Машина-склеп

   «Параграф 30. Мародёры, зомби и мародёры-зомби.

  Никто не гарантирует вам того, уважаемый читатель, что, выйдя на улицу с оружием в руках, дабы обороняться от полчищ зомби, вы не столкнётесь с толпами мародёров и прочих преступных элементов и будете вынуждены применить его против них. В этом случае не нужно быть излишне изобретательным, и если вы — ловкий и меткий стрелок, то легко выведете из строя любого зарвавшегося бандита. Но помните о том, что, избавившись от простого смертного мерзавца, вы создадите себе новую проблему, когда тот воскреснет из мёртвых в облике кровожадного упыря».

   Проспав ещё несколько часов, Лика поднялась с кровати, когда в небе уже вовсю светило полуденное солнце. Её нос быстро уловил запах жареного мяса, проникший в комнату из гостиной, и проголодавшаяся девочка быстро спустилась вниз, на первый этаж. Здесь она увидела обоих добрых «рыцарей-спасителей», сидевших за накрытым столом, которых сначала совершенно не узнала.
  В первый раз за всё время она увидела неряху Кинского с гладко выбритым лицом и с волосами, видимо, не без труда зачёсанными назад и прилизанными на манер причёски каких-нибудь мафиозных «донов». Он приветливо махнул рукой Лике, вгрызаясь в большой кусок жареной свиной ноги.
  Рыжий также выглядел совершенно другим человеком без своего привычного клоунского балахона и яркого парика. Григорий успел перерыть весь дом и нашёл в одной из комнат в гардеробе одного из беспредельщиков запасной комплект аккуратно сложенной военной униформы, которая вполне подошла ему по размеру. Теперь он выглядел куда более воинственно, чем накануне в шутовском наряде. На кожаном ремне с блестящей начищенной бляхой слева в ножнах у него висел большой армейский нож, справа из кобуры торчала массивная рукоять пистолета.
  За соседним столом Лику радушно приветствовали их новые друзья — Эрнст и Лембоев.
  С улыбкой экс-клоун предложил ей присоединиться к трапезе, и она набросилась на неё, как голодный зверёк, так что даже Кинский на секунду от удивления прекратил жевать.
  После сытного завтрака, состоявшего из кусков жареной свинины, копчёностей, сухарей, воды — для девочки и пива — для мужчин,
Кинский, громко и с удовлетворением рыгнув, изложил всем присутствующим свой план. Коль скоро все остаются под прикрытием этого нового убежища, он покинет их и в одиночку попытается пробраться в крепость хотя бы для того, чтобы разузнать, что там творится.
 — Отлично, мы тебя не держим! — без тени сожаления ответил Рыжий.
  Лика в изумлении захлопала ресницами и обиженно воскликнула:
 — Как?! А наш уговор?.. Союз Трёх?
 — Ну… — проговорил Антон, смущённо отведя взгляд, — я же вернусь. Наверно… Если мне не помешают зомбари. Я должен всё выяснить, малышка. Мне не слишком-то нравятся слухи, которые бродят насчёт крепости, и с учётом того, что она находится по соседству, просто хотелось бы подробно разузнать, что к чему. Это будет обычная разведка, я вернусь с необходимыми данными, может, даже с «языком», — он весело подмигнул девочке.
 — Ты вернёшься, правда? — бодро спросила она.
 — Конечно, я же дал слово! Скажем так, я сделаю всё возможное, чтобы миссия прошла успешно.
 — Ладно, не надо играть словами, — строго сказала Лика, — я уже не маленькая. Если сможешь, значит, вернёшься, или провалиться тебе сквозь землю.
 — Отлично, на том и порешим, — ответил Кинский, вставая из-за стола. — Мне понадобится тачка, парни.
 — Ты знаешь, куда ехать? — спросил Лембоев. — Я тебе покажу.
  Он разложил перед ним на столе свою потёртую карту и указал на крестик, обведённый красным кружком:
 — Вот она, эта пресловутая крепость. Где-то здесь в тридцати километрах затесалась наша харчевня. Но напрямик не пройти из-за крутого перевала, потому и придётся делать крюк. Главный ориентир — мост, за которым прямая дорога до пункта назначения, правда, в одном месте она сужается, когда проходит через ущелье. Поедешь на машине вдоль левого берега пересохшей реки, затем упрёшься в насыпь у моста. Здесь я бы посоветовал оставить машину, так как насыпь довольно крутая и вся в валунах. Короче говоря, дальше тебе придётся идти пешком. Дорога предстоит опасная, тем более, если ты пойдёшь в одиночку. И не забудь, что мост может быть заминирован.
 — Ничего, — бросил в ответ Кинский. — Риск — благородное дело. Я выведу тех крыс из крепости на чистую воду. Детей они, видите ли, не ждут! Малышка, я сделаю это для тебя! Я проучу их всех, этих гнусных детоненавистников!
  Лика восхищённо смотрела на Антона, размахивавшего кулаками, словно бившегося с ветряными мельницами, но на лице Рыжего отразилось недовольство сродни какой-то ревностной злости. Ему даже захотелось дать Кинскому в морду, но он сдержался.
 — Я провожу тебя, — сказал Эрнст. — Поедем на моей, так будет быстрее.
 — Зато на пикапе — пулемёт, — заметил Сильван.
 — Не доверяю я этому пикапу. Пусть стоит здесь. Эта тачанка всегда может пригодиться вам самим — окрестности кишат шатунами и мародёрами. А тебе, Антон, я советую запастись водой и мясными консервами — к счастью, погреб ими битком набит.
  Кинский набил вещмешок консервами, сухарями и бутылками с водой, вооружился АК-74 с несколькими магазинами про запас, которые были найдены в богатой оружейной при харчевне, и обнял на прощание Лику. На этот раз она не выдержала и, заплакав, убежала на второй этаж в свою комнату.
