Ничего святого, или Любовь к правде. Действие перв

   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.
Один из залов герцогского дворца – комнаты Пьеро де Сегредари.
Слева письменный стол с бумагами, книгами, чернильницей и перьями. На нём же кувшин с вином и глиняные стаканы. Справа – столовая, обеденный стол, накрытый на двоих. Правая и левая половины сцены как бы непроницаемы для звука.
Слева за письменным столом Пьеро в нарядном костюме и при шпаге. Рядом с ним Эсмеральда в нарядном платье и цветастом фартуке. Служанок вообще узнают по фартукам. Дам – по отсутствию фартуков и по приподнятым как бы над кринолином рукам. Господ же узнают по парикам.

Эсмеральда обнимает Пьеро и пытается его поцеловать.
ПЬЕРО:
Эсмеральда, перестань! Войдёт кто-нибудь. Что делать тогда?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Важнее, что делать сейчас! Меня поцеловать!
ПЬЕРО (целует её):
Ну всё, достаточно тебе пока. Вот ночью...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Чего же ты боишься? И жена, и сын твои в отъезде. И все служанки-сплетницы при деле – пошли глазеть.
ПЬЕРО:
Вот-вот. А он сейчас приедет! Готов ли стол?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да всё давно готово, лишь мясо только на огонь минуты на две поставить – ну и можно подавать.
А что это за доктор приезжает? Кого лечить? Здесь, вроде, все здоровы...
ПЬЕРО:
Эх ты, деревенщина! Одни доктора лечат, другие...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Калечат?
ПЬЕРО:
Рассуждают.
ЭСМЕРАЛЬДА:
А, знаю. Один такой доктор со мной порассуждал несколько лет назад. Всё больше про звёзды рассуждал, на которые ночью глядеть надо. Мудролюбец назывался. Не знаю, какую мудру он любил до этого, но как минут пять в первую ночь про звёзды мне порассказывал, сделался эсмеральдолюбец. Так каждую ночь я на звёзды и глядела – из-под его уха.
ПЬЕРО:
Мудролюбец? Философ, должно быть.
Сколько же лет тебе было тогда, дитя?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Какая разница? Сейчас больше. А пока поцелуя от тебя дождусь, вовсе в старуху превращусь.
(целуются).
ПЬЕРО: (тяжело дыша):
Ну ты и демон. Бес в тебя вселился?
ЭСМЕРАЛЬДА:
О, если бы вселился, я бы ему такое показала, что он вмиг бы выселился. Сам дьявол покраснел бы. Или он и так красен? Я видела одну картинку...
ПЬЕРО (возвышенно):
Суть сатаны коварна и безвидна.
Прозреть её не суждено профану.
Во многих образах разнообразных,
Она явиться может, злопыхая,
Но образы сии не токмо злобой
И страхом преисподней злосияют,
Но...
ЭСМЕРАЛЬДА (перебивает и обнимает Пьеро):
Доктору своему объясняй про злосияние! Я вот добросияю.
(Целуются).
ПЬЕРО:
Замуж тебе нужно!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Вот почему все господа, если уж они не особенно довольны жизнью, хотят, чтоб и всем остальным было плохо?
ПЬЕРО:
Да почему плохо? Ты же тогда будешь госпожа, а не служанка! Подумай! Ни готовить тебе не нужно будет, ни посуду мыть...
ЭСМЕРАЛЬДА:
А кто же будет мыть посуду?
ПЬЕРО:
Сама наймёшь служанку!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Вот ещё! Я найму служанку, а мой муж станет с ней служанколюбием заниматься? А я что делать стану? Нет уж! Я предпочитаю, чтобы изменяли со мной, а не мне!
Спровадь скорее этого доктора, ладно? Мудролюбие ваше и вполовину не так интересно, как эсмеральдолюбие!
ПЬЕРО (занудно):
Не мудролюбие, а любомудрие – философия!
ЭСМЕРАЛЬДА:
А зачем эта дама тут нужна? Кому?
ПЬЕРО:
Герцогу. И философия не дама. Да и не она нужна, а юридическая наука.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Наука? Он что, герцога учить будет? Ну и наглец!
Да и не нужна нашему герцогу эта юрническая наука. Он сам ёрничать может так, что держись!
ПЬЕРО (занудно):
Тот доктор приезжает из Болоньи,
Чтоб герцогу дать правильный ответ,
Основанный на праве римском, также –
На праве каноническом, при этом –
Не позабыв традиции преданий,
Что мест сих озаряют память,
Также...
ЭСМЕРАЛЬДА (в сторону):
Если его не остановить, то так до вечера и проговорит.
(к Пьеро):
О чём ответ-то?
ПЬЕРО:
А, о наследстве двух соседних графств,
Что волью провиденья потеряли
Своих владетелей. И днесь взыскуют, ради
Благополучья своего десницы сильной,
Что ими обладать благоволит...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Понятно, герцог хочет получить два графства. А зачем они ему?
ПЬЕРО:
Ну, ежели держава прирастает,
Соседни земли руцею своею
Объяв, то зреть должны народы,
Что...
ЭСМЕРАЛЬДА (передразнивая занудный тон Пьеро):
Маленького дурака сменил большой.
ПЬЕРО:
Тише ты!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Я поняла. Доктор должен убедить герцога, что тот совершенно прав, желая заполучить оба графства, хотя никому неизвестно, зачем это делать.
ПЬЕРО (неуверенно):
Нууу, рассуждая в общем...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Ты только недолго рассуждай, ладно?
(передразнивая занудный тон Пьеро):
Спровадь его скорее!
ПЬЕРО (тем же тоном):
А ты накрой на стол!
(Эсмеральда уходит направо. Пьеро садится за стол и пишет.)

СЦЕНА ВТОРАЯ.
Пьеро слева пишет, сидя за столом. Справа Эсмеральда переставляет приборы на столе. Из правой кулисы выходит Джино в шутовском наряде.
Джино обнимает Эсмеральду и пытается её поцеловать. Две первые реплики повторяют две начальные.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Джино, перестань! Войдёт кто-нибудь. Что делать тогда?
ДЖИНО:
Важнее, что делать сейчас! Меня поцеловать!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Отстань, дурак! На кой чёрт ты мне сдался?!
ДЖИНО:
Вот это да! Как это «на кой чёрт»? Я же Джино! Я обаятельный, умный и весёлый! А говорю всё это, потому что ещё и ужасно честный!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Во-первых, ты дурак. Хотя бы по должности. Ничего в тебе нет, что могло бы быть мне интересно.
ДЖИНО:
А этот твой старый хрыч Сегредари (указывает на не слышащего его Пьеро) – он интересный?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да уж поинтереснее тебя!
ДЖИНО:
И что с того? Ты ж не должна хранить ему верность! Ты же служанка!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да и ты слуга!
ДЖИНО:
Я важный слуга! Я самого герцога веселю.
А если ты мне поможешь, то стану и господином.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Ты – господином?! Как это?
ДЖИНО:
А ты упроси приезжего доктора, чтобы он взял меня с собой в Болонью, в университет. Я и грамоте обучен, и на латыни несколько псалмов знаю, и манеры имею не хуже этого (снова указывает на Пьеро). Вот послушай!
(говорит занудным голосом Пьеро):
О сколь безрадостен и жалок удел мой, сколь темна печаль! Зачем явилась без фиалок ко мне сегодня Эсмераль...
ЭСМЕРАЛЬДА (хохочет):
Да! Вылитый Сегредари!
А зачем тебе в Болонью?
ДЖИНО:
Деревенщина! Выучусь, стану таким же доктором, а значит – господином. А ещё доктор может говорить всем одну лишь правду, не боясь ничего.
ЭСМЕРАЛЬДА:
А разве сейчас ты не можешь говорить правду?
ДЖИНО:
Ну, господином-то это делать сподручнее.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да нет! Господа тридцать раз подумают, прежде чем что-то кому-то сказать. А шуту всё позволено говорить, потому что он дурак!
ДЖИНО:
Нет, потому что такова сложившаяся вековая культурная традиция.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Чего-чего?
(в сторону):
Ещё один мудролюбец нашёлся!
ДЖИНО:
Так поможешь мне?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да я этого доктора в глаза не видела! Как я смогу его просить о чём-то?
ДЖИНО:
А ты его соблазни! Ты же служанка!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Сам соблазняй его, если тебе надо! Ты тоже слуга.
ДЖИНО:
Мне нельзя. Я мужчина. Хотя...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Дурак ты, а не мужчина! Попроси Сегредари поговорить с ним!
ДЖИНО:
Я просил.
ЭСМЕРАЛЬДА:
И что?
ДЖИНО:
Ну, он обещал, что сделает всё, что сможет.
