Путевой обходчик. Часть третья. Истопник

 В 18.. году Петербург был потрясён известием о странной трагедии, разыгравшейся на глухой почтовой станции.
 Когда конный жандармский патруль добрался наконец до сторожки, там были только заметённые снегом тщательно обглоданные голодным лесным зверьем человеческие кости да клочки одежды. Даже намёка на документы кого-либо из участников событий обнаружить не удалось. И только в особом отделе тайной полиции уже составили подробный отчёт о происшедшем, приложив к нему ходатайства о награждении коллег.

 А началось все за три года до означенного финала...               
               

 Зима шла своими белыми тропами, ей ни к чему было знать, что делают мелкие, едва заметные следы сапожков на лесной поляне. А следы делали поворот и исчезали.
 На их месте получались грубые отпечатки лаптей. Те тоже долго не задерживались. К ним добавлялись волчьи следы. Вместе они устремлялись к жилью, иногда странно перемешиваясь.
 Ну что ж: Рождественские сюрпризы!
               
 Зимой он пользовался в деревне особым почетом. Ещё бы - истопник! Печи клал такие, что полдеревни выгорало, а они - как новенькие: гарь смахни и засверкают плиточки. Одно слово: Евлампий!
 
 Вот к нему-то, к Евлампию, и заявились однажды в самую дикую январскую стужу непонятные гости.
По-хозяйски прошли в избу, не осенив лба, уселись под иконы. Хозяин отер пот, пока отирал, из-под руки успел разглядеть пришлецов. Сытые, нарядные, несмотря на то - вороватые, не местные ни чуточки, наглые.
 Расспросы явились да дознания:
 - Кем приходисси тому-то, когда видел того-то, делал ли печи с секретом?
 На все один ответ:
 - Не смыслю!
 В ход пошли батоги. Опять:
 - Не смыслю!
 Кинули в чем был в тарантас, погнали что есть мочи через лес..

 Приехали ввечеру. Вынесли из повозки, проволокли по лесенке вверх, кинули на пол. Плеснули водицей в харю. В глаза светили лампой. Запомнились лица, будто с потолка смотревшие: круглые, злые, внимательные.
Отхаркивался кровью - попал в одно лицо. Получил в ухо. Ухо заплыло.
Вопросы те же.
               
 Будто провалился во тьму. Очнулся в комнатке без окон. На полу - кирпичи и шайка с раствором. Кто-то громко сказал: клади!
 Начал класть. Явился кто-то важный, тихий. Сел на табурет, стал смотреть, как клал.
 Печка быстро росла, пошёл дымоход.
 Стоп! Тихий оживился.
 Пенсне упало, глаза забегали:
 - Почему пропустил два кирпича?!
 - Да на кой они! Тайник же!
         
 В лесу над болотцами таяло ночное волшебство.
 Деревню заволокло маревом рассвета. В нём едва различимы были две осинки у колодца.
 Под осинками, словно притаившись, лежал кто-то. Видна была только яркая рубаха да упавшая рядом шапка. К земле грустно склонялась сломанная веточка.
 Лишь соловьям та смерть была не указ - они заливались прямо над бедолагой, будто смеясь над костлявой: весна!
 Уже перед самой зарёй пастух, разглядев рубаху под осинками, приготовив кнут, двинулся к ней:
 - Никак, Евлампий прилёг, хотя кто его знает..
Подойдя, отшатнулся: трава вокруг залита кровью, голова разрублена.
Помчался по деревне с воплем: «Убилиии!!»
 Из домов повыбегали; криков прибавилось, толку - нет. Каждый лез поближе к убиенному, потом в ужасе отскакивал.
Странно, но убитый был не Евлампий, хотя необычайно похож: бородища до пояса!
Послали за писарем и полицией. Писарь явился первым и почему-то сразу кинулся осматривать руки несчастного. И точно: на них разглядели следы чернил.
  - Он! - заверещал, побледнев, писарь. - Он! Ввечеру заявился с бумагами, разбери, мол, чертёж. А чертеж замысловатый: то ли печка на нём, то ли телега какая, не понял я. Ну провозились до полуночи, потом он шапку сгрёб  -  и домой!               
 А тут и полиция подоспела. Как начали беднягу на повозку грузить - а у него борода возьми и отпади! Страх и ужас: на всех глянуло бабье личико, да какое! Как взялись за рубаху - а она пустая почти: до того она, женчина та, тоща была!

