наша новая учительница часть вторая

Н А Ш А    Н О В А Я     У Ч И Т Е Л Ь Н И Ц А
(ч а с т ь   в т о р а я)


Однажды, это было в самом начале марта, в конце урока Е.Н.
со строгой миной на лице предложила мне зайти в учительскую.

Там, как известно, по головке не гладят, и спускаясь вслед за
ней этажом ниже я лихорадочно соображал к чему нужно быть готовым,
хотя вины за собой никакой не помнил.

Здесь не было никого и она пригласила меня войти.

Стала напротив меня на совсем небольшом расстоянии и
негромким голосом, что было совершенно несвойственно ей, сказала:

- Знаешь, я взяла билеты в театр. Если ты сможешь пойти
завтра со мной в театр Вахтангова на "Двух веронцев" Шекспира, то это
было бы полезно для тебя. А мне так вообще все вещи этого театра
всегда были по душе.

Только вот что, я тебя очень прошу, - как мне показалось,
слегка смутившись добавила она, -ты, пожалуйста, не говори об этом
Саше.

Дело в том, что мне досталось два последних билета, а я так
мечтала посмотреть этот спектакль.

Ну, так, что, договорились?

Я не успел открыть рот и совсем не потому что раздумывал
над  ответом.

-Вот и прекрасно. Тогда встретимся завтра у входа в театр
в половине седьмого. Ну, все, иди в класс, до завтра.

Мне только показалось необычным то, что раньше мы всегда
встречались у входа на станции метро Бауманская, а в этот раз Е.Н.
назначила встречу возле театра.

Но я не придал этому особого значения.

Я приехал заранее, совсем скоро появилась и Е.Н.

Она сказала, что немного понервничала сегодня и предложила
сразу пройти в зрительный зал.

Вид у нее, правда, был немного утомленный. Мы заняли свои
места ряду в десятом минут за 15 до начала спектакля.

Она теребила в руках программку и, вообще, казалась мне
непривычно взволнованной.

Я отнес это на счет нетерпения, которое, как я думал, охватило
        ее, профессионала и ценителя театра, в ожидании великолепного спектакля,
как она только что отзывалась о нем.

Но видя себя в роли взрослого и галантного кавалера как мог
участливо спросил:

-Елена Николаевна, у Вас что-то случилось?

Мне показалось будто она  ждала этого вопроса, потому что 
тут же повернулась ко мне.

Она была чистокровная, если так можно сказать о человеке,
блондинка, ну, просто отъявленная.

Кончики соломенных, слегка подвитых, едва на ползавитка
волос, упруго подрагивавших при малейшем  движении, делали ее
красивую породистую голову похожей на перевернутый бутон тюльпана.

Едва наметившиеся, мягких очертаний скулы пылали, глаза,
еще секунду назад тревожные, в эту минуту сверкали и искрились ярче
обычного.

А дальше гром среди ясного неба, если бывает гром,
произведенный шепотом прелестных уст красивой женщины:

-Знаешь, я должна тебе признаться. Я обманула тебя. Дело в
том, что я совершенно сознательно вместо трех билетов взяла два.

Мне очень хотелось пойти в театр с тобой, только с тобой.
Вот, теперь ты все знаешь.

С этой минуты я перестал понимать как мне вести себя в этой
новой для нас с ней ситуации.

С одной стороны, она моя учительница, но ведь именно она
сделала признание, после которого в наших отношениях уже нет ни
школьника, ни, учительницы.

Воспользоваться слабым опытом, наработанным с разными
подружками на задних, почти пустых рядах во время последних сеансов
во второсортных кинотеатрах типа "Авроры" или "Спартака"?

Но ведь театральный зал набит до отказа, а шушукающиеся,
одинаково любопытные и негодующие соседки, забыв про Шекспира
дышат нам в затылки.

И  в этот самый момент к моей ладони неуверенно приникли
ищущие кончики ее пальцев.

В следующее мгновение вся ее кисть, вместе с часто
пульсирующим запястьем, тонкая, горячая и чуть влажная, была в моей
ладони, столь же неопытной, сколь и гостеприимной.

-А почему?
-Что почему?
-Почему здесь с вами я, а не Саша?

Совсем короткая пауза и второй удар грома:

-Наверное, потому что я в тебя немножечко влюблена.

Потом снова пауза, только затянувшаяся, во время которой
мне стало ясно, что я умер, потому что я в первый раз в своей жизни
ощутил, что мое сердце перестало биться.

Тогда еще я не знал, что такое экстрасистолы, что сердце может
останавливаться на короткий миг, а человек продолжает жить несмотря
на это.

И вслед за тем третий:

-А немножечко, потому что разница в наших возрастах
не позволяет мне сказать  большего.

В это мгновение я понял, что пока еще жив, потому что сердце
очень громко ухало во мне, но я стал совершенно бестелесным, вместо
тела осталась, как у колокола, медная гудящая оболочка.

Всякое ее слово, взгляд, легкое, как-будто случайное
прикосновение плеча отзывались внутри этой оболочки гулом, густым,
долгим и мощным, который зарождаясь где-то в паху, моментально
заполнял меня всего изнутри, напрочь закладывая уши.

Я ничего не слышал, ни того, что она еще некоторое время
говорила близко склонившись ко мне, ни, тем более, того, что говорили
актеры на сцене.

