Сказы деда савватея. страсти - мордасти

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

НИ ЖЕНА, НИ МАТЬ НЕ ДОЛЖНЫ УЗНАТЬ

   Утром так не хочется вставать! Изба за ночь простыла, выбираться из-под тёплого ватного одеяла, выползать из этого, тобою же нагретого кокона, уютного гнёздышка, ох, как не хочется! Лежишь, бывало, ждёшь, когда кто-то отважный, скорее всего мама, решится встать и затопить голландку. Стоит та голландка посередине большой комнаты, обогревая сразу вроде несколько помещений. Но это лукавство! Комната, по сути, одна! Разделена только на маленькие комнатёнки с громкими названиями - зал, спальня, детская и кабинет! Все эти помещения, принадлежность больших домов, здесь же «клетушки» отгороженные тонкими перегородками из тесин - шалёвок, выкрашенных в светлые тона. Это всех устраивает. Но дом-то приобретает совсем другой статус! Бывало, родители скажут:
 - Отправляйся-ка в кабинет и садись за уроки,- или,- пойду в спальню, прилягу.
   Главное - отгорожено, стало быть не видно, а слышно, так это не важно! Голос можно понизить до шёпота.
   Но вернёмся к голландке, печке без архитектурных излишеств, будто прямоугольный столб. К ней можно прислониться спиной и стоять так, прогреваясь. Можно валеночки, носочки-рукавички пристроить, посушить.
   Уткнувшись носом в пуховую подушку, закрывшись с головой одеялом, слышишь, как мама ставит маленькую скамеечку перед голландкой. Перво - наперво кочерёжкой, маленькой кочергой, выдвигает, подцепив тащит задвижку трубы, не дотягивается рукою, мала росточком. Затем скрипучую, подвизгивающую дверку поддувала, для притока воздуха открывает, потом уж, основную дверку. Потихоньку, стараясь не разбудить детей, принимается всовывать полешки дров, укладывая их на колосники. Сперва не много, лучше потом добавить. Главное, чтобы тяга была хорошая, разгорелось, занялось сразу. Она комкает в руках листы пожелтевшей газеты, подсовывает умело снизу, между поленьев, достаёт из кармана фартука сухую розжижку, бересту, которая всегда лежит в печурке русской печи, про запас, чиркает спичкой...
   Огонёк цепляется сначала за сухое, легко горящее, потом увлекается, охватывает, обнимает сами поленья и когда слышится потрескивание, а следом попискивание закипающей влаги скопившейся кое-где на концах поленьев, мама закрывает неторопливо дверку печи и из нутра слышится гул, рёв взахлёб. Пламя буйствует, и мама усмиряет его, слегка прикрыв поддувало. Зачем же так скоро прогорать? Голландка должна нагнетать тепло, а так-то всё вылетит в трубу, не улицу же отапливать? Верно?
   Когда дрова немного прогорят и осядут, тут уж в жерло отправляется добавка. Теперь уж не затухнет! Жарко горит! А в комнате появляется тёплый дух, и начинаешь постепенно освобождать из под одеяла сначала одну ногу. Покрутив ею, понимаешь - не холодно уже, но втягиваешь ногу обратно, рассуждая:
 - Погожу пока вставать, хотя надо бы, но потерплю, пожалуй.
   Мама возвращается к печке, присаживается на скамеечку и надев старую рукавицу открывает дверку. А там всё красно, только желтоватые с синевою всполохи нет-нет да поднимаются, мечутся над догорающими поленьями, а жар такой сильный, что мама резко отстраняется и маленькой кочерёжкой принимается слегка ворошить и разбивать податливые остатки поленьев, чтобы быстрее прогорели. Но стоит только добавить ещё полешков, ох, что тут начнётся! Все сначала и с новой силой! Да нужно ли?
   Труба наполовину прикрыта, поддувало закрыто, в комнатах тепло и уютно!
 - Лежебоки!- громко взывает мама,- а ну-ка, вставайте, проспите всё царствие небесное!
   Я решительно скидываю с себя одеяло!

   Сравнение с печью-голландкой пришло в голову, когда произошла одна история в нашем селе. Тоже всё медленно разгоралось, потом буйство событий, гул, эмоции, всполохи. Затем - вроде поутихло слегка, стало затухать, но если бы кому в голову пришло подбросить полешков, раздуть присмиревший огонёк, опять бы, поди, взбудоражилось село. Ну, это мне так кажется, а вам-то виднее будет. Так вот!

