Я с тобой, Серёга

                Я С ТОБОЙ,  СЕРЁГА .
А начиналось всё так интересно!
       Слёзы радости после года разлуки, спешащая навстречу маменька, как только может спешить девяностолетняя маменька, которая уже вся на крыльце, в твоих объятиях, только ноги ещё не дошли, они ещё где-то там, в глубине дома, не поспевают,  и надо терпеливо держать  её на руках, ждать, когда дойдут…
         Цветущий яблоневый сад, и ты совсем не ты, а Раневская, только не из Парижа, а из Питера, и сад не вишнёвый, а, сами понимаете, яблочный, тьфу ты, яблоневый.
        Впереди три месяца счастья с Людочкой, Анечкой, Коленькой, Павлушкой, маменькой- это стабильно, а будут ещё и Лиля, Оля, Олеся, Рома, Серёга, Ритуля- эти время от времени, эти иногда, но тоже радость.
           А ещё Федуловна, дай бог всем вам иметь соседкой такую Федуловну, которая наше ВСЁ!
         «Куда я в такую рань, у меня ещё Федуловна непоеная»- вырвалось у меня как-то, ибо без неё ни чашка кофе, ни пирог не лезут в рот.
          А Ириша с каждодневными своими букетиками, тоже соседка, и тоже почти что Федуловна…
         И вот на фоне такого счастья  звонок Серёгин, а через час и сам Серёга, весь ободранный, голодный, хотя это не аргумент, он всегда голодный, без документов, хотя и это бывало, но время от времени и без некоторых, а тут абсолютно без всех. Надо вызволять….
   
      Первым делом я зашла в косметический кабинет.
       Обычно все мои дела начинаются с похода туда.
      Что особенного?
      Шестьдесят с хвостиком обязывают.
      Пилинг, два мезоукола- и вперёд!
         Плюс ажурный, брючный, с капюшоном, карманами и эффектными пуговицами костюм- и я в порядке.
        Стойкое изумление прохожих обеспечено.
       Несколько омрачает картинку походка, выровнять которую не удаётся даже в бескаблучных, мягких мокасинах.
     Ну, хромаю я, хромаю.
      И совсем не от лукавого,
 а «от Луки», кажется, страница шестьдесят семь, Псалтыря, где »нет мира костям моим за грехи мои».
    Помните? Нет?
        А вот я с периодичностью раз в год вспоминаю.
         Вот и на этот Новый Год, эх, словом, грешить надо поменьше, а добрых дел побольше