ЭСМЕРАЛЬДА:
А я тебе тогда зачем?
ДЖИНО:
Два-то голоса громче, чем один. Да и любовнице своей он точно не откажет.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Пошёл к чёрту!
ДЖИНО:
А я за это на тебе женюсь, когда стану господином.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Была мне охота за дурака выходить!
ДЖИНО:
А ещё, когда я стану доктором, я докажу всем, что нельзя соблазнять служанок. Рассуди сама: служанки – они женщины, а женщины – божьи творения, а божьи творения...
ЭСМЕРАЛЬДА (перебивает):
Вот тебе все служанки за это спасибо скажут! Вот весёлая у них жизнь начнётся! Да они из тебя самого за это женщину-божье творение сделают! А я первая буду, вот с этим ножом! (показывает столовый нож).
ДЖИНО:
Неужели тебе самой не интересен этот доктор?
ЭСМЕРАЛЬДА (задумчиво):
Ну, на него посмотреть сначала нужно...
ДЖИНО:
Вот и посмотри! И про меня не забудь!
ЭСМЕРАЛЬДА (смеётся):
Поди забудь такого дурака!
(Джино подхватывает её и кружит. Останавливается и целует. Слева кричат женские голоса «Приехал, приехал». Пьеро встаёт, оправляет костюм и шпагу. Джино убегает за правую кулису.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.
Справа Эсмеральда продолжает переставлять приборы. Слева входит доктор Петруччо. Он толст, одет в чёрное. Так как он входит из-за левой кулисы, кажется, что на левом боку у него шпага. Но стоит Петруччо повернуться, видно, что вместо шпаги привешена палка, время от времени он отстёгивает её и на неё опирается.
ПЬЕРО (церемонно кланяется):
Salutem tibi, vir honoratissimus!
ПЕТРУЧЧО:
Приветствую и я вас! Воспаряет
Душа моя в незримом ликованье,
Сподобившись достигнуть этих мест –
Приюта добродетели и славы!
Я также счастлив видеть вас во здравье
И благоденствии, почтеннейший коллега!
ПЬЕРО:
О, я прошу, меня не награждайте
Вы титулами, коих недостоин!
Я обучался, истинно, в Болонье,
Однако же за докторскую шапку
Я выменял вот эту должность, деньги
И тако же любезную жену.
ПЕТРУЧЧО:
Поистине, судьбы путей не знают
Адамовы сыны, но выбирает
Всяк место для себя, возможно боле
Приличное для поддержанья в мире
Гармонии и благосовершенства.
Вас, сударь, призвала мирская служба.
Я ж, хоть и не монах, давно отдался
Служению в тиши библиотек.
ПЬЕРО (в сторону):
Ага, скорее в гаме трактиров, судя по твоим объёмам.
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Как же, мирская служба. Да на тебя раз взглянуть, и сразу понятно, в чём она состоит – в пьянстве и разврате.
(к Пьеро, при этом Эсмеральда прислушивается, не веря):
Я помню вас в Болонье. Я был младше,
И я взирал на вас с почтением глубоким:
Средь студиозусов вы образцом явились!
Не отдаваясь буйным развлеченьям
И осуждая их, вы предавались
Науке, истину превыше ставя
Всех суетных и мелочных веселий!
ПЬЕРО (в смущении):
Правда? О, как давно минула юность!
(в сторону):
Да я ни одного вечера не провёл вне кабака!
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Если бы хотя бы один такой сыскался, как я описываю, его можно было бы как заморское чудо за деньги показывать на площади! Этот уж точно был не такой!
(к Пьеро):
Была рекома вашими устами
Одна лишь истина. Давно минула младость.
С собою унесла она здоровье.
(отстёгивает от пояса палку, тяжело на неё опирается)
Но вас, я вижу, время пощадило.
ПЬЕРО (в сторону):
Жрал бы поменьше, и тебя пощадило бы.
(к Петруччо):
Но лёгкости, здоровья и веселья
Уж нет давно.
(Эсмеральда показывает язык и уходит в правую кулису)
ПЕТРУЧЧО:
Но всё же есть большое
И преимущество у возраста, что ныне
Гнетёт нас, путь к могиле сокращая,
Зовомо преимущество то – мудрость!
ПЬЕРО (в сторону):
Ну, если мудрость – это способность выбрать лучший кабак...
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Ну, если мудрость – это умение перекладывать с места на место бессмысленные бумаги…
ПЬЕРО:
О, мудрость ваша, знаю, повсеместно
Пред Альпами известна и за ними!
И герцог честью для себя считает
Согласье ваше мудростью делиться!
ПЕТРУЧЧО:
То честь большая для меня, ведь герцог
Известен и в Болонье нам своими
И благонравием, и добротою, коим
Ваш край обязан этим процветаньем,
Которое...
(Смотрит на кувшин на столе)
ПЬЕРО:
Какой же я невежа!
Прошу садиться, доктор, вы с дороги!
Но трапеза и комната готовы.
Угодно ли сейчас вам отобедать,
Иль отдохнуть с дороги вам угодно?
ПЕТРУЧЧО:
О, отобедать я отнюдь не против…
ПЬЕРО (с улыбкой):
Испанские учёные считают,
Что для пищеваренья человецев
Нет ничего полезнее, чем выпить
(Петруччо икает)
Немного красного вина перед обедом.
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Вот болван! Только сейчас догадался. Но лучше уж сейчас, чем никогда.
(к Пьеро):
Ну что же, если медики велят нам,
Авторитет их мы должны уважить!
(садятся, пьют)
ПЬЕРО:
Обед готов, вы только лишь скажите!
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Вот что я люблю! И выпивка есть, и обед. Но торопиться не будем.
(к Пьеро):
Желанья плоти, важные для всех нас,
Не нужно подавлять, однако ж время
Для них прийти должно, Экклезиаст же
О том же говорит: «Есть время...»
ПЬЕРО:
Выпить!
ПЕТРУЧЧО:
Вдаваясь в толкованья, это так!
(пьют)
Что герцог? Днесь его увидеть должен?
ПЬЕРО:
Нет-нет, сегодня отдыхайте, ибо
Испанские учёные сказали...
(пьют)
ПЕТРУЧЧО:
Букет прекрасный, крепость тоже кстати!
ПЬЕРО:
Надеюсь я – не хуже, чем в Болонье?
ПЕТРУЧЧО:
Сказал бы я, что лучше.
(указывая на стопку книг на столе)
Это книги?
ПЬЕРО:
О, герцогское книжное собранье
Одно из первых в этой части мира!
(пьют)
ПЕТРУЧЧО:
Вновь убедиться я сподобился, что герцог
Своей учёностью и благонравьем,
Сравниться может с самым величайшим
Из всех земных владык!
ПЬЕРО:
О, это верно!
В его державе даже преступлений
В последние лет десять не заметно.
Науки процветают и искусства,
И голода не знает населенье.
А нищими бывают только те здесь,
Кто выбрал это волею своею.
ПЕТРУЧЧО:
Гипербола прекрасна!
ПЬЕРО:
Нет, поверьте,
Всё так и есть, без преувеличенья!
ПЕТРУЧЧО (не веря):
Тогда за герцога!
(пьют)
Вернёмся, впрочем, к книгам!
ПЬЕРО:
Угодно если вам, перед обедом
Могу вам показать библиотеку.
Но вы с дороги, думаю, устали...
ПЕТРУЧЧО (в сторону):
Ты наливай, наливай, не отвлекайся!
(к Пьеро):
Сокровища духовные важнее
Всего земного! Выпьем же за них!
(пьют)
ПЬЕРО:
Изведанные мною впечатленья
Велят мне честным быть: библиотеки
Иных владык своим обильем всё же
Побольше нашей, но в них нет тех книг,
Которые...
ПЕТРУЧЧО:
Неужто есть здесь книги,
Неправду содержащие?
ПЬЕРО:
Все книги
Написаны людьми. А человеци
Не только правду говорят и пишут.
Хотя и думают иначе.
ПЕТРУЧЧО:
Но здесь есть ли
И книги, писанные для того лишь,
Во человецех чтоб рождать веселье?
ПЬЕРО (гордо и снисходительно):
О да, хотя властители земные,
А также Церковь осуждают их.
(пауза, молчание; пьют)
ПЕТРУЧЧО (уже без пафоса):
Послушайте, друг мой. Вы мне покажете эти книги? Папа – в Риме, а мы здесь…
ПЬЕРО (тоже без пафоса):
Конечно, покажу! Я уверен, что книги не следует прятать. Что же до правдивых и неправдивых книг, то думаю так. Из устной речи, будь она даже совершенно правдивой, очень легко сотворить неправду, переставив местами всего пару слов. Книгу же извратить не так легко, так как слова в ней не переставляются. Правдивая книга останется правдивой, ложная или глупая – ложной или глупой. Не так легко, сказал я, но, впрочем, не невозможно.