   Ближе к вечеру собралось руководство хозяйства нашего на совещание. Один из злободневных вопросов, который обсуждали - посевного материала, ввиду прошедшего дождливого лета, катастрофически мало. Председатель напомнил, что с соседом, ещё осенью обмолвились о взаимовыручке. Якобы, им фуражное зерно, а они, так и быть, выручат посевным. Затягивать этот вопрос не стоило, февраль на дворе, нужно ехать, напомнить. Да что напоминать, окончательно договориться! Кого послать?
   Выбор пал на Поспелова Марселя Петровича. И это не случайно! Поспелов договорщик тот ещё. Умел обволакивать словесами, убеждать, «подъезжая» с шутками-прибаутками, с подхваливаниями, рассыпаясь и крутясь, короче, «мелким бесом». Всё мог утрясти, уговорить не слышащего, и поднять мёртвого, если потребуется. Вот ведь! А раз так, то без гостинцев ехать несерьёзно. Посему четверть горячительного, самого чистого и забористого, шмат сала, шириною с мужицкую ладонь, пару караваев хлеба, поросёнка молочного запечённого, к нему банку хрена, да полведерник квашеной капусты, огурчиков-помидорчиков и ящик яблок. Что уж тут жмодничать да церемониться, по-нашенски всё. Вероятнее всего у них самих такие деликатесы имелись, но тож своё, а тут дармовщинка! Там, наверху, считают, что чисто официальные отношения. Приехали, договорились, подписали. Ага! Как бы не так.
   Не подмажешь, не поедешь, верно ведь?
   Угостить соседей надо славно, чтобы визит запомнили и не отнекивались, коли чего. Да и документально подтвердить договор требуется. Только об этом тс-с-с! Не трепать по селу.
   Председатель прямо так и предупредил, обведя всех пристальным, орлиным взором:
 - Услышу, кто трёкнул* - зашибу!- и показал увесистый кулачище.
   А чего ж, понятно!
   Теперь о самом посланце речь поведём, издали начнём.
   Мать родила сынка, как говорится - «в девках». Откуда залётка* и кто, уж и подзабыли сельчане. Зато внешне многим запомнился, колоритный парень был, яркий, грех не влюбиться. А такие, как он красавцы, так уж бывает, не женятся вовсе. Жгучий брюнет, стройный, высокий, как с картины сошёл и сердцеед. И откуда такие берутся? То ли испанец, то ли цыган, гадал народ.
Сынок весь в него, выкопанный! Когда роженице показали мальчонку, она блаженно улыбнулась и произнесла с придыханием, тихо:
 - Марсель! Назову яво Марселем!
 - С какого перепугу, - удивилась акушерка, тётя Зина,- это вроде город такой имеется, Марсель?
 - А мене ндравица, дюже!- упрямо наклонив голову, настояла новоиспечённая мамаша,- а каб девка народилась, тады Марселина, аль Марсела была ба.
 - О-о-о-о,- только и смогла сказать тётка Зина,- чумурудная* ты, мамашка!
   Отчество получил Марсель по деду, Петрович. Чудно, что тут скажешь!
   Рос мальчишка вёртким, ухватистым, заводным, с хитринкой.
 - Наш пострел везде поспел,- говорили сельчане,- намекая на фамилию - Поспелов.
 - Ну и хват, да и на руку нечист, тожа видать, в тятеньку!- толковали мужики,- «тихой сапой»*чаво ни то, а слямзить.*А к стенке  припрёшь - извирнёца, шельмец! Мол, ни я, ни я ета!
   Между тем окончив школу Марсель послужил в армии, поучился в техникуме, остепенился, возмужал, посерьёзнел и явившись в село стал комсомольским вожаком. И рьяно взялся за дело.
 - Ох и наяднай*, кого хошь сдоньжить*, из души три души вытягнить,- так говорили в селе,- а уж ходо-о-к*! Весь в папеньку, ага-ага, точна! Ни один подол* не пропустить.
