Приметы счастья. Софья Ковалевская

Свидетели счастья встречаются  крайне редко, свидетельства – несколько чаще. Но именно редкость явления и привлекает. Зачем разбираться в том, был ли кто-то другой когда-то счастлив? Может быть, за этим скрывается желание узнать приметы счастья в чужой жизни и примерить их на себя? Все суждения, мнения, утверждения об этом деликатном предмете крайне субъективны. И иными они быть не могут, ибо счастье переживается каждым лично, интимно, «глубиной души». Рассуждения о чужом счастье – вещь весьма сомнительная, поэтому на вопрос, была ли счастлива знаменитая женщина, успешно достигшая поставленных целей, ответить непросто. Но если спросить, могла ли она быть счастлива в те яркие и головокружительные моменты, которыми наградила её судьба, можно позволить себе сделать некоторые предположения.

Итак, начало начал: 3 (15) января 1850 года  супруга полковника артиллерии Василия Корвин-Круковского благополучно разрешилась от бремени. Ждали сына,  он должен был носить имя отца и деда, шили чепчики и распашонки – все голубое… Родилась вторая дочь. Говорят, что Елизавета Федоровна, увидев новорожденную, заплакала и отвернулась – ей так хотелось подарить мужу наследника. Через две недели мать-лютеранка и православный отец крестили ребенка в Знаменской церкви, что за Петровскими воротами. Младшую дочь назвали Софьей.

Счастливое ли было у неё детство? Читаем автобиографические страницы. «Самый размер стихов всегда производил на меня такое чарующее действие, что уже с пятилетнего возраста сама стала сочинять стихи... В двенадцать лет я была глубоко убеждена, что буду поэтессой. Из страха гувернантки я не решалась писать своих стихов, но сочиняла их в уме, как старинные барды, и поверяла их моему мячику. Погоняя его перед собой, я несусь, бывало, по зале и громко декламирую два моих поэтических произведения, которыми особенно горжусь: «Обращение бедуина к его коню» и «Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом»… Но муза, как известно, капризна, и не всегда поэтическое вдохновение нисходит на меня как раз в то время, когда мне приказано играть в мяч. Если муза не является на зов, то положение мое становится опасным».

Опасность, о которой обмолвилась Ковалевская, исходила от строгой бонны, старательно желавшей сделать из нервного и впечатлительного ребенка «примерную английскую мисс», поэтому не только писать, но даже читать ее воспитаннице приходится тайком. И с раннего детства поэзия становится запретным плодом, к которому, как известно, обыкновенно испытывают особое влечение. Счастлив ли ребенок, сочиняющий стихи, чувствующий восторг творчества и вкус запретного плода?

В скором времени  выяснится, что у младшей дочери Василия Корвин-Круковского, ставшего генералом, незаурядные математические способности, которые развиваются столь стремительно и явно, что озадачивают и родителей и учителей.  Быть девочкой с таким неожиданным даром – легко ли это? Софье нравилось внимание, которое ей оказывали взрослые. Особенно дорого было внимание отца, который обыкновенно делил свою благосклонность между старшей дочерью и сыном. (Долгожданным сыном бог наградил  генерала через пять лет после рождения младшей дочери). Завоеванная любовь отца – счастье?

И еще математика открывала путь к славе, к признанию, к известности – женщина-математик – явление редкое, если не сказать исключительное. Юной Софье со временем стало тесно в родительском доме, ее тяготила чрезмерная опека родственников, она рвалась на свободу. Обратимся к воспоминаниям Е.Ф. Литвиновой, первого биографа Ковалевской. «Молодежь в то время отличалась многими особенностями; в ней замечалось большое оживление и горячая безграничная вера в осуществление на Руси всего светлого, прекрасного, благородного, возвышенного. Эта вера в себя и в человека вообще составляла отличительную черту того времени. Самые обыкновенные женщины считали себя в то время способными жертвовать всем для какой-нибудь самой отвлеченной идеи и мечтали о высшем образовании».

