Воспоминания нашей бабушки

СЕМЬЯ, РЕВОЛЮЦИЯ, ГОЛОД, БЛОКАДА, ДЕЛА СЛУЖЕБНЫЕ И ЛИЧНЫЕ

Записано внуками Наталией и Василием

Наша бабушка – Ангелина Васильевна Тахистова всегда уклонялась от празднования своего дня рождения. Летом она говорила, что ее день рожденье зимой. Зимой – что летом. Скрывала и дату, и год.
Насчет даты потом разъяснилось. Родилась она 22 июня 1913 года – в день, когда в 1941 году Германия напала на Советский Союз.  Невозможно было в такой день отмечать день рождение. Почему Ангелина Васильевна в течение жизни по-разному называла свой год рождения – так и осталось загадкой. Жизнь наша бабушка прожила сложную и долгую. Не раз была со своими детьми на гране выживания. Одного ребенка потеряла. Возможно, когда-то ей пришлось ей в документах свой возраст подтасовывать.
История создания этих мемуаров следующая. В 1998 году внучка  Наталия Коллинз (дочь Вячеслава Васильевича Тахистова) записала воспоминания бабушки на диктофон. А родной брат Наталии – Василий Тахистов – в 2018 году превратил эти записи в текст.
Ангелина Васильевна Тахистова похоронена на Смоленском кладбище, если идти по Семеновской дорожке от  Главной аллеи к реке Смоленке, могила будет сразу по левую руку. Даты ее жизни: 22 июня 1913 – 19 февраля 2005. Вот ее рассказ…

ПРЕДКИ   

Деда со стороны мамы звали Василий Сыченников. Жил он в селе Дуброво Калининского района, Тверской области. Был купцом, торговал лесом.
У него было две жены.  С первой он нажил пять детей. Когда она умерла, дед в 1883 году сошелся со своей экономкой Филоньей  Дмитриевной. Она была простая крестьянка, но очень умная.  И от нее дед имел семь детей. Мой отец, Василий Васильевич, родившийся в 1884 году, был первым. Когда родители ссорились, мама называла папу «незаконнорожденный сын крестьянки Филоньи Дмитриевны».
Всем своим детям дед дал образование. (Папа учился меньше всех. Он закончил только четыре класса прогимназии). И всем сыновьям, и от первого брака и от второго, покупал по имению.   
Мама про себя ничего не рассказывала, поэтому я знаю про нее немного. Звали ее Агафья Филипповна Стручкова. Родилась в 1889 году (то есть была на пять лет младше отца), была сиротой, окончила гимназию (8 классов). Как у нее было написано в удостоверении, она была мещанка. Из простых. Но вышла замуж за богатого.
В гимназии мама училась вместе с тетей Шурой – третьей папиной сестрой. Я хорошо ее помню. Как она нас учила реверанс делать. Она была учительницей. Закончила Бестужевские курсы.
Они были с мамой одного возраста. И тетя Шура пригласила ее на лето отдыхать в Дуброво, где мама с папой и познакомились.
После окончания гимназии мама два года была домашней учительницей, потом в 1910 году вышла за отца и уже не работала.

МАМИНЫ ГРЕХИ

В 1911 родилась моя сестра Валя. В 1913 – я. А в 1917 – Славик. О маминых грехах рассказывать?.. Валя говорила, что Славка не от отца. Он действительно не был похож на отца. А был похож на поляка Садовского – мужа тети Иры.
Тетя Ира - дочь Захара Васильевича, первого сына деда от первого брака. Дед купил Захару Васильевичу большой каменный двухэтажный дом в девять окон в самом Торопце. Этот дом и сейчас стоит в Торопце. И памятник рядом с ним Захару Васильевичу из серого мрамора с годами жизни 1854 – 1909. Богатый он был человек. Дядя это мой, значит. После революции в этом доме была школа, потом милиция... 
После смерти Захара Васильевича в этом доме жила его дочь тетя Ира со своим мужем Садовским. И еще у них был сын Гена 1911 года рождения.  Наша семья снимала у них весь низ. (До нас они сдавали его чужим людям). И параллельно папа строил в деревне Захарово в девяти километрах от Торопца дом.  На родительские деньги он купил там у двух эстонцев землю с какой-то там хибаркой и строил для нас дом. И хозяйством занимался. Мы с мамой приезжали к нему только на лето.
Строили крестьяне. Наверное, и архитектор был. Дом был большой, красивый, с мезонином. Правда, деревянный.  Но там все было – кухня, кладовая, уборная. А на самом верху маленькая стеклянная кругленькая башенка метра полтора на полтора, как верандочка. Откроешь там окна и сидишь обозреваешь все вокруг.
Хозяйство у папы образовалось приличное. Одна лошадь выездная. Другая – рабочая. Коровы, овцы. Не знаю, сколько голов, но большое стадо. Помню, я гуляла на улице. Вдруг, пастух гонит это стадо. И оно все мычит, кричит, блеет. Я очень испугалась. Как сумасшедшая вбежала в дом. Закрыла дверь. Потом на веранду. И там дверь закрыла. Спряталась. Пугливая очень была.
В 1914 году папа пошел на фронт. И мама сошлась с этим Садовским. Там был скандал, конечно. Отец, когда приехал, хотел Садовского убить. Мама сама рассказывала, как они ездили в Москву.  И как она таила свое сожительство от тети Иры.
Так что она изменяла отцу. (Тетя Шура потом именно из-за этого с ней из-за этого рассорилась). Хотя, конечно, сказала отцу, что сын от него. Славик родился в сентябре 1917 года. А в октябре уже революция.

