Клише для Амстердама

Клише для города Амстердама.   
Накануне Рождества путешествовать по Европе, пусть и авиатрафиком (получается над  континентом)  уже само по себе приключение. Люди сбиваются в толпу, дороги тромбировны, даже на высоте полны и забиты, и все если и не заняты больше обычного предпраздничной суетой, как-то подозрительно для работодателей  перевозбуждены. Это когда, без освидетельствования не скажешь точно, кто трезв, а кто  позволил себе под шумок немного аперитива. В римско-католический  Сочельник на рейсе Москва-Франкфурт-на-Майне люфтганзовские стюардессы после  того, как разобрались с русско-немецким пассажирским шалманом, собрались на кухоньке аэрбаса тристадвадцатого  и так шумно что-то обсуждают, что если они ничего не открыли перед этим и не приняли, то если они такие трезвые, зачем им тогда вообще прикасаться ко всему тому, что за тысячи лет придумало человечество для возбуждения настроения и для ощущения наполненности жизни, создания  эйфории и счастья. В ушах одной тётеньки-проводницы серёжки в виде ёлочных шариков и они болтаются, как непослушные теннисные мячики, все бортпроводники старше сорока пяти, это  норма для европейских компаний. Немцы угощают вином, шампанским и  на фарфоровой посуде народ гремит металлическими ножами и вилками. Сибирячки  не веря своему счастью просят по второму бокалу вина, потом ещё один и после требуют четвёртый и пятый. И перед снижением, но перед самой посадкой им начинают отказывать, отмахиваясь и разводя руками, а они и не в обиде. И так смешно и весело.
 Аэропорт Франкфурта трещит по швам, но впускает всё новых и новых прибывающих трансферов. Очереди кольцами бесконечности перед стойками регистрации, а перед досмотром  от полного хаоса пассажиров спасает лишь флегматичная невозмутимость сотрудников безопасности, они  словно манекены  бесчувственны и сосредоточены на своих обязанностях. Начнись здесь ни с того ни с сего стрельба или пьяный дебош, кажется они с невозмутимом видом уложили бы выстрелами в голову нетерпеливых паксов  и продолжили бы прощупывать выживших, не задерживать же вылеты остальных. Сибиряки, затёртые в разные автобусы добираются всё же в один самолёт до Амстердама. Хороший такой самолёт, вавилонских авиалиний, не было представителей только инопланетных цивилизаций, хотя этого утверждать наверняка, не может, пожалуй, никто.  Ну как можно удивляться, или быть недовольным тем, что в амстердамском павильоне выдачи багажа, кому-то из прилетевших не достался свой багаж? Как вообще чемодан из Новосибирска мог поспеть за мной? Кто хоть раз терял свой родной багаж не забудет, это неприятное предчувствие гадкого события, которое уже произошло, но в это никак не хочется верить. Вот уже посыпались чемоданы с других рейсов и на табло, такие совершенно чужие номера рейсов и имена таких далёких особенно в этот момент для тебя городов. Кажется, что вот ещё немного и твой «блудень» объявиться и зачернеет на ленте, среди берлинских, бостонских, уланбаторских и колыванских, довольных своей пунктуальностью баулов. Но нет, через час и два напрасных ожиданий, рухнувших надежд, ты понимаешь, что лишь ты сам должен спасти свою собственность от безызвестности, берёшь в руки осколки последних молитв и начинаешь искать офис, этой самой жуткой конторы, где может быть тебя хотя бы выслушают, чего это ты размазываешь сопельки по лицу. Первые полчаса сибирские «флайт-этенденты» ещё как-то старались меня поддержать, даже серьёзно хотели остаться и пройти все формальности вместе, так сказать один за всех и …на что я сказал : «С ума не сходите, я неизвестно сколько буду здесь торчать, уезжайте, это не общая проблема, а только моя, спасибо, конечно, но зачем. Чтобы вы меня про себя проклинали, у вас и так, для этого всегда найдутся поводы.» Милый советский колхоз. Еле вытолкал в Голландию, это «великое посольство».