  Ворота были открыты, и Эрнст ждал Антона за рулём. Прежде чем сесть в машину, Кинский встретился глазами с Григорием, смотревшим на него недружелюбно и без малейшего сочувствия.
 — Ты знаешь, — сказал Кинский с усмешкой, — зелёная униформа идёт тебе лучше, чем клоунский балахон. Раньше ты напоминал мне Белого, а теперь хоть стал похож на мужика.
  Бывший клоун подошёл к нему вплотную и, убедившись, что рядом нет девочки, тихо, но твёрдо проговорил ему на ухо несколько слов:
 — Никогда не возвращайся сюда, понял?
  Не дожидаясь ответа Антона, он повернулся и зашагал обратно в дом. Кинский бросил ему вслед презрительный взгляд, сплюнул и сел в машину.
  Внедорожник вылетел за ворота, подняв тучу пыли, заискрившейся на палящем солнце, и быстро оставил хутор далеко позади.
 — Не страшно? — спросил Эрнст.
 — Жить вообще страшно, — ответил Кинский.
 — Да, это точно, вокруг царит кромешная жуть. Интересно, что здесь делают дети?
 — В смысле?
 — Ну вот, Лика, например. У меня просто есть на этот счёт одна теория. С оглядкой на некоторые события можно было бы предположить, что все мы попали в некое чистилище и отбываем тут определённый срок. Ты никогда не задумывался об этом?
 — Нет, никогда, — невозмутимо ответил Антон, пристально всматриваясь в марево на дороге.
 — Ну, тогда представь себе, что однажды ты просыпаешься на рассвете с сильнейшей головной болью. Чешешь себе затылок, поднимаясь с пола, заваленного книгами и разным канцелярским хламом, пошатываясь подходишь к окну, пытаясь вспомнить вчерашний день и видишь, что за окном — Армагеддон. Почему-то ты оказался совсем один в библиотеке, которая выглядит будто после погрома. Это твоё первое убежище, из которого ещё предстоит выбраться с риском для жизни. Библиотека — не оружейный магазин, тут только книги, столы, стулья и шкафы. Ты украдкой наблюдаешь из окна ужасную картину — люди, похожие на демонов, нападают на других людей, кусают и разрывают на куски. И так происходит повсеместно. И нет этому ужасу конца и края, потому что людей очень много, война будет длиться долго и ясно, что перемирие исключено, и одна из сторон в этой битве когда-нибудь выйдет абсолютным победителем, не оставив другой ни малейшего шанса… Мы все считаем себя беглецами, потому что действительно постоянно перебираемся с места на место в поисках воды и еды, мигрируем, воюем с такими же, как мы за колодцы в пустыне, которые кажутся нам каким-то чудом света. Порой мне кажется, что все мы попали в ад, поскольку ангелов среди нас нет точно. Но тогда возникает вопрос: что среди нас делают дети?
  Кинский с интересом посмотрел на Эрнста и сказал:
 — Согласен, им тут делать нечего. Территория 16+. Но это разбивает твою теорию в пух и прах, верно?
 — Ну, я пока ещё ни в чём не уверен, кроме того, что жара последнее время стоит просто адская! Да и вообще, всё, что нас окружает выглядит довольно непонятно, сюрреально, как будто мы в какой-то виртуальной игре, в подобии Матрицы?
  Эрнст умолк, с серьёзным видом сосредоточившись на безлюдном и безводном пустынном виде, простиравшемся за лобовым стеклом автомобиля. Кинский тоже молчал, не зная, что и сказать в данном конкретном случае.
  Так, в тишине они доехали до насыпи под мостом, переброшенным через пересохшее русло.
 — Ты точно решил пробраться в эту крепость? — спросил Эрнст. — Вот Сильван считает, что надёжную «цитадель» мы уже заполучили в виде премии после долгих мытарств, он счастлив по уши, возится на хуторе с домашним хозяйством. Мне кажется, он себя нашёл, и я знаю, что ему это нужно, чтобы не свихнуться, ведь он потерял свою любимую жену и дом. А что нужно тебе?
 — Мне нужно в крепость. Не люблю скрытых детоненавистников, надо задать всем этим рептилоидам жару. Перебью их всех! Ну, а потом я свободен и, возможно, мы ещё встретимся, приятель.
 — Я не против, — рассмеялся Эрнст. — Если ты меня… не убьёшь при встрече. Толстяк считал тебя опаснейшим из маньяков, если я не ошибаюсь, но нам-то с тобой нечего делить, верно?
  Кинский пристально посмотрел на Эрнста.
 — И ты меня не боишься?
 — Меньше, чем зомбарей, поверь.
  Кинский усмехнулся, вышел из машины и, махнув рукой водителю и закинув на плечо автомат с рюкзаком, зашагал через высохшее русло к противоположной насыпи, по которой можно было подняться наверх. Этот путь был не самым лёгким, но таким образом можно было миновать мост без риска подорваться на минах, если они действительно там были.
  Эрнст развернул машину и дал по газам, сделав несколько прощальных гудков. Кинский ругнулся про себя — поднимать шум лишний раз в этих пугающих своей тишиной, неприветливых окрестностях было крайне необдуманно и опасно, и скорее для него, чем для умчавшегося на машине Эрнста. Он замер на минуту и огляделся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного и продолжил подъём.