РЕВОЛЮЦИЯ

Дом Захара Васильевича отняли. Вместе со всей мебелью. Его жена не перенесла, умерла. Садовский и тетя Ира с тремя детьми в 1919 году уехали в Польшу. Мама говорила, что он ее звал с собой. Но она считала, что все хорошее кончено и осталась. 
После революции наша семья стала жить в деревне. Часть земли отняли. Но все-таки многое осталось. Землю наделяли по едокам. А едоков у нас было много. Поскольку у мамы было трое детей, она имела право иметь домработницу. И у нас жила такая Феня. Папа, мама и нас трое.
Жили мы хорошо. К папе приезжали двоюродные братья, учили его хозяйничать. Но по соседству с нами жил латыш Карл. Папа привлекал его, как работника. И вот он по злобе, что отец так хорошо живет, написал на него донос, что к нему ездит старое офицерье, что они настроены против Советской власти. И папу в 1918 году взяли.
От нас в километрах 10 десяти жил один еврей. У него тоже было небольшое именьице. Мама была с ним в хороших отношениях. Валя потом говорила, что у них тоже шуры-муры были. Не знаю, как на самом деле. Но этот еврей похлопотал и папу освободили.
После революции управляли всем евреи. Поскольку это была угнетенная нация. И в Торопце в управлении тоже было много евреев. Папа просидел всего месяц или два. Потом его освободили и послали на фронт.
Мама осталась хозяйничать во всем имении. Она была уже женой военнослужащего. Так что к ней все относились с уважением. Крестьяне помогали. И с 1919 по  1921 год, когда все голодали, мы жили хорошо. У нас осталось три коровы, лошадь, овцы. Хозяйством занималась Феня. Мама ей плохо помогала. Она не была трудолюбивой.
               ----------------------------------------------------
В 1922 году папа явился с фронта. Ему там дали бумагу, что за хорошую службу ему возвращают все постройки и сельскохозяйственные машины. У него много их было – веялка, грабилка, косилка... Они работали, конечно, не на бензине, как сейчас, а на лошадях.

ТОРОПЕЦ

Отец занялся сельским хозяйством. А мать стала нас готовить к четвертому классу школы. В гимназии в свое время ее очень хорошо научили. И она учила нас с Валей русскому и математике. Валя на полтора года была меня старше. Но у меня были хорошие способности. Поэтому мама нас готовила по одной программе. В 1923 году она сняла для нас в Торопце комнату у хозяйки. Хозяйка за нами присматривала. И мы пошли с Валей в четвертый класс.
В 1924 году на наше хорошее хозяйство в деревне стали нажимать. Обкладывали таким индивидуальным налогом, что не хватало никаких сил его платить. Мать взяла бумагу, выданную отцу за хорошую службу в Красной Армии, и пошла в сельсовет. А председатель сельсовета, сволочь! Взял и на ее глазах разорвал эту бумагу на мелкие кусочки. «Вот, - говорит, - твоя бумага!»
К отцу приставали, как и ко всем богатым крестьянам. И он дом доделывать не стал. И продал. За дешево, конечно. Дом был построен еще до революции. Но без внутренних работ – стоял без печки, без рам. Мы там в прятки играли.
Мама перебралась к нам в Торопец – сняла флигелек у своих знакомых. А отец маялся в поисках места. Работал на железной дороге. Еще где-то. Но к нему все равно, как к бывшему купеческому сыну, лезли. Тогда он уехал к себе на родину. Там на глухой железнодорожной станции его устроили прорабом по заготовке леса.

ГОЛОД

В 1926 году за счет продажи имения мы чувствовали себя еще более-менее. А потом мать нас стала кормить ужас как! Непутевая она была. Не любила нас. Закроет дома все съестное. Оставит по тоненькому кусочку хлеба и по кусочку сахара. (Чай сами поставите). И уйдет на весь день к своим приятелям Халицким.  1926-й, 27-й, 28-й – эти три года были ужасные, не менее голодные, чем в войну.
Городок у нас еврейский. Стоит на реке Торопа, которая впадает в Двину. А там где водный путь – торговля. А где торговля всегда евреев много. У нас в школе евреев было шестьдесят процентов. И мы с ними дружили. Они богатые. Валя понаглее была. Пойдет к евреям - наестся. Славка тоже скажет: «Пойду к Абраму, он мне хлеба с гусиным жиром принесет».
Я голодала, но стеснялась просить. Под конец последнего класса со мной случился обморок. Врач мне после этого запретил ходить в школу. А была я первой ученицей. По математике, физике и химии ассистенткой была. Да и русский знала отлично. Мать, надо отдать ей должное, грамоте нас хорошо обучила.
И вот в 1929 году меня со школы снимают и мы со Славкой едем на лето к отцу. Отец у нас был хороший, добрый человек. Он нас любил. Привел меня к хозяйке и сказал: «Видите, на кого она похожа! Вот до чего жена моя детей довела!». Хозяйка только руками всплеснула.
А принято питаться там в деревне было так. Делать котлеты и так далее у хозяйки времени не было. На стол ставился  таз. Туда – полбарана. И всего-всего. Мы садились вокруг с ложками. И эту еду (что-то среднее между супом и вторым) тягали. Вкусно! После моего голода я так ела! А потом еще хозяйка скажет: «Вот тебе еще молока. Вот тебе творог. Вот тебе хлеб. Ешь, сколько хочешь».  Я когда через четыре месяца в Торопец вернулась, меня никто не узнал. Такая я стала румяная и красивая.

МОЛОДАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

В 1930 я закончила школу. В том же году педагогические курсы. И поехала работать учительницей в деревню Нишевицы - 18 км. от Торопца. Мне тогда только-только 17 лет исполнилось. Поехала с маленьким узелком. Ни нижнего белья, ни простыночки - ничего с собой не было. Так меня мать отправила.
Только я приехала, председатель сельсовета стал меня обхаживать. Заведующая школой Ольга Александровна говорит: «Это дело хорошим не кончится. Иди жить к моей сестре Альвинке». Я пришла к ней. И стала она мне и подругой, и хозяйкой, и кормилицей, и матерью. Было Альвине лет 35-36. Муж у нее умер. Она жила с дочкой Тоней.
Вспоминаю эти годы с удовольствием. Весело мне в деревне жилось. Парни ухаживали, четыре предложения мне было! Я хотя и такая грубая тогда была. Но танцевать любила и на все гулянки ходила.
В школе тоже все хорошо было. Каждый учитель вел по два класса. Парты в классе разделялись на два ряда – здесь у меня 2 класс, а здесь 3 класс. Дети золотые! Если я не спрошу, ни от кого не звука.
И родители ко мне с большим уважением относились. Я маленькая, щупленькая, хоть и каблуки для солидности носила. Придет дядька лет под сорок – большой такой, черный украинец. У меня и сын его учился, и дочка. И кланяется мне прямо в ноги: «Здравствуйте, наша новая молодая учительница!». Вот, как ко мне относились!
Уважение, веселье, танцы – эти два года для меня таким отдыхом были! Танцы мы прямо в классе с разрешения Ольги Александровны устраивали. Потом девчата все уберут, парты расставят - ни следа.
Вот однажды заиграл гармонист «русского». (Очень хороший гармонист был! Как заиграет, ноги сами в пляс идут!). Мне все кричат: «Лина Васильевна (меня так там называли), давайте «русского»!». Я и пошла!
Вдруг, неизвестно откуда выскакивает черный, красивый, лохматый парень. И давай танцевать на цыганский манер. И выстукивает, и обхлопывает… ложится, встает, снова ложится… Чего только не делал! Это он, значит, со мной так знакомился.
Стали мы уходить. Он: «Я вас провожу!». Альвинка говорит (она со мной везде ходила, поскольку вдова была): «Нет, я никому не позволяю ее провожать, кроме себя». На следующий день прихожу из школы, она смеется: «Линуся, милая, тут к тебе целый цыганский табор приходил свататься, еле отбрыкалась!»
Еще там было много латышей и эстонцев. Я и к ним на гулянки ходила. И от их баяниста (серьезный человек был!) сваты приходили. Но я в душе еще ребенком была. Любила танцевать, веселиться, но никакой интимной жизни не понимала. И не хотела даже знать. И замуж тоже не хотела. А хотела в Ленинград.

ЛЕНИНГРАД

В Ленинграде жил сын Захара Васильевича Борис Захарович – мой двоюродный брат. Жил он вместе с женой (тетей Зиной) в четырехкомнатной квартире на Шлиссельбургском.  Детей у них не было. А тогда, если была лишняя площадь, нужно было много платить. Кроме того была серьезная угроза уплотнения – могли подселить кого угодно.
Поэтому Борис Захарович и тетя Зина сами подселяли к себе знакомых и родственников. Сначала приняли моего младшего брата Славика. А потом уже отец спросил Борис Захаровича по поводу меня.  И когда я узнала, что тот согласился, я только мыслями о Ленинграде и жила.
Жить в деревне я не хотела. Мои два года по распределению кончались. А мать в Торопце меня не очень-то принимала. Бывало, приеду на каникулы, а она мне: «Иди, ночуй в общежитие!». Очень к нам плохо мать относилась.
Она нам всем жизнь испортила. Отец в своей глухомани так бы и работал. Но она выписала его зачем-то в Ленинград. А сама сошлась еще до этого с евреем. И Славку отправила в общежитие к отцу, не дав доучиться два месяца до окончания семилетки. Тогда либо 7 классов учились, либо 9. Так что Славка остался без аттестата.   
Отец работал сначала на стройке ДК «Кирова» на Васильевском острове. И жил в общежитии. Там пьяницы. Славка, когда приехал туда к отцу, стал ходить для них за водкой, испортился.  Потом тетя Зина (жена Бориса Захаровича) взяла Славку в их четырехкомнатную квартиру. У них был беленький шпиц Микки. С ним некому было гулять. Вот Славка гулял, за это его кормили.
Потом я туда тоже приехала. И располагались мы так. В большой комнате жила сама тетя Зина, Борис Захарович и Славка. В другой комнате сестра тети Зины с маленькими дочкой и сыном. В третьей комнате жила бабушка парализованная – ноги волочила. И в четвертой комнате -  я с Лилей Хромушей (сестрой приятельницы тети Зины). У нее был ДЦП.
Дом был монастырский, поэтому окна нашей комнаты выходили в общий коридор. Так что комната темная была. К тому же проходная. Через нас в свою комнату ходила бабушка со своим горшком.

БЕЗ ПАПЫ

Папе на стройке было тяжело – там много нужно было работать физически. И мама устроила его в Кронштадт делопроизводителем. На свою беду. Там в Кронштадте в 1932 году было восстание. И его, как купеческого сына, забрали. Но поскольку ничего не нашли, выпустили. Но с тем, чтобы он не жил в больших городах. Тогда из Ленинграда всех этих купеческих сынков выселяли.
Отец поехал прорабом на лесоразработки в Сыктывкар. Оттуда он написал нам только два письма. Писал: «Не знаю, что со мной будет. Я работаю с ужасными людьми. Все, что я приношу домой, разворовывают». Работал он там с заключенными. А сам был очень горячий и трудолюбивый.
Мы с тетей Зиной послали ему сухарей. Через две недели посылка вернулась с пометкой «адресат выбыл». Больше мы об отце ничего не слышали. Мы считаем, что его, конечно, убили.

…И БЕЗ БРАТА

Далее про Славика. Он гуляет собачкой Микки. За это его кормят. Не знаю хорошо ли. Время было тяжелое. Знакомится с дурной компанией. И крадет из дома золото. Тетя Зина была, конечно, строгая и жадная. Неважный был человек. И все же сколько они нам добра сделали!
Помню, ночью сплю в своей комнате. Вдруг меня будят. Где-то на Московском вокзале поймали Славика и привели по месту жительства. Часть золота они сдали в такси. Накупили еды. И где-то на путях устроили пирушку. Как меня трясло!
Борис Захарович и тетя Зина поняли, что держать такого родственничка,  они больше не хотят. Разменяли свою четырехкомнатную на трехкомнатную и комнату. И Славика, Лилю и меня выселили в эту комнату на Невском 128. Сразу у входа. Это было в 1935 году.
Дальше. Лиля ложится в институт протезирования. Знакомится там с безногим летчиком. Он тоже себе протезы делает. Красивый парень. Где-то на севере летал, отморозил ноги и у него их отняли выше колена. Лиля выходит за него замуж.
Я остаюсь со Славиком. А он болезненным был. Что-то у него было то ли с сердцем, то ли с железами. Два раза его наливает водой. Один раз спасли. А второй раз уже не смогли. Он лежал в больнице, наливался водой и медленно умирал.
Я тогда уже в положении была. Не могла его навещать. Вначале декабря 1937 года Славик умирает. А 20 января 1938 года я рожаю сына и называю его в честь своего брата Вячеславом.