Розыск багажа возвышался, как раз над той лентой, на которую я так долго и безнадёжно пялился. У сотрудниц этого офиса не бывает спокойных безмятежных смен, десятки людей идут и идут, чтобы развести руками, мол видите руки свободны, а ведь должны быть заняты. Но в эти предрождественские дни возле трёх столов народу особенно много. Добрая сотня пассажиров неумело сбивается в подобие очереди, но получается только толпа. Сразу за мной стоят две казашками, рядом с ними каким-то образом оказывается  русская, живущая в Алма-Ате, пока битый час мы практически не куда не движемся, а только выглядываем из-за спин впередистоящих, на тех счастливцев, что уже сидят напротив сотрудников розыска, я вынужден слушать моих случайных соседок. Они мило выпендриваются друг перед другом. Сыплют фактами биографий, из которых ясно, что они, как раз и создали и удерживают казахскую и российскую экономики. Ведь именно благодаря той самой челночной деятельности, что они проводили последние двадцать лет, всё так и обстоит, как и обстоит. Вдруг на помощь тем трём сотрудницам, что в час по чайной ложке обслуживают несчастных, появляется четвёртая. Невысокая сильно накрашенная и напудренная афроамериканка (когда она подошла ко мне я понял причину такого количества мейкапа, всё её хорошенькое личико было густо обсыпано прыщами)и стала раздавать бланки для обязательного заполнения, чтобы хоть как-то убыстрить этот тягостный процесс. Вернувшись, мой «снговский» интернационал был уже впереди меня, и чтобы узаконить новое положение, они увлечённо стали делать вид, что так и было с самого начала, продолжая трындеть, нетерпеливо выслушивая одна другую и перебивая тогда, когда им кажется, что хватит, пора уже и её послушать . Не прошло и часа, как на стул усадили и меня. Хорошенька голландка, выдающейся особенностью которой был какой-то необыкновенно огромный зад, с самым скучным из самых скучных видов выслушала меня, что-то уточнила, что-то исправила и отпустила восвояси. Двигаясь на выход, через зал выдачи багажа, к таможне, я обдумывал две темы. Если мой багаж найдётся, то как скоро и есть ли вообще на свете любители, вот таких невероятных размеров поп, а если они есть, нужно ли их считать извращенцами, а ей как жить с этим? И со мной всё нормально, если вместо того, чтобы расстроиться и убиваться о том, что мои вещи неизвестно где, я переживаю о судьбе совершенно чужого человека, который наел себе гигантскую задницу. Впрочем, документы, ключи, паспорт, деньги, всё ценное осталось со мной, не то, чтобы я такой умный, просто немного битый и наученный.
Настало время для банальных сравнений и необязательных исторических изысканий. И это всё  в то время, пока я разыскивал шаттл от аэропорта до отеля и в компании двух индусов и водителя с физиономией (поубивал бы вас всех не умеющих и двух  слов связать по-английски, но проклятая европейская толерантность не позволяет). Сразу к Петру первому, мне сразу стало понятно, почему он просил у своих врагов по Северной войне шведов, пустить хотя бы один кораблик из Голландии, вопреки морской блокаде и здравому смыслу военного времени. Разглядывая в темноте, как это не дико для декабря, зелёные поля  я был совершенно согласен с побывавшим здесь до меня великаном по фамилии Михайлов, уже если и копировать на берегах Невы и Балтики Голландию, то мало найти точно такое место с таким же климатом, облаками и плотным ветром, всё равно, чем больше привезёшь оттуда сыра и вина, будет мало.  