По ту сторону

Всё утро Мила Семёновна Протасова тяжко вздыхала. Ровненько выкладывала вязаные салфетки на пластиковый кухонный стол-раскладушку и вздыхала, вздыхала. Всё было не так. Пусто было и безрадостно. Невмоготу.

Все норовили обдурить, просто каждый. И продавщица эта Нюрка из гастронома «Ассорти» на углу. Спросишь у неё: «Свежее?» Улыбается, стерва: «Только утром привезли!» А дома раскроешь, попробуешь – какое там! Говно прошлогоднее и то слаще.

Или вот подруга Инна Ильинична… Ну эта ладно, пусть.

И в квитанциях за электричество все врали, и в телевизоре, и в газетах, и даже в журнале кроссвордов. Заполнишь всё как положено, а оно не сходится. И так буквы подставишь, и этак – нет, не сходится и всё! Аферисты одни в этих кроссвордах сидят.

Да вот даже, по молодости, газовщик пришёл. Мне, говорит, уровень утечки газа в вашей квартире замерить надо. И три пустых бутылки из-под молока затребовал предоставить – пробы воздуха собрать. И ведь тоже соврал, подлец. Бутылки в стеклотару снёс, по пятнадцать копеек за штуку. Тридцать лет прошло, уже и бутылок таких не делают, а до сих пор обидно.

Но это всё мелочи. Вот уж от кого не ожидала, так от собственного благоверного Михал Петровича Протасова. Только и он обманул. Взял и помер внезапно. Ни слова, ни полслова загодя. А ведь сорок лет вместе прожили. Чего б ещё не пожить-то в своё удовольствие! А вот ишь! И должна она теперь тут одна, со всем этим.

Хорошо, хоть Инна Ильинична каждую среду на чай приезжает. Сейчас тоже будет с минуты на минуту. Мила Семёновна поставила на ажурные салфетки две фарфоровые чайные пары «только для гостей» и залюбовалась. Красиво – перламутр, пастушки, любовь всякая.

После второй рюмки фирменной настойки на апельсиновых корочках, которую всегда приносила с собой Ильинична, Мила Семёновна опять тяжело вздохнула и даже уронила в рюмку хлюпкую слезу.

– Может, тебе к этим, эстрасексам? - предложила Инна Ильинична. – Глядишь, поколдуют, и жизнь наладится!

Инне Ильиничне стоило доверять. Женщина она была знающая: всю жизнь прослужила учётчицей в их жилконторе, а последние два года – в киоске «Союзпечать», что на Пушкинской.

– Да где ж их взять-то, так, с бухты-барахты? - оживилась обманутая всеми вдова Протасова.

- Так в «Бойню волшебников» напишем, делов-то! Сейчас это запросто. Вот люди живут и не знают, что на них заговор какой или пуще того – проклятие. Но тут приезжают эти. И бац! Только важно, чтобы у тебя что-то потустороннее имелось для ихнего, магического, личного интересу! – заявила подруга.

Мила Семёновна, выпив для храбрости ещё порцию настойки на апельсиновых корочках, принялась припоминать.

Из вещей потусторонних у неё обнаружились только две. Перелицованное зимнее пальто шерстяного драпа. И тучный сосед Толик за стеной. Пальто было терракотовое, крепкое и ещё вполне приличное. А вот Толик – пегий и напротив совсем неприличный. По ночам он развратно храпел за тонкой панельной стенкой рассыпающимся на трели басом, а с утра здоровался во дворе, как ни в чём не бывало. Хам и тёмная личность, как есть.

- Так, вспоминай! Половицы скрипят? – начала дознание Инна Ильинична.

- Скрипят! Ой, как скрипят, - выдохнула Протасова и положила пухлую ладонь на грудь.

- Тени всякие мечутся? – прищурилась Ильинична.

- Ох, тени же, точно, – сдавленно подтвердила хозяйка.

- А шорохи, стуки непонятные, ммм? – торжествовала в своей правоте подруга.

