Бабушка. быль

Уже минуло больше года после войны, а сильно сдавшая Александра, всякий день выходя за околицу,подолгу не мигая, смотрела на запад, где деревенский большак,выбегая на взлобок, растворялся вдали меж полей и березовых колков, а небо  в голубых проталинах с какой-то злонамеренной радостью высасывало из ее взгляда и души эту последнюю надежду. На ее бескровном и выцветшем от горя лице остались только глаза, в которых еще теплилась некая жизнь.
    Когда на нашей маленькой станции ненадолго приостанавливался состав с демобилизованными, она торопливо и отчаянно металась среди вагонов, искала взглядом, чтобы в этой суматохе и похожести солдат в форме, найти своего единственного и неповторимого в целом мире сына Григория. На ее глазах счастливые селяне встречали долгожданных воинов, обожженных в боях и порой искалеченных, но живых и таких родных! И она не знала, куда спрятаться от этой их радости, когда вечерами слышала звуки деревенской гармошки, которая рвала душу на части и заставляла страдать все ее материнское существо.
    Отплясав победу, жадно хватались фронтовики за любую работу. Истосковались руки мужиков по сенокосам, да домашнему ремеслу. Мало- помалу стихали и горячие разговоры о войне. Но Александра по- прежнему тихо ходила на маленький вокзал ее несбывшейся мечты. Будто это ее единственное желание, растворенное в воздухе, притягивало ее. Она жадно инстинктивно втягивала этот запах и прислушивалась к себе, улавливая каким-то звериным чутьем слабый зов родной крови, достаточный для того,чтобы прийти сюда завтра и снова ждать. Злые ветры проносящихся поездов трепали на ней одежонку, но она стояла маленькой крепостью, непоколебимо скрестив руки, словно боясь погасить в груди светлую память о сыне. И казалось этой ее силы вполне хватило, чтобы остановить любой грохочущий мимо состав.
    Больше молчала, и на ее некогда миловидном лице все реже отражались проблески былых эмоций. Они словно остывали изнутри и каменели. Седина въедалась пеплом в ее голову, пеплом навсегда сгоревших в пожаре войны, простых человеческих желаний, маленьких семейных радостей. После "похоронки" отголосила Александра свое, по- русски, всей душой и сердцем, до озноба, горько и страшно, не оставив внутри ни искорки, и с тех пор будто потухла вся.. И только окалины глаз выдавали, что внутри ее едва теплилась душа и где-то глубоко,потаенное от людских домыслов ютилось ее материнское предчувствие.
     Громыхали на восток тугие вагоны,будто перемалывая стальными колесами остатки ее довоенного безоблачного счастья, казавшегося теперь далеким сказочным сном. Вспомнила весну 1945г. Когда ее глаза буквально впивались в каждого солдата  в пролетающих мимо дощатых теплушках.Когда горе и радость, обнявшись,  ехали в одном вагоне. Где под любимую "Катюшу"хмелели от великой Победы одни, и падали в объятья безутешного горя другие. Защитники спешили к родным гнездам, выжившие и не побежденные, повинуясь вечному зову земли предков. Спешили, чтобы поскорее прижаться своими огрубевшими, полумертвыми душами, отогреться теплом живых, дорогих и любимых, надышаться травами родного поля. Двигались на попутках, телегах, верхом, шли пешком с запыленными лицами, не веря и не осознавая вполне, что эта мясорубка закончилась.А под застиранными гимнастерками, под поблескивающими орденами и медалями в каждом из них еще медленно догорал Рейхстаг..
Проселками припадая, хромали калеки- подранки, нелепо размахивая крыльями рукавов, в которых не было рук.. Безногие с подвязанной пустой штаниной, будто в самую душу вбивая костыли, отрешенно гвоздили дорогу. Один, которого за клубком дорожной пыли и разглядеть-то было невозможно, глубокой занозой застрял в памяти Александры навсегда. Не могла она забыть то, как опираясь о землю двумя металлическими скобами, он могучими руками волочил за собой все, что осталось ему от войны.Вместо обеих ног ему "присобачили" тележку- этакое" транспортное средство,"сколоченное сослуживцами в госпитале.Жутковато гремело это его горе- злосчастье на всю оставшуюся жизнь, медленно приближая тело победителя к отчему дому. И как по его запыленному, каменному лицу стекали двумя светлыми ручейками немые удушливые слезы.
    Господи, не раз молила Александра, хоть бы какая-то правда, пусть горькая! Вот отец, будто оторвав от себя кусок родной плоти, в сердцах сказал: "Все , мать,погиб Гришка наш и точка.. " И ему-то, верно , легче. Хуже не бывает, нет среди мертвых и среди живых нет сынка моего, как с этим оставаться?
   
