Есть такая партия!

Из сборника «Страна, которую мы забыли»

Глава 8. Как я учил в МГИМО (1977-1990)

8.8. Есть такая партия!

                -Рабинович! Почему вас не было на последнем партийном собрании?
                -Ха! Если бы я знал, что оно последнее, обязательно пришёл бы…
                Анекдот периода застоя.

     В ходе очередной кампании по обмену партийных документов, начатой весной 1973 года, члены КПСС получили возможность порезвиться по поводу номера своего нового партбилета. Каждого интересовал вопрос, в какой партии он оказался: в ленинской или в лёнинской. Поскольку партбилет за первым номером по традиции выписывали на имя Владимира Ильича, все, у кого номера были нечетные, могли причислить себя к ленинской партии. А члены КПСС с чётными номерами партбилетов со злорадным смехом были отнесены к лёнинской организации, поскольку документ №2 был выдан Леониду Ильичу Брежневу.
     В этой шутке правды было гораздо больше, чем многие могли бы подумать. Вопреки официальному лозунгу «народ и партия едины», подлинного единообразия не наблюдалось ни в народе, ни в партии. На самом деле партий было столько же, сколько партийных ячеек. Если повезло, и коллектив подобрался приличный, то и партия оказывалась вполне сносной. Более того, на собственном опыте могу утверждать, что с помощью партийной казуистики удавалось приструнить склочника, кляузника и даже самодура-начальника. Например, я уже рассказывал о ситуации на кафедре «Мировой экономики» МГИМО, когда коллектив во главе с парторгом сместил заведующего с его поста.
     Если вы забыли, то напомню, что партия – это ум, честь и совесть эпохи. Интересно, что чем многочисленнее был коллективный ум, тем больше мудрости он выказывал. Накануне очередного партийного собрания факультета, а это около пятисот коммунистов, два студента-дипломника, проходившие практику в Корейской Народно-Демократической Республике, воспользовались ознакомительной поездкой в демилитаризованную зону и махнули во вражескую Южную Корею. И вот на собрании берёт слово уважаемый профессор и требует привлечь к ответственности другого уважаемого профессора за то, что тот, будучи научным руководителем студентов-перебежчиков, не сигнализировал об их подлинной сущности.
     Позднее мне объяснили, что два учёных мужа давно и бескомпромиссно конфликтовали. Оратор просто попытался свести счёты, воспользовавшись удобным, как ему казалось, случаем. Вполне понятное желание. Более удивительной оказалась реакция зала. Выступление обличителя вызвало смех. Тем самым вопрос был исчерпан.
     Зато на другом собрании дело дошло до настоящих баталий. На этот раз сыр-бор разгорелся по гораздо более насущному поводу. Обнаружилось, что коммунист, которого предложили избрать в партком факультета, обладает умопомрачительным состоянием. В действительности, это поистине несметное богатство принадлежало не ему, а его супруге. Совсем недавно по случаю смерти заграничного родственника она получила наследство в размере 50 тысяч австрийских шиллингов! Даже в рублях цифра внушает уважение. Что уж говорить о свободно конвертируемой валюте…
     Каким-то образом этот позорный факт стал достоянием общественности, которая не замедлила поставить вопрос ребром: коллега не достоин выборной партийной должности, пока не избавится от австрийского капитала. Единственным вариантом, предложенным на собрании, был отказ от наследства в пользу родного государства. Для этого следовало воззвать к социалистической совести беспартийной жены. При этом в достижимость нужного результата никто, конечно же, не верил. Следующим логичным шагом был бы развод с несознательной супругой. Но радетелей коммунистической морали такой вариант явно не устраивал. В конце концов, вволю посмеявшись над завистниками, собравшиеся вернулись к делам более прозаическим.
     Впрочем, самый громкий  скандал разразился по моей вине. Началось всё с того, что воодушевлённые перестроечными веяниями коммунисты решили взять бразды правления в свои руки. Для этого на отчетно-перевыборном партийном собрании факультета следовало, прежде всего, избрать председателем счетной комиссии честного, независимого человека. Ведь хорошо известно, что важно не то, как голосуют, а то, кто считает.
     Можно было бы гордиться, что выбор пал на меня. Но подобного опыта у меня никогда не было. В ответ на этот аргумент товарищи объяснили: делать ничего не придется, одного моего присутствия будет достаточно, чтобы пресечь малейшие попытки исказить результаты голосования. Смалодушничать при таком проявлении доверия было невозможно.
     В те времена процедура партийных выборов была такова, что их правильнее было бы называть социологическим опросом. Участник голосования имел возможность зачеркнуть в бюллетене фамилии претендентов, которые по каким-либо причинам ему не нравились и таким образом проголосовать против них. Отсутствие прочерка приравнивалось к голосу «за». При этом все претенденты, за которых было подано больше голосов «за», чем « против», считались избранными. То есть «рейтинг» подсчитывался, но не учитывался.