   Надо отметить, что Марсель Петрович был модник и аккуратист. Брючки отглажены, а стрелочки на них - «обрезаться» можно! Зимой в бурочках белого войлока с отделкой их рыжей кожи, в полупальто «Москвичка», с седым каракулевым воротником и шапка у него каракулевая, с кожаным верхом, на шее - белое кашне*. Волосы точно смоль, а густющие-е-е! Глаза будто кусочки антрацита*, чёрные и блестят из-под крылатых бровей, опушённые загнутыми ресницами. Ростом высок, строен.
   Да-а-а! Вот ещё! Усики! Очень, очень к лицу!
   Разбил и взял в полон, Марсель не одно девичье сердечко.
   Речь так подробно идёт о Марселе Петровиче потому, что он, во-первых, красив, а это редкость, а во-вторых - он главный герой истории. Надо ж представление иметь, о ком будем речь вести, так ведь?
   Счастливо женат на учительнице, Нине Гавриловне, жестковатой и педантичной, но умной и рассудительной. Она помощница мужа во всех делах, а по секрету сказать - советчица и будто секретарь в работе с документами. Короче, грамматёшки не хватало мужичку, чтобы удержаться на своей должности, теперь уж не комсомольской, серьёзнее, а жена на что? Так быва-а-ет!
   Нина Гавриловна из дома «сор» не выносила, подруг всех «отшила», считая, что от них одни сплетни. Общалась, помимо работы, душа в душу, со своей родной сестрой, Клавдией. Жила сестра в своём доме, одна жила. Была замужем, но всего с месяц, поди. Что-то не понравилось, повздорили с мужем, и выставила его Клавдия, с чемоданчиком. Тоже характерная. Так-то вот!
   Вы, вероятно, спросите: «А как Клавдия к мужу сестры относилась?» Как сами-то полагаете? Млела, можно сказать, воздыхала*! Тайно, конечно.
   Короче говоря, на следующей день подъехал на санях, в кошёвке*, устланной свежим сеном, а поверх него прикрытой старой коврёшкой*, конюх Михалыч. Гостинцы надёжно утеплили, ввиду того, что морозец прижимал знатный. Да в феврале так и бывает, то морозы, а то раз и оттепель.
   Завернулся в тулуп Марсель Петрович, укутался, покатили!
   В соседнее хозяйство накануне, с вечера дозвонились, предупредили, что к ним уполномоченный приедет, Поспелов, кое-чего решить надобно будет. Там ждали.
   Грейдерной дорогой, поскрипывая полозьями, катили сани.
 - Слыш, Михалыч,- выкрикнул Марсель Петрович,- ты уж того, не оставляй меня. Вместе дело поведём, так?
 - Удумал тожа! Нешто я када кого бросал,- усмехнулся, повернувшись в полуоборота к седоку Михалыч,- не дрефь Петрович, всё сполним как надоть. Будуть и сыты, и пьяны, и нос в табаке! Но-о-о! Милка, пошла шибче!- подгоняя лошадь, продолжил,- ты, главна дело, беседу веди, а я уж расстараюся, стол соорганизую. Лады?
 - Угу-угу, - пробурчал успокоено, задрёмывая, Поспелов.
   Неугомонный Михалыч ещё чего-то бубнил, но Марсель Петрович уже не слышал. Он, согревшись под овчинным тулупом, прикорнул, расслабившись посыпёхивал.
   Возвращения Марселя и Михалыча в семьях ждали с нетерпением. Время было вечернее, заметно потемнело, с порывали ветра вырывался снежок. Окна в домах зазывно светились тёплым, желтоватым светом. Сумерки сгущались, свет в окнах погас, его отключали в 12 часов ночи, экономили. Кое-где засветили керосиновые лампы, но в основном, все улеглись с курями, как говорится. Потому как встают с петухами, рано.
   Известно ведь - кто рано встаёт тому и Бог подаёт.
   Ожидание посланцев затянулось.
   Вдруг, напряжённое ухо жены Михалыча выловило из звуков за окном размеренно-неторопливую поступь и, скорее поняла, чем увидала через застывшее стекло, что лошадь с санями остановилась у калитки. Подождав с минуту и не слыша шагов мужа, супруга накинула на голову шаль, чувствуя тревогу в душе, волнение, всунула трясущиеся руки в рукава телогрейки, прямо на ночную сорочку, живо обула валенки и выскочила в сени.