Рассекреченный русский царь прибыл в Амстердам, как раз сразу после «золотого» периода этого города. Не мудрено, что он стал его фанатом и последователем. Снесённые лачуги, прорытые недавно каналы, богатые семейные дома, с фасадами, демонстрирующие превосходство капитала,  всё что можно было назвать достижениями новейших технологий уходящего семнадцатого века ожидали моего присутствия и восторга, зрителя, по воли истории, застрявшего в веке двадцать первом. Переодевшись в приаэродромном отеле ( в моём случаи, я омыл руки и лицо и выпил пару глотков воды, мой скарб бросил меня не желая следовать за мной) я вернулся в аэропорт, купил билет до центрального амстердамского вокзала и наблюдая, как разгоняется и притормаживает поезд на электронном табло вагона, прибыл в центр города. Свежий холодный морской воздух, сдобренный запахом марихуаны сразу стал моим коктейлем для дыхания. Я сразу оказался на мосту, где когда-то приторговывали акциями Ост-Индской компании, набирали матросов для трансатлантических плаваний, а сейчас уворачиваясь от увальней-трамваев и  жуя купленный напротив биг-маг, озирается только что приехавший турист, не зная с какого боку зайти к улице, где тянуться каналы и толпиться народ, прижимаясь к стенкам и поручням, когда там проезжает, непонятно каким образом здесь проезжающий фургон с бородатым водителем. Нет это не я, в Макдональдсе,  где американцы устраивают консульство, потому что картошка фри не может жить без них сама по себе, меня интересовал только бесплатный туалет. А шляться вдоль каналов можно только один раз, и не потому что это скучно,  нет порою очень себе  забавно. Но, ограничиться только  тем, чтобы поглядеть, как проститутка красит ногти на ногах или стоит с видом куклы Суок, с ****ко-красной подсветкой узкого окна или вздрогнуть, наблюдая, как плюхнулся и затонул скутер, выдавленный прохожими в воду, вполне достаточно. Уже через час приходить ясная мысль, бросить прикидываться, что ты отстал от группы и вот-вот её догонишь (выглядит это, как именно так, словно ты торопишься присоединиться к несуществующей команде зевак во главе со всезнайко-гидом) и предаться бродяжничеству.  Бестолковому, необязательному, бессмысленному  и только поэтому такому приятному. Именно в подобном времяпутешествие, всё и все кто повстречается, становиться желанным, потому что никто, кроме самого тебя, этого не запланировал. А учитывая, что шкипер и сам не знает куда плывёт, все новые открытые земли, а значит и впечатления, самодостаточны и уникальны. Что-то подобное или ещё более сумасшедшее кружилось-крутилось в моей голове, когда я дошагал до музея Немо, скопированного строительными бригадами с многочисленных чертежей Ренцо Пиано, свернул направо, пересёк Амстел ( в темноте было невозможно разобрать, на чём именно, на мосту или военном пан томе, времён немецкой оккупации) и  вышел как раз в парадные ворота, которые временно стали кундинёром  для выставки Света, или как она там правильно переводится с немчуры на русский, «бис его точно знает»? .
Надо сказать, хотя ничего не измениться если упущу этот момент, но тогда, только именно тогда, это было невероятно важно, что со всех сторон света, а кажется и с неба и из подземелья дул острый и беспощадный морской холодный ветряк. Если сказать что было неуютно и промёрзло, если добавить, что существование было невыносимо и противно, то это скорее всего соответствовало действительности более всего. Но канун Рождества, но выходной, но простое желание ходить и глазеть по сторонам и хоть как-то, но участвовать в культурной жизни, которая где-то, но всё-таки присутствует на нашей планете, заставляет вопреки здравому смыслу и холоду присутствовать на пресловутом празднике электрического света, на естественно затемнённой планете. Как-то странно, но особенно мне пришлась по душе следующая инсталляция, и  это среди многих, не менее творчески придуманных и оформленных. Значит так. Выдаю сразу с собственными умозаключениями. Всё до абсурдности просто. Но как исполнено. Небольшое, трёхэтажное здание, всё как положено, широкие обзорные окна на всех этажах, закрытые двери на первом, переходы, общие коридоры, и во всё это, то ли по неосторожности, то ли чуть ли не специально, в угол дома врубается автомобиль. У обоих участников происшествия, как и полагается включается и поочерёдно вспыхивает световая сигнализация, то внутри расплющенного авто, то во всём доме, не исключая межэтажных переходов, всех без исключений комнат, подсветок у карнизов, крылечек и подоконников  .