За гранью стакана

Святой – человек, не нуждающийся в коррекции своего состояния. Поскольку утонул в совершенной Таковости. Забыв о себе напрочь.

Мы о себе не забываем, поэтому безвылазно находимся в Данности, которая грешит недостаточностью - либо чего-то слишком мало, либо в избытке. Обычно мало.

Собственно, ничего нового. Да я и не претендую на откровение…

Многоточие символизирует короткий мысленный перерыв – отходил выпить стопочку для стиля. Нормально!

Так вот. Существует два основных вида коррекции состояний: психический и химический. Химический более надежен и доступен. Психический менее разрушителен, но предполагает наличие особой среды. Особая среда присутствует в концертных залах (Филармония, Капелла), музеях (Эрмитаж, Русский, Этнографии) и уголках природы, нетронутой механизмами и иными попытками модернизировать бытие. Но сейчас зима, и природа спит. Очередная, прошу простить, банальность.

Короче, вчера я был в Русском музее. И там постиг тайну Русской души! Ее форму и содержание. Ее размер, цвет, цель и средство. Ее скромную глубину, маскирующуюся под плоский примитив, сведенный к геометрии съедобных предметов.

Хожу я в музеи не часто. «Не часто» мягко даже сказано. Поэтому всегда, как в первый раз. Всегда, как ребенок, вырвавшийся из-под опеки правил. Как оказавшаяся на балу Наташа Ростова – особая зоркость и чуткость, обостренное обоняние и встревоженная ожиданием чуда интуиция. Как молодой геолог в экспедиции, среди скучных камней ищущий алмазные россыпи и следы золотоносных жил. Аналогий миллион, главное, прежде времени не переутомиться, насыщаясь прекрасным…

Сходил и принял еще одну (без закуски, только запил). Нормально!

Так о чем это я? А! О душе и тисках обстоятельств. Продолжаю, мои родные.

А картин-то поубавилось! И для меня очень даже заметно, хотя я редчайший в музеях гость. Но память, господа. Память о прежнем эстетическом воздействии. Бывало, бросишь беглый взгляд на Шишкина и аж до пят! Лесная просека, жаркий, прячущийся от солнца день, пропитанный медом воздух, мухи, своим жужжанием вызывающие задор. И ты. Оторопевший от силы навалившегося переживания. Внезапно ты оказался там, на полотне, которое уже не полотно, а пространство истины. А весь обман здесь, с этой стороны. С этой стороны тиски обстоятельств, петли ситуаций, крючки ложных идей, как сделать так, чтобы всегда хватало.

А Грабарь?! Его потрясающие «Дельфиниумы», выступающие из грубых мазков, стоит отойти на десять шагов подальше! Хорал! А «Купание коня» Серова.

Короче, исчезли. И тот Шишкин, и «Дельфиниумы» и голый пацан с лошадью. И «Девятый вал» Айвазовского тоже, неизвестно где и кем. Пустоты замаскированы: оставшиеся картины перевешены так, как будто все так всегда и было.

А вот где Филонов и прочая, порожденная революцией шизофрения, все без изменений. Там в неприкосновенности царит константа. «Почему?» спросил я себя, следуя по пустым почти залам. «А потому», - ответил я себе, вдруг останавливаясь, что неизменность основное свойство настоящего…

Принимал еще одну, надеюсь, последнюю. Очень хорошо! Как я вас всех люблю!

Но продолжаю.

Революция не что иное, как взрыв. Революция - суть глобальная коррекция всей совокупности состояний. Физических, психических, экономических, бытовых. Сломать и на обломках воздвигнуть нечто максимально удовлетворительное, рифмуя физиологическое насыщение с насыщением логическим – лучше быть не может. И не будет. А если сомневаешься, то не соответствуешь.

А вот несоответствие никакой корректировке уже не подлежит. Оно просто исключается из нового порядка. Средств много, самые гуманные лопата и тачка.

Что-то я, похоже, не туда. С чего начал? А! С Филонова.

Короче, Грабаря под шумок скиздили, а лоскутного Филонова оставили. А чтобы продемонстрировать формирование нового образного мышления оставили и Его. Который мне вчера открыл тайну. Уже шепчу: который умудрился преобразить Данность в Таковость.

Имя ему Кузьма Сергеевич Петров-Водкин…

Перед ассоциациями я пасую. Пришлось снова ненадолго отлучится (случайно смахнул со стола блюдце, и оно разбилось. Плевать!)

Петров- Водкин. Альфов и Омегин. Разберем.

Петров – сиречь, произведенный Петром. Порывистым, искренним и страстным апостолом нашего господа нашего! И город в честь его. И Петр Первый в честь его.

Короче, апостол Петр. Как все, рожденные революцией, мужиковатый, недалекий, безграмотный. Борода до пупа, косматые брови, кривые ноги, лапти. И что? А ничто. Зато камень! Где положили, там и возьмут. Сто процентов надежности. А пока терпи и молись! И жди смерти! Награда там. Чем хуже, тем лучше. Чем меньше, тем больше. Легче верблюду, чем богатому. Поскольку, «камень» (кристалл) - есть физическая основа материи. Психическая основа материи - есть дух. Ничего нового, и плевать!

Дух, дорогие земляки! Который по-латыни звучит и пишется SPIRITUS. По-русски: спирт. Улавливаете? А я улавливаю. Отсюда вторая часть фамилии пророка – Водкин. Поэтому Петров-Водкин не фамилия, а закон. Или условие жизни.

Так вот, внезапно я встал, как вкопанный. Перед натюрмортом, имеющим обманчиво прозаическое название «Селедка». Типа, закусь. Согласен. Но не только. Еще кусок хлеба и две картофелины. Теперь понимаете? Лосский на эту тему написал толстую книгу «Условия абсолютного добра». А здесь без философии, лишь правильная компоновка лоснящегося света. Устал терпеть? Выпей и закуси. Устал бороться? Выпей и закуси. Устал думать? Выпей и закуси. Устал ждать? Выпей и закуси. А если не устал, тем более, выпей и закуси!

Закуси без затей, довольствуясь малым. Ибо великое слишком неустойчиво и малочисленно, а малое предназначено для всех. Малое было, есть и будет. И в девятьсот восемнадцатом году, и в году восемнадцатом двутысяча. И дальше, если не случится война. Но и на войне всегда найдутся картофелины, хлебушек и селедочный хвостик. И в камере. И где угодно. Везде, где повеяло русским духом. А если…

… наконец, допил, но далее пиасть не в состоянии – бутаются пуквы.