   С крыльца ей показалось, что сани пусты, а уж когда робко приблизилась к ним, боясь даже предвидеть плохое, то разглядела припорошенную снегом, скрюченную фигуру человека. Лежал тот человек на дне саней. Это был Михалыч! Он не двигался!
   Уловив крепкий запах перегара, супруга принялась тормошить и трясти  мужа. Однако, тот будто закостенел. Жена кинулась к дому напротив и принялась бунеть*, что было сил в дверь. Выскочил заспанный, в кальсонах, босой сосед, узнав, в чём дело, скрылся, но вскоре уже одетый стоял возле саней.
 - Гляди-кась, лошадь сама пришла! Как ещё волки не задрали? Ну и дела-а-а! В больницу яво надоть, обморозилси, поди. Ну-у-у! Пошла, но-о-о!- он дёрнул поводья и живо зашагал рядом с санями вдоль улицы, к больнице.
   Жена Михалыча, двинулась было за ним, да спохватившись, что в ночной рубахе, бегом припустила к дому, лишь крикнув:
 - Я скоренько догоню, оденуся тока!
   В больнице дежурный врач принял окоченевшего конюха. Бедолагу затащили и положили, в застывшей позе, на кушетку. Раздели с трудом, осмотрели, и приняли с медсестрой решение побеспокоить хирурга, вытянуть из тёплой постели. Случай больно не простой.
   Лицо Михалыча опухшее, обмороженное, представляло объёмную маску. Глаза точно щелочки, губы сильно вздувшиеся, полопались и кровоточили. И если бы он был в сознании, то всё равно не смог бы произнести ни слова. Короче говоря, отогрели, распрямили, обмазали мазями, забинтовали, накололи уколами, а забегая вперёд, с горечью признаем, что оттяпали Михалычу, укоротили три пальца левой руки, отморозил их. По две фаланги каждого пальца отняли - мизинца, безымянного и среднего. Во горе-то! Так то он был в тёплых портках, в валенках на шерстяные носки, в меховых рукавицах, но спьяну, потерял одну где-то на дне саней и вот результат! Его пытались привести в чувства, однако конюх протяжно стонал и невразумительно что-то бурчал. Кажется, он даже не понял тогда, что с ним приключилось.
   А где же Марсель Петрович Поспелов? Все находились в недоумении! Принялись названивать в соседнее хозяйство, но телефон не отвечал. Только ближе к утру в трубке затрещало, пискнуло и вялый голос то ли сторожа, то ли дежурного промямлил, что были, да, но уехали вместе, вдвоём, ещё вечером!
   Жену Поспелова, Нину Гавриловну отпаивали валерьянкой, рядом с нею суетилась сестра, Клавдия. Матерей решили пока не извещать о случившемся, щадили их возраст.
   Председатель приказал собрать людей и длинными палками, щупами, протыкать снег. Пешком отправились на поиски, так как здраво предполагали, что Марсель Петрович свалился с саней, а конюх этого не почувствовал даже. Сам был дюже хорош. Выстроившись в две шеренги, по обочинам дороги, люди двинулись в путь, внимательно оглядывая и прощупывая валы снега, скопившиеся, слежавшиеся после грейдера за зиму. Больших снегов за сутки не было, так, немного припорошило, поэтому, быстро двигаясь вперёд, за несколько часов дошли до правления соседей. Там, все изрядно помятые, после вечернего возлияния, тоже предприняли усилия, поискали. Да что тут говорить, все видели, как уполномоченный и конюх усаживались, мягко говоря, в сани. Мол, их уговаривали заночевать, остаться, да куда там!
   Участвующих в поисках напоили крепким, сладким чаем, обогрели и уже в санях отправились они восвояси.
   Поспелов Марсель Петрович канул в неизвестность!
   Михалыч мог бы, наверное, пролить свет на это загадочное исчезновение, да говорить не был в состоянии, ему даже воду давали пить через трубочку. А уж  объяснительную написать, о том речи не было! Да к тому же конюх соображал туго, в основном спал, окружённый заботой.
   Так, в расспросах, страданиях и надеждах прошла неделя. К Нине Гавриловне, которая за эти скорбные дни спАла с лица, посерела и исстрадалась, пришла мать да свекровь, все в чёрном.