  Путь наверх занял минут десять, но Антону удалось преодолеть эту вершину, обливаясь потом под палящим солнцем. Поднявшись на раскалённую асфальтированную дорожную полосу и отдышавшись, Кинский с триумфом посмотрел на мост. Он был очищен от каркасов брошенных или сгоревших машин, кроме одной, впечатляющей не только габаритами, но и внешним видом. Машина и все её колёса были целы, передняя правая дверь гостеприимно раскрыта, словно приглашая войти, сесть за руль и опробовать её ходовые качества. Это был гибрид автобуса с наглухо заваренными железными листами окнами, кроме лобового, защищённого практичной железной решёткой, с мощным бульдозером. Спереди был установлен устрашающих размеров стальной «метельник». Это была идеальная давилка с классическими прорезями для бензопил и бойницами для дробовиков по бокам, которые, конечно, закрывались и открывались изнутри. Это был настоящий бронированный зомби-кар.
  Выставив перед собой дуло автомата, Кинский осторожно заглянул через открытую дверь внутрь машины. Ни в кабине, ни в обширном пассажирском салоне никого не оказалось, и это было более чем удивительно. Салон был оборудован всем, что нужно для жизни на колёсах. Кто-то проделал кропотливую работу, чтобы сделать из этой тяжеловесной махины удобное средство передвижения, не боясь орд зомби на дорогах, позаботившись даже о некотором домашнем уюте. Вместо пассажирских сидений тут оказалась комнатка для отдыха с двумя диванами, столом и мини-баром, привинченными к полу, а в дальнем конце — отсек с большим запасом канистр, наполненных до отказа дизелем. Рядом стояла ещё пара канистр с надписью «Бензин», вероятно, для заправки бензопил, в которых тоже не было недостатка: пять брутальных орудий для распила зомби были аккуратно вставлены в специально оборудованную оружейную нишу рядом с пятью карабинами и запасом патронов. В замке зажигания даже оказался ключ!
  Такого подарка от судьбы Антон не ожидал.
  Захлопнув боковую дверь, закрывавшуюся вручную, Кинский некоторое время наслаждался своим новым успехом. Он решил не торопиться и не сразу угонять машину-давилку. Он же не беспредельщик и не мародёр, и если её хозяева ненадолго отошли, он даст им шанс вернуться и, возможно, они поладят. По любому, с ним надёжный «калаш», который всегда сможет помочь ему при переговорах. Он не стал давить на клаксон опять-таки из соображений безопасности, чтобы не привлекать шатунов.
  Антон уселся на диван, достал из минибара бутылку бренди со стаканом, надетым на горлышко, плеснул в него немного горячительного и продегустировал. Бренди оказался вполне приятным на вкус.
  Ещё раз окинув придирчивым взглядом внутреннее убранство зомби-кара, Кинский заметил стоявший вдоль правой стены длинный деревянный ящик шириной около полуметра и длиной метра два. Ящик был заколочен сверху досками, на нём не было надписей, и Антон решил, что, скорее всего, он служит чем-то вроде закрытого бокса для гранат или какого-то другого мощного оружия, доступ к которому был специально ограничен.
  Допив бренди из стакана и поняв, что ждать дальше бесполезно, Кинский с довольной улыбкой уселся на водительское кресло, положив перед собой на приборную панель автомат, и повернул ключ в замке. Машина нехотя завелась, и Кинский был готов кричать от счастья, как вдруг расслышал какой-то механический лязг и почувствовал, как что-то защёлкнулось на его правой ступне, которой он слегка надавил на газ. Дикая боль пронзила ногу, и Кинский стиснул зубы, чтобы не взвыть. Антон разглядел коварно установленный кем-то большой звериный капкан, прикрученный к педали, в который его и угораздило угодить. Он попытался дотянуться рукой до ноги, нащупал корпус капкана, но как ни пытался, не смог его раскрыть. Капкан оказался с секретом, усиленный каким-то тросом, который сжимал дуги, в то время как Кинский изо всех сил пытался вырвать из них ногу. Он взмок от пота и хотел уже звать на помощь, несмотря на то, что тем самым можно было привлечь внимание шатунов, когда обратил внимание на небольшой бумажный конверт, приклеенный серой клейкой лентой к клаксону на рулевом колесе. На нём была надпись: «Открой меня».
 — Шутишь?!... — в ярости прошипел Антон, однако схватился за конверт, как за спасительную соломинку, ведь в нём мог быть ответ на все малоприятные вопросы.
  В конверте оказалась допотопная магнитофонная кассета, на которой было написано: «Включи меня».
  Корчась от боли в ноге, Кинский торопливо вставил кассету в магнитолу и услышал в динамиках громкий, твёрдый мужской голос:
 — Здравствуй, друг! Если ты слышишь меня, значит, всё в порядке, всё, как было запланировано. Не удивляйся и постарайся воспринять мелкие неудобства с достоинством. Не знаю, кто сейчас за рулём этой замечательной машины, но поверь, что в её создание вложили немало труда и мастерства. Конструировать её мне помогал мой любимый сын, и мы собирались вместе с ним бороздить на ней дороги, превращая орды зомби в пыль. Наверно, ты уже смог оценить машину и снаружи, и внутри. Уверяю, всё сделано добротно: и метельник, и внутренний интерьер. В капоте тоже полный порядок. В салоне хранится большой запас топлива, холодного и огнестрельного оружия. В багажном отделении достаточно съестных припасов и воды. И поверь, это было собрано не для случайных гостей. Просто случилась одна большая неприятность. В самом конце нашей работы с моим сыном случилась беда — врождённая болезнь дала о себе знать, и он тихо скончался у меня на руках… — голос, записанный на плёнку, со скорбью ненадолго умолк, затем продолжил:
 — Любезный друг, ты знаешь, в какое время мы живём. Воздух чем-то заражён, и мёртвые стали оживать, будто воскреснув. Они заражают этой пакостью живых, и те становятся очень агрессивными зомби. Мой несчастный сын умер своей смертью, но я знаю, что пройдёт совсем немного времени, когда он восстанет из своей могилы. И мне бы хотелось в этот страшный час сделать ему подарок. Однажды он вырвется из своей гробницы и поймёт, что не один. И мой мальчик — в своей машине, которую он создавал своими руками, и его отец не забыл о нём. Что до меня… то машина мне одному не нужна. Неправильно, если первыми уходят дети, а мне, видимо, придётся уйти после сына, как это ни ужасно!.. — Голос на плёнке оборвался и в динамики оглушительным мощным потоком хлынула органная музыка.
