Крис Хеджес - Поклонение электронной иконке

18 февраля 2019
Truthdig


Дональд Трамп, как и большинство американской публики, заворожены электронными картинками.  Он объясняет действительность с помощью искаженной цифровой среды.  Его решения, мнения, политические предпочтения, предрассудки и самооценка приходят с экранов.  Он представляет себя и мир вокруг как большое телевизионное шоу, в котором он играет роль звезды.  Его главная озабоченность как президента – его рейтинг,  его популярность и его имидж.  Он существо —возможно, портрет — продукт современной, пост-грамотной культуры,  о  которой  нас предупреждали такие социальные критики как Маршалл Маклюэн, Дэниел Бурстин, Джеймс У. Кэри и Нил Постмэн.

И дело не в том, что, как многие отмечали, Трамп говорит на уровне семикласника или что он представляет устную культуру, существующую до появления грамотности.  Главное - он воплощает  разброд в современном  цифровом мире,  с его внезапным переходом от предмета к предмету, всплесками эмоций, подогреваемых рекламой.  Непрерывная стимуляция.  Редко когда что-либо занимает наше внимание более нескольких секунд. В любой новости отсутствует контекст.  Образы вытесняют слова.  Мы постоянно сбиты с толку, но всегда увлечены увиденным.  Мы с трудом вспоминаем, что мы видели или слышали несколько минут назад.  И это задумано элитами, которые манипулируют нами.

“Нас развлекает не только телевизионная картинка, метафора нашего общественного  дискурса,” отмечает Постмен. “Хуже, что та же метафора присутствует вне экрана.”   Поскольку телевидение представляет их мир, американцы, “не говорят более друг с другом,  они развлекают друг друга.”

  Трамп это то, что происходит с обществом, отделенным от печати, отодвигающим искуcство, этику, классику, философию, историю и гуманитарные дисциплины на периферию университетов, обществом, просиживающим часами перед телевизором.  Как пишет Постмен, информация, идеи и эпистемология отданы на откуп электронным картинкам.

Ошибкой будет думать, что все это происходит из-за  культурной регрессии. Хуже.  В прошлом, устные культуры  укрепляли память и культивировали высокое искусство риторики.  Лидеры,  драматурги и поэты устных культур не говорили с публикой с помощью примитивного “трамповского” языка.  Страшнее его бедного лексикона  может быть только то, что он  не в состоянии связать несколько фраз в непротиворечивое целое.  Примитивность лексикона телевидения пугает,  но еще серьезнее разброд мысли.  Трамп разговаривает с десятками миллионов американцев,  также выросших перед экранами,  потому что они, также  как и он, лингвистически и интеллектуально обкрадены цифровыми образами.  У них отсутствует способность отличать правду от лжи и думать рационально.  Они часть культуры пост-правды.

Почти каждый твит или ремарка Трампа иллюстрирует этот разброд мысли. 31 января в Нью-Йорк Таймс он так ответил на вопрос об убийстве журналиста Джамаля Хашоджи в консульстве Саудовской Аравии в Истамбуле:

"Да. Хашоджи.  Я подумал, что это ужасное преступление.  Но если вы посмотрите на другие страны,  многие другие страны.  Посмотрите на Иран,  недалеко от Саудовской Аравии,  и посмотрите на то, что они там делают.  Поэтому,  я так считаю. Венесуэла  в больших переменах. Мы слышим об этом уже наверное 14 лет, о двух из них. И в Венесуэле происходят некоторые ужасные вещи.  Поэтому, я мог бы помочь этим людям.  То есть помочь человечеству,  если мы можем что-то сделать для людей. Я бы хотел это сделать".

Электронные картинки - наши современные иконы.  Мы поклоняемся их власти и славе. Мы хотим быть знаменитостями.  Мы оцениваем свои жизни в сравнении с фантазиям, которые распространяют данные картинки. Если нечто не появляется на экране или не провозглашается с экрана, мы считаем это ненастоящим. Мы лихорадочно строим свои миниатюрные социальные медиа-платформы, в которых ежедневно обновляем  нашу “жизнь-кино,”  путая само-презентацию с искренним общением и  дружбой. Это стремление быть признаным электронными картинками и их аудиторией сделало из нас изолированных, невежественных, отчужденных и очень несчастных людей.