 - Чаво ж, Нинка, надоть траур делать по Марселю,- вздохнула, пристроившись на табуретку, мать,- мужик сгинул бесследно.
 - Мы со сватьёй надумалися заказать панифиду,* да поминки провесть,- прошептала свекровь. Голос потеряла, так кричала* да причитала* по сынку.
 - Ты, доча, не колготися, мы сами всё управим, с нас, старух, какой спрос? Я к батюшке схожу, положим,- гладя по руке, безвольно сидящую, опустившую голову Нину, утешала мать и уже к сватье:
 - Давай, сватьЯ, закрой зеркалу, да вона хотя б простынями.
 - Да вы чего, с ума посходили, а,- вскинулась Нина Гавриловна пытаясь остановить женщин,- ещё ж ничего неизвестно, а вы уж хороните Марселя?
 - Угомонися, рОдныя!- убеждала мать,- будить коль живой, за здравию закажим службу тады, сорокоуст. Да навряд, - вздохнула, утирая глаза,- навряд. Морозяки-та каки стояли, а? Эт ноня вроде отпустило, послабления вышла, а ранея как прижимало-та, - и громко высморкавшись в большой клетчатый платок сказала, как бы между прочим,- волки, поди, телу упёрли, куды ж девалси-та окромя етава? Все сугробы переворОшили искамши. Эт уж по тяплу, гляди чаво сыщуть, косточки тама, аль бурки, к примеру.
   Мать Марселя Петровича, от этих слов, принялась тихенько подскуливать, слёз уж не было. И под её горестный всхлип, мать повязала на голову дочери чёрный платок и завесила все зеркала и стёкла в доме простынями. Надумали на следующий день стол накрыть, чтобы люди помянули Марселя Петровича, доброе о нём сказали. Да и для семьи это важно, а то непонятно положение жены. Вдова - не вдова, а кто же? Жить-то дальше надо. Так и порешили, вернее сказать, мать Нины Гавриловны за всех решила. Тоже характерная!
   На следующий день, к концу работы, накрыли стол в доме Поспеловых. Портрет пропавшего хозяина поставили с ленточкой чёрной. Народу было не много, только свои, да соседи, да сослуживцы, человек сорок. Да поди-ка, побольше, может и шестьдесят! Ну ни-ко-го лишнего, все свои. Три перемены делали, заново, для вновь прибывших, накрывали. Говорили тепло, от души, с уважением к пропавшему.
   Сестра Клавдия помогала очень, суетилась. К вечеру с ног просто валилась от усталости. Когда перемыли посуду, прихватив блинков, да котлеток, чтобы с утра было чем позавтракать, двинулась Клавдия к дому. Шла она и думала о будничном, а вот мысли о пропавшем родственнике гнала прочь, тяжело это:
 - Молоко, поди тронулося, надоть в тяпло поставить махотку, завтря откинуть тварог,- она тяжело вздохнула,- у скотины управить, почистить в хлеву. В избе прибрать, запустила с горем етим, всё возля Нинки, цельными днями, а у сабе грязюку развела, о-хо-хо!
   Она, ухватившись за соседские слеги, незавершённого с осени забора, медленно, по обочинке, пробиралась к своему домишке:
 - Ой, ой, склизко-та как! Не навярнуца ба, не расшибица ба здеся, ой, ой! Вот так поломаисси и воды принесть некому. Эт я должна бечь по первому свистку. Да маманя всё одно корит*, дюже свою Ниночку любить, нянькаица с нею,- Клавдия вздохнула с обидой,- а ведь я на два года тока от неё старше-та! Коне-е-ешна, она ж учительша, а я простая подсобница да уборщица - поломойка в скобяном* магазине!
   Обида и ревность помогли не думать о скользкой дороге и пропавшем Марселе, быстро добралась Клавдия до крыльца.
   Нащупала в трещинке бревна, под пятым венцом*, ключ, не спеша отперла замок, медленно, заперев за собою дверь, вошла в тепло кухонки. Завершив все приготовления ко сну - разобрала постель, разоблачилась, надела длинную, ночную сорочку и улеглась на прохладную простынь. Однако сон не шёл. Волнение и слёзы прошедшего дня вздёрнули нервы. Клавдия ворочалась и возилась, сгребая уже противную, от своей теплоты, простынь под боками, сгрудила её в кучку. Подушка показалась ей каменной, голова стала потихоньку заболевать.