ЛЕНМЯСОКОМБИНАТ

Муж сестры тети Зины Михаил Александрович был главным бухгалтером конторы сбыта ЛенМясоКомбината. И когда я приехала в Ленинград, через него устроилась в один из филиалов счетоводом. В итоге я в этой конторе добросовестно отработала 8 лет до самого замужества с Васей.
Работала я замечательно. И меня там все скоро полюбили. Математику я знала чудесно. Была очень внимательной. Быстро всему училась. Через три месяца уже считала на счетах, выписывала счета, получала деньги. Ни одной ошибки у меня не было! А ошибки там грозили огромной путаницей, поэтому допускать их было нельзя.
Наша организация была подвластна Микояну. Это было огромное хозяйство. Меня быстро заметили и стали продвигать по службе. У меня сразу везде все получалось. Начальство хвалило: Ангелина, ты такая быстрая, такая способная, внимательная…».
Через две недели после того, как я стала старшим статистиком в плановом отделе, из Москвы, куда я отсылала сводку, даже специально приехал их представитель меня благодарить. Пожилой уже мужчина, он повел меня в театр. «Мы, - говорит, - раньше так мучились от этих неточных сведений, а теперь с вашим приходом не нарадуемся – ни одной ошибки!».
Затем меня перевели в отдел снабжения на должность ответственный исполнитель по снабжению. Я принимала заказы из 30 магазинов. У нас было около 200 именований мясной продукции. Мне нужно было все эти заказы собирать воедино, суммировать и посылать на мясокомбинат. Я, конечно, радовалась продвижению. Каждый раз мне поднимали зарплату. Изначально у меня ни обуви, ни одежды - ничего не было. 
В 1935 году мы соединяемся с другим отделом и переезжаем в новое чудесное здание на Харьковской 9 – там, где сейчас Дворец культуры Дзержинского. Наше учреждение занимало весь второй этаж. И вот туда к нам присылают нового заместителя управляющего, секретаря партийной организации Николая Андреевича Черкасова.

ДЕЛА ЛИЧНЫЕ

Во всем большом коллективе, где я работала, молодежи почти не было. В основном меня окружали мужчины в возрасте, к тому же женатые. Ну, и, конечно, за мной, молоденькой девчонкой многие пытались ухаживать. Но рядом со мной постоянно была начальница Устинья Федоровна Петракова, которая очень много для меня хорошего сделала. И она меня защищала.
Как кто из женатых за мной начнет приударять, она тут же это пресекала. Говорила: «Если только тронешь Лину, я тебя из партии выгоню!». Очень серьезно ко мне относилась. Но против Николая Андреевича она была слишком мелкий человек. Она была зам управляющего маленькой конторы. А он – зам управляющего большой.
Мне было на тот момент 23 года. Ему уже 38 лет. Женат, трое детей. Погоны НКВД. Умный, развитый человек. Это по Славке (нашему сыну) потом можно было всегда сказать.
Долго было непонятно - за кем Николай Андреевич ухаживает. Дело в том, что я сидела рядом с нашим экономистом Дорой Марковной. Ей было под 30 и она тоже была не замужем. А он приходил к нам в контору под разными предлогами. И нам как бы обеим знаки внимания оказывал. Приносил билеты на всякие спектакли, вечеринки. А потом и сам туда приезжал.
Люди это даже стали замечать и подшучивать: «За кем это Николай Андреевич ухаживает?». Мы и сами не понимали. И вот однажды, когда была майская демонстрация, он взялся нас проводить. Дора Марковна мне шепчет: «Нам скоро в разные стороны. С кем он пойдет, за той, значит, и ухаживает». И он пошел со мной.
И вот он упорно, упорно за мной ухаживал. Столько мне добра сделал. То пошлет отдыхать в Санаторий рабочей молодежи. То через местком матпомощь какую-нибудь выпишет – якобы печка у меня не работает или еще что-то придумает. С год он, наверное, так ухаживал. Но никаких отношений у нас не было. И сказать, что я в него влюблена была – тоже не могу.
И тут он говорит мне одну истину: «Ангелина! У меня жена больна раком печени. Я должен подыскать себе будущую жену. Ты мне нравишься во все отношениях: и как человек, и как работник, и как девушка. Я тобой восхищаюсь. И потому за тобой ухаживаю».
Дальше больше… В конце концов мы с ним сошлись. Но еще где-то год у нас интимной близости не было. Я в этом ничего не понимала. А он не настаивал. Он ко мне, конечно, приходил. Но вели мы с ним очень культурную жизнь. Только в театр он меня водил по три-четыре раза в месяц. Театр я очень любила.
На работе, наверное, догадывались, что между нами что-то есть, но поскольку это ни на что не влияло, особо не болтали.