Софья обещала стать необыкновенной женщиной, для нее «отвлеченная идея» приобрела некоторые конкретные черты – она синтезировала в себе личную свободу, образование, служение науке. Таким образом, цель требовала реализации и не останавливалась перед выбором средств. Единственным способом получить независимость оказывался фиктивный брак. Владимир Онуфриевич Ковалевский оказался вполне приличной партией – дворянского рода, образован, объездил чуть ни всю Европу, знаком с самим Гарибальди. И главное – он согласен участвовать в спасении сестер, т.е. вступить в формальный брак и предоставить жене полную свободу. Он уже числился женихом, правда, тайным, его называли «братом», на него возлагали надежды.

Само собой разумелось, что первой должна выйти замуж старшая из сестер, Анна. Но «брат» неожиданно делает заявление, что, мол, готов жениться, но только на младшей сестре. Это было не совсем понятно и несколько меняло ситуацию, усложняло ее, но Софья согласилась. Какая разница, кто будет числиться женой этого господина – главное обе сестры покинут родительский дом. Родители, хоть и не сразу, но дали согласие, и свадьба состоялась осенью 1868 года. Свобода, желанная и обретенная, открывающая путь в новую жизнь – это можно назвать счастьем?

В апреле 1869 г. поездом «С-Петербург – Вена»  супруги выехали в Германию, чтобы посвятить себя науке. Софья стремилась в Гейдельберг. И ей удалось поселиться в этом старинном университетском городке. В любой биографии можно прочесть, что Ковалевская обучалась математике в Германии в 1870-1874 г.г. Зима и весна 1874 г. проведены  в Берлине. В том же году Геттингенский университет присудил Ковалевской степень доктора философии «с наивысшей похвалой». Цель, казалось бы, достигнута: свободная женщина получила признание как математик.   Этого достаточно, чтобы испытать  счастье?

Вершина покорена – а дальше? Дальше – путь назад, в Россию. Супруги Ковалевские возвращаются в Россию осенью 1874 года. И начинается светская жизнь. Об этом периоде жизни писала шведская писательница Анна-Шарлотта  Леффлер: «Ею овладела внезапно страстная жажда наслаждения, все ее блестящие качества выказались в полной силе, и она очертя голову бросилась в шумный водоворот светской жизни, с его празднествами, театрами, приемами… Так как в том кружке, среди которого она вращалась, преобладали не сколько научные, сколько литературные, интересы, то она увлекаясь своей всегдашней потребностью в умственной симпатии со стороны окружающих ее лиц, также вступила в ряды литераторов…»

Брак Софьи перестает быть фиктивным, в октябре 1878 года у супругов родилась дочь, названная Софьей.  Почувствовала ли Софья-старшая счастье материнства, естественно ожидаемое  в таких случаях?  Весной 1881 она оставляет свое дитя на попечение подруги и отправляется в Германию. Пребывание за границей (в Берлине и  Париже) в 1881-1883 г.г. нельзя назвать  благополучным периодом в жизни Ковалевской. Весной 1883 года из России  во Францию пришло известие о самоубийстве В.О. Ковалевского. Трагический финал жизни человека, отношения с которым были фактически разорваны еще в июне 1882 года, был ударом для Ковалевской. Пять дней находилась она в тяжелом состоянии, здоровье ее вызывало у врача серьезное опасение. Постепенно и медленно силы возвращались к ней.

В  июле 1883 года Софья поехала в Берлин; потом  в Одессу, где у родственников покойного мужа находилась дочь, которую нужно было перевезти в Москву. Но оставаться в России не представлялось возможным, в ноябре того же года она выехала в Стокгольм. В начале 1884 года была прочитана первая лекция в Стокгольмском университете. Математика, к которой вернулась Ковалевская, представлялась ей спасением. 1 июля 1884 г. Густав Миттаг-Леффлер телеграфировал Ковалевской, находившейся в Берлине, о присвоении  ей звания профессора Стокгольмского университета. Так началась новая полоса самостоятельной жизни вдали от родины. 