     Когда на собрании присутствует несколько сотен мало знакомых друг с другом человек и для избрания требуется простое большинство, провалить кого-либо практически невозможно. Поэтому значительное количество голосов «против» могло нанести только некоторый моральный урон, но никак не влияло на факт избрания. Только неимоверно талантливая персона могла отличиться в такой степени, чтобы против неё проголосовало больше половины присутствующих. По крайней мере, в МГИМО так «прославиться» никому не удавалось. Вполне понятно, что при такой системе избрать меня председателем счетной комиссии тоже было не сложно. Главное, чтобы я сам не отказался, то есть не взял так называемый самоотвод.
     Перед началом выдвижения кандидатур в новый состав парткома ко мне опять «подкатывает» активная перестройщица и сообщает, что Володя Заир-бек(1) попытается протащить некоего Усманова на пост секретаря. Надо сказать, с Ноэлем Карибовичем я до этого не был знаком. Но мне было достаточно того, что было известно о Заир-беке. Поэтому, когда председатель собрания задал риторический вопрос: «Есть ли отводы по кандидатуре товарища Усманова?», я ринулся в бой. В тот год его сына приняли в МГИМО. Как я уже рассказывал, это была обычная практика в отношении детей преподавателей. Общий смысл моего выступления сводился к тому, что коммунист, который воспользовался такой привилегией, должен умерить свои амбиции и довольствоваться этим достижением. То есть хотя бы какое-то время «не высовываться». Короче говоря, речь шла о таких тонких субстанциях как нравственность, скромность и, в конечном счете, партийная этика. (Оставляю читателю возможность делать выводы о моём неисправимом идеализме).
     Однако мою наивность не следует преувеличивать. Партийная организация факультета Международных отношений на добрую половину состояла из студентов-производственников, то есть ребят прошедших армейскую службу и имевших трудовой стаж. Говоря нынешним языком, среди них был особенно высок запрос на социальную справедливость. К тому же практически все они поступили в институт, отучившись год на Подготовительном факультете, где я читал лекции, проводил семинары и принимал экзамены по экономической географии. Так же, как и я, они не знали, кто такой Усманов, но зато хорошо знали меня.
     Конечно, тут же нашёлся заступник, который стал уверять, что младший Усманов чрезвычайно талантлив, получил отличные оценки на вступительных экзаменах (уж кто-кто, а я-то прекрасно знал, как это происходит) и т.д. и т.п. Когда из зала закричали, что речь идет не о сыне, а об отце, мелкий подхалим в полном замешательстве вернулся на своё место. Как бы то ни было, по результатам открытого голосования кандидатура Усманова была внесена в бюллетень. Теперь предстояло голосование тайное, и, следовательно, брала старт моя ответственная миссия.
     На этом собрании наряду с новым парткомом факультета избирались участники партийной конференции всего института. Норма представительства предусматривала одного делегата от трёх коммунистов, то есть около 150 человек от нашего факультета. Поэтому счетная комиссия разделилась пополам: одни считали бюллетени по выборам парткома, остальные – подводили итоги голосования за делегатов конференции. Вторая задача была гораздо проще, хотя делегатов было в десять раз больше. Но от их избрания ничего не зависело, поэтому процедура воспринималась как чистая формальность. Другое дело, выборы непосредственного партийного начальства. Хотя в бюллетене было всего пятнадцать фамилий, процесс затянулся.
Заир-бек не был избран в счетную комиссию, но на правах члена парткома института (так называемого большого парткома)  активно участвовал в подсчете голосов. Конечно же, его волновал результат Усманова. В какой мере это соответствовало процедуре никто сказать не мог, но я решил, что в одиночку у него всё равно не получится серьёзно напакостить. Тем не менее, он заставил пересчитывать результат своего протеже несколько раз.
     Наконец, в двенадцатом часу ночи подсчёт голосов завершили. В соответствии с формальными правилами следовало напечатать протоколы заседаний счетной комиссии и только после этого представить их на утверждение собранию. На практике председатель счетной комиссии просто зачитывал результаты голосования по «шпаргалке», а всю бумажную работу делали уже на следующее утро, без спешки. Даже при таком варианте далеко не все дожидались окончания подсчета голосов. Когда мне вручили два бюллетеня с цифрами возле фамилий, зал был уже наполовину пуст. И это несмотря на интригу вокруг кандидатуры Усманова. Не буду томить читателя: ставленника Заир-бека прокатили с перевесом в один голос. На нескольких бюллетенях рядом с его фамилией красовались ремарки: «это ужас», «это кошмар».