Яркая  вспышка всего нутра дома, что-то типа меня протаранили, кто-то с помощью куска железа с лампочкой в виде фары, влип в мой кирпичный бок! И я несчастная букашка, сейчас перегорит от негодования вся проводка, как так получилось что кто-то, а именно целый дом выскочил мне поперёк моего пути. Неуступчивый дом и нерасторопная машина, замерли и перекликаются аварийными огнями, может быть в ожидании амстердамских гаишников, на скутерах с тремя крестами по бокам или на жилетах ( три креста, неофициальный символ города, встречаются везде от витрин магазинов до почтовых ящиков и фонарных столбах) может быть это та самая встреча, от которой невозможно увернуться и они не могут поверить в свою судьбу и всё что им остаётся, это напрягать до последнего свои аккумуляторы. Ещё раз подчеркну, ничего особенного, в этом перфоменсе, пожалуй, сама задумка, сама идея воплотить что-то подобное, такое слегка смешное, почти абсурдное стоит овчинки,  и  как  казалось  бы,  воплотить уже всё это не так и важно. Но визуально, документально, саму мысль представления понимаешь после того, как перестаёшь сочувствовать и сопереживать участникам   архитектурно-транспортного происшествия-представления. Воодушевлённый тем, что как мне показалось поднял с самого нижнего дна, давно мною не пользуемый, свой безнадёжный художественный вкус, запитал его мёртвые клетки рафинированными эмоциями и пустился бродить по жилым кварталам города.
Никто не собирался пускать меня в свои квартиры и всё что я мог узнать о тех, кто встречает Рождество по григорианскому календарю, это единственное доступное, но, конечно зашторенное пространство, окна «Роста».
Это чудесные пространства (человеческие обиталища) можно созерцать безответственно, без приглашения и бессовестно. И они, вполне ожидаемо, необычны и даже странны. И это даже не перевёрнутые и пришпандоренные к потолку комнат ёлки, и даже не те же самые ёлочки в форме и виде сумбурных металлоконструкций, мне больше понравились библиотеки, в которые превратились многие общие прихожие в подъездах. Книга ушла из квартир и перестала быть украшением и ширмой, закрывающей пространство и стены жилищ, и уже (как я этому рад) не радует обывателя яркими корешками, когда цветовыми полосами заменяет собою обои, она снова общественное достояние, доступное и необходимое для действительно нуждающихся. Или я, что вполне допустимо, ошибаюсь, и бумажные кирпичики просто украшают разноголосой кладкой фойе богатеньких  домов амстердамских грамотных, но как и принято сейчас не читающих горожан?
От домов на воде, от кодовых замков от башен-домов, от плотнонакрошенных приезжими центра, стремлюсь только от. Даже перекусить в центре полная бессмыслица. Дорого, шумно, слишком дорого, слишком шумно, а главное не интересно, вокруг тебя беспонтовая вычурная аппликация, ничего общего не имеющая к местному колориту, а скорее его лишь карикатурно копирущая, в  угоду представлениям, без конца прибывающих приезжающих. И, пожалуйста, вокруг только лица, с любопытством осматривающим всё вокруг, и как это бывает всегда с туристами, взгляды их всегда тревожны, вызывающи и рассеяны. Поэтому если, я замечаю, где-нибудь вне экскурсионных шоссе местного бедолагу и если к тому же он стремиться ускользнуть от чужих глаз и пропасть в малозаметную дверь в какую-нибудь харчевню, я с улыбкой удачливого охотника следую по следу. Вот к примеру, парочка закрывает  маленькую антикварную лавку, переговариваясь и опуская жалюзи на узкую витрину, они проверяют последний раз сигнализацию, не оборачиваясь проходят буквально десять шагов и ныряют под дверь со звонким колокольчиком. Для меня это чёткий пароль, я зачем-то оборачиваюсь на обе