 - А можить мене «баранов посчитать», сказывали - помогаить.
И только она принялась считать этих самых баранов, как услыхала, будто вокруг её дома что-то происходит! Шорохи, вялые, неторопливые шаги, тени стали мелькать!
 - Оборони Господи! Чаво ж ета делаица? Нешто вороги, бандиты? Свят, свят!
   Клавдия крестилась зажмурив глаза, но вскоре поняла - наступила тишина!
 - Неужто померещилось? - недоумевала женщина, так тихо стало, до звона в ушах!
   Она немного приободрилась, полежала, полежала прислушиваясь и всё же решила взглянуть. Засветив керосиновую лампу, она тихенько подошла к оконцу и, приподняв свисающий с багета тюль, прильнула лицом к стеклу. Окна не заморожены, на дворе оттепель, но уже начинается снежная завируха, лёгкая позёмка. Ни-че-го! За окном темно и тихо. Клавдия приблизила лампу и пристально, уже успокаиваясь, обвела глазами сумрак ночной и в это самое время, лицом к лицу, с другой стороны стекла, будто прилипла жуткая морда!
Дьявол! Ой! Ой!
   То, что увидела женщина, напугало её так, что лампа чуть из рук не вывалилась! Быть бы пожару тогда!
   На неё, в свете огня от фитиля лампы выпучившись, воззрились, блестели два глаза! Череп показался вроде голый, лысый, ушей не было вовсе, только мелкие белёсые кудряшки вокруг морды! Вся остальная часть этой страшнющей образины в чёрных, торчащих в разные стороны волосах! Женщина резко отпрянула от окна и услыхала приглушённый двойным стеклом, хриплый голос дьявола:
 - Кла-а-вдя-я-я! Впусти-и-и! Откро-о-ой! Клаву-у-уня-я-я!
   Сердце рухнуло в пятки! Зубы выбивали дробь, всё тело ходило ходутом! Клавдия дунула на пламя и оказавшись в кромешной темноте, на непослушных, подгибающихся ногах доковыляла до кровати и рухнула поперёк неё. Под окном скреблись, стучали и взывали бесы на разные голоса, умоляли открыть дверь.
 - А-а-а! Нечи-и-и-сть! Видать, сама проникнуть-та не могё-ёть!- обнадёжилась таким открытием Клавдия.
   Она забралась под одеяло, укрылась с головой и притихла. Вскоре с улицы звуки перестали доноситься, но желания, взглянуть в окно опять, не было!
   Помучившись в бреду и метаниях пару часов, женщина провалилась в тяжёлый сон, где яркими вспышками мелькала нечисть, горящие глаза, стучали копыта.
   Ночь прошла на удивление быстро. Казалось бы, вот только-только легла и уже пора вставать, растапливать остывшую за ночь печь, задавать корм скотине. Обычные, будничные хлопоты, но возвращаясь мысленно к прошедшей ночи, Клавдия не знала, что и подумать о происшедшем. А может почудилось, перенервничала накануне? 
 - А вота оденуся, да сляды погляжу, - решила Клавдия и принялась напяливать кофту, да тёплые гамаши, да валенки с калошами, обматывать конец пухового платка вокруг шеи и застёгивать ватную фуфайку. Выйдя сначала на крыльцо, а не на двор, как всегда делала, она следов не нашла, всё снег засыпал! Даже огорчилась, покрутив пальцем у своего виска:
 - Вот жа дура-баба! Надоть так оскандалица,- и тут же насторожилась, - стало быть у мене с головою непорядок, видать сигнал - тронулася умом! И то сказать, скольки можна одной куковать-та, сама с собой говорить стала, идиётка!- Клавдия, опустив голову, побрела в хлев.
   Сначала накормила живность и решила почистить, да соломку поменять. Она неторопливо работала вилами, поддевая и вынося в кучу слежавшийся, пахучий навоз. Поддев раза два вилами, раскидала золотистую, свежую соломку, а когда поглубже подцепила, то почувствовала помеху, будто упёрлись вилы во что-то. Вот ещё! Она осторожно ещё разок сунула вилами и неожиданно для себя услыхала хриплое бормотание!