  Однако даже громкая запись виртуозной и величественной Токкаты и фуги ре минор, BWV 565 Баха не помешала Кинскому различить донёсшийся позади подозрительный треск. Он вывернул голову, насколько это ему позволяла его нелепая поза пленника, и увидел, как кто-то выколачивает изнутри верхние доски из длинного ящика, стоявшего вдоль стены. Чьи-то худые бледные руки проделали большую брешь в верхней крышке, за ними появилась голова, и вскоре всё тело выбралось наружу из этого подобия гроба.
  Кинского прошиб холодный пот, когда он увидел, что это — худой и высокий зомби с жёлтыми глазами, мерцающими, как у голодной гиены. Живой мертвец обвёл взором салон машины, и его хищный холодный взгляд остановился на Антоне. После этого поначалу вялый зомби заметно оживился и целенаправленно шагнул в сторону водителя, прикованного к креслу. Последнему было уже не впервой чувствовать себя подобным образом после того, как он провёл несколько дней привязанным цепью к рулевому колесу циркового грузовика, но в данной новой ситуации он оказался намного более уязвим.
  Существо, надвигавшееся на него, только что воскресло и, вероятно, испытывало неестественный чудовищный голод и жажду крови — это было написано у него на бледном, как посмертная маска, лице. Упырь оскалился и простёр свои руки с длинными тонкими, перепачканными в машинном масле пальцами, к горлу Кинского.
  В тщетной попытке вырваться из кресла, Антон в ужасе закричал и нажал на газ больной ногой в капкане. Машина резво тронулась с места, и зомби, потеряв равновесие, распластался на полу, однако на удивление быстро вернул прежнюю ориентацию, и теперь уже ползком, скаля крупные белые зубы, будто в усмешке, приближался к перепуганному насмерть водителю. Ни одна из попыток Кинского вращать рулём на высокой скорости не возымела на живого мертвеца своего действия. Когда упырь наконец достиг открытой с одной стороны водительской кабины и, встав с колен, был готов наброситься на Кинского, тот резко нажал на тормоза. Шатун с силой ударился головой об лобовое стекло, однако остался стоять на ногах. Антон схватил автомат, и вставив дуло упырю в рот, разрядил весь магазин. Всем давно известно, что одна пуля для зомби всё равно что укус комара, но только не весь магазин. Голову шатуна буквально разорвало на части, и его укороченное тело, беспомощно взмахнув руками, рухнуло на пол у передней боковой двери машины.
  Несколько минут Кинский ещё боролся с капканом, державшим его правую ногу цепкой хваткой, пока ему не удалось наконец раздвинуть дуги и высвободить ступню. После этого Кинский торжествующе нажал на кнопку магнитолы, выключив божественную музыку гения органной музыки на последних торжественных тактах.

   «Параграф 12. Таинственный.

  Нет ни малейшего сомнения в том, что всё происходящее в эту жестокую эру Армагеддона — не сон и не галлюцинации, а реальность, с которой необходимо смириться. Но некоторые из выживших позволили себе в этом усомниться. Мы решили упомянуть об этом, потому что число этих несчастных помешанных растёт с каждым днём, грозя превзойти число более трезвомыслящих граждан нового мира. Одни из них считают, что живут в кошмарном сне, другие расценивают это как виртуальную реальность, третьи полагают, что находятся в Чистилище, расплачиваясь за совершённые грехи. Мы не можем с уверенностью заявлять, что это не сон, поскольку некоторые сны слишком реалистичны, не возьмёмся спорить против версии виртуального мира, так как некоторые наблюдения говорят и в пользу этого, но категорически не согласны с версией Чистилища, Аида или Стикса, ибо даже если учесть, что все выжившие — убийцы и грешники, никто не даст им права грешить на том свете вновь и вновь, усугубляя свой и без того сомнительный статус».

   Доктор Стаменов вёл свою «скорую», не особенно торопясь и останавливаясь у каждого встречного заброшенного домишки, деревни или разрушенной бензозаправки, где его новые колоритные спутники отправлялись на поиски воды, продуктов или топлива. Заночевали они в каком-то деревенском покосившемся магазине, на полках которого не нашлось даже завалявшейся корки хлеба, и продолжили путь злые и голодные лишь после полудня на последних остатках топлива в бензобаке. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они лишь ненамного обогнали Кинского на пути к крепости.
  Миновав опасную сужавшуюся дорогу, что вела через ущелье, и едва не съехав с неё в глубокую пропасть из-за того, что взбесившийся от голода и жары Белый попытался спихнуть Игоря с водительского сиденья и сесть за руль сам, компания на «скорой помощи» столкнулась со встречным кортежем, во главе которого чинно катился чёрный «Хаммер» братьев Хильштейнов.
  Стратегия дородных предводителей банды в таких случаях была всегда одинакова. Забрать у своих жертв всё, не оставив ничего взамен. Стаменов был вынужден остановить фургон, оказавшись в плотном кольце машин, из которых высыпали вооружённые автоматами и карабинами дюжие парни Хильштейнов. Предводители банды наблюдали за происходящим из своего бронированного автомобиля, пока все, кто был в «скорой», коротко посовещавшись, не сложили оружие в ответ на убедительное требование одного их бандитов. Лишь после того, как спутники Стаменова с поднятыми руками вышли из амбулатории на колёсах, Хильштейны покинули уютный салон «Хаммера», чтобы напрямую руководить хаотичным разбойничьим налётом. Впрочем, действия членов банды не отличались оригинальностью: один из них тут же, не дожидаясь отдельного приказа, занялся стравливанием дизеля из топливного бака фургона, второй подобрал с земли брошенное оружие пленников, в то время как все остальные потрошили амбулаторию изнутри.