- Да, да! – раненой птицей вскрикнула Мила Семёновна, хлопнула ещё одну порцию «ильиновки» и перекрестилась, понимая, что дни её сочтены.

- Пишем письмо! – резюмировала Инна Ильинична.

Мила Семёновна заметалась в поисках бумаги, ручки и конверта с маркой.

- Оспади! Электронное письмо! – застонала подруга. – Прямо с телефона, я умею.

Три часа они описывали всю трудную судьбу Милы Семёновны, начиная с младенческой желтухи и заканчивая нынешними аномальными условиями.
Ильинична хотела было, для пущей убедительности, добавить родовое проклятие и венец безбрачия. Но вовремя вспомнила поблёкшую цветную фотографию, стоявшую среди фамильного хрусталя в серванте.
 
В нижнем правому углу фотокарточки было курсивом нацарапано: «Привет из Пицунды 1980». И там, ещё вполне живой, рыжеусый Михаил Петрович, в футболке с изображением олимпийского мишки, обнимал смеющуюся загорелую Милочку, на груди у которой красовалось колье из разноцветных ракушек. Ракушки были яркие, вызывающе покрашенные заграничным лаком для ногтей в оранжевое и синее. И к молодой свежей Миле это очень-очень шло.

* * *

Откликнулись на письмо не сразу. Только месяца через четыре вдруг объявили, что едут. И началось.

Приехали с кучей всего, включая ведущую из телевизора, которая раньше была актриса, а потом вот. Понакидали проводов, понавключали прожекторов, камер понаставили с операторами. А потом и говорят:

- Мы вам как бы внезапно в дверь звоним, а вы как бы, не глядя в глазок, открываете, и такая: «Ой, какая совершенно случайная неожиданность!» Понятно? - командует женщина-режиссёр.

- Да поняла я! Чё ж тут не понять! Всё совершенно случайно, - отвечает Мила Семёновна, перетянутая, аки варёный окорок, парадным лиловым платьем с люрексом: в нём она как бы завсегда по дому расхаживает.

Инна Ильинична рядом. Она подбадривает, контролирует гримёрское припудривание и обмахивает журналом с кроссвордами пошедшую нервными пятнами грудь Милочки.
Раза с двадцать восьмого случайная неожиданность, наконец, получилась искренней. И понеслась магия.

Вокруг дома и квартиры заинтересованные собрались. Шутка ли! У каждого: неопознанные скелеты в шкафу и сплошное непознанное в жизни. Некоторых соседей даже в понятые позвали. Прораба Степаныча, например. Или вот Нану Ираклиевну с седьмого. Просто потому, что она дома оказалась. Инна Ильинична, разумеется - главный свидетель.

Ведущая из телевизора, которая прежде актриса, уговаривает Милу Семёновну: «Мы волшебникам не скажем, что у вас тут кто-то шастает. Пусть всё сами-сами». А обманутая всеми вдова Протасова и не спорит. Ей уже и самой интересно, что нароют, и как жизнь её наладят.

Первым заходит шаман в смердящих шкурах. Он начинает завывать. Размахивает бубном, сбивает две пластиковые подвески с поддельной чешской люстры. Воет: это знак, это парный знак. Засовывает подвески себе за шиворот. И заявляет, что они нужны ему для проведения ритуала снятия порчи. А больше прямо сейчас он сказать не может, потому как права не имеет, и тычет кургузым пальцем в потолок. Все относятся с пониманием. Особенно прораб Степаныч.

Второй на пост заступает тщедушная девчушка с рыжим хвостиком до попы и золотым колокольчиком в носу. Она позванивает свои носом и прислушивается. Губы у девчушки чёрные. «Гуталин, что ли, жрёт?» - громко шепчет Степаныч. На него шикают ведущая, Инна Ильинична, Нана Ираклиевна и оператор с татуировкой орла на плече. Мила Семёновна молча крестится.