СЫН

Вдруг в 1937 году я забеременела. Что делать? Он стал меня водить по всем врачам, в надежде, что кто-то согласится сделать аборт. Но все боялись. Он был НКВДшник. А аборты были запрещены под страхом уголовного наказания.
Наконец, он нашел какого-то со своей родины – большого села в рязанской губернии. До этого этот человек сделал искусственный выкидыш сестре жены Николая Андреевича, которая оказалась в подобной ситуации. Спрашивает: «Ангелина, ты согласишься на такое?». Я говорю: «Соглашусь». И вот я с ней – с сестрой его жены – поехала. 
От Рязани ехали на электричке. Потом на подкидыше. Потом пешком. Это где-то рядом с местами Есенина. Село на большой горе с видом на Оку село. Красивая церковь…
На другой день она повела меня к этому человеку. С ужасом вспоминаю, как он положил меня на стол, ничего на него даже не постлавши. Залез в свой шкаф. Достал обычные щипцы, которыми гвозди вытаскивают. Подходит ко мне. Я как со стола спрыгну! Думаю: «Да что я с ума сошла?! В таких условиях! Без родных, без близких! Что я буду делать после того, как у меня кровотечение начнется?..».
В общем, сбежала я оттуда. Пришла к сестре Валентине, рассказала. Она говорит: «Ну, и молодец! Рожай, вместе что-нибудь придумаем!». А на него я рассердилась. За то, что он меня на такую процедуру послал. И сразу же прервала с ним всякие отношения. Хоть он и уговаривал: «Не надо спешить, рак есть рак. Мы с тобой потом сойдемся. И будет у нас ребенок…».
Родился у меня сынок – 3,6 килограмма. Я со всем этим делом смирилась. Сын растет, надо за ним ухаживать. У Славика в раннем детстве была спазмофилия. Это вроде как небольшие припадочки. В садик таких детей не брали. Мне пришлось нанимать няньку. Думаю: «Ну, что я каждый раз буду выпрашивать у него деньги». Мне посоветовали подать на алименты. И я подала.
Суда никакого не было. Отец от ребенка не отказался. Получал он, конечно, хорошо. Я стала получать алименты. С няньками, правда, сначала не везло. Но потом нашла такую хорошую Гланю, что решилась даже пойти учиться. На должности-то меня принимали, но никакой бумажки об образовании у меня не было. И меня это беспокоило: «Мало ли что в жизни может случиться».
Я поступила на Высшие бухгалтерские курсы. На Мойке они тогда были. В пять часов вечера приходила с работы. Немножко помогала Глане. К шести шла на учебу. Заканчивала только в 22-30. И так целый год. Закончила на одни «пятерки». Это был 1939 год.

СВАДЬБА

Вдруг в конце лета приезжает сосед Василий Александрович Тахистов. Он ветеринарный врач. Его посылали в командировку в Узбекистан, где он занимался инфекционными заболеваниями животных. И его долго не было. Он возвращается и узнает, что его жена сошлась с другим, и просит развода.
Женат он был четыре года. Его жену звали Геня (Генриетта) – полькой она была. У нее было еще две сестры и мать. Я с ними была знакома с 1935 года, когда в этой квартире оказалась. С одной сестрой – Вандой Макарской – мы даже дружили. Ходили друг к другу на работу. Но вообще это была такая семья… Им нужны были не люди, а только их деньги. А Вася в 1934 году вернулся с севера. Поэтому был с деньгами. Вот он и стал интересен для этой Гени. Кто-то считал ее красавицей. Не знаю, я никакой особой красоты не видела.
Так вот, первого сентября 1939 года Василий Александрович приходит ко мне и просит меня погладить ему галстук. Я отговариваюсь тем, что у него жена для таких дел есть. А он мне говорит: «Нет, я теперь свободный человек и хочу за вами ухаживать». Я говорю: «У меня же ребенок». Он: «Это ничего. Моя жена детей не хотела. А я детей люблю». И стал за мной ухаживать.   
 В этот момент серьезно заболевает Славка. Это моя Гланя такую глупость сделала! Славка стал заболевать. У него взяли помазок на дифтерит. У нее этот анализ выпал. Она взяла новую ватку и сдала. И дифтерит у него не признали. А он уже начал храпеть.
Я вызываю платного врача. Он говорит: «Быстро бегите в больницу, похоже у ребенка дифтерит». Я заворачиваю Славку и бегу в больницу Раухфуса. Оттуда нас сразу направляют в Филатовскую на Петроградке. Везу сына туда. Температура у него 39,5 и он очень плох.
В Филатовской больнице мне врач говорит: «Надо оставлять». Я ей: «Нет, не оставлю, пока не увижу, что у него все более-менее в порядке!». И она, видя мой такой напор, оставляет меня с сыном в палате.
В одиннадцать вечера я вижу, что он задыхается. Я в звонок. Приходит врач и сразу говорит, что сыну срочно нужна операция. Иначе через полчаса он умрет. Ему делают операцию, вставляют в горло трубочку. Привозят в палату – мой сын нормально дышит. Врач говорит: «Сын ваш спасен. Мы оставляем вас еще на три дня с ним, что вы его аккуратно кормили и следили за тем, чтобы трубочка не выпала».
И вот я там сижу. Забыла и про Васю, и про все на свете. Через три дня трубочку вынимают – все в порядке, сын выздоравливает. Мне дают справку, что я сидела с умирающим сыном. Я возвращаюсь домой. Приходит мой Василий и говорит: «Ну, Ангелина, мои сомнения кончились. Ты показала себя такой хорошей матерью, что я без всяких колебаний беру тебя в жены».
Через три недели сына выписывают. С ним снова сидит нянька. Я возвращаюсь на работу. Вася продолжает ко мне ходить. В театр тоже ходим. А в ноябре я обнаруживаю, что я в положении. 12 декабря 1939 года мы с Василием Александровичем записались и устроили маленькую свадебку. Пришла моя сестра и его брат.
      
Васина и моя комнаты были в коммуналке в разных местах. И мы обосновались так. Мы с Васей жили в его комнате. А в моей комнате, у входной двери - нянька со Славиком. Ну, и ходили, конечно, постоянно между этими двумя комнатами.  Это потом уже в войну я поменяла мою четырнадцатиметровую комнату на девятиметровую рядом с Васиной. 
Когда мы с Васей сошлись, по вечерам он работал в ветеринарным врачом в поликлинике Выборгского района. А днем учился на последнем курсе Второго Медицинского института на санитарного врача. На лето он снимает для нас дачу в поселке Александровская. Это недалеко от Пушкина, хоть и по другой железнодорожной ветке.
Я уже с большим животом. Еду на эту дачу вместе со Славиком и нянькой. Мы там проводим июнь и июль. Ходим гулять в пушкинский парк. Василий к нам приезжает. Моя мама у нас поселилась. Любит, понимаешь, поживится, когда все хорошо. Нянечка помогает с ребенком, готовит обеды.
К августу мы возвращаемся в Ленинград. И 4 августа 1940 года я рожаю второго сына. Называем мы его Александр. А зовем Алюшка.