стороны улицы, словно ища не идущий за мной хвост и следую за ними. Уже усаживаясь за столик, читаю на бумажной салфетке названия этого места «Сaf; Staalmeesters». Сразу понимаю, что поступаю верно. Напротив меня тут же оживает репродукция, на картине уже далёкого семнадцатого века, лица синдиков заметно оживились, а один из сукноделов даже сорвался со своего места и заторопился ко мне навстречу. «Зачем не надо, это совершенно лишнее, будьте покойны, уважаемые амстердамские старейшины, не будем привлекать всеобщее внимание, это простой и даже обычный визит»,-залепетал я от неожиданной реакции рембрандтовских  персонажей. «Будете что-нибудь заказывать?»-спросила у меня официантка, привыкшая к любым, самым странным посетителям.  Я остановился на рыбе от шефа и попросил местного пива. Так незамысловато я познакомился с шеф-поваром( он самолично принёс мне многослойное блюдо. Такой многоэтажный бутерброд с лососем, зеленью, маслом и оливками) и с герцогом. Благородный напиток сразу заставил пересмотреть моё закостеневшее пренебрежение к обладателям родословных и прочих гербовых регалий. «Ян Хертог» был лучше и ярче всех моих предполагаемых ожиданий, что встречаются в обычной (хотя, как обычной, почти литровой, ну или ноль-семь) кружке пива. Мягкий, янтарный, карамельный, не в меру резкий, пьяный и расслабляющей, демократичный дворянин. Когда так мило улыбающаяся девушка принесла второго пузатого  аристократа (кажется она позабыла мою просьбу и очень извинялась, что задержалась) я уже строчил себе в телефон пивные заметки и отправлял письма старому другу, у которого и телефона давно не было, так как его бродячий образ жизни, не предполагал держать у себя гаджеты, которые всегда можно продать или обменять на пузырёк, например, муравьиной кислоты. Если у вас нет и не было таких друзей, это вовсе не значит, что у других их не может быть.
В моём любимом одиночестве я ещё долго бродил по городу. Заходил в кофе Шопы (вопреки общему мнению, что наркоманы люди неприятные, опустившиеся, аморальные и неприятные, в амстердамских травяных барах собираются все кому не лень. Они не выглядят так, словно после выкуренного джоинта, тут же отправятся группами и в одиночку, вычёркивать из уголовного кодекса все подряд строгие статьи), смешивался с толпой или сам по себе шёл в никуда, заблудившись и отыскивая пути к центральному вокзалу. Утром мне предстояло сдавать экзамен, я ведь два дня учился в тренировочном центре королевских авиалиний, это была служебная командировка, а не увеселительный трип. 
Два дня, как я уже сказал одна хрупкая дамочка улыбаясь и забавно гримасничая рассказывала сибирякам о устройстве одного маленького, но всё же реактивного, бразильского самолёта. Мы были последней группой из России, наверное, самой слабой и неготовой понимать и общаться на свободном глобише ,ну   в основной своей массе. Были и среди нас подкованные инфинитивом представители, конечно. Один, молодой совсем парень, сидевший на первой парте, прямо напротив, обычно умастившейся на столе преподавательницы, легко усваивал всё что она хотела, чтобы мы поняли и первый реагировал на все её шуточки. Поэтому он сразу дал понять остальным, что презирает нас и это всё чего мы достойны. Говорил с голландской тётенькой он лишь шёпотом, никого не замечал, а если наше вынужденное землячество всё же сталкивало его и нас, нескрываемым усилием воли, ели сдерживал гримасу отвращения, что  выползала немедленно на его лице, которое, он считал, не скрывая этого, не меньше, как идеальным. Такой вот приятный молодой человек. Я проживал с ним в одном номере, меня он не замечал и не подарил и пару слов, видимо посчитал, это совершенно излишним. На самой «Камчатке» аудитории расположились те, кто по разным причинам, забросил английский уже в средней школе. Это стало ясно, когда каждый из нас, в самом начале обучения говорил короткий спич о себе, чтобы немного