В те годы спектакли были четырехактные, с тремя антрактами.
Но мы просидели всё это время рука в руке, не сходя со своих мест в
антрактах,  напряженно устремив ничего не видящие глаза на сцену.

После спектакля я проводил Е.Н. почти до самого ее дома.

Чистый белый снег покрыл небольшую площадь, к которой
примыкал их двор.

Она неловко высвободила руку  из кармана черной котиковой
шубки, будто стыдясь показать ее одинокую и обнаженную.

Было снежное 5-е марта 1954 года и я не помню, как я оказался
перед подъездом своего дома.

В ту минуту я безусловно не думал над тем, что это ее
признание стоило ей очень многого, ведь сделано оно было вопреки
всему: строгой морали тогдашнего, воспитанного почти в аскетическом
духе общества, семейным устоям, как говорили в то время,
нравственности, карьере, и не только собственной, но и мужа, не
говоря уж о педагогической этике.

И что признание это, следовательно, было порывом безумной,
безоглядной любви, которая заставила ее идти наперекор всему.

Ну, и несомненно, проявлением ее характера.

Однажды она сказала о себе - я всегда была человеком
решительным, - и это было чистой правдой.

Меня же полностью поглотила сама любовь и, признаюсь,
мне льстила необычность ситуации - любовники ученик и учительница.

Отсюда необходимость держать наши отношения в строжайшей
тайне.

А мы каждый день на глазах у всего класса и школы, моих
друзей и ее коллег.

На следующий день ее урок был пятый, последний.

Выходя из класса Е.Н. многозначительно посмотрела на меня
и я понял, что она хочет что-то сообщить мне.

Так оно и было, она попросила проводить ее к дому, а чтобы
не попасться на глаза никому из своих, встретиться через полчаса в
конце нашего Гороховского переулка, там, где он упирается в
нынешнюю Доброслободскую улицу. 

Часов у меня не было и, чтобы не опоздать, я решил сразу
же отправиться к месту встречи и там обождать ее.

Через 2-3 минуты я услышал сзади звонкий стук каблуков.

Это была она. Она почти бежала. Я остановился, я не знал
как мне, ученику 10 "б" класса школы №360, вести себя со своей
учительницей на улице, в ста метрах от этой самой школы.

Но это знала она. Е.Н. кинулась ко мне и, прильнув ко мне
всем телом, на одном дыхании выпалила:

-Я не могла ждать, я должна сказать тебе прямо сейчас,
я тебя люблю.

Здесь, на перекрестке двух кривых одноэтажных переулков
мы впервые  поцеловались, а я так и вообще в первый раз в своей
жизни, если не считать нескольких полудетских, смазанных, торопливых
прикосновений к чужим холодным губам заигравшихся девчонок.

И хоть произошло это  неумеючи и неловко, но пришедшее
внезапно понимание взаимного почти физического проникновения
двух тел было для меня невиданным доселе откровением.

Короткое, всего на миг, ощущение прильнувшего и
послушного женского тела в моих руках, ее груди, прижатой к моей,
снова, как и там, в театре, оглушило меня, только с удесятеренной
силой.

Я не в состоянии был сказать что-нибудь и ноги едва держали
меня.

Дом ее стоял в глубине заснеженного двора, выходившего на
неказистую площадь с дореволюционным еще названием Лефортовская,
образованную пересечением двух небольших улиц, 2-ой Бауманской и
Малой Почтовой и подстать им двух переулков, Старокирочного и
Волховского.

Прежнее название 2-ой Бауманской улицы Коровий брод.
В старину этой дорогой водили стада коров к Яузе на водопой.

Пятиэтажный, довольно длинный красного кирпича дом,
построенный еще во второй половине девятнадцатого столетия, служил
общежитием для семей заводских рабочих.

Предприятий здесь обосновалось множество, включая
водочный завод, который сейчас называют "Кристаллом", но это уж
на левом берегу Яузы, хотя и совсем недалеко.

К описываемому времени дом  был изрядно обшарпан
снаружи и изнутри, с соответствующими запахами кухни, отходов и
прочими признаками скученного жилья.

Квартиры располагались по обе стороны коридора, длиной
во весь дом, штук по пятнадцать на одну сторону.

Её жильё в самом конце коридора на втором этаже состояло
из прихожей метров пяти квадратных, где были установлены мойка,
газовая плита и вешалка для одежды, а также комнаты метров
двенадцати с одним окном.

Комната являла собой одновременно спальню, гостинную,
столовую и кабинет.

В нее были втиснуты очень высокая, скорее всего, довоенная,
с никелированными шишками на спинках кровать, диван, стоявший у
самого входа, и в центре круглый стол. 

Здесь проживала семья из трех человек: ответственный
квартиросъемщик Гудкевич Вадим Исаевич, тридцатичетырехлетний
кандидат технических наук, доцент Московского Энергетического
Института. 

Его супруга Гудкевич, в девичестве Кораблева  Елена
Николаевна, двадцати шести лет, педагог средней школы.
 
И Алена Гудкевич, их трехлетняя дочь.

И жили они спокойно и благополучно до тех самых пор,
пока в их хорошо слаженный мирок в здании дореволюционного
общежития рабочих текстильной мануфактуры ни ворвалась, как
разбойник, любовь.
   
        продолжение:     http://www.proza.ru/2019/02/25/1555