывать вещи из рюкзака: куча хлама, тряпок, тетрадей. Одна из футболок тяжело упала на пол, на что я непременно повернулся. Развернув ее, я обрадовался более чем когда-либо. Столовые приборы! Рассыпав их на полу, я схватил перочинный ножик и стал кромсать несчастный шнур. Через пару десятков минут он поддался. Все что нужно теперь у меня было…
     Я посмотрел на мирно лежащий в моей руке провод. Подумал, в последний раз в своей жизни. Более думать не смогу и не захочу. Что-то внутри не хотело этого, наверное, пресловутый инстинкт самосохранения. Но мое решение было твердо.
     Выдохнув, я начал свои приготовления: поставил табурет под лампочкой на потолке, сделал петлю из отрезанного провода и, встав на табурет, привязал его к лампе. Я смотрел в это маленькое окно, медленно качающееся перед моими глазами, и видел свой путь раскаяния. Трясущиеся руки взялись за обод и просунули в него голову, как нитку в иголку... Я посмотрел вокруг, увидел рюкзак, подумал о том, что может не стоит спешить, все-таки есть альтернатива, но когда руки мои потянулись для того чтобы снять петлю, табурет выскользнул из под ног.
     Удар, боль, попытка вдохнуть. Полное непонимание, что происходит... я трясусь, но как будто не трясусь, будто тело барахтается, а меня в нем уже нет. Я чувствую только эту боль... С каждой секундой обзор глаз сужается, силы уходят, а в голове поселяется смирение... Я мёртв...