Совершенно летняя ёлка

Вот вы когда выбрасываете ёлку, если она не искусственная? Мы, например, не экономим на радости и позволяем себе долгие праздники. Ёлка стоит в доме аж до Крещения. Традиция. Так было в моём детстве, так стало и в моей всамделишной взрослой семье.

Мы всегда жили на высоких этажах. Тащить усохшее, нещадно осыпающееся дерево через весь подъезд – это печально. И ещё больно – рукам, щекам, сердцу, в конце концов. Правда потом всё компенсирует долгий весёлый геморрой с веником … Но на что нам дана мудрость предков?! А они нас учили: выйди в ночи на балкон и отправь ёлку в полёт! Одно помни: подельник должен стоять внизу и прятать концы в воду, то бишь в ближайшую мусорку, потому что мы не абы кто, а интеллигенты в каком-то там поколении!

Я всегда работала, как Байконур, то есть запускала ель в полёт. И тут главное, правильно сгруппироваться и не улететь вместе с ёлкой. Но я была на опыте, с детства. А муж выступал в роли случайного селянина, который обнаруживал спускаемый аппарат, или как там эта штука называется.

В тот год что-то пошло не так. Мы вытащили отслужившее своё дерево на балкон. И забыли. Или забили. А когда хватились, было уже тепло, и наши «часовые любви» - баба Мотя с подружками – уже играли в «от заката до рассвета» на лавочке под подъездом. Остов ёлки неприятно лежал на балконе, заняв почти всё небольшое пространство, тихо мумифицировался и ржавел. Мы стали реже выходить на балкон, чаще задёргивали шторы и деликатно обходили тему ёлки в разговорах, словно речь шла о супружеской измене.

Однажды в субботу, в середине июля, а жара тогда стояла нечеловеческая, раздался звонок в дверь. На пороге стояла мама (на самом деле, моя свекровь, но для меня – мама). Она была как-то неестественно возбуждена, вращала глазами и делала магические пассы руками. Как только мы оказались в квартире, она зашептала, соблюдая конспирацию: «Сейчас или никогда. Во дворе – выжженная пустыня. Ни одной лялечки. Даже баба Мотя не сдюжила. Быстро выносим ёлку!»

В лифт мы не сунулись. Это было логично. Поволокли нашу мумию по лестнице, сигая через три ступеньки, но очень тихо и ступая след в след, как настоящие апачи. Подъезд и правда будто вымер – ни шороха, ни движения, не считая нашей маленькой диверсионной группы.

Мы уже были близки к спасительному выходу – на третьем этаже – когда нас накрыло настоящим цунами. Гомон десятков голосов и топот нескольких десятков ног стремительно накатывал на нас снизу. Мы замерли на площадке: мама, я, между нами то немногое, что осталось от ёлки, за которое мы держались, как за посох.
 
В следующую секунду на нас вывалилась разудалая свадебная процессия. И застыла между вторым и третьим. Мы как бы величественно стояли на вершине горы, они – жених, невеста, свидетели и гости – как бы у подножия святыни. Они заворожёно смотрели на нас, мы на них. Никто не шевелился.

Вдруг послышался какой-то шум: сквозь толпу пробиралась рыжая женщина в цветастом платье, с красной перевязью, туго перетягивавшей её крепкое тело. Она, расталкивая всех, кричала: «Да шо такое? Шо за мансы?» Вскарабкавшись, наконец, на площадку, где стояли молодые, она, как театральные кулисы, раздвинула жениха с невестой и свидетелей и увидела нас с ёлкой. «О! Здравствуй, жопа, Новый год!» - радостно взвизгнула она и хрипло гоготнула. – «Так то ж на щастье! На щастье, отвечаю! П-а-а-а-старанись!» И она махнула рукой, словно комиссар, поднимающий полк на последний смертный бой. Свадебная лавина хлынула на нас. Мы прижались к стене и залепетали, пропуская брачующихся и всю кавалькаду: «Совет да любовь, совет да любовь!»

Во дворе реально было совершенно безлюдно. Мы доволокли свою мумию до мусорных баков. Бегом скрылись в подъезде и только там позволили себе буквально описаться от смеха, стоя на карачках на прохладном полу перед лифтом.