познакомиться с бывшей бортпроводницей, одной из лучший европейских авиакомпаний. От последних парт сразу повеяло такими ароматами советских шаблонных фраз и выражений, что вспомнились милые ещё молодые учительницы (сейчас, увы старушки) по учебникам Бонка наставлявшие когда-то нас по теме «фэмэли» и «ай воз бон ин…». Это запало в память многих из нас и ни туда и не обратно. Как ни старалась Эвона (да, так  кажется звали нашего коача ) посеять новые английские массы слов и образов или вытянуть из долгосрочной памяти хотя ещё что-нибудь, наши староверы только ещё больше и глубже замолкали. Она даже как-то спросила : «Э…они что вообще ничего не понимают? У нас экзамен будет, как они его сдавать собираются?». Молчальникам перевили её вопрос. Они ухмыльнулись, и как обычно ничего не ответив, сурово посмотрели на всё время бегающую, порхающею голландку и по-русски  дали понять переводчикам, ничего мол, не волнуйтесь, и не такое бывало, не боится чёрт ладана. Эвона снова рассмеялась, забросила дымчатый шарф за спину и забыв о своём вопросе и о суровой русской диаспоре мучающейся от английской тарабарщины у себя там в самом дальнем углу класса, вернулась к нам. К тем самым, кто может и не всё понимали и больше заикались, чем говорили, а если и вдруг и выдавали, не ожидая сам от себя, что-то понятное не только им самим, но и ещё кому-то, то было обескуражены и удивлены ещё сильнее. 
Я, кстати, единственный, кто экзамен не сдал. Даже с двух попыток (Эвона пригласила меня в пустую аудитория и с укоризной  и даже, как мне показалось, с разочарованием предложила попробовать ещё раз, и я ещё раз провалился) и как думаете, почему? Я и сам не могу ответить точно на этот вопрос. Так убедительно «всё равно» на экзамене мне не было, пожалуй, никогда. А когда, на пересдаче, я заметил, как мои коллеги активно списывают, пряча под столом на коленках конспекты, я валил сам себя, почти осознанно.   Видимо существует не только стокгольмский синдром, но и ещё амстердамский? Впрочем, совсем другого рода. 
Если кому и по-настоящему подфартило в этой европейской командировке, так это моему чёрному чемодану. Лишь только почуяв свободу, от моей надоедливой опеки, он бросился в отчаянные бега. Каким-то чудом, смешавшись с такими же, как и он сам, тёмными от природы колёсными собратьями, он затерялся сначала в багажных дебрях Франкфурта. Когда же, благодаря моим слёзным просьбам, его доставили в аэропорт Амстердама, его бестолкового хозяина там уже не было. Может быть мой беглец и схоронился бы где-нибудь в самом дальнем и пыльном уголке камеры для позабытых брошенек, но мне не давали покоя футболка с надписью «Experience» на трёх языках, включая китайский и аккуратно мною приготовленная чулочно-носочная смена белья. Об этом я подробно указал в форме присланной мне немецкой авиакомпанией, когда они поняли, что я от них всё же не отстану. Полтора месяца, мы любезно переписывались. Чемодан челночил из Нидерландов в Германию и обратно, пока наконец рулетка судьбы не закинула его в Домодедово. Мне позвонили из московской таможни и сказали, что это вы за своим барахлом-то не заходите? Как ответил я, мне не по пути, я же в Новосибирске. Ну, ответили в ЛюфтГанзе, мы так и знали, что вам что-нибудь то не понравиться. Так бы и жил бы мой бродяга, как ему вздумается и может быть в следующей жизни, ему, исключительно благодаря такому неуживчивому характеру повезло бы родиться ультрамодному клатчу  или дорогому саквояжу. Но мне помогли московские коллеги, спасибо, вы утёрли нос задиристой немецкой кря-кря летающей утке. Снова во Франкфурт, потом в Алматы ,и только потом  в так нелюбимую, для моего багажа  Сибирь, чтобы снова притаится и ждать своего часа. А с немцами я переписываюсь до сих пор, они благодарят меня за терпение и клятвенно обещают отыскать мою пропажу, я зачитываю телеграммы чемодану, когда ему становиться совсем тоскливо.