ПЕТРУЧЧО (вновь возвышенно):
Я полагаю, здесь возможен диспут.
Однако, начинать его сейчас же,
Вы согласитесь, будет неразумно!
(пьют)
ПЬЕРО:
Позвольте же, я покажу вам книги,
А после этого, коль будет вам угодно,
Вкусить мы сможем яств...
(встают; Пьеро громко кричит, отчего Петруччо в ужасе опять садится):
Эсмеральда! Подавай обед! И позови этого бездельника Горелло, пусть наполняет кубки!
(поднимает обмершего Петруччо, оба уходят за задник).

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ.
Одновременно с уходом Пьеро и Петруччо из правой кулисы выходит Эсмеральда с большим дымящимся блюдом. Ставит его на обеденный стол. Следом величественно выходит Горелло с большим кувшином вина. Он одет почти так же, как Пьеро, но без шпаги и парика. Неуклюже пытается поставить кувшин на стол.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Горелло, увалень чёртов, осторожнее! Не сюда. Дай мне!
(сама ставит кувшин на стол)
ГОРЕЛЛО (становясь в горделивую позу, возвышенно):
Меня зови ты «Уго», потому что
Так деда звали моего! Понятно?
ЭСМЕРАЛЬДА:
Ни черта не понятно! Мою бабку звали Вильгельмина-Ксаверина-Людовика-Фредерика. И что же, мне теперь полагается быть настолько же несчастной?
ГОРЕЛЛО (не меняя позы):
О глупая! Меня не поняла ты!
Теперь всегда я буду зваться «Уго».
Я это имя пе-ред-по-чи-таю.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Что ж с того! Я много чего предпочитаю. Например, предпочла бы быть мужчиной. Но я женщина. А ты – Горелло.
ГОРЕЛЛО (не меняя позы, по ходу его реплики Эсмеральда загибает пальцы, считая):
Я – человек свободный! Я – хозяин
Себе и имени, которое ношу я.
Я буду Уго, потому что сам я
Так выбрал. Я хочу и, так решил я.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Ты только что семь раз сказал слово «я». Ты о чём-нибудь другом, кроме себя самого, можешь думать?
ГОРЕЛЛО (расслабляясь, наливая из кувшина и выпивая):
Я могу. О вине, например. Я думаю, что я очень его люблю. Когда я его пью, я чувствую себя хорошо.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Опять та же песня: сплошные «я». Другие люди тебя не занимают?
ГОРЕЛЛО:
Иногда. Вот ты меня занимаешь. Иногда.
(пытается обнять Эсмеральду, та уворачивается)
ЭСМЕРАЛЬДА:
Знаю я, каким местом я тебя занимаю! Отстань!
ГОРЕЛЛО (становясь в прежнюю позу, возвышенно):
Как? Я тебе не нравлюсь? Я? Но я же
Умён, красив, привлечь могу любую!
Да ты с ума сойдёшь, меня лишившись!
ЭСМЕРАЛЬДА (смеётся):
Да я тебя и не приобретала! Нужен ты мне!
(Горелло набирает в грудь воздух, но Эсмеральда не даёт ему сказать):
Но в общем ты хороший. Кстати, и имя «Горелло» мне нравится.
ГОРЕЛЛО (расслабляясь):
Ага, так я тебе нравлюсь!
(пытается поцеловать Эсмеральду)
ЭСМЕРАЛЬДА (уворачиваясь):
Не настолько!
ГОРЕЛЛО:
А насколько? Послушай, ты же служанка!
ЭСМЕРАЛЬДА (в гневе):
Да вы все как с цепи сорвались! И что же с того, что я служанка? Мне что же, каждый кобель поэтому должен нравиться? В большом, вон, зале пара дюжин служанок! Иди, попробуй кому-нибудь из них понравиться!
ГОРЕЛЛО (грустно):
Я пробовал...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Ну, и я не исключение!
ГОРЕЛЛО:
Я красивый! Я очень умный! Ночью я льву подобен! А днём – галантному...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Индюку. Отстань! Нет у меня никакого желания с тобой целоваться!
ГОРЕЛЛО (становясь в прежнюю позу, возвышенно):
О, лицемерная! Весь нрав твой
Насквозь я ныне просераю...
(в замешательстве):
Эээ... призераю... нет, прозераю... Короче говоря, вижу. Насквозь... Эээ... Попробую по-другому.
(прежним тоном; Эсмеральда слушает, не веря ушам):
Я знаю, это герцогство развратно!
В нём свил гнездо порок, в нём всё прогнило!
Мужья в нём изменяют жёнам, жёны
Же... тоже изменяют! Здесь распутство
Считаться стало чем-то... вот не знаю,
Как и сказать! Я ж человек приличный!
Распутство осуждаю я как... что-то,
Что дОлжно всем нам осуждать. При этом...
Я... думаю, что дело всё в служанках!
Их надо запретить! Чтоб ни одной их
В природе не осталось... впрочем, пару
Из них, возможно, следует оставить,
Чтобы внимали истины словам,
Которые речу я... рецу... реку... короче говоря – говорю.
ЭСМЕРАЛЬДА:
Горелло, ты пьян? Что ты мелешь?
ГОРЕЛЛО (выпивает, не меняя позы):
Я трезв пока что. Я одну лишь правду
Тебе сказал. Служанок нужно разом
Всех запретить. Я напишу об этом
Посланье папе... но не своему,
А Римскому, пусть буллу он издаст...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Точно, пьян. Ты где успел напиться, Горелло? Вот Сегредари узнает, или, боже упаси, герцог. Что делать тогда?
ГОРЕЛЛО:
Важнее, что делать сейчас! Меня поцеловать!
ЭСМЕРАЛЬДА (вырывается):
Да оставь ты меня в покое, чёртов пьяница!
ГОРЕЛЛО (задумчиво, в сторону):
Нет, нельзя запрещать служанок. Я-то что без них буду делать? Попробуем по-другому.
(становясь в прежнюю позу):
Но нет, служанок пожалеть должны мы!
Они лишь жертвы собственных страстей,
И нет в них зла...
(в сторону):
Ух, как хорошо сказал! Не забыть бы!
(продолжая):
Всё зло же – только
В развратных господах, которым можно
Служанок по ночам во мраке трогать
И целовать в уста и в шею, в плечи
И в грудь...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Да уж не продолжай, пьяный пошляк. Знаю я, куда ты так допутешествуешь.
ГОРЕЛЛО (продолжая после запинки):
Другим же, более достойным,
О том нельзя уж и помыслить, если
Они не носят шпаг или сутан...
ЭСМЕРАЛЬДА:
Сутаны-то тут при чём?! Ты совсем заболтался. Кому чего нельзя? Да в замке не осталось почти служанок, которых ты «во мраке» «не трогал и не целовал». И на этом, я уверена, не останавливался.
ГОРЕЛЛО:
Я только выполнял их пожеланья,
Но сам я был не прочь. Но те, при шпагах,
Они в служанках видят только тело,
А тонкою страдающей душою
Они пренебрегают... ради тела...
Душа же есть... наверное... такое...
ЭСМЕРАЛЬДА (подождав продолжения):
О чём ты не имеешь представленья.
ГОРЕЛЛО:
Я о другом тебе толкую, дура!
Господ всех нужно запретить, они безнравствен...
вено... нова... нагого поведенья!
ЭСМЕРАЛЬДА:
Не так уж часто, как хотелось бы, они нагого поведенья!
ГОРЕЛЛО:
Я папе завтра напишу посланье:
Пусть буллу он срочно издаст с запретом
Всем в мире господам иметь служанок!
Пусть господа себе готовят сами
Еду и пусть посуду сами моют,
Стирают пусть, но пусть за то и платят
Всем бывшим слугам. Настрадались мы
От тирании их и самодурства!
Служанки же пускай лишь тех целуют,
Кто молод и красив, как я...
(из-за задника входят Пьеро и Петруччо, тихо продолжая беседу. Горелло, видя их, не меняет тона, как бы продолжая мысль):
Служанка!
Ценить должна ты: оказали честь
Тебе великую – служить усердно
Столь знатным и учёным господам!
Ты позже внукам с гордостью об этом
Своим расскажешь! Хорошо служи им!
С усердием!
ПЬЕРО:
Заткнись и наливай!

СЦЕНА ПЯТАЯ.
Пьеро и Петруччо садятся за стол, продолжая беседу. Эсмеральда и Горелло прислуживают.