 В Петербурге «Дело ряженых» стало приобретать ощутимые формы. К нему были прикреплены свежие силы из части тайной полиции и внешней разведки.
 Осведомителей и доносителей было без числа. Работа кипела. Только вот в самом деле начали происходить какие-то странные процессы: оно будто таяло на глазах. Все ниточки растворялись в воздухе.
 Решили дело срочно переквалифицировать. И тогда всё стало ясно: оно не государственной важности! Это чей-то дурацкий розыгрыш! Но кто мог играть в таких масштабах? Откуда брались средства для игры?

 И тут пришлось обратиться к прошлому игроков-марионеток. Все истории сходились в нескольких ракурсах: Петербург и почтовая станция. Каждый из них хоть раз бывал там и там.
 Оставалось назвать имена. Но при малейшей попытке сделать это имена растворялись в памяти опрашиваемых. Силовое давление ни к чему не приводило.
 На подкуп это не было похоже, так как задействованные были неправдоподобно бедны: их всегда можно было переподкупить.
 Личная заинтересованность?
 Опять тупик.
 И потом: что могло объединять такие разные, часто противоположные натуры? Это не было похоже на организацию с чёткой иерархией.
 Создавалось ощущение, что была своеобразная эстафета - каждый новый участник видел только спину следующего игрока. Но тогда нет смысла расспрашивать последнего!
 А где взять того, кто ставил задачу? Наверное, только там, где она ставилась. То есть там, откуда прибыл очередной игрок.
 Печник! Он единственный никуда не двигался. С него и можно начинать.

 Евлампий сидел на полу и тяжело думал: где оступился?
Он никогда не ошибался в своём деле. А тут? Тут загадка не для его умишка.
 В этот момент и появился перед ним человек, прямо проговоривший его думки: тяжко, потому что непонятно.

 Человек расположился перед Евлампием, закурил сигару и начал рассматривать его. Евлампий заегозил, стал смотреть на стену, хотя на ней ничего не было. Оба молчали. Потом человек заговорил. Голос! Печник уже где-то слышал этот голос! Но где? Человек был явно столичный, а Евлампия в столицу никто не приглашал пока.
 
 И тут он вспомнил: детство, он гоняет щепки по весеннему ручью, вдруг его обдаёт водой, кто-то заливисто смеётся. Маленький барчук! Его тогда только привезли в усадьбу. Он так обрадовался ровеснику, пусть и из дворовых! Потом, выйдя из экипажа, барчук стал отряхивать Евлампия, с удивлением разглядывая его опорки, поношенный кафтан, плешивую шапку. Евлампий смотрел на него с не меньшим удивлением и завистью к его аккуратному сюртучку, маленьким сапожкам, красивой фуражке.
 Мальчики быстро подружились, часто играли до самого вечера. Иногда Евлампия приглашали на кухню попить чаю с бубликом.
 Там он и увидал впервые печь с изразцами. Она так его поразила, что он подолгу не отходил от неё, гладя тёплые, будто живые, плиточки. Позже, когда на кухню в первый раз пришёл истопник, он выспрашивал, из чего делают кирпичи, как кладут печь. Тот хоть и был стар и нелюдим, потихоньку приобщил мальчонку к своему делу. Вместе они месили глину, делали раствор, ковали дверцы.
 А вот и его собственная первая кладка! Тогда он был уже постарше, руки сами знали, что делать: мастерство прибывало. Он мог не спать ночами, придумывая новые рисунки изразцов. Печи снились ему необыкновенные, яркие, радостные!
 И тут наставник, уже совсем дряхлый, почти слепой старик, открыл ему главный секрет: в печке может быть тайник! От восторга Евлампий еле дух переводил: так вот где он будет хранить свои секреты!
А потом.. Лучше не вспоминать! Аполлинария, Полька.. Глазищи - фуксия в снежном разливе..
 Тогда Евлампий и узнал, что значит быть крестьянским сыном. Барчук не подпускал к Польке ни на шаг. А она цвела совершенно неотразимо, затмевая красотой изразцы в его коллекции.
 