   Тут уж нервы не выдержали и Клавдия, раскрылив руки, раззявив рот, заорала, что было мочи! Выскочив во двор и затем на улицу, заголосила и крик её, в утренней тишине, прозвучал, точно набат:
 - По-мо-гни-тя! Люди! Люди! Тама, тама, дьявол в соломе! Он шаволица! Бормочить! Сюды, сюды!
   Двери соседних домов стали, где резко, где нерешительно, открываться, а кто вообще разумно надумал пока из-за занавесочки выглянуть, присмотреться.
 - Чаво жа бечь, раз дьявол тама! Не-е-е, с дьяволом затягваца ни к чаму, сабе во вред.
   Но надо знать сельский народ! Да хоть бы и дьявол, любопытно же!
   Вскоре многие сбежались, не забыв прихватить палки да вилы, столпились, сгрудились у сарая. Однако велено было ждать начальство, которое, ввиду того, что жило в соседнем проулке, прибыло незамедлительно. Клавдию обступили соседки, утешали.
 - Ну-у-у! Что тут у вас,- строго спросил председатель и, выслушав сбившееся, слезливое объяснение Кладии и о приключении ночном, и о теперешних событиях, строго спросил, обведя всех грозным взглядом,- участкового вызвали, а?
   Ему кто-то попытался из толпы возразить:
 - А накой он здеся? Нечисть жа милиции не подчиняица.
 - Поговорите-ка мне ещё! Дело заведено о пропаже человека,- грозно предупредил дальнейшие рассуждения председатель,- может быть связь!
   Послал тут же за участковым.
   Народ тем временем прибывал.
   Участковый явился на удивление быстренько, так-то его не дождёшься обычно. На происшествия не больно-то спешит. Ну ведь сам председатель ждёт!
 - Так, хозяйка, веди, показывай нам своего дьявола,- уже мягче обратился к перепуганной женщине, председатель.
   Та робко, в окружении мужиков вошла в сарай и указала на солому. А из неё, из кучи той соломы, выглядывали подошвы двух, вполне себе человеческих бурок! Они сразу были опознаны!
 - Тах-та не торчало, я не видала, хто схоронилси,- затрясла головой Клавдия.
   Участковый, пару раз двинул по подошвам бурок пинком сапога.
 - Марсель Петрович! Поспелов! А ну-ка вылезай к народу,- громовым голосом рявкнул председатель.
   Подошвы бурок вздрогнули, спрятавшийся засучил ногами и из соломы, откидывая её в стороны, поднялось заспанное лицо малоузнаваемого человека. Он сел и принялся молча обираться от прилипших соломинок.
 - Да-а-а! Так бы сразу и не признал, ежели б не бурки,- качал головой председатель,- но это не дьявол уж точно. Дьяволу бурки на копыта не налезли бы. А так-то видок под стать нечисти. Где бывший лоск растерял, а Марсель Петрович?
   Тот молчал, только обирался всё, точно курица перед дождём.
 - А может это и не он вовсе, а убивец его, к примеру,- в раздумье почесал затылок милиционер,- надо опознание провесть.
   Тут сзади послышался голос супруги Михалыча. Она, узнав, что обнаружился кто-то в сене, прибежала прямо из больницы, от мужа. Пыхая гневом супруга сообщила, что Михалыч наконец заговорил!
   Он поведал, что на обратном пути, уже по темнам, изрядно наклюкавшиеся, отъехали они от правления по прямой улице и Марсель Петрович приказал свернуть в один проулок к дому своей зазнобы*, якобы на пяток минут всего забежать хочет. Она, видать, ждала хахаля*. Только стукнул в окошко, дверь приоткрыла и он юркнул. Михалыч ждал-ждал, замерзал, пытался бегать вокруг саней, согреваясь, хлопал себя рукавицами по бокам, приплясывал, а потом что-то в сон потянуло, и он не помнит, как уснул. А кобылка, умница, ждать не стала, сама пошла обратною дорогой до дома. Шла она медленно, вот он и успел в кочерыжку превратиться.
 - Да чаво ж ета такоя!- обращаясь к толпе заплакала женщина,- мой мужик пострадавшай, пальцев лишилси! Всё ж на благо обчества! А етот гад, Марсель, гулёна, бабскай угодник, юбошник паганай! Чаво жа - с гуся вода? Так?