  Когда из фургона появился бородатый верзила в кожаной косухе с клеткой в руках, Стаменов побледнел и сделал шаг вперёд, позабыв о том, что стоит под прицелом у троих вооружённых бандитов.
 — Только не трогайте мышей! — крикнул он.
  Один из Хильштейнов в экстравагантном жёлтом костюме склонился над клеткой, с интересом наблюдая за тремя летучими мышами, ползающими по её дну.
 — Это ещё что такое? — проговорил он.
 — Да сам в ауте, шеф! Тут летучие мыши… отбывают срок. Шеф, позволь мне грохнуть «айболитов», руки чешутся!
  Проигнорировав последнюю реплику своего подчинённого, Хильштейн повернулся к Игорю и спросил:
 — Зачем они тебе?
 — Я ученый, исследую Z-вирус. Это подопытные мыши. Прошу вас, не трогайте, отдайте их мне. И поаккуратнее с микроскопами и патогенными образцами в машине!
  Второй Хильштейн, одетый в тёмно-серый строгий костюм молча закурил толстую сигару, с лукавым прищуром посмотрев на доктора.
  Первый Хильштейн взял клетку и медленно подошёл к доктору.
 — Подопытные, говоришь, — произнёс он холодно и с расстановкой. — Исследуешь вирус? А зачем?
 — Как зачем? — в изумлении промолвил Игорь. — Чтобы найти вакцину. Я хочу выделить антитела, а этот вид мышей крайне вынослив к данной мутации вируса, и я уже на полпути к созданию сыворотки, хоть это и нелегко в таких полевых условиях. Разве вы не хотели бы, чтобы весь этот ад наконец закончился, и мир поднялся с колен?
  Хильштейн осмотрел разношёрстную компанию Стаменова: Иветту, Панка, Вязова, Цибелу и Белого. На последнем его взгляд задержался немного дольше.
 — А эти — тоже доктора? — спросил он, казалось, совершенно без иронии.
 — Нет, только вон та девушка в халате. Остальные… мои друзья.
 — Хотел бы я, чтобы мир поднялся с колен? — добавил Хильштейн в жёлтом, обменявшись многозначительным взглядом с братом, невозмутимо дымящим сигарой. — Чтобы поставить на колени меня? Хочу ли я этого?.. Нет, не хочу. Никто и никогда не поставит меня на колени. Только я буду решать, кому стоять на них, а кому нет. И если ты хочешь изменить этот порядок вещей, то это очень плохо.
  Неожиданно Белый вырвался из строя пленников и остервенело завизжал:
 — «Айболиты» мне не друзья! Возьмите меня в свою команду, шеф! Я лично перережу горло этой учёной мрази! Я вас прекрасно понимаю, установленный порядок нерушим. Шеф, я знаю фокусы, я знаю, как вскрывать сейфы, я вам пригожусь… Возьмите меня в клан! Возьмите меня… — его вопли перекрыл звук выстрела.
  Хильштейн с сигарой пулей девятого калибра из ПМ пресёк дальнейшие мольбы клоуна, по-прежнему не сказав ни слова. Даже верзила в косухе как будто не был готов к столь молниеносной и однозначной реакции одного из своих боссов на воззвания перебежчика и застыл в недоумении, глядя, как белый клоун корчится на земле от боли с пулей в животе. Остальные пленники стояли, не решаясь пошевелиться, в изумлении воззрившись на тяжело раненого Белого.
  Хильштейн в жёлтом открыл дверцу клетки и, встряхнув её, выпустил на волю летучих мышей, с писком разлетевшихся в разные стороны. Пустая клетка упала к ногам потрясённого Стаменова.
 — Никто не будет решать, — произнёс бандит ледяным тоном, — кроме меня.
  Хильштейн в жёлтом выдержал долгую паузу, словно что-то обдумывал, после чего повернулся к верзиле в косухе, чтобы отдать приказ, который не удивил бы никого из беспредельщиков. Братья никогда не отпускали своих пленных живыми. Обычно их расстреливали, обезглавливали и бросали под открытым небом на радость падальщикам. Бандитам не нужны были ни свидетели, ни потерпевшие, которые будут мстить, а о перебежчиках не могло быть и речи: кто будет им всерьёз доверять? Помилование в таких случаях было крайне маловероятно, но никто из головорезов всё равно не стал бы стрелять по пленным без приказа.
  Бандит в косухе поднял дуло своего карабина, следя за выражением лица одного из своих шефов. Молчаливый Хильштейн в сером костюме смотрел куда-то в сторону, задумчиво дымя своей сигарой, видимо, предоставив полное право решать судьбу пленников своему более разговорчивому брату. Последний уже знал, что отдаст приказ расстрелять их после того, как все мародёры с добычей соберутся вокруг, чтобы лишний раз продемонстрировать свою безжалостность, напомнив об этом подчинённым, ну и, конечно, произвести казнь чужими руками, дабы не замарать в крови своих. Хильштейн в жёлтом был красноречивее своего брата, но в особенно щепетильные моменты предпочитал оставаться в стороне, в то время как его молчаливый брат-курильщик не брезговал принимать личное участие и в кровавых разборках. Однако группа бандитов, занимавшихся осмотром фургона, замешкалась, и Хильштейн повременил с приказом открыть огонь по пленным.
  В этот момент со стороны ущелья донесся какой-то гул, и на дороге в мареве возникли очертания огромного чудовища на колёсах, несущегося на полной скорости прямо на них. Машина, приближавшаяся в клубах пыли и дыма, казалось, не собиралась останавливаться. Видимо, её водитель, то ли слепой, то ли безумец, то ли безбашенный храбрец, настроенный решительно, давил на газ со всех сил.