Занятия математикой и публикации в престижных научных журналах, успешная педагогическая работа, встречи со шведскими друзьями делали жизнь ординарного профессора Ковалевской упорядоченной и относительно стабильной. К впечатлениям шведского периода ее жизни относятся воспоминания дочери стокгольмского профессора зоологии Марии Лекке. «Когда я приходила после школы на каток, то иногда наблюдала там, как профессор Леффлер ( это Густав Миттаг-Леффлер, брат Анны-Шарлотты Леффлер – И.К.) катался на коньках вместе с профессором Софьей Васильевной Ковалевской, которую всюду сопровождал как верный рыцарь. Они напоминали мне одну пару, о которой я читала в каком-то русском романе: его богатая шевелюра выбивалась из-под большой меховой шапки, а она со своими локонами походила на Анну Каренину, на ней была широкая юбка с меховой опушкой и фалдистый жакет, обрамленный тем же мехом. Про них рассказывали, что, ведя все время между собой математические разговоры, они и коньками выписывали математические формулы, но верность этого мне никогда не удалось подсмотреть».

1887 год стал для Софьи временем тяжелых испытаний и потерь. Угасала жизнь сестры Анны. Во время кратких поездок на родину, находясь у постели безнадежно больной сестры,  Ковалевская  размышляла о том, как могла бы сложиться ее жизнь в других условиях. Эта мысль, как писала биограф Е.Ф. Литвинова, подала повод к созданию оригинальной драмы. В том же году Анна скончалась. Софья тяжело переживала эту утрату; с уходом сестры, родного и близкого по духу человека, ощущение одиночества усиливалось.

Идею создать произведение для театра Ковалевская стала реализовывать совместно со своей шведской подругой А.-Ш. Леффлер-Эдгрен. Работа над драмой «Борьба за счастье» оказалась трудной по причине несходства натур и творческих принципов соавторов. По утверждению Леффлер, в героине драмы, Алисе, Ковалевская показала себя, вложив в уста ее собственные слова. В 1887 году пьеса опубликована на шведском языке, но в театре поставлена не была. В середине 1890-х годов вторую часть ее поставили в России, и спектакль имел успех.

В 1888 г. борьба за счастье становится для Ковалевской уже не театральной, а жизненной драмой – в ее жизнь входит Максим Ковалевский. «Он такой большой… и занимает так ужасно много места не только на диване, но и в мыслях других, что мне было бы положительно невозможно в его присутствии думать ни о чем другом, кроме него… К довершению всего – он настоящий русский с головы до ног», – писала Софья шведской подруге.

Не надо быть слишком проницательным, чтобы понять, что однофамилец произвел на нее сильное впечатление. По словам А.-Ш. Леффлер, симпатия и восхищение, возникшие с первой встречи, переросли в страстную любовь к Максиму Максимовичу. Нельзя сказать, что это чувство было взаимным, хотя вправе ли мы об этом судить… Свидания, расставания, встречи, размолвки, примирения – талантливые женщины страдают так же, как и самые обыкновенные. Совместные путешествия, способствующие сближению, предложение руки и сердца – с условием отказаться от математики! Мы не знаем, кто в конце концов поступился своими принципами, но предложение было принято, даже назначили день свадьбы, до которой невесте не суждено было дожить.

Эллен Кей в предисловии к книге А.-Ш. Леффлер вспоминала об одном разговоре с русской подругой: «Софья… воскликнула: «Нет, право, невероятно, до какой степени могут быть глупы даже самые даровитые люди, когда дело идет о любви!… некоторые люди обладают гением в любви, подобно тому, как другие обладают гением в музыке или механике… и обыкновенно бывает так – по теории Дарвина оно совершенно естественно, – что гений любви влюбляется в идиота любви; это именно и составляет одну из самых запутанных задач жизни…Но если существует область, в которой самая глупая женщина умнее самого умного мужчины, так это область любви». Влюбленность, любовь, вспыхнувшее вдруг чувство – это счастье?

Что толку гадать нам, сторонним наблюдателям, когда есть слова самой Ковалевской, ею написанные: «Когда человек действительно счастлив, другие угадывают это чутьем. Подделаться под счастье, разыграть роль счастливого очень трудно. Истинное счастье, такое счастье, которое убивает всякое тщеславие, которое удовлетворяется самим собою, не заботясь о том, чтобы заставить других признать себя, и не смущаясь насмешками посторонних,– это вещь такая редкая и такая завидная, что  невольно преклоняешься перед ним, в какой бы странной, необыденной  и непривычной форме ни встретилось оно в жизни …»
Доверимся собственному  чутью, как велела Ковалевская, и, возможно, оно даст  ответ на все вопросы о чужом счастье. А может быть, и о своем тоже.