БОЛОГОЕ

В этом же году Вася кончает институт. Поскольку он учился на дневном и получал стипендию, его посылают на  два года туда, куда нужно. Но поскольку у него семья, ему находят место не слишком далеко – в Бологое. Должность – главный санитарный врач Бологовского района.
В начале 1941 года он туда уезжает. И в течение января, февраля, марта приезжает к нам только на выходные. А с апреля ему дают там однокомнатную квартирку – в деревянном доме на первом этаже. Чуть за городом, рядом с озером, в хорошем сосновом лесу, в городке железнодорожников. И он забирает меня с двумя детьми к себе.

ВОЙНА

Так живем апрель, май, июнь… И вдруг война. Уже на следующий день Васе приходит повестка. Он уезжает на фронт. А я остаюсь в Бологое. Прощаемся, естественно слезы и все такое прочее…
Через две недели я с ужасом узнаю, что я в положении. Славке три с половиной года, Алюшке – десять месяцев и я беременна. В чужом месте. Женщины пытаются меня наставлять: «Займись детьми!». Но я этой мудрости не признаю. Только плачу и не знаю, что делать.
Тут ко мне присылают врача, которая работала вместе с Васей – узнать, как там жена нашего главного санитарного врача. Она заходит – я в слезы. Меня всю трясет. Я вообще за эти две недели стала на себя непохожа – так измучилась. Она говорит: «Мы не будем товарищами, если в таком деле не поможем». 
Заведующая поликлиники выписывает мне справку, что у меня якобы заболевание, с которым нельзя рожать. Комиссия врачей дает мне разрешение на аборт. Потом эта врач Колтунова рассказывала Васе: «Никто так, как ваша Ангелина, ко мне на аборт не приходил. Сама влезла на кресло. Вся сияет!». Я с такой радостью это делала, что даже никакой боли не почувствовала.
Бологое бомбили ужасно. Но наш городок железнодорожников до поры бог миловал. Но однажды вдруг налет. И немец попадает состав со снарядами. Что тут началось! Все земля гудит. Снаряды рвутся беспрерывно – и крупные, и мелкие. Все стекла повылетали.
Я в бегу с ребятами за дома – в огороды. И мы там прячемся в картошку. Там нас находят наши военные. Говорят: «Ангелина Васильевна, вставайте! По земле еще хуже гудит. Вагоны уже отцепили. Сейчас все прекратится». Это такой ужас был, что сил нету!
Мама в это время была в Ленинграде. Пишет, что там все тихо-спокойно. Не бомбят. Продукты коммерческие. И железнодорожник мне тоже знакомый говорит: «До Ленинграда немец не долетает. Хотите я вас туда отвезу?». И я соглашаюсь. Беру самый минимум вещей, ребят и уезжаю в Ленинград. Это было вначале августа 1941.
По приезде в Ленинград я успела купить только плиток 10 американского шоколада. Все другие продукты уже раскупили…
 Диктофонная запись, рассказывается о жизни Ангелины Васильевны с детьми в блокадном Ленинграде до эвакуации (осень 1941 года – весна 1942 года), к сожалению, утеряна. Вот, что из этого рассказа запомнила Наталия.
Жила бабушка с детьми сначала на Невском в своей комнате.  Когда нужно было идти за водой или отоваривать карточки, бабушка оставляла Славика и Алюшу (Александра) одних. В начале блокады Славику было три с половиной, Алюше -- два года.
Мебель всю стопили, платья все бабушка обменяла на еду на рынке.  Она говорила что-то про бычью голову, из которой она варила суп. Американский шоколад,  который бабушка успела купить перед блокадой, растянули на долгое время.  Один раз бабушка пришла домой и увидела, что Славик бледный, еле дышит и ничего не говорит. Она догадалась посмотреть, где у нее был спрятан шоколад, и увидела, что большой кусок был съеден. Бабушка вызвала рвоту у Славика и таким образом спасла его.
Одна соседка по квартире (которая работала с лошадьми) тайком принесла с работы мешок с овсом. Т.к. она боялась держать этот мешок у себя в комнате, она договорилась с нашей бабушкой, и та положила мешок у себя под кроватью. За это соседка давала бабушке часть овса, из которого она готовила похлебку.
В какой-то момент бабушкина мать сказала, чтобы она с детьми переезжала на ее квартиру, там они все вместе прожили некоторое время.  Жили сначала на Линины и детские хлебные карточки, а свои Линина мать приберегла. Когда все их карточки кончились, мать выгнала Лину с детьми и они снова вернулись на Невский.
Еще в какой-то момент к бабушке пришел отец Славика Николай Андреевич (а он был какой-то начальник) и предложил устроить ее и Славика (но без Алюши) в какую-то больницу или пансионат, где можно было подкормиться. Бабушка отказалась, сказав ему, что без Алюши она никуда не пойдет, и, что выживут или не выживут они только все вместе.
Весной 1942-го они переправились на Большую Землю. Переправлялись через Ладожское озеро на трех баржах. Первую баржу прямо перед ними немец разбомбил и люди с той первой баржи все погибли.
Сведения от других людей:
Таня Обухова (племянница дедушки Васи, дочь его брата Бори) рассказывала, что устроил бабушке выезд из блокадного Ленинграда именно Николай Андреевич (организовать выезд было очень сложно).
По словам Юрия Тахистова, его отец Василий Александрович рассказывал ему, как в августе 1941-го отпросился из своей части под Старой Руссой (где они стояли почти всю войну) и привел в Бологое корову для своей семьи (не зная, что они уехали в Ленинград).
Продолжает  Наталия:  «Дедушка рассказывал мне, что после войны его первая жена появилась с предложением снова сойтись т.к., как она сказала, детей общих у него с Линой теперь не было.  Дедушка подумал и отказался. Он говорил мне, что первую жену свою Геню-Генриетту он очень любил. Говорил: «Ох, и красивая была!».  Но не захотел разрушать семью). Генриеттта, по его словам, детей иметь не хотела, а хотела только по ресторанам ходить.
Бабушка рассказывала мне, что отец Славика приходил к ней после войны с подобным же предложением и она тоже отказалась.
По-моему, бабушка и дедушка даже не рассказывали об этом друг другу (они об этом рассказывали мне по отдельности), но, приняв эти решения независимо от друг друга, сохранили свою семью и вскоре после войны у них родился Юра».
По всей видимости, после переправки водным путем Ангелина Васильевна, ее мать, Славик и Алюшка сели на поезд, намериваясь добраться на нем до Торопца. В процессии пути стало понятно, что это по каким-то причинам невозможно.