  Бандиты, копавшиеся в салоне фургона, не успели из него выбраться, когда зомби-кар на предельной скорости снёс его со своего пути, подмяв под себя заодно и несколько легковых машин мародёров, включая «Хаммер» Хильштейнов, и лишь после этого остановился, заметно укоротив свой тормозной путь грудой из опрокинутых автомобилей, превратившихся в металлолом.
  Зомби-кар чудом не зацепил братьев, застывших в оцепенении, но поднявшейся суматохой воспользовались пленники. Вязов и Панк навалились на застывшего в ступоре бородача в косухе и, отобрав у него карабин, надолго вывели его из строя ударом приклада по косматой голове. Водитель зомби-кара, которого не было видно за лобовым стеклом, забранным решеткой, несколькими короткими очередями из автомата через бойницы своей огромной машины, нейтрализовал оставшихся бандитов.
  Стаменов взирал на помятый кузов фургона с выбитыми стёклами с выражением растерянности и глубокой скорби на лице — под грудой искорёженного металла были похоронены результаты его долгих научных изысканий, смертельно опасного риска и большие надежды на светлое будущее человечества. В этот момент любые другие эмоции ушли для него на второй план. Казалось, его даже не удивило появление из двери зомби-кара человека с автоматом, который, прихрамывая, направился к братьям Хильштейнам. Оба они к тому времени стояли под прицелом их бывших пленников, в шоке созерцая «убитый», лишённый передних колёс «Хаммер».
 — Вот так встреча! — воскликнул Кинский при виде Вязова и Панка. — Вам повезло, парни. Мародёры не оставляют в живых своих жертв.
  Его взгляд упал на скрюченное тело Белого, который был ещё в сознании, хотя, конечно, мало понимал, что происходит. Их взгляды пересеклись, и белый клоун что-то прошипел, протянув к нему руку с окровавленными пальцами, очевидно, в злобе, из последних сил сжав её в кулак. После этого, глаза клоуна закатились, и он обмяк на земле.
  Кинский указал на тело клоуна, вопросительно взглянув на спасённых, но ничего не сказал. Его вниманием завладели братья Хильштейны. Курильщик машинально достал из внутреннего кармана пиджака вторую сигару, поскольку первую сдуло вихрем, поднявшимся от разогнавшегося под 120 км в час зомби-кара, и снова закурил, не спуская глаз с Антона.
  Второй в изумлении проговорил:
 — Это же Кинский!
 — Точно, — согласился курильщик и добавил как можно сдержаннее:
 — Ты что творишь, Антон?
 — Скажем так, мне нравится творить благородные дела, — ответил Кинский. — А вот что творите вы?
 — Занимаемся своим делом, то что у нас получается лучше всего. А что нам делать остаётся? Нашу главную «дойную корову», Кувалду Молича похитили и увезли в Кербер. Теперь мы можем зарабатывать лишь банальными налётами, вернулись к занятию молодости, можно сказать. А ты, значит, теперь решил записаться в робин-гуды? Замаливаешь грехи на старости лет?
 — Нам всем надо стараться меняться к лучшему, — ответил Антон. — Я знаю, что я хороший ликвидатор зомбаков, и мне по нраву все, кто на стороне живых, а не мёртвых. А вы, братцы, лишь увеличиваете число зомби, вместо того чтобы их сокращать. Вот с вами мне точно не по пути. Вижу, что вы успели грохнуть Белого. Мне он и раньше не особо нравился, но скоро он воскреснет, и появится новая проблема, не так ли?
 — Значит, ты не станешь нас мочить, Антон? — спросил курильщик. — Ведь мы превратимся в зомби и создадим тебе много новых неудобств.
 — Стану, братцы, — ухмыльнулся Кинский. — Ведь мне не нужно, чтобы за мою голову назначили новую награду. Поэтому разворачивайтесь и бегите отсюда без оглядки, может, я ещё и передумаю.
  Хильштейны быстро переглянулись, и попятились в сторону. Повернувшись к дороге, которая скрывалась за ущельем, они ускорили бег, хотя их вес явно не позволял им бежать со всех ног или петлять, чтобы их не настигла очередь из автомата.
 — Ты их отпустишь? — в изумлении воскликнул Панк.
  Кинский выждал несколько секунд, явно не без удовольствия наблюдая, как братья неуклюже бегут по дороге, тряся всеми жировыми складками, затем вскинул автомат и сделал короткую очередь по ногам неповоротливых бандитов. Те почти одновременно шлёпнулись на землю, подвывая от боли.
 — Так им и надо! — весело крикнул Панк. — Сколько форсу, сколько понтов… Теперь они не смогут встать даже на колени, не то что поставить на них кого-то другого!
  Он посмотрел на Антона и сказал:
 — Я не знаю, кто ты, мужик, но вот тебе моя рука. Если тебе нужна помощь, я с тобой.
 — Куда направляетесь? — спросил Кинский.
 — В крепость.
 — Значит, нам по пути, — он указал на зомби-кар. — Садитесь в машину, а то мертвяки скоро активизируются. В тесноте да не в обиде, как говорится.
  Никого из компании Стаменова не пришлось долго упрашивать. Игорь бросил печальный взгляд на разбитый остов фургона и вошёл в зомби-кар последним, захлопнув за собой дверь. Огромная машина без особых проблем раздвинула метельником каркасы помятых автомобилей мародёров, проехав между ними, и тронулась дальше по шоссе.