 - Разберёмся,- сурово, усталым голосом, проговорил председатель и, обращаясь уже к участковому,- забирай его!
   Заложив руки за спину, вышел Поспелов на свет и зажмурился. Народ так и ахнул! Уши у шапки с чёрным кожаным верхом, завязаны под подбородком. Именно поэтому показалось Клавдии, что он лысый, когда дьяволом выглядел. Некогда аккуратные усики за неделю превратились в щётку, да и бородою Марсель оброс лохматой. Вид неопрятный, затрапезный. Опустив голову, не проронив ни слова, Поспелов пошёл со двора Клавдии, направился в сторону милиции, участковый следовал за ним. Народ молча, качая головами и перешёптываясь, глядел вслед. В это время к дому Клавдии приковыляла мать:
 - Я-та, с другого конца пока доволочилася,- с придыханием объясняла она бабам,- полагала здохну прям, рухну! Да ато, такия напасти на нашу сЕмью-та!
   Слегка отдышавшись, она повернулась к толпе людей продолжающей топтаться у места события и громко пояснила:
 - Он жа посля поминок, в ночи, когда уж моя Нина Гавриловна уляглася, припёрси и ну бунеть, долбить в дверя-та! Отчиняй,* мол, хозя-я-яин явилси! А она яму от ворот поворот! Говорить: «Ты для мене помер! Помин уж прошёл ноня! Я долго ждала, да все жданки и съела. Ступай прочь, ты мене не муж боля.» Вота как!
   Все дружно одобрили решение Нины Гавриловны. Да, в деревне так бывает, сейчас одобрили, а завтра уж может всё ровно наоборот будет. Верно ведь?
   А завершая историю стоит добавить, растолковать.
   Объяснительную Поспелов написал в милиции. Оказывается для хозяйства он расстарался, семена на посев выбил и угостил на славу, да силёнок они с Михалычем не рассчитали своих. А дальше, по пьяной лавочке, кураж случился. Каялся Поспелов, аж слезу пускал, да с должности всё же сняли, уж очень дело большую огласку приобрело. И штраф с него насчитали за хлопоты по поиску пропавшего. Обязали и Михалычу платить на выздоровление, да куда там, пальцы ещё ни у кого заново не отрастали. Так-то вот!
   Вещи его Нина Гавриловна выкинула, оно и понятно! То шито-крыто бывало, а то новость достоянием всех стала! Каково сердцу-то, а главное авторитету учительскому? Сейчас Марсель Петрович нашёл местечко где приткнуться, прижиться, пригреться. Где? Правильно! У Клавдии!
   К матери не пошёл жить, та бы пилила да пилила. А ему оно надо?
   Правда, народ сведущий сказывал, что жить-то он живёт, да ходит вроде к жене, каяться. Клавдия-то его к себе не подпускает. Спит, мол, Марсель на печке.
   А ежели кто да пустит слух, что всё же не на печке? А?
   Помните, в начале, речь шла про печь-голландку?
   Да стоит подкинуть полешко, раздуть огонёк, и всё вспыхнет опять, с новой силой.
   Во какие страсти-мордасти случаются!
   А вы думали, поди, в селе тишь да гладь, да Божия благодать? Да не-е братцы мои! Заковыристее всё у нас!

СЛОВАРЬ:
трёкать - говорить пустое, необдуманное
залётка - любовник, быстро меняющий даму сердца на другую
зазноба - любовница, разбередила сердце «до озноба»
хахаль -  ухажёр, воздыхатель
тихой сапой - (здесь) плести интригу не привлекая внимание
сдоньжить - надоесть, утомить
слямзить - стянуть, украсть
ходок - «ходить по бабам»
наядный - приставучий, надоедливый
подол - низ платья
кашне - от фр. «спрячь нос» шарф или шейный платок
бунеть - громко стучать
кричать - плакать в голос
причитать - плача приговаривать жалобы
панихида - церк. служба по усопшему
сорокоуст - сорок литургий подряд
корить - отчитывать, попрекать
скобяной - маг. товаров для дома
венцы - завершён. квадрат из цельных брёвен при строит. рубл. дома
отчиняй - отворяй, открывай
чумурудный - странный
воздыхать - питать нежные чувства, грустить