ПЕТРУЧЧО:
Друг мой! Я весьма благодарен вам. Герцогская библиотека роскошна! Большее собрание я видел только в Болонье. Однако, не скрою от вас, я весьма удивлён! Я вовсе не ожидал обнаружить такое количество... эээ... романов! Я даже не знал, что так много их написано!
ПЬЕРО (с гордостью):
Наше собрание романов считается самым полным по эту сторону Альп!
ПЕТРУЧЧО:
Скажите, мой друг, а если бы мне вздумалось прочесть парочку их них...
ПЬЕРО:
Библиотека в вашем распоряжении! Читайте вволю!
ПЕТРУЧЧО:
И это не вызовет толков?
ПЬЕРО:
Что вы! Любое чтение у нас почитается добродетелью!
ПЕТРУЧЧО:
Но, возможно, там есть и романы про... любовь?
ПЬЕРО:
Множество! Я могу подобрать вам несколько наиболее интересных.
ПЕТРУЧЧО:
Интересных? Эээ... О да, прошу вас, подберите!
(оглядываясь на Эсмеральду и Горелло, громко и возвышенно):
Однако же, в отличьи от знакомых
Мне книг, во коих истина речётся,
В романах явлены реченья ложны,
Одно лишь измышление от первых
И до последних слов несут они нам,
Сего при этом не скрывая вовсе!
ПЬЕРО (также оглянувшись на слуг):
О, вы можете не беспокоиться! Наши слуги мало того что скромны, они обучены грамоте и сами читают, если хотят, романы.
ПЕТРУЧЧО:
Не может быть! Зачем слуге читать?!
ПЬЕРО:
О, это одно из мудрейших решений герцога! Ведь наши слуги и служанки – такие же люди, как и мы с вами. А некоторые из них дворянского происхождения. Все они ещё слишком молоды и неопытны, но это не отнимает у них человеческих качеств. А значит, нет причин лишать их возможности возвыситься. А для этого грамотность – первейшее условие. Я и сам происхожу из хотя и благородной, но бедной семьи.
ПЕТРУЧЧО:
Как и я! Но я приложил титанические усилия для своего образования. И добился успеха.
ПЬЕРО:
Мне было легче – мне помог герцог Северино. Как он помогает всем юным научиться вульгарной грамоте, а самым способным – и латинской.
ПЕТРУЧЧО (к слугам, удивлённо):
Так вы грамотны?!
ЭСМЕРАЛЬДА:
О да, господин! Но процитировать Цицерона сейчас вряд ли смогу. Разве что Вергилия…
ПЕТРУЧЧО (к Горелло):
И ты грамотен?
ГОРЕЛЛО:
Эээ... ну почти, господин.
ПЕТРУЧЧО:
Я потрясён! Я не мог себе такого вообразить!
ЭСМЕРАЛЬДА (к Горелло):
Не стой как пень, дурень, наливай!
ПЬЕРО:
И многие из наших юных слуг остаются в замке, когда взрослеют, и занимают господские должности. А иные отправляются в Рим, Вену, Мадрид или Париж, чтобы занять там достойное и высокое положение.
ПЕТРУЧЧО:
Я потрясён! Я не мог себе такого вообразить!
ПЬЕРО:
Но вы ничего не едите!
ПЕТРУЧЧО:
Да, в самом деле. И не пью.
(пьют и едят)
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
Послушай, я не понял, а почему это он так разволновался?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Горелло):
Наверное, у них в Болонье слуг не учат грамоте. Дикари, а ещё университетский город!
ГОРЕЛЛО:
Даже детей не учат? Никаких уроков, заданий, розог и зануд-учителей? Вот счастливцы!
ПЕТРУЧЧО (к Пьеро, немного смущённо):
Я благодарен вам за обещание подобрать мне пару романов. Интересных и про... любовь.
(намного увереннее):
Но мои слова о неправде, в них содержащейся, истинны. Роман по определению своему есть вымысел. А сами вы, друг мой, говорили о правдивости письменного слова – в отличие от устного. И я был бы согласен с вами, когда бы речь шла только о настоящих книгах – о Священном Писании, или о сводах законов и установлений, или даже о математических и естественнонаучных трактатах. Но не о романах. Зачем писать заведомо ложное?
ПЬЕРО:
Два возражения есть у меня на ваши слова, друг мой!
Во-первых, о романах. Тот, кто их читает, знает, что речь идёт о вымысле. Тем более что описываются там порой взаимоотношения между, например, говорящими животными или даже чудищами. Но читающий должен видеть в этом невообразимом отражение человеческого. Это же всего лишь образы, говорящие о правде в человеческом мире.
А во-вторых, я не говорил вам, что письменное слово правдивее устного.
ПЕТРУЧЧО:
О нет, говорили! Создатель одарил меня прекрасной памятью, и я могу напомнить вам дословно ваши слова: «Из устной речи, будь она даже совершенно правдивой, очень легко сотворить неправду, переставив местами всего пару слов. Книгу же извратить не так легко, так как слова в ней не переставляются».
ПЬЕРО:
Но, друг мой, я имел ввиду совсем другое!
Я говорил о том, что сказанное в книгах, будь то даже романы, намного сложнее извратить. Вымысел ли это, или святая истина, или даже совершенная ложь – то, что написано, написано.
ПЕТРУЧЧО:
Сложнее. Но всё же возможно?
ПЬЕРО:
К крайнему сожалению моему, да. Не извращали ли все ересиархи прошлого тех слов, что содержатся в Священном Писании? Вопрос в том, как прочесть написанное. Даже если читаем мы не роман, а праведный учёный трактат, тем более Писание.
ПЕТРУЧЧО:
Но есть же простые написанные слова, кои извратить нельзя. «Светит солнце», «накрыт стол», «налито вино».
(пьют)
ПЬЕРО:
О, это одна из причин, кои заставляют меня грустить и сомневаться.
ЭСМЕРАЛЬДА (в сторону):
Вот-вот, всё на свете заставляет его грустить и сомневаться. И солнце, и стол, и вино. Истинный пьеро – французский шут.
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
А ты и с французами спиз... споздно... валась?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Горелло):
Болван! Скажи ещё – с африканцами. И с жеребцами герцогской конюшни. Да что там жеребцы! Я и с тобой спозналась однажды.
ПЬЕРО:
«Светит солнце». Кажется, дОлжно этому радоваться. Но представьте себе эти слова в очень жаркий безветренный день, и радости уж нет, напротив, всякий предпочёл бы, чтобы оно поскорее скрылось.
«Накрыт стол». Он для кого и где накрыт? Коли голодный смотрит через окно на этот стол накрытый, то благо обращается бедой.
Вино же...
ПЕТРУЧЧО:
Про вино я знаю.
(пьют)
Иными словами, любая простая фраза в разных обстоятельствах и в четырёх разных толкованиях может читающим восприниматься по-разному. С этим я не буду спорить. Но эти толкования не лишают правду правдивости. Стол накрыт. Солнце светит. Какими бы словами ни выразить эти свершения, они останутся таковы, каковы есть в толковании буквальном.
ПЬЕРО:
Правда останется правдой, если соблюдено тождество между предметом и выраженным словами понятием о нём. Но что мы знаем о солнце, тождественны ли наши о нём слова ему самому? И что собою представляет действие свечения? И это лишь буквальный смысл слов «солнце светит». Что ж говорить об аллегорическом, моральном и тем более анагогическом?
ПЕТРУЧЧО:
Так и с законами. Их следует, кажется, понимать только буквально, но и в таком случае возникают возможности извратить их. Ибо нет уверенности в тождестве слов, выражающих наше понятие о предмете, самому предмету.
ПЬЕРО:
Наше понятие о предмете – это только наше соглашение. Мы согласились называть красное красным. Но соглашения нарушаются. А нарушения множатся и закрепляются. И вот: красное стало белым.
ПЕТРУЧЧО (глядя в стакан):
Это вино осталось красным...
За неизменность вина!
(пьют)
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
Ты хоть слово понимаешь?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Горелло):
Я всё понимаю. Они жалуются на то, что мир вокруг не такой, как им бы хотелось. И вот только вино не подводит.
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
Тоже мне учёные. Да я в десять лет уже это понял. А они только сейчас? И почему нельзя это просто сказать, вот как ты?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, мечтательно):
А это и называется мудролюбием!
ГОРЕЛЛО (тихо, смущённо):
А это что такое, что-то вроде рукоблудия?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, возмущённо):
Болван! Ты знай наливай им, а то сейчас и про вино начнут занудство!
ПЬЕРО (продолжая):
Но всё ещё хуже!
ЭСМЕРАЛЬДА (в сторону):
Кто б сомневался! У него только так и бывает!