  Братья Хильштейны, корчась от дикой боли, попытались проползти несколько метров в сторону «Хаммера», в котором можно было найти аптечку, когда на них упала долговязая тень. Белый клоун несколько мгновений глядел на них холодными остекленевшими глазами, как вдруг набросился на одного из братьев в жёлтом костюме, пытаясь добраться зубами до его горла. Когда ему удалось оторвать от него жирный кусок плоти, он перешёл ко второму блюду — его брату-курильщику, вгрызаясь в его чисто выбритую лоснящуюся щеку. Тишину огласили душераздирающие вопли Хильштейнов, захлебнувшихся в собственной крови.

   «Параграф 2. Бдительность — превыше всего!

  Необходимо помнить о том, что внешность некоторых шатунов может быть обманчива. Они могут прикинуться добрыми приятными людьми, но оказаться «изгоями» мира зомби, то есть представителями отнюдь не самой безобидной их разновидности. С другой стороны, обычный незнакомый человек, еле волочащий ноги или пошатывающийся от бессилия и строящий жуткие гримасы из-за полученных травм и усталости, может показаться вам настоящим упырём. Отсюда можно сделать обобщённый вывод: не знакомьтесь с неизвестными ни в сумерках, ни днём, ибо доверительность не самый лучший ваш союзник».

  Крепость Кербер, наречённая так некогда её создателем генералом Ломовым, не была ни городом, ни крепостью в привычном понимании этого слова. Скорее, это была гигантская арена для гладиаторских боёв, обнесённая высокой железобетонной стеной с несколькими смотровыми башнями, амфитеатр, под которым на глубине в десятки метров располагались подземные апартаменты, где обитатели Кербера проводили дни и ночи, каждый по-своему в соответствии со своим чином, званием и, наконец, социальным классом. Попасть сюда при желании мог любой простой смертный не младше пятнадцати лет, заплатив довольно большую подать. Таково было незыблемое правило, установленное комендантом с момента возведения этой цитадели.
  Ломов не был сумасшедшим, но иногда, когда он сидел на возвышении в комендантской ложе в своём парадном белом кителе рядом со своей, вполне созревшей для кровавых зрелищ, дочерью Настасьей, ему нравилось представлять себя цезарем на подиуме в Древнем Риме.
  В этот особенно жаркий день они с нетерпением ждали выхода на арену новоявленной «звезды», Ефима Молича, несколько дней назад похищенного из-под носа у братьев Хильштейнов, единственного общепризнанного гладиатора боёв с живыми мертвецами, из которых он всегда выходил победителем. Настасья втайне восхищалась этим таинственным силачом, неуязвимым для зубов зомби, а если точнее, попросту обладавшим иммунитетом от вируса.
  После этого показательного боя она собиралась сообщить отцу о своём намерении обвенчаться с красавцем-истребителем зомби, хотя об этом решении ещё не знал даже сам Ефим. Неизвестно, что бы он ей на это сказал, ведь ему очень не понравилось, что его украли, будто какую-то вещь, пусть и дорогую. Впрочем, он предпочитал пока не накалять отношения с новыми хозяевами, сделав вид, что его устраивает его новое положение раба, перекочевавшего с ринга бандитов в амфитеатр честолюбивого и развращённого вождя коммуны. Он уже успел убедиться, что сбежать из крепости непросто и решил действовать как можно осторожнее, — выждать время, усыпив бдительность, и вырваться на волю при первом же удобном случае. Тогда он уже не даст взять себя голыми руками и, конечно же, никогда не вернётся к Хильштейнам, которые из-за своей непомерной алчности ему тоже надоели до чёртиков. Ему была больше по сердцу идея создания своей собственной банды, несокрушимой и растущей с каждым днём под стать самой страшной орде, — и эта мысль, зародившаяся не так давно, приятно согревала его в холодной подземной одиночной камере, где он провёл последние дни.
  Амфитеатр был площадью чуть меньше футбольного поля и вмещал несколько тысяч зрителей, практически всё население Кербера. Это была пёстрая толпа, готовая ради хлеба и зрелищ пойти в самое пекло, преданная своему единоличному господину, коменданту Ломову. Генерал плохо разбирался в психологии, но отлично знал, как действовать с позиции силы, мог громко стучать по столу «железным» кулаком, умело орудовал как кнутом, так и пряником, лихо прессовал особо распустившихся на подземной пресс-хате, уверенно закручивал гайки и собирал воедино слабые звенья. За несколько лет он научился властвовать и делал это без лишней одури, но и не без скрытого наслаждения. Можно сказать, за это его и любили все те, кто его окружал, отвечая ему беспрекословным повиновением и готовностью стоять за него до последнего конца.
  Он знал, что делал, когда решился выкрасть Молича у самих Хильштейнов, славившихся своей жестокостью, жадностью и коварством. Генерал Ломов чувствовал, что толпе наскучили ночные оргии и привычные бои без правил, и ей хочется чего-то новенького, а значит, её нужно было чем-то удивить. Идею похищения ему подбросила его дочь, сходившая с ума без адреналина, — она сама же и привела свой хитроумный план в исполнение. С её точки зрения, всё было сделано практически ювелирно, ведь она вознамерилась заполучить не только тело сурового силача, но и его сердце. Но было сделано ещё только полдела, и она не была уверена, что Ефим Кувалда Молич навсегда во власти её обаяния; всё только начиналось.
  Она ждала бой не потому, что никогда не видела сражений людей против зомби — её возбуждала легенда, которая вот-вот должна была появиться на арене, почти мифологический герой, сердцем которого она возжелала завладеть — это щекотало ей нервы, как будто она сама должна была выйти в центр арены и сражаться рядом с ним.
  Толпа бушевала, ожидая начала боя, когда комендант встал во весь рост, взял в руки микрофон и над ареной в динамиках прогремел его жёсткий отрывистый голос:
 — Друзья! Граждане Кербера! Мы все ждали этого момента. Для нас нет ничего невозможного, и вот теперь в наших рядах самый опасный боец всех времён и народов! Я рад представить вам… Кувалду… Мо-о-ли-и-и-ча!..