ГАЛИЧ

- Я решила, раз туда нельзя, поедем в Галич, - продолжает свои воспоминания Ангелина Васильевна. – Там должна была быть тетя Таля – жена брата Василия Александровича. Как только мы туда приехали, мать сразу мне сказала: «До свиданья. Ты мне не дочка. Я с твоими детьми возиться не собираюсь». Вот так сказала. Когда ей надо было, она всегда меня всегда эксплуатировала. А когда не надо – бросала.
Она сняла комнату. Забрала все Валины вещи. Делиться не захотела. И распродавала их на базаре. Этим и жила.
А я с ребятами приехала к тете Тале. Хозяйка истопила баню. Я сходила. И… три дня лежала, себя не помня, с температурой 40. Так цинга из меня выходила после бани. Когда через три дня встала – ни рук, ни ног не поднять. С месяц еле двигалась. Причем, утром вообще не встать. Заставляешь себя подняться. Потом расходишься. К вечеру вроде человек.
Поначалу с питанием было очень тяжело.  Помню, как мы с тетей Талей ходили по вечерам на совхозное поле за капустой. Приходишь. Мы всех боимся. И нас все боятся. Никого не видно. Только слышно, как со всех концов поля срезают эту капусту. 
Эвакуированным давали хлеба. Еще я привезла два аттестата. Один – от Николай Андреевича, по которому я получала четверть от его зарплаты. Другой аттестат – от Васи. Всего получалось около девятьсот рублей. Тогда пуд картошки столько стоил. Хоть что-то.
Затем женам и детям военнослужащих в военкомате стали давать обеды. Всем давали щи. А детям – и первое, и второе. Щи там были из капусты и маленькой сухой рыбки, которую называли вандышем. Рыбка была местная, поскольку Галич стоит на озере.
Мы брали большую посудину. Жижу сливали. Эту капусту с вандышем ели сами. А кашу – это второе – таскали ребятам.
Помаленьку становилось все лучше и лучше, лучше и лучше. Вася ко мне туда приезжал за время войны три раза. Я как в Галиче оказалась, сразу ему написала. В основном он все три года находился на одном месте – под Старой Руссой. Он работал там помощником начальника ветеринарного лазарета.
Его начальник – Серафим Ильич Казанский – был чудным товарищем. Они потом дружили всю жизнь. Маленький такой человечек. Но такой добрый, такой хороший! Васю в дорогу ко мне всегда снаряжал, как мог – консервами, шпиком. 

АЛЮШКА

У Алюхи было неблагополучно с желудком. Он не жевал пищу, а хватал кусками.  Это у него от голода осталось. В сентябре 1944 года он поел в обед горячих блинов. А на другой день утром его не стало. В один момент сгорел. Говорят, заворот кишок.
Я так переживала, что у меня руки стали отниматься. И так мне было обидно. В голод детей спасла. А когда стало хорошо, случился такой ужас. С одеждой и обувью плохо было – это правда. Когда Вася приехал он мне отдал свои хромовые сапоги. И я в них ходила.
Но, в общем, жить стало гораздо легче. Нам дали от военкомата землю. Садили картошку, овощи, редьку. Погода стояла такая хорошая, что все родилось. Утром, бывало, ребята еще спят. А я в огород… В сентябре Алюха умер. А в октябре приехал Вася. Это ему подруга моя написала: «Если вам дорога Лина, приезжайте! Она в очень плохом состоянии!».
И вот он пытался меня привести в чувство. И сам, и врача приводил. Тот пришел, меня отругал: «Как вам не стыдно! Посмотрите, вот у бабушки напротив 6 сыновей. И 5 уже погибли. А вы еще молодая женщина! У вас муж жив. Ребенок остался. Чего вы так распсиховались. Будут у вас еще дети…». Уговорил меня в церковь сходить. Пошла я в церковь. Отслужила панихиду. Наплакалась там. И вроде как мне стало легче…

…СО ЗЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ

В мае кончилась война.  Все ликуют, а я плачу. От Васи никаких вестей. Только в конце лета получаю от него письмо: «Прости, что не написал раньше. Думал, нас повезут через Галич, и я сам тебе скажу. А нас повезли другой дорогой. С Белорусского фронта нас сразу отправили воевать в Японию. И не известно насколько…».
В сентябре к моей приятельнице приехал брат. Он мне говорит: «Ангелина, я повезу свою сестру в Ленинград. Давай и тебя возьму». Я и согласилась. В 1945 году билеты на поезда не продавались. Жуть, что делалось! Но через Галич шли составы, и он договорился с железнодорожниками, чтобы нас посадили в один из товарных вагонов.
Как они были набиты! Приятельница была с дочкой. И я была со Славиком. Нам отвели угол, в котором мы могли только сидеть. Ехали мы так три дня. Хорошо, что еды взять догадались – вареных яиц, хлеба…