“Сегодня, смерть Бога, соединенная с  совершенным [электронным] образом, привела нас  к совершенно новому состоянию,” пишет Джон Ралстон Саул. “Мы – это имидж.  Мы – смотрящие, и мы же картинка.  Кроме нас никого нет. И у имиджа божественная власть.  Он убивает при желании.  Убивает легко.  Убивает прекрасно. Он освобождает от морали.  Он судит всех.  Электронный имидж выступает в роли богочеловека, но ведет нас не к загадочной Троице, а обратно, к себе.  При отсутствии понимания того, что мы - единственный источник, эти имиджи возвращают нас к ранним, поклонявшимся магии и страху обществам.  Это в свою очередь подстегивает использование электронного образа в качестве пропаганды теми, кто хочет контроля над нами.”

Фиксация на электронных картинках означает то, что Трамп и миллионы других взрослых американцев — которые согласно  отчету 2018 г компании Нильсен,  в среднем смотрят телевизор ежедневно по 4 ч 36 мин и “более 11 часов в день слушают, смотрят, читают и в целом взаимодействуют с массмедиа”— отделили себя от сложной мысли.  Они стали инфантильными. Телевидение, включая новости, сводит всю реальность к детской мультипликации.  Экранные новости “представляют собой упрощенные фотографии или псевдо реальную стереоптипность,” – пишет Джеймс Кари. “Новости могут приближаться к правде только сводя ее к статистической таблице:  спортивные результаты, биржевые сводки, рождения, смерти, свадьбы, аварии, решения суда,  выборы, экономические трансакции, иностранная торговля.” Новости на наших экранах не в состоянии передать сложность и нюансы событий. Они лишены исторического, социального или культурного контекста. Новости по телевизору передаются в легко усвояемых клише и политической и культурной риторике.  Они сенсационны и отрывочны. Лихорадочный ритм новостей означает, что программы могут вестись только с помощью стереотипов.  Телевизионные новости уводят от реальности, бездумно повторяют идеологию правящей элиты – неолиберализм, милитаризм и супрематизм белых.

Постмен,  в книге “Развлекая себя до смерти,” пишет, что после изобретения телеграфа, “Новости приняли форму лозунгов, предназначенных для того, чтобы возбуждать, а потом забываться.”  Доказывая, что это изобретение 19-го века легло в основу цифрового века, он пишет, “язык [телеграфа] был также предельно отрывист.  Предложения следовали друг за другом без какой-либо связи. Каждый ‘заголовок’  стоял отдельно и  представлял свой контекст.  Получатель новостей должен был сам находить смысл в прочитанном.  Посылающий не обязан был его сообщать. Из-за этого, мир, представленный телеграфом, стал казаться неуправляемым, более того, непостижимым. Последовательная, непрерывная форма напечатанной страницы постепенно потеряла свое значение  в качестве метафоры обретения знания и постижения мира. ‘Знание’ фактов приобрело новый смысл, который не требовал знания импликаций, истории  или связей.  Телеграфный дискурс не обеспечивал достаточного времени для исторических перспектив и не давал приоритета качественным характеристикам.”

Те, кто стремится к общению вне цифровых структур, с целью задавать свои вопросы или предложить свой нарратив,  выяснять неясности или нюансы,  обсуждать достоверность фактов и их исторический контекст, не воспринимаются большинством.  Как только они начинают говорить на языке, не использующий общепринятые клише и стереотипы, их не понимают. Телевидение, компьютеры и смартфоны вызвали привыкание у миллионов и привели к тому, что они говорят и думают подобно младенческому лепетанию.  Их культурное, историческое, экономическое и социальное невежество восхищает правящую элиту, которая планирует, управляет и получает дивиденды от системы  общественного контроля.  Вооруженные нашими личными данными и знанием наших наклонностей, привычек и пристрастий, они ловко манипулируют  нами как потребителями и гражданами, с целью увеличить свое богатство и власть.