  Над крепостью прокатился оглушительный торжествующий рёв толпы зрителей. Ефим не был готов к такому бесподобному триумфу и не ожидал, что его будут встречать с таким искренним ликованием, поэтому застыл в нерешительности, когда перед ним подняли небольшие кованые ворота, через которые гладиаторов обычно выпускали на бой. Позади него стояли ещё с дюжину бойцов, вооружённых бензопилами, секирами, мачете и даже булавами. По сценарию этого шоу под открытым небом ему должны были помогать верные «друзья», набранные из числа каких-то полоумных и злобных отщепенцев, не сломавшихся под пытками прессовиков Ломова, или попросту самоубийц, которым, видимо, было нечего терять. Самому Моличу перед битвой вручили кувалду, что было символично, не говоря уже о том, что для Ефима это оружие было вполне привычным. На ринг Хильштейнов он тоже часто выходил с увесистой, заострённой с одного конца кувалдой, снося головы зомбарям, чем и приводил публику в сумасшедший восторг.
  Охранники подтолкнули помощников Ефима к воротам, и тот был вынужден сделать первый шаг вперёд. Наконец он предстал взорам зрителей, с улюлюканьем подскакивавших со своих мест при виде его внушительной, поигрывающей бицепсами фигуры, облачённой в лёгкую кожаную накидку, тогда как все остальные бойцы были одеты в специально сделанную кольчугу с металлическими щитками для защиты от зубов зомби.
  Спустя минуту с противоположной стороны арены появились и шатуны, которых вытолкнули из загона. Их было в три раза больше, чем гладиаторов, но это считалось честным разделением сил в бою на арене. Увидев зомби, Молич нервно сглотнул, осознав, что попал в неприятную историю. Комендант и не собирался облегчать жизнь ни ему, ни его собратьям по оружию, отобрав для боя самых рослых, крепких, злобных, далеко не безобидных шатунов. Среди них были и быстрые особи, похожие повадками на гиен, были и медлительные, но мощные и устрашающие под стать каким-нибудь йети, но все они были одинаково голодны и, едва завидев людей, чересчур бодро направились прямо к ним, механически размахивая руками, словно роботы манипуляторами.
  Зомби и гладиаторы сцепились в смертельной схватке — первые шли напролом, получая сильнейшие удары всеми орудиями, которые были в распоряжении простых смертных, но, очевидно, не чувствуя при этом и намёка на боль. Молич стоял в центре группы соратников, пока зомби не разорвали это оцепление, внеся панику в ряды гладиаторов, и тогда Ефим припомнил свои бойцовские навыки, покрепче ухватившись за кувалду. Послышался треск черепов, когда он обрушил на них своё холодное оружие, однако и шатуны были не лыком шиты и не собирались уступать, давя и яростью, и численностью, что в итоге и сломило оборону простых смертных.
  Очень скоро донеслись вопли первых жертв шатунов. Наваливаясь на гладиатора по двое или трое, зомби буквально разрывали его на части, невзирая на кольчугу, и на обожжённый солнцем песок арены вместе с вываливающимися внутренностями проливалась алая кровь. Молич подхватил с земли мачете, брошенный одной из жертв, и в неистовстве умудрился за одну минуту оглушить кувалдой и обезглавить сразу пятерых зомби, приведя толпу зрителей в исступление и едва не оглохнув от её рёва. Его соратники, число которых заметно уменьшилось, мало ему помогали, и Молич понемногу начал выбиваться из сил, когда двое рослых шатунов сбили его с ног, навалившись сверху, и он почувствовал зловоние клацающего зубами зомби и увидел его бешеные жёлтые глаза совсем рядом.
  Кувалда выпала из его рук, и, казалось, шатун вот-вот вопьётся зубами в его руку или горло, однако зомби, отведя свой жуткий мутный взор, только прохрипел что-то нечленораздельное и попытался отползти поближе к останкам одного из растерзанных гладиаторов, словно Молич стал для него совершенно невидим. Этим тут же и воспользовался Ефим, вскочив на ноги и нанеся сразу два смертельных удара мачете обоим инфицированным обидчикам. Он снова пустил свою кувалду в ход, не забывая рубить головы шатунам направо и налево при помощи мачете, заставляя зрителей вопить в истерике, и постепенно уцелевшие в бою гладиаторы перешли в наступление, расправившись почти со всеми упырями. К исходу битвы они остались втроём, включая Молича, предоставив ему право разобраться с последним уцелевшим шатуном. Ефим подошёл к нему почти вплотную, пользуясь той самой удивительной для неискушённых зрителей покладистостью шатуна, по какой-то причине быстро потерявшего к нему интерес как к потенциальной жертве, и одним махом эффектно отсёк ему голову, с пафосом поднял её за волосы и подбросил в сторону комендантской ложи, где сидела раскрасневшаяся от возбуждения и восторга Настасья.
  Генерал Ломов тоже был более чем доволен, он улыбался и не переставал аплодировать этой победе Молича так же, как и тысячи восхищённых зрителей. Однако, когда Настасья что-то прошептала ему на ухо, он сразу изменился в лице, с удивлением уставившись на дочь. На его лице отразилась какая-то досада и гнев, но он быстро скрыл её под маской милосердного цезаря и покинул ложу, утащив с собой и дочь.
  Ефим Кувалда Молич наслаждался триумфом ещё минут пять, после чего поклонившись толпе, покинул арену в сопровождении ещё двоих выживших. Ефим был почти счастлив, но в то же время не мог отделаться от странного ощущения, что он не вполне насытился видом расчленённых тел шатунов, и бой, в котором он как всегда одержал верх, был не более, чем первым раундом в длительном матче, если не отвлекающим манёвром вражеской армии, только собирающейся перейти в наступление.