 Его-то голос и вернулся через столько лет, чтобы вновь посеять в душе смуту. Хотя в холёном господине трудно было признать нервного самолюбивого юношу, секреты которого хранил когда-то Евлампий.
 Что стало с Полькой потом, Евлампию не рассказывали - она как-то вдруг исчезла из имения.

 Да, он хорош. Но и для Евлампия эти годы не прошли зря: теперь он матёрый волк, замшелый, но не стершийся пятак. Евлампий задумался: а ну как получится разыграть барина по-крупному?
 Да не разыграть, а стереть! За что? Да за всё. За ботиночки, в которых он так легко прыгал через канавы, а Евлампий в своих лаптях все время поскальзывался и падал под смех приятеля. За Полькин лукавый глазок, смотревший мимо него на новенький галстучек барчука. За все мечты, которые прошли, не оглядываясь, мимо и достались этому умнику. А сначала надо прикинуться дурачком Ивашкой, над которым они вместе потешались тогда. Что он там бормочет про печки? Понимал бы, упырь златоносный, о чем речь ведёшь! Это не твоего мелкого умишка дело - это история!

 Барин тоже узнал Евлампия и даже не скрывал этого, только в надежде, что тот будет глуп и послушен как всегда.
 Диалог начался. Оба закурили: один трубку, другой - цигарку. Разговор пошёл о старых временах, о том, что неплохо бы опять.. На том и закончился.
 Пауза выдала взаимную неприязнь. После неё барин приступил к делу, уже не подбирая слова. Евлампий упрямо смотрел в пол, иногда корча глупую рожу и хмуря лоб: где уж нам, крестьянам, понять ваши ходы!
Ясно стало одно: Евлампий должен простукать печки, чтобы найти тайники. Как, неужели старик проболтался?!
 Евлампий неожиданно для себя пристально посмотрел в глаза собеседника и вдруг понял: заморыш был подл и хитер - он выследил! Он всё знает! Вот так война! Ну что ж, не зря и мы жили на свете!
 Евлампий весь поджался, в голове прояснилось, он почувствовал восторг от предвкушения битвы со злом. Так. Всё запомнил, каждое слово. Ночь на думки, потом в бой!

 Утром Евлампия привезли на место. Он остолбенел: кто такую красоту сделал?! Потом ещё и обмер: мужики сбивали плитку кайлом! Та отлетала с жалобным звоном, но держалась - не крошилась.
 Он бросился на мужиков:
 - Идиоты, плитку-то за что?! Это внутри!
 К нему ринулся человек в форме:
 - Давай-ка скажи - что внутри?
 Евлампий прикусил язык. Но его уже подтащили к печи, почти затолкнули в неё. Он ободрал руки, сопротивляясь.