Девчушка долго стоит без звука и движения. Потом требует свою колбасу. По съёмочной группе пробегает эстафетой: «Колбасу магу! Колбасу!» Ассистент подсовывает серебряный поднос, в центре которого лежит кружок краковской. Рыжая хватает колбасу, откусывает один кусок, второй, третий. Энергично жуёт и, закрыв глаза, мычит.

- Эдак, с краковской, и я бы смог! – хмыкает Степаныч.

Его шпыняют в оба бока два острых локотка – Ильиничны и Ираклиевны. Ведущая больно щиплет прораба за нос.

Наевшись магической колбасы, рыжая начинает медленно кружиться между сервантом и диваном. Постепенно ускоряясь. И вдруг обрушивается на пол. Все понимают, зашиблась, родимая. Но зашибленная внезапно вскакивает. Одержимо шепчет: «иголки, иголки». И в сомнамбулическом оцепенении продвигается к окну.
Там она, практически незрячая, ощупывает тонкими пальцами богатые, в золотом промышленном шитье, занавески. Шепчет: «с Востока пришло». Резко вскрикивает и извлекает из шторы две швейные иглы с обрывками ниток – белой и синей.

Все, понятное дело, в восторге. Настоящая, очень сильная! Мила Семёновна говорит ведущей:

- Надо же! Нашла. Я уж и запамятовала, когда их туда воткнула. Штопаешь, бывало, Петровичу носки, а он из душа позовёт – дай, мол, трусы свежие – вот и воткнёшь, чтоб не потерять или не наступить. Или, не дай бог, проглотить, чтобы до сердца игла дошла!

- Сильная, очень сильная она, – авторитетно утверждает Инна Ильинична. – Вы слышали, она про Восток твердила? Так эти ж шторы я сама Милочке из Трабзона привезла, когда в 90-е челночила. Ну откуда?! Откуда она могла это знать? Невероятно сильная, волшебница!

Толпа на улице волнуется. Все видят реальные чудеса и сразу хотят приспособить их для собственной жизни. А иначе – зачем оно всё?

Ванесса Догвилевская, перезрелая девушка, аккомпаниатор из местного театра музкомедии, живущая по соседству с Милой Семёновной, продирается в родной подъезд, только предъявив паспорт с пропиской.

Тут в комнате появляется женщина в чёрном мешке под видом платья. На груди у неё античный медальон черно-белого Микки-Мауса. А на плече сидит петух. Всамделишный. Петух орёт и время от времени гадит. Мила Семёновна крестится. Нана Ираклиевна с седьмого утешает: что уж тут, раз ввязались, надо – значит, надо.

- Вижу, - говорит женщина в мешке, - бродит здесь неуспокоенный дух. И это мужчина. Мне идёт буква «мэ».

- Буква «эм»? – уточняет ведущая.

- Мне идёт «мэ», - отрезает женщина с петухом.

- Оспадя! Мишаня-покойник! – закатывает в экзальтации глаза Инна Ильинична.

- Дык это он свою заначку ищет! – робко вставляет прораб Степаныч.

Мила Семёновна громко сморкается в вязаную салфетку.

Тем временем, на лестничной площадке происходит короткая потасовка. Ванесса Догвилевская дозналась, из-за чего весь сыр-бор, и намерена устроить свою несчастливую женскую судьбу. Но на место действия её не пускают. Она протискивается. Интеллигентно, по-аккомпаниаторски, матюкается. Но нет – женское счастье так, с наскоку, в руки не даётся.

А меж тем, женщина в чёрном снимает живого петуха с плеча, достаёт из армейского ботинка старинный клинок и заносит его над птицей.

- Неееет! – истошно вопит Мила Семёновна. – Только не это!!!

Все тут же понимают, что обманутая вдова Протасова любит животных. К этому, в общем-то, с сочувствием относятся и ведущая из телевизора, которая раньше была актрисой, и прораб Степаныч, который и раньше был прорабом, и оператор с татуировкой орла, и Нана Ираклиевна с седьмого этажа, и Инна Ильинична, и даже аккомпаниатор Ванесса, которую до сих пор не пустили в квартиру устраивать её личную жизнь.