     В приподнятом настроении и с чувством исполненного долга я направился к метро. Поскольку все охраняемые помещения в здании института к этому времени были уже опечатаны, пришлось тащить домой обе довольно увесистые пачки бюллетеней. Позади и впереди меня, обсуждая перипетии собрания, шли группки преподавателей и студентов. Александр Иванович Мухин, профессор с моей кафедры, который тоже был членом счётной комиссии, не скрывал своего удовлетворения успешным завершением миссии. Однако на прощание заметил, что не очень понимает, каким образом при голосовании за делегатов конференции было подано 135 голосов против ректора. Он хорошо помнит, что в ходе подсчёта такая цифра не звучала.
     Никогда прежде путь от «Проспекта Вернадского» до «ВДНХ» не был таким невыносимо долгим. Всю ночь я пересчитывал бюллетени и ломал голову, как теперь поступить. Дело в том, что, внимательно посмотрев на «шпаргалку», я увидел рядом с фамилией ректора между единицей и цифрой 35 маленький предательский крестик. Против Овинникова было подано не 135 голосов, как я в спешке огласил на собрании, а всего лишь 1+35.
     В 10 часов утра, как и договорились накануне, я приехал в институт. В парткоме факультета меня встретил секретарь и еще два-три новых избранника. После моего неожиданного признания, решили собрать весь состав вчерашней счетной комиссии и  обсудить ситуацию. Все присутствующие пообещали раньше времени не распространяться о случившемся. А пока мне предстояло написать объяснительную записку. В ней я изложил всё то, что уже известно читателю. Когда спустя полчаса я вышел из парткома, о происшествии знал уже весь институт.
     Теперь прежние соратники подозревали меня в предательстве, считали, что меня запугали или купили. Обнаружилось, что у Ричарда Сергеевича Овинникова, недавно назначенного вместо прежнего ректора, уже было немало недоброжелателей. Они присвоили ему прозвище «карлик с трубкой» (он был небольшого роста и, даже выходя из кабинета, не выпускал мундштук изо рта) и очень надеялись взять реванш за какие-то свои обиды. И вот треть коммунистов ведущего факультета проголосовала против ректора. Это сулило его противникам невиданный успех в противостоянии с начальством. Таким образом, из-за глупейшей оплошности я очутился в эпицентре нешуточной свары. Доброжелатели докладывали, что наиболее радикальные коллеги призывают исключить меня из партии. А это, в свою очередь, предвещало неминуемое расставание с институтом.
     Естественно, об инциденте доложили в Гагаринский райком партии. Оттуда прислали комиссию из трех партийных функционеров. Для оглашения результатов их расследования созвали внеочередное собрание, а по сути - продолжение первого. Зал был полон. На этот раз отсутствующих по «уважительным причинам» оказалось гораздо меньше.
     Первым делом слово предоставили виновнику торжества. Повторив содержание своей объяснительной записки, я попросил извинения у присутствующих за то, что им пришлось собираться вторично. В завершение я публично принёс свои извинения главному пострадавшему, то есть ректору института, хотя понятно, что забыть такую историю он вряд ли сможет.
     Главный райкомовец зачитал протокол, в котором были зафиксированы итоги работы его комиссии. Мои объяснения о причине нечаянной ошибки признали соответствующими действительности. Бюллетени пересчитали. Некоторые результаты скорректировали. (Наиболее существенные расхождения касались Усманова и Овинникова. Так, против первого было подано не на один, а на десять голосов больше, чем «за». Всё-таки не впустую Заир-бек суетился. Против ректора проголосовали только 36 коммунистов.) Что касается моей персоны, решение будет принято позднее райкомом партии. Оставалось лишь утвердить всё это голосованием.
     Неожиданно взял слово кто-то из вновь избранного парткома. Напомнив, что в соответствии с уставом КПСС высшим руководящим органом партийной организации является общее собрание, он предложил не перекладывать решение о мере моей ответственности на райком партии. В ответ на его призыв было высказано только одно предложение: считать вопрос исчерпанным без каких-либо организационных, то есть карательных, выводов. Против были подняты только две руки. Думаю, можно не уточнять, кто проявил принципиальность.
     Принимая со всех сторон поздравления с благополучным исходом эпопеи, я вышел из зала. Здесь меня остановил преподаватель с кафедры физкультуры и предупредил, что послестрессовый период гораздо опаснее для здоровья, чем сам стресс. Поэтому надо быстренько ехать домой и принять граммов 200 крепкого спиртного. Я был тронут заботой со стороны малознакомого человека, но совету не последовал. Если придерживаться этой логики, мне пришлось бы напиваться после каждой лекции.
     В качестве классического рождественского эпилога добавлю ещё несколько строк. Со стороны ректора никаких санкций  против меня не последовало. По слухам, некие доброхоты рассуждали о необходимости помирить меня с Усмановым. Что звучало весьма странно, учитывая тот факт, что я с ним не ссорился. Ну и главное, никогда больше меня не пытались сделать председателем счетной комиссии.

(1)Желающие больше узнать о Владимире Алиевиче Заир-беке могут обратиться за помощью в сеть.

Москва, февраль 2019