    Было мне в ту пору лет семь. Как-то увязалась я с бабушкой в березняк по землянику.А день выдался необыкновенно светлый. В колки вошли еще по росе, но когда обогрелось, грянул со всех сторон сводный хор окрестных птиц, ему вторил скрипичный оркестр кузнечиков и такая благодать на душе! От этой музыки и благоуханья мы с бабушкой немного притомились и уже с полными лукошками решили отдохнуть. Помолчали. Бабушка тихо присела на пенечек ко мне спиной и недвижно смотрела на всю эту земную красоту. Я видела, как под выцветшей кофтенкой чуть вздрагивали ее худые плечи.Бабушка скрывала свои слезы. Она незаметно прикладывала к глазам свой линялый платок и он просто намокал.. Я знала о ком тоскует бабушка, и потому, сидя рядом, помалкивала.Не делилась она со всем миром горем своим, поскольку этого горя было так много вокруг, что ее любящая душа могла однажды разорваться.
Сколько мы так просидели- не помню, только я , сморенная полуденным теплом, прямо здесь, на земляничнике, задремала. Очнувшись , вдруг увидела рядом с бабушкой туманный силуэт какой-то женщины.И услышала, как склонившись над ней, странная вестница сказала: "Не убивайся, Александра, жив твой сын, жди.." И с последним словом будто растворилась среди берез. Я робко подняла глаза и увидела другую бабушку! Ее воскресшее лицо освещала улыбка.Долгие эти годы все ее существо протестовало даже когда вернулись последние, отлежавшие в госпиталях, после Победы, она не теряла надежду.И только сегодня неожиданно получила подтверждение свыше!. То, во что верило ее материнское сердце.
С тех самых пор бабушку словно подменили. Она весело справляла всю домашнюю работу. Порой встанет перед висящим на стене репродуктором и слушая любимую Л.Русланову,начинает тихонько подпевать давно забытые мелодии и вдруг обнаружив в себе некую радость конфузливо умолкала. Но я -то видела и знала причину ее чудесного преображения.
    Прошло немного времени, и как-то поздним вечером в дверь нашей старенькой хатенки постучали.Дед уже давно смирившийся с мыслью, что сын погиб, вышел в сени, глухо и настороженно спросил: "Кто там?" "Открой, отец, это я- Григорий,"На что опешивший и оскорбленный дед фальцетом закричал: "Какой еще Григорий?-вот я тебе покажу! Ишь бродят тут ночами!.." Бабушка метнулась к двери с криком: " Ты спятил,старый,- открой!" - и оттолкнув деда, упала в объятия сына.
   
    Позднее мы узнали, что отец был в фашистском концлагере, в плену. А когда был освобожден, то вместе с другими узниками радовался скорому возвращению на родину.Но вскоре, окруженных автоматчиками бывших военнопленных загнали в холодные вагоны для отправки в Россию. Надежды на теплую встречу с родными растаяли. А вся его оставшаяся жизнь мало чем отличалась от немецкого плена, где в подземельях Рура более трех лет он лежа на боку долбил киркой каменный уголь. Еще год прошел в изматывающих допросах и статус изгоя был закреплен за ним окончательно, но уже на родине. Отец был отпущен на поселение в г. Прокопьевск с единственным правом- работать на шахте забойщиком. Время от времени он получал повестки в "Компетентные органы", а уходя прощался с родными, потому что не был уверен в том , что на этот раз не расстреляют. И только в начале шестидесятых мой отец Григорий Степанович Тарасов, бывший офицер Советской Армии, бывший узник фашистских концлагерей был окончательно реабилитирован.

                Послесловие

    Великая Отечественная Война с победой не закончилась. Она еще долго гремела в углах нашего маленького дома, потрясая нашу маленькую жизнь, нарушая наш маленький мир, продолжаясь и заползая в невинные души детей, грубо прикасаясь к сердцам, больно наступая на наши судьбы..