“Единственные люди, которые понимают различие между реальностью и  картинкой, которые понимают законы поведения общества,  это правящие группы и те, кто их обслуживает: научная и техническая элита. Последняя объясняет законы поведения и функционирования общества, чтобы можно было более эффективно  управлять людьми,” пишет Кэри  в книге “Коммуникация как культура: эссе о массмедиа и обществе.”

Дэниел Бурстин  в книге “Имидж: путеводитель по псевдо-реальности в Америке”  утверждает, что сфабрикованный, ложный и театральный мир в настоящее время вытеснил мир природный, истинный и спонтанный. Реальность превратилась в сценическую постановку.  Мы живем в мире,  пишет он, “в котором фантазия стала большей реальностью, чем сама реальность.”  И предупреждает:
Мы рискуем быть первым народом в истории, для которого иллюзии стали настолько “реальными”, настолько всеобщими, что он может жить только в них. Мы оказываемся самым сбитым с толку народом.  И несмотря на это, мы не хотим отказываться от своей илююзии, потому что наши иллюзии это наш дом;  это наши новости, наши герои, наши приключения, наша форма искусства, наш собственный опыт.

Трамп – это продукт культурного распада, а не случайная аберрация.  То, как он говорит, действует, думает –  в точности отражает, как говорят, действуют и думают милионы американцев.  В один прекрасный день он может уйти, но культурное вырождение  продолжится. Академические институты,  которые должны быть хранителями культуры и грамотности, трансформируются, часто с помощью корпоративных денег,  в прислуг цифрового века, расширяют отделы, занимающиеся технологиями и компьютерными науками — последние представляют  собой главные направления в Принстоне и Гарварде— и в тоже время, убираются дисциплины, связанные с искусством, философией, этикой, историей и политикой.  Данные дисциплины, уходящие своими корнями в печать, остаются единственными антидотами культурной смерти.

Историк  Перри Миллер  в эссе “Долг сознания в цивилизации машин”  призывает нас создать противовес коммуникационной технологии с целью “противодействия парализующему действию нигилизма”.   Другими словами, чем чаще мы будем отключать экраны и обращаться к миру печати,  чем чаще будем искать трансформирующую силу искусства и культуры,  чем чаще будем устанавливать истинные отношения с глазу на глаз, а не через экран,  чем чаще будем использовать знание для понимания контекста мира,  тем легче нам будет защититься от цифровой утопии.


*  *  *

[Комментарий.  Я хорошо осознаю, что мы все, в той или иной степени, пойманы в электронную сеть.  Была ли она результатом чьего-то злого умысла или пришла “естественно” как продолжение технологического развития?  Ясно одно, мы, т.е. большинство людей, играем здесь пассивную роль.  Ясно, что те, кто стоит “у руля”,  имеют над нами большое преимущество.

Обо всем этом было много написано.  Мое прозрение укрепилось после чтения книги Стива Талбота “Незапрограммированное будущее”  (1995), ее переводом и попыткой издания.  Издать ее не удалось.  (Она есть в интернете).  Стив указал, возможно раньше других, на опасность разрушения психики от общения с выхолощенными элекронными посланиями. Ситуация с компьютерами напоминает  аносогнозию.   Парализованное сознание отказывается признавать болезненные реалии.  Электронные средства информации действуют как наркотик. Кто по собственной воле  откажется от него?

Даже в собственной семье я чувствую, что человеческое общение  пропало с появлением интернета, ФБ, смарт- и ай-фонов и сводится к обмену короткими “телеграфными” посланиями, представляющими  собой скорее завуалированные  сигналы SOS : когда же мы с тобой встретимся наконец и по-настоящему поговорим !  У тех, кто еще помнит свободу чтения книг, открытки в конвертах,  прогулки без телефона, есть шанс уйти.   У других его нет.  – ВП]