- Неееет! – продолжает орать вдова. – Только не пачкайте палас! Он гэдээровский, ему сносу нет!

- Мне. Нужна. Свежая. Кровь. – утробно вещает Чёрная.

Все подставляют свои пальцы. Волшебница прокалывает их, сливает кровавую жатву в кубок, нюхает, страшно меняясь в лице. Потом плотоядно взирает на кота.

- Он знает больше! – указывает на него длинным заострённым ногтем и заносит над ним клинок.

- Невинную животную в обиду не дам! – отрезает Семёновна.

Кот и сам, решив не даваться на опыты, становится абсолютно плоским и просачивается между массивным диваном и стеной в «розочковых» обоях.
 
- Разгадка там! – утробно изрекает женщина с петухом и показывает клинком старинного кинжала за диван.

А в это время съёмочная группа отбивается от страждущих в подъезде.
Аккомпаниатор Ванесса, потеряв всякую надежду на взаимную любовь, брак и материнство, выкрикивает лозунг «А часики-то тикают!», становится на четвереньки и ползёт между ног оператора.

Все в комнате кидаются двигать мебель. Но то ли диван в богатом леопардовом плюше прибит к полу гвоздями, то ли кот, не желающий помирать за здрасьте, держит его лапами из последних сил с обратной стороны - махина не сдвигается ни на сантиметр.

Оператора с татуировкой орла просят подсобить. Но он в этот момент держит за шкирку пойманную между собственных ног аккомпаниаторшу.

- Мне к волшебникам по личному! – отчаянно верещит Ванесса.

Оператор по имени Трофим внимательно, даже слишком внимательно, осматривает аккомпаниаторшу. «Из какой квартиры?» – спрашивает он. «Из сорок пятой. Вон, с зелёной дверью», - отвечает Ванесса. «Мы к вам зайдём, ждите!» – уверяет оператор. И она послушно идёт домой, а он – двигать диван.

Когда добротную фанерно-плюшевую конструкцию всё же сдвинули с места, все увидели в углу обезумевшего кота рядом с полупустой бутылкой перцовки.

- Ну! Чё я говорил! Мишанина заначка! – обрадовался Степаныч.

Миле стало дурно. Её внезапно охватило чувство невосполнимой утраты. Не оттого, что бутылка наполовину пуста, а потому, что вот – недопитая человеком перцовка есть, а самого человека нету. Сомлевшую вдову утрамбовали на том самом диване, обложили амулетами, обмахали бубном и окурили благовониями. Исполнили пару ритуалов – с участием петуха и двух подвесок от люстры, вытащенных из-за шаманского шиворота. Открыли окно, где шторы с иголками. Дали глотнуть оставшейся перцовки.

Почти помершая от магического стресса Семёновна вдруг задышала и порозовела.
Толпа на улице и в подъезде сразу поняла – чудо. К волшебникам выстроились очереди, в которые просили больше не занимать. Дух Мишани так и не поймали, но успокоили и урезонили, надо признать.

За всё пережитое Миле Семёновне подарили телефон с камерой, где приличные мегапиксели и большие кнопки. Инна Ильинична устроила ей аккаунт в одной соцсети, где образовался фан-клуб вдовы Протасовой и куда можно выкладывать утренние сырники и новые соленья. Очень успокаивает. Нюрка из гастронома теперь всё время подобострастно улыбается и, если что не так, предупреждает: не берите! И делает с Милой и Ильиничной селфи на фоне мясного отдела.

Оператор Трофим зашёл всё же к аккомпаниаторше театра музкомедии Догвилевской, чтобы разобраться с её личной жизнью. Разобрался. Ванесса теперь всех уверяет, что магия существует, и в телепередаче всё чистая правда.

А «потусторонний» сосед Толик всё так же храпит ночами и нагло здоровается по утрам, но Миле Семёновне уже не до того – она отвечает на восхищённые комменты под фотографиями отбивных и сырников и раздаёт рецепты в личке. Подумывает о кулинарном видеоблоге, совместно с Инной Ильиничной, разумеется.