 Вошёл главный, велел всем расступиться, положил руку на плечо Евлампия, заглянул в лицо. Тот похолодел: вместо глаз у главного были стёклышки! Они отражали перекошенное от ужаса лицо печника. Главный усмехнулся, снял стёклышки.
 На Евлампия уставились мелкие белесые глазки с прищуром.
 Наступила какая-то подземная тишина. Слышно было только прерывистое дыхание простуженного работяги да шум за окном.
 Евлампий, не чувствуя пола под ногами, молча шагнул к печи, обошёл её, достал из-за пазухи маленький молоточек, стал легонько постукивать по кирпичам у самой стены, приложив к ним ухо. Стучал долго. Терпеливо ждал ответа. Наконец радостно крякнул, отковырял замазку, аккуратно вытащил кирпич.
 Все ринулись к печи. Главный махнул рукой. Все отпрянули. Он подошёл, заглянул в отверстие, пожал плечами.
 Евлампия отвели в камеру, все разошлись, потеряв интерес к происшедшему.
За ужином печник ни к чему не притронулся, хотя дежурный по кухне настойчиво придвигал к нему миску. Потеряв терпение, он опрокинул миску на пол и тут увидел на дне её бумажку. На бумажке было что-то написано. Евлампий с трудом разобрал: "в полночь у печки". Подписи не было.
 После переклички он аккуратно свернул одеяло, на цыпочках вышел из камеры следом за дневальным, прокрался к заветной комнате.
 Печь будто ждала, светясь в темноте плиточками. Он привычно погладил ее, успокаивая. Ему даже показалось, что она теплеет под его ладонью.
 В углу, за печкой, что-то зашевелилось. Евлампий сжал кулаки.
 Кулаки не понадобились: из темноты вышла девушка в арестантской робе, по брови повязанная шалью. Она молча взяла Евлампия за руку и повела в угол. Подведя к стене, положила его руку туда, где должен был быть кирпич и спросила, не глядя на него:
 - Где всё?
 Евлампий, вытаращив глаза, посмотрел на неё. Потом как-то замер весь и прохрипел:
 - Полька!
 Она равнодушно ответила:
 - И что? Прыгнешь в колодец?
 - Тебя скину! Как ты здесь? Эта мразь как всегда за тобой стоит?
 - Не надо это. Скажи, где всё? Ты один знаешь про кирпичи. Только не ври! Иначе я пропаду!
 Евлампий судорожно начал выскабливать один кирпич за другим, пока не оказался перед провалом размером с банковскую ячейку. Внутри было пусто.
 - Вот. Всё «секретики» прячешь? - усмехнулся Евлампий.
 - Не до секретиков. Живой бы остаться, - загрустила Полька.
 - Тогда так: меняемся одеждой. Меня поутру выведут во двор. Прыгаешь на забор - и в дамках! Тебе по заборам не привыкать, - опять не сдержался Евлампий.
 Полька в мгновение ока оказалась нагой - у Евлампия перехватило дух. Стараясь смотреть в стену, он быстро стащил с себя верхнее, нацепил Полькино. Было коротковато.
 Ничего, потерпим! Евлампий в последний раз глянул в её сторону, почесал шаль на голове и исчез в потёмках.
 
 Поутру заведение накрыла новость: на заборе нашли девку в мужской одежде. Она зацепилась за проволоку, не смогла слезть и истекла кровью.
 Догадки строили самые разные, сошлись в одном: бегала к жениху.
 Скоро всё успокоилось, так как никто о ней ничего не знал.

 Евлампий к тому времени был уже так далеко, что одна мысль о Польке казалась ему сказкой.
 И выглядел он теперь иначе: пальто, шляпа, перчатки. Тщательно постриженные усики благоухали одеколоном. Отполированные ногти сияли чистотой и благополучием.
 Только в душе была смута. Как там она? Что с ними будет дальше?
 На эти вопросы мог бы ответить его сосед по купе, уткнувшийся в свежую английскую газету, если прижать к его горлу холодный кулак Евлампия.

 Ну вот и приехали!
 На станции было мертвецки тихо. Только домик почтового служащего как-то жалобно светил фонарём над крылечком. Окна были задраены шторами, дым из трубы не шёл. У крылечка лежала псина. Сквозь клочки шерсти посверкивал голодный глаз.
 Приехавшие в нерешительности остановились на заросшей тропинке.
 Наконец дверь на крылечке скрипнула - показалась шапка с ушами, нет - с рожками? Под ней странного вида персона.
 Персона, не взглянув на пришлецов, махнула призывно рукой, и все вошли в домик.
 Там их уже ждали не менее интересные личности: кто-то в фуражке с огромным околышем, другой в восточном халате и в тюрбане, третий в обычном домашнем халате и в домашних же туфлях на босу ногу. Беседа завязалась не сразу. Сначала пили чай из странного самовара с огромным солдатским сапогом сверху. Потом листали газеты. И всё молча.
 Один всех оглядывал и что-то записывал на листок. Листок пустили по кругу.
 Каждый расписался против своего имени.
 - Как когда-то в студенчестве, перед лекцией, - усмехнулся Евлампий.


(Продолжение следует)