ОТЦЫ

Приехали в Ленинград. Мебель я всю в блокаду сожгла. Платья переменяла. Посуду, наверное, соседи растащили. Дома – ничего! Ни даже плошечки. Пустая комната и дырявые окна, заделанные фанерой.
Что мне делать? Алюшки у меня нету. Славик школьного возраста.  Записала я его в 1 класс 159 школы и сама пошла туда же учителем начальных классов.  Выдали мне пальто, костюм, туфли – кое-как одели. Для Славика я из старых Васиных военных вещей я смастерила тужурочку и курточку. В этом военном костюмчике он и ходил. 
Тем временем Вася заканчивает воевать в Японии. Ему дают полковника и посылают учиться в Москву – в Военно-ветеринарную академию. Его посылают учиться в Москву – в Военно-ветеринарную академию, окончив которую он получил бы чин полковника. Но в марте 1946 Вася мне оттуда пишет: «Приезжай срочно, очень скучаю!».
В каникулы меня отпускают, и я еду в Вишняки. Это район Москвы, где находилась Академия. Приехала.  Вася меня сразу спрашивает: «Как быть?.. Военным быть не хочу. Если кончу Академию, меня куда угодно могут послать. Но у меня сейчас есть шанс уйти с военной службы. Пойду к начальству и буду их убеждать».
На военную службу его взяли ветеринарным врачом, потому что у него было 15 лет стажа. Но перед войной он успел поработать немного санитарным врачом. Это давало надежду, что его отпустят. И действительно ему подписали мобилизацию. Только все это небыстро делалось. Васе пришлось еще ехать на Дальний Восток, где он служил, чтобы там демобилизоваться. В Ленинград он вернулся только в августе 1946 года.
Николай Андреевич приходил ко мне в войну. После войны тоже. Встретился со мной и говорит: «Ангелина, я сейчас свободен». – «Но я не свободна». – «Не думаешь менять жизнь?». – «Нет. Муж у меня хороший. Демобилизовался. Я буду жить своей семьей». – «Ну, а как же насчет алиментов?..».
Алименты я с него получала, потому что было очень трудно. Хотя Вася и настаивал на том, чтобы Славика усыновить. Но я… Просто тяжело было! А Николай Андреевич после госпиталя работал заведующим столовой. Большая должность в то время. Он и меня предлагал устроить в столовую. Я говорю: «Нет, не пойду, потому что я уже в положении». Так что я с ним покончила.
Но алименты продолжала получать до 12 лет. Затем получилось так. Вася узнает, что открывается английская школа на Фонтанке. Туда, конечно, брали детей особых родителей. Но поскольку Васю после 3 лет работы в Госинспекции перевели инспектором в Горздравотдел, он сумел Славика устроить в эту английскую школу.
И вот Славик проучился там какое-то время. А затем директор вызывает меня и говорит: «Ангелина Васильевна, у вас документы с сыном не в порядке». А дело в том, что еще в первой школе записала его Тахистовым Вячеславом Николаевичем. А по документам он был Сыченников.
И вот тогда мы пошли его переписывать. Усыновили без всяких разговоров. Потому что такой человек как Василий Александрович усыновлял. Даже у Николая Андреевича не стали спрашивать.
В 1954 году Славик кончил английскую школу. Всех выпускников хотели послать в Институт международных отношений. Но когда они туда со своей руководительницей съездили, оказалось, что там изучают только китайский язык. Поэтому Славик решил поступить в университет – на химический факультет. 
Вася, конечно, Славку избаловал. Он вообще был слаб на воспитание. Я требовала от детей чистоту, порядок. А он все время говорил: «Нам это не нужно. Это нужно только матери». Добрый, уживчивый, но не требовательный. Так что мне было очень непросто.
Славик, когда пошел в аспирантуру, стал получать 980 рублей. У меня Маринка родилась, и мы жили на одну зарплату. Я говорю: «Давай мы возьмем со Славика побольше денег».  Вася говорит: «Нет, не надо». Славик отдавал нам только 350 рублей, а мы его одевали и кормили. Юрка и Маринка с семнадцати лет работали и учились.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ   

В августе 1946 Василий Александрович вернулся с Дальнего Востока в Ленинград. Привез отрезок ткани на костюм. И пять тысяч рублей. Он сразу пошел работать в ГосСанИнспекцию. Ему дали полторы ставки. Это полторы тысячи рублей. Но так устала за время войны от всей этой нищеты, что подумала: «Не могу больше! Вася прошел военную службу. Он теперь человек закаленный. Пусть он ведет хозяйство».
И вот он повел хозяйство. В доме ничего нет, а он: «Линочка, давай купим булочки в коммерческом. Давай пивка выпьем. Давай Ирочке конфеты на день рождение подарим…». Проходит неделя-другая, смотрю из пяти тысяч, которые он привез, остается только  полторы. «Ну нет, - думаю, - слабоват мой Васенька на хозяйстве. Надо брать все в свои руки и вести, наверное, хозяйство до конца жизни». Так и вышло.
Первые послевоенные годы мы жили очень тяжело. Соседи смеялись: «Жена врача. А пьет из консервных банок». Но воровать мы не умели. А на честный заработок можно было жить только вот так. Хотя Вася и пытался заработать, как только мог. Работал на полторы ставки. Вел санитарный курс в техникуме общепита. Первые три года даже отпуска не брал.
В мае 1947 у меня родился Юрашка.  Все тяготы нашей семьи легли на Васины плечи. И потихоньку, потихоньку наши материальные дела становились все лучше. Летом 1953 года  мы снимали дачу в Сосново. Тут я опять обнаруживаю, что беременна.
Ребенка я, конечно, уже не хотела. Вася, наверное, и мог бы устроить комиссию, которая дала бы разрешение на аборт. Но стал меня уговаривать оставить ребенка: «Только дачу сняли. Все хорошо. И вдруг опять в Ленинград ехать…». И уговорил.
Целое лето мы ходили с соседкой за ягодами и грибами. Сколько было в тогда брусники! Сколько грибов! Белых грибов я столько насушила, что мы потом еще три года их ели.
В январе 1954 года у меня родилась Маринка. И я опять 8 лет дома просидела. Материальное благополучие семьи было всегда на Васе. Он ни на какие сделки никогда не шел. Поэтому хозяйство нужно было вести разумно и скромно. Этим уже я занималась. Пошла опять работать в школу, когда у мне уже 48 было. И 10 лет отработала.

Василий Тахистов, Наталия Коллинз