ПЬЕРО:
Стоит нам заговорить о вещах более сложных, чем накрытый стол, и неопределённость наших понятий становится очевидной. А значит – и правда, по данному нами определению. А если мы заговорим о прошлом, то и в самых простых свершениях мы не сможем быть уверенными. «Вчера светило солнце» – это правда? А разве утром его на полчаса не закрыли облака? «Был накрыт стол». А разве он весь день был накрыт?
ПЕТРУЧЧО:
Ибо мы не сможем опытным путём это проверить. Вот как цвет сего вина.
(пьют)
Но наши слова могут означать ужасное! То, что правду (за исключением божественных истин, конечно) нельзя ни сказать, ни даже написать. А так как это абсурд, мы доказали обратное.
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
А вот сейчас это про что было?
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Горелло):
Про то, что они не уверены в том, что было вчера. Но в том, что они пьют сегодня, не сомневаются.
ГОРЕЛЛО (тихо):
Спросили бы меня! Да так всегда бывает! Эх, рукоблуды, а ещё учёные!
ПЬЕРО (продолжая):
Мы ничего пока не доказали. Правда о происходящем может быть установлена эмпирически. Возможно, правда и о произошедшем может всё же быть высказанной, даже и устно.
ПЕТРУЧЧО:
И как же? Ведь мы сошлись на том, что это невозможно.
ПЬЕРО (вставая):
Вот мысль моя! Когда бы эту правду
Раз сто иль двести повторить, прибавя
К тем повтореньям многоглаголанье,
Тогда, уж от одной рутины станет
Она неоспоримой, и тогда мы
ПЕТРУЧЧО:
Смогли бы выпить за её победу!
(пьют)
ПЬЕРО (садясь, грустно):
С другой стороны, многократно произнесённая или написанная ложь тоже может стать правдой.
ПЕТРУЧЧО:
Но не настоящей правдой!
ПЬЕРО (грустно):
А будет ли разница?
ПЕТРУЧЧО (после паузы):
Я уверен, что да!
Мы с вами зашли слишком далеко в нашем умозрении. Мы почти уничтожили разницу между правдой и ложью, и тем самым мы лишили себя нравственных основ существования!
(вставая)
Не может мир существовать без правды!
ПЬЕРО:
Мир как раз может.
ПЕТРУЧЧО (поправившись на ходу):
Не могут люди жить без правды, ибо
Се есть критерий наш для разделенья
Добра и зла. Не зная ж их, погрязнем
Мы во грехе и мерзости, а значит,
Падём во мрак, разрушим все устои,
И прекратиться жизнь во человецех!
ПЬЕРО:
Не нужно так волноваться! Выпьем!
(Петруччо садится, пьют)
ПЕТРУЧЧО:
Простите за горячность, друг мой! Правда есть основа морали. Лгущий человек выбирает зло в духовной дихотомии.
ГОРЕЛЛО (тихо, к Эсмеральде):
Я считаю, что я с ним согласен. Если врать всё время, заболеешь душевной болезнью – этой, как он сказал, диха...
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Горелло):
Тогда тебе давно пора в лечебницу!
ПЬЕРО:
Но друг мой! Люди слабы перед грехом. И должны скрывать грех. А значит, неизбежно принуждены лгать. Безгрешных нет.
ПЕТРУЧЧО:
Но можно же не грешить. И тогда нечего будет скрывать. И незачем лгать.
ЭСМЕРАЛЬДА (в сторону):
Ну что ж, посмотрим, насколько ты безгрешен.
(к Петруччо):
Мой господин, позвольте положить вам это блюдо!
(наклоняется к Петруччо; Петруччо, выпучив глаза, глядит в вырез её платья)
ПЬЕРО (не замечая):
Но не думаете же вы, что в наше время есть на свете люди, ни разу не согрешившие? Всем есть, что скрывать. И пусть себе скрывают.
ПЕТРУЧЧО (провожая глазами отошедшую Эсмеральду):
Грех греху рознь... Но скрывать грехи... эээ... нельзя.
(возвращаясь к разговору)
Так и преступления можно будет скрыть. И без наказания оставить преступника. Правда уже тем важна, что способствует наказанию грешников.
ПЬЕРО:
Такая ли уж это наиважнейшая цель? Не праведнее ли милосердие правосудия?
ЭСМЕРАЛЬДА (в сторону):
Кажется, задача не из лёгких. Но не для меня!
(снова наклоняется на Петруччо; тот краснеет и потеет)
ПЕТРУЧЧО:
Без правосудия... эээ... мы погрязнем... Порок нужно искоренять... эээ... наверное...
ПЬЕРО (наконец заметив действия Эсмеральды, тихо к ней; Горелло с интересом прислушавается):
Эсмеральда! Ты с ума сошла! Что ты делаешь! Он же гость!
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Пьеро):
Мне интересно, такой ли уж он безгрешный и высоко... Ну, в общем такой ли уж он кретин, как сам говорит. И, кажется, не такой.
ПЬЕРО (тихо, к Эсмеральде):
Ты же сама меня просила его спровадить поскорее!
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Пьеро):
А теперь мне стало интересно! Помог бы ты мне лучше, чем ругаться!
ПЬЕРО (тихо, к Эсмеральде):
Ты совершенная дура! Он же толстый!..
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Пьеро):
Ну пожалуйста! Тебе, что ли жалко? Или трудно помочь бедной девушке?
ПЬЕРО (тихо, к Эсмеральде):
Вот чертовка... Ладно, помогу.
ЭСМЕРАЛЬДА (тихо, к Пьеро):
Ты чудо! Люблю тебя!
ПЬЕРО (к Петруччо):
Но мы с вами заговорились, а уж и десерт закончился. Мне неловко держать вас здесь, ведь вы устали с дороги.
ПЕТРУЧЧО (краснея и потея):
Да... Я бы отдохнул... Завтра важный день, завтра аудиенция у герцога. Мне нужно... что мне нужно?.. Мне нужно подготовиться!
ПЬЕРО (в сторону):
Могу себе представить, как ты будешь готовиться!
(к Петруччо):
Эсмеральда покажет вам ваши покои!
(встают, прощаются)
ЭСМЕРАЛЬДА (притворно скромно, к Петруччо):
Прошу вас, мой господин!
(Эсмеральда посылает Пьеро воздушный поцелуй и уводит за собой Петруччо; тот спешит за ней, утирая пот и позабыв свою палку)
ПЬЕРО (к Горелло):
Подай мне остаток вина в кабинет и принеси печенья. И ступай, со стола уберут служанки, я их утром об этом попросил.
(Горелло кланяется и исполняет, после чего возвращается в правую часть сцены)
ПЬЕРО (взяв палку Петруччо):
Ну, против порока, если он так его понимает, ему не устоять. Посмотрим, как будет с правдой. Я бы на его месте оставил её за дверью, пусть побродит по замку, пока в комнату не пускают.
(уходит в левую часть сцены, садится за стол, кладёт на неё палку, пьёт и читает)

СЦЕНА ШЕСТАЯ.
Слева Пьеро за столом, читает и пьёт. Справа Горелло, из правой кулисы входит Джино.
ДЖИНО:
Налей-ка мне вина, дружок!
ГОРЕЛЛО (наливает):
Прошу, господин!
(опомнившись):
Сам наливай себе, дурак!
ДЖИНО (улыбаясь):
Спасибо, дружок! Налей уж и себе!
ГОРЕЛЛО:
Без тебя решу! (наливает себе)
ДЖИНО:
Итак, Горелло. Что доктор прописал?
ГОРЕЛЛО:
Я больше не Горелло. Зови меня Уго!
ДЖИНО:
Да-да. Мне говорили служанки, что ты ни с того ни с сего решил называться по-другому. Ну, как тебя ни назови...
ГОРЕЛЛО:
Я Уго.
ДЖИНО:
Да мне какое дело? Зовись хоть Северино, как герцог наш.
ГОРЕЛЛО (угрожающе):
Я не Северино, я Уго!
ДЖИНО:
О да, о да! Конечно, ты Уго. Налить тебе ещё?
ГОРЕЛЛО:
Эээ... да!
Послушай, что здесь было!
ДЖИНО (наливая вино):
Слушать тебя – сплошное удовольствие, умнейший Го... Уго!
ГОРЕЛЛО (возвышенно):
А было вот что. Доктор из Болоньи
Приехал к нам. В Болонье же науки
Цветут, чтобы всем нам давать основы
Сущест... во... вания под знаменем закона!
ДЖИНО (улыбаясь):
Я знаю, добрый Уго, но поведай
Ты мне простыми словесами, ибо
Я не учён, как ты. Memento mores!
Per aspera ad astra! Carpe diem!
ГОРЕЛЛО (смутившись):
Хорошо, хорошо!
Простыми словами. Эсмеральда соблазнила доктора!
ДЖИНО:
Хорошо!
ГОРЕЛЛО:
Как это хорошо?! Это же разврат! Грех! Позор!
ДЖИНО:
Но это же не твой грех! Служанка же может сама выбрать, кого ей соблазнить.
ГОРЕЛЛО:
Ещё чего! Служанка выбирать не может. Я – могу, а она нет. Она же служанка!
ДЖИНО:
Хорошо, мой добрый Горелло... то есть Уго. Расскажи мне всё! Тогда мы с тобой сможем вынести наше решение по этому вопросу.
ГОРЕЛЛО:
Какое решение? Зачем выносить его куда-то?
ДЖИНО:
Просто расскажи, как было дело!
ГОРЕЛЛО:
Сначала они пришли.
ДЖИНО:
Хорошее начало! Я бы с такого начал эпос.
ГОРЕЛЛО:
О! Какая мысль! Я напишу эпос!
ДЖИНО:
Сначала про обед. И простыми словами, сложные прибереги для эпоса. Сложными словами легче врать, а нам с тобой нужна правда!
(в сторону):
Ну, то есть не нам, а мне. Надеюсь, Эсмеральда справится.
ГОРЕЛЛО:
Я всегда говорю только правду!
Сначала Сегредари на меня накричал, ни с того, ни с сего. Наверное, потому что я говорил Эсмеральде про нравственность, как она важна для всех нас.
Потом они с приезжим доктором заговорили о книгах – читать их или нет. И доктор сказал, что в Болонье это не обязательно, и поэтому там все счастливы.
А Сегредари ответил, что всё – враньё. Но доктор не обиделся и сказал, что даже в книгах всё враньё, и даже в Библии.
И тогда Эсмеральда шепнула мне, что жила с французом и африканцем, вот только я не успел понять – сразу с двумя или поодиночке.
А потом они вдруг стали жаловаться, что мир плох, и поэтому они пьют. Но Эсмеральда шепнула мне, что поэтому они – учёные – не только пьют, но и рукоблудствуют.
А они всё про пьянство продолжали. Мол, как напьются, с утра ничего не помнят. И доктор вдруг стал кричать, что он за нравственность и правду, и что нельзя никому врать...
А дальше было ужас что!
(громким шёпотом):
Эсмеральда нашептала Сегредари, что хочет соблазнить доктора. А Сегредари ответил, что так и надо для шлюхи. А Эсмеральда совсем не обиделась. А Сегредари сказал доктору, что со служанкой он может делать всё, что ему захочется до утра. И отправил их в комнаты, а сам остался, извращенец.
ДЖИНО:
Невероятно! Это всё правда?
(в сторону):
Половину ты выдумал, половину не понял, но что-то интересное в этом есть.
ГОРЕЛЛО:
От первого до последнего слова! Ты что же, не веришь мне?
ДЖИНО:
О, я не сомневаюсь ни в одном твоём слове, мой честный друг! И по целым двум причинам. Во-первых, мне известно, что все учёные рукоблуды, а все служанки развратницы. А ты этого не знаешь, следовательно, ты не мог бы этого выдумать. А во-вторых, я знаю тебя как правдивейшего человека на весь этот лживый замок.
ГОРЕЛЛО:
Да! Замок, в самом деле, лживый! Вчера одна служанка герцогини согласилась со мной встретиться в полночь возле конюшни, но не пришла, обманула!
ДЖИНО:
Которая?
ГОРЕЛЛО:
Не скажу.
ДЖИНО:
Пойми, дружок, одну истину. Если и есть возможность возродить в этом замке нравственность и вернуть его к благочестию, то только правдой. Не боясь правды. Я всегда говорю только правду. И я думал, что и ты тоже. Но увы, ты, кажется, поддался здешним лжи и разврату.
ГОРЕЛЛО:
Я – никогда! Я за правду! Я за нравственность! Я за... за...
ДЖИНО (подсказывает):
За благочестие.
ГОРЕЛЛО:
Да!
ДЖИНО:
За духовную и телесную чистоту.
ГОРЕЛЛО:
Да!
ДЖИНО:
Тогда скажи, кому ты назначил свидание на сеновале!
ГОРЕЛЛО:
Ну... Николетте.
ДЖИНО (в сторону):
Да она и не могла к тебе явиться. Разве что мне пришлось бы с неё слезть. Но не дурак же я.
(к Горелло):
Обманщица она. Как все здешние служанки. И развратница, наверняка.
ГОРЕЛЛО:
Я понял, в чём главное зло здесь таится, в чём первопричина всего здешнего разврата.
ДЖИНО:
Ты понял? Быть не может! Лучшие умы ломают голову над этим.
ГОРЕЛЛО:
А понял я! Хоть я и не учёный.
ДЖИНО:
О, проницательнейший Горелло! Э, то есть Уго! Открой же мне эту тайну!
ГОРЕЛЛО (возвышенно):
Сначала думал я неверно – нужно
Служанок запретить. Они разврату
Здесь предаются, позабыв про совесть.
Но после понял я, что это глупо.
И стал искать, кто сделал их такими.
И вот – нашёл. Пришло ко мне просрен... просдрен...
ДЖИНО:
Прозренье. Ну, скажи же!
ГОРЕЛЛО:
Служанок запрещать не нужно, нужно
Здесь, в этом замке, запретить господ!
(делает многозначительную паузу, Джино подчёркнуто внимает)
Они – источник всякого разврата.
Они служанок соблазняют так, что
Служанкам уж слуга не мил. А разве
Служанки для того на свет явились,
Чтоб отказать красивым умным слугам?!
К примеру – виночерпию. И вот я
Желаю папе написать посланье.
Пусть буллу он издаст, пусть запретит он
Господ, что соблазняют здесь служанок!
ДЖИНО (в сторону):
Какой же он дурак! Но это и к лучшему!
(к Горелло):
Великое открытие! О Уго!
Своим ты разумениьм всех превыше!
ГОРЕЛЛО (гордо):
Я, не смущаясь, говорю, что ныне
В Италии я буду не последним
Мыслителем, хотя и не учился
В Болонье я. Но мудрость не в науках.
ДЖИНО:
Но послушай, мой мудрый Уго! Среди господ не все развратники и лжецы. Есть и такие, которым милы правда и благочестие.
ГОРЕЛЛО:
Не может быть! Я таких не знаю.
ДЖИНО:
Не смотри ты на герцога и на Сегредари! Есть же благородные и честные! Вот, например, епископ Скатола. И графиня Сперанцина, законная наследница одного из желанных герцогу владений.
ГОРЕЛЛО (недоумевая):
Но они же лицемеры и ханжи! Ты же сам мне это говорил.
ДЖИНО:
Пусть так. Но именно они смогут найти управу на ненавистных тебе господ. Когда ещё папа ответит на твоё послание! А епископ и графиня здесь. И готовы встать на защиту правды, справедливости и морали!
ГОРЕЛЛО:
Но как к ним подступиться? Они со слугами не говорят ни слова. Такого барства не только у Сегредари, но и у самого герцога нет.
ДЖИНО:
О, это только пока слуги им неинтересны. А если эти слуги дадут им оружие против герцога, тогда другое дело. Епископ Скатола хочет полного папского влияния в герцогстве. Графиня Сперанцина хочет получить одно из спорных графств. И обоим мешает герцог.
ГОРЕЛЛО (испуганно):
Но я-то здесь причём?
ДЖИНО:
Тебе поперёк горла Сегредари? Ты даже хотел писать об этом в Рим? Так свали его!
ГОРЕЛЛО:
Но как?
ДЖИНО:
Повод найдётся, поверь мне! Но помни – свалить господина можно только при помощи другого господина. И вот тут пригодятся даже ханжи.
ГОРЕЛЛО:
Но... хорошо ли это? Какое нам дело до графств и до папы?
ДЖИНО:
Как какое?! Разве мы не за правду?
ГОРЕЛЛО:
Конечно, за правду! Она должна торжествовать всегда!
ДЖИНО (в сторону):
О, как это утомительно – внушать что-то дураку!
(к Горелло):
Нет ничего важнее правды! Где бы она ни была, мы должны свидетельствовать о ней, любить её, защищать её, превозносить её! Что сравнится с правдой?!
(во время этой реплики Пьеро встаёт, берёт кувшин и идёт направо за вином)

СЦЕНА СЕДЬМАЯ.
Справа Джино и Горелло, слева входит Пьеро.
ПЬЕРО (к Джино):
Что это ты так раскричался? Что за правда?
(в сторону)
И эти о правде. Мало мне болонского доктора.
ДЖИНО:
О, мой господин! Правда – одна, нерушимая, неделимая, неуничтожимая, великая и прекрасная!
ПЬЕРО:
Что ты мелешь! Что такое правда?
ДЖИНО:
Прекрасный вопрос, о господин! Хотя и не впервые заданный. Правда – всё! Вот, например, правда в том, что на ужин сегодня мне достался кусок свинины под грибным соусом, но кусок был слишком мал, и потому я здесь – доедаю ваши объедки.
ПЬЕРО:
Не ври, дурак! Хочешь есть – я распоряжусь, чтобы тебя накормили. Или сам пойди на кухню и съешь, что захочешь.
ДЖИНО:
Не в этом дело! Мой желудок с трудом пережил доставшуюся мне злосчастную свинину. Я уже раза три бегал во двор после неё. И это – правда!
ПЬЕРО:
Ты не на службе! Не валяй дурака!
ДЖИНО:
Значит, правда вас не интересует? О, печальна судьба шута! Как только скажешь правду, обзовут дураком!
ПЬЕРО:
Обзову. Потому что ты по должности своей дурак. Но, если бы я вправду считал тебя дураком, то не просил бы за тебя доктора Петруччо. Он готов взять тебя с собой в Болонью. Завтра буду просить герцога оплатить твоё обучение свободным искусствам.
ДЖИНО:
О господин! Благодарю вас!
ПЬЕРО:
Не благодари. Если сможешь выучиться, станешь господином, не всю же жизнь тебе изображать дурака! Я рад этому.
ДЖИНО (низко кланяется):
Я никогда не забуду вашего благодеяния, мой господин!
(Пьеро кивает и уходит налево с кувшином вина.)
ГОРЕЛЛО:
Ты едешь в Болонью?!
ДЖИНО (надменно-небрежно):
О да. По двум причинам. Во-первых, я происхожу из древнего дворянского рода, и не пристало мне служить шутом... налей-ка мне вина, дружок!
ГОРЕЛЛО (беспрекословно наливает вино):
Но как же ты тогда попал в шуты?
ДЖИНО:
А во-вторых, для правды! Добрейший Уго, я смогу, выучившись, говорить всем на свете правду о таких вещах, которые нам сейчас и не снились... Вернее, тебе не снились. Прощай, дружок, мне нужно собираться. (Уходит в правую кулису)
ГОРЕЛЛО:
Ушам своим не верю! Кому и рассказать – не поверят. Служанкам расскажу.
(кричит):
Эй, девки!

СЦЕНА ВОСЬМАЯ.
Пьеро по-прежнему за столом слева, пьёт и читает. Из правой кулисы выходят Каталина, Коломбина, Нателла, Нинетта, Николетта, Инесса и Фатима – служанки.
КАТАЛИНА:
Кого это он назвал девками?
ФАТИМА:
Что значит «девки»? То значит «шлюхи»? Я шлюха нет.
ИНЕССА (Фатиме):
О, как я тебе сочувствую!
НАТЕЛЛА:
Сочувствуешь тому, что она не шлюха?
ИНЕССА:
Ах, нет!
КОЛОМБИНА:
А я бы как раз этому посочувствовала!
КАТАЛИНА:
Горелло, девки в пансионе у Нинфеи, а мы почтенные служанки. Понятно?
ГОРЕЛЛО (возвышенно):
Меня зови ты «Уго», потому что
Так деда звали моего! Понятно?
КАТАЛИНА:
А ты ещё больший дурак, чем я думала.
ИНЕССА:
О, как я ему сочувствую!
НИКОЛЕТТА:
Да, дураком быть несладко, наверное.
ФАТИМА:
Что значит «дурак»? То значит очень глупый? Я дурак нет.
НАТЕЛЛА:
Ты будешь дурак, если будешь его слушать.
КОЛОМБИНА:
А я бы послушала. Он, может и глупый, зато мужчина! Сильный и красивый!
НИКОЛЕТТА:
Я слушала. Через пять минут слушания уже кажется, что он не столько сильный и красивый, сколько дурак.
КАТАЛИНА:
Ступай отсюда, Горелло! Вина мы и сами сможем себе налить.
ГОРЕЛЛО (неуверенно):
Меня зови ты «Уго», потому что
Так деда звали моего! Понятно?
(Каталина, Нателла и Николетта выталкивают Горелло за правую кулису. Все встают вокруг стола и доедают остатки обеда и пьют вино.)
НИНЕТТА:
Но он хотел нам что-то рассказать!
КОЛОМБИНА:
Или ещё чего хотел...
НАТЕЛЛА:
Да я и так всё знаю. Я подслушивала.
ФАТИМА:
Что значит «подслушивала»? Ухо дверь держал?
НИНЕТТА:
Но это нехорошо!
НИКОЛЕТТА:
Она свободная служанка! Что хочет, то и делает!
КОЛОМБИНА:
А я ещё и подглядывала.
КАТАЛИНА:
И подглядывать нехорошо!
ИНЕССА:
Ах, что же делать? Кто же прав?
НАТЕЛЛА:
Да нет же, нет в этом ничего плохого. Подслушивать и подглядывать плохо, если это ради сплетен или пустого любопытства. Но я это делала для высокой цели – для правды. От правды ничто и никто не скроется! И я теперь эту правду знаю.
ФАТИМА:
«Правда» – что это? Я не учить это слово.
КАТАЛИНА:
Но что это за правда? А если ты неправильно её услышала?
НИНЕТТА:
И даже ради правды подслушивать – нехорошо.
НАТЕЛЛА:
Так мне не рассказывать?
ВСЕ В ОДИН ГОЛОС:
Рассказывай!
КОЛОМБИНА:
Я тоже могу рассказать!
НАТЕЛЛА:
Сначала Горелло соблазнял Эсмеральду. И соблазнил – прямо здесь, в этой вот комнате.
ИНЕССА:
О, как я ей сочувствую!
КАТАЛИНА:
Не мешай слушать. И почему это – «сочувствую»? Мы все не прочь, хотя и не с Горелло…
ФАТИМА:
Зачем ходить прочь от мужчина?
ИНЕССА:
Вот я – совсем не такая! Нельзя же так – с кем попало!
КАТАЛИНА:
Нельзя? А ребёнок у тебя от кого? Не знаешь? То-то.
НАТЕЛЛА:
Мне рассказывать дальше?
ВСЕ В ОДИН ГОЛОС:
Рассказывай!
КОЛОМБИНА:
Я тоже могу рассказать!
НАТЕЛЛА:
Потом вошли Пьеро и этот приезжий доктор. Пока они напивались – а напились они знатно, – разговор шёл про книги. Пьеро, который всегда во всём сомневается, поставил под сомнение даже Священное Писание...
ИНЕССА:
О, как я ему сочувстсвую! Он обречён на ад!
НАТЕЛЛА:
А доктор интересовался только любовными романами. Заскучал, видать в своей Болонье.
КОЛОМБИНА:
Но тут Эсмеральда...
НАТЕЛЛА:
Не перебивай! Доктор и так и эдак выпрашивал у Пьеро какой-нибудь любовный роман попикантнее. А Пьеро делал вид, что не понимает и всё рассуждал про Писание. И говорил, что всё написанное, даже Писание, – ложь.
ИНЕССА:
Ах!
КАТАЛИНА:
Сейчас она скажет, что сочувствует.
Но, Нателла, он прав, известно же, что слово изречённое есть ложь. Мне говорил один учёный... как-то ночью...
КОЛОМБИНА:
Мне тоже говорил учёный, что мы должны быть твёрдо уверены хотя бы в чём-то, должны иметь твёрдые убеждения. Твёрдые, как...
НИКОЛЕТТА:
О, не продолжай, мы знаем, как что твёрдые.
ФАТИМА:
Что значит «твёрдые как что»? 
НИНЕТТА:
Ну почему вы всё время перебиваете? Дайте же ей договорить!
НАТЕЛЛА (не отвечая, продолжает):
А доктору, видно, приспичило почитать про любовь. Поэтому он всё время про романы говорил. Пока до Пьеро не дошло, и тогда он обещал дать парочку самых неприличных романов.
ИНЕССА:
Ах!
ВСЕ:
Помолчи!
КОЛОМБИНА:
Но тут Эсмеральда...
НАТЕЛЛА:
Помолчи!
Но Пьеро оказался куда как бессовестнее. Поняв, что доктору нужно что-то посильнее романов, он сделал вот что. Он схватил Эсмеральду и приказал ей идти с доктором и ублажать его всю ночь.
ИНЕССА:
Ах, не может быть!
НАТЕЛЛА:
А вы думаете, где она сейчас?
ИНЕССА:
О, как я ей сочувствую!
КОЛОМБИНА:
Но она же сама...
НАТЕЛЛА:
Как же, сама. Ты же видела этого толстого доктора. По своей воле никто с таким не пошёл бы.
КОЛОМБИНА:
Ну, я бы пошла...
НАТЕЛЛА (не обращая внимания):
Вот такой он, Пьеро. Герцог, наверняка, приказал ему добиться от доктора того... ну чего там нужно герцогу... а Пьеро для этого использовал свою служанку.
КАТАЛИНА:
Известно, чего надобно герцогу. Здесь большая политика, а уж в ней я разбираюсь. И ради решения политического вопроса все средства хороши.
НИКОЛЕТТА:
Свинья этот Пьеро. Да и Эсмеральда не лучше.
НИНЕТТА:
А как можно приказать сделать такое?
ФАТИМА:
Мужчина приказать, я делать. Люблю так.
ИНЕССА:
О, как я тебе сочувствую!
НИНЕТТА:
Я бы ни за что не согласилась!
КОЛОМБИНА:
А я бы согласилась!
КАТАЛИНА:
В большой политике нет места для слёз и чувств. Если надо – то надо.
НИКОЛЕТТА:
А что хотел нам рассказать Горелло?
КОЛОМБИНА:
Я знаю! Я!
НАТЕЛЛА (не обращая внимания):
Пьеро посылает Джино шпионом в Болонью.
КАТАЛИНА:
Ну вот, что я же говорила – большая политика.
НИКОЛЕТТА:
Как Джино?! Почему?
КОЛОМБИНА:
Да потому что Джино – граф!
ВСЕ:
Не может быть!
КОЛОМБИНА:
А вот и может! Он мне сам рассказывал, что он – дворянин, но тайный.
НИКОЛЕТТА (подозрительно):
Когда это он тебе рассказывал?
КОЛОМБИНА (принимая смущённый вид, но улыбаясь):
Недавно...
КАТАЛИНА (перебивая):
Пьеро – гений большой политики!
НАТЕЛЛА:
Скорее уж гений разврата и безнравственности. Вы только подумайте! Заставить свою служанку ублажать заезжего незнакомца! Заставить чужого шута стать шпионом! Заставить болонского доктора сомневаться в истинности Священного Писания, да ещё и заставить согрешить!
ИНЕССА:
О, как я ему сочувствую!
НИКОЛЕТТА:
Зная Эсмеральду, ему следовало бы не сочувствовать, а завидовать.
КАТАЛИНА:
Это Эсмеральде надо завидовать... два учёных господина... а один из них ещё и при шпаге...
НИНЕТТА:
Завидовать плохо.
КАТАЛИНА:
Вот и не завидуй. А на меня он вчера так посмотрел...
КОЛОМБИНА:
И на меня!
НАТЕЛЛА:
Он и на меня смотрел. И не только смотрел, но и подмигивал. Но я ему отказала. Так и сказала ему: нечего, мол, на меня смотреть и подмигивать, я вам не какая-нибудь... э...
НИКОЛЕТТА (невинно):
Служанка?
НАТЕЛЛА:
Да, я служанка, и мне это нравится. Но я не для него служанка.
ИНЕССА:
О, как я тебе сочувствую!
(Нинетта, Коломбина и Каталина хихикают.)
ФАТИМА:
Здесь только Эсмеральда есть. Другие служанки нет. У Пьеро.
НАТЕЛЛА:
Да что ты! Им имя легион!
ФАТИМА:
Кто это – Легион?
НАТЕЛЛА:
Неважно. Я знаю больше вашего. Пьеро – похотливый сатир, у него в комнате служанок сто перебывало, пока жена его в отъезде. Ну, не сто, но пятнадцать точно. Да в замке не осталось служанок, которых он не завлёк к себе угрозами или посулами.
НИНЕТТА:
Но никого из нас он не завлекал.
КАТАЛИНА, КОЛОМБИНА, ФАТИМА:
Увы!
НАТЕЛЛА:
Мне он подмигивал!
ИНЕССА:
О, как я тебе сочувствую!
НИНЕТТА:
Значит, никто из нас с ним не был, я права?
НАТЕЛЛА:
Нам нужно унести посуду!
(Служанки начинают уносить посуду.)
КОЛОМБИНА (в сторону):
«Никто из нас с ним не был»? Да на вас он и не посмотрит. Курицы. Только и можете, что кудахтать и не замечать меня. Но теперь-то вы меня заметите! И он заметит!

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ.
Пока служанки уносят посуду, Коломбина идёт налево, в комнату Пьеро. Пьеро неохотно отрывается от чтения.
КОЛОМБИНА:
Мой господин, позвольте к вам войти!
ПЬЕРО:
А, Коломбина. Чего тебе?
КОЛОМБИНА:
Мне – вас.
ПЬЕРО (откидывается на спинку кресла, после паузы):
Вот это наскок. Ты меня уж извини, Коломбина...
КОЛОМБИНА (быстро):
Мне вас... предупредить необходимо!
ПЬЕРО:
Тогда не делай таких пауз. Предупреждай.
КОЛОМБИНА:
Среди служанок зреет недовольство
На то, что вы, высокое столь место
Здесь занимая, жизнь ведёте... как бы
Сказать мне лучше...
ПЬЕРО:
Кто же недоволен?
КОЛОМБИНА (гордо выпрямляясь, одновременно подходит к Пьеро вплотную):
Мой господин, доносы я считаю
Презреннейшим занятием, а сплетням
Я никогда не предавалась.
ПЬЕРО:
Так зачем же
Пришла ты, Коломбина, в час столь поздний?
КОЛОМБИНА (наклоняясь над Пьеро, томно):
Господин, не сердитесь на бедную девушку, умоляю вас! Я пришла к вам с чистым сердцем. И горячим.
ПЬЕРО (встаёт, отстраняется):
Послушай, Коломбина! Час поздний, пора спать. Давай поговорим завтра утром!
КОЛОМБИНА:
Мой господин, я умоляю выслушать меня!
ПЬЕРО:
Ну хорошо, но сначала сядь. Хочешь вина?
КОЛОМБИНА (восторженно):
О, разделить с вами вино! Вы так добры, мой господин!
(Пьеро наливает вина Коломбине и себе, садится. Коломбина усаживается на пол у его ног.)
ПЬЕРО:
Сядь в кресло!
КОЛОМБИНА:
Ах, неважно! Я хочу сказать вам правду!
ПЬЕРО (в сторону):
Сегодня – день правды. Надеюсь, она не станет рассказывать, что ей выпало на ужин, как делал Джино.
(к Коломбине):
Я не хочу, чтоб ты сидела на полу.
(Коломбина встаёт и присаживается на ручку кресла Пьеро.)
ПЬЕРО:
Коломбина, перестань! Войдёт кто-нибудь. Что делать тогда?
КОЛОМБИНА:
Важнее, что делать сейчас...
ПЬЕРО (в сторону):
Ну нет, эту мелодию я знаю.
(к Коломбине, вставая):
Послушай, я очень устал.
КОЛОМБИНА (вскакивая):
Я знаю правду про герцога!
ПЬЕРО:
Я тоже знаю правду про герцога. Иди спать, Коломбина.
КОЛОМБИНА (быстро):
Но я и про вас знаю правду!
ПЬЕРО:
Про себя-то я тем более знаю. Ступай себе.
КОЛОМБИНА (быстро):
Вы отправили Эсмеральду провести ночь с болонским доктором!
(пауза)
ПЬЕРО:
Что?! Ах ты, мерзавка!
(Хватает лежащую на столе палку Петруччо. Коломбина бросается на колени, обнимает колени Пьеро.)
КОЛОМБИНА:
Бейте меня, мой господин, бейте! Всё, что захотите со мной делайте! Но клянусь вам, клянусь всем святым, что есть на свете, – я никому никогда не скажу об этом!
(Пьеро замирает с палкой в руках и дальше стоит так до конца сцены, остолбенев. Коломбина целует его руки.)
КОЛОМБИНА:
О, верьте мне, мой господин, это правда, никто никогда не узнает! Я единственная, кто в этом замке целиком на вашей стороне! Я знаю, вам тяжело! О, как вам тяжело! Но не бойтесь, мой господин! Я сохраню всё в полной тайне! Клянусь вам, клянусь!
(вскакивает, бросается к середине сцены)
Заперта ли дверь? О да, заперта!
(возвращается к Пьеро, который продолжает стоять, остолбенев)
Я никому не расскажу о вас! О тебе!
(срывает с себя фартук, снова бросается на колени перед Пьеро, обнимает его колени).
Клянусь тебе! Никто никогда не узнает! Никогда! О том, что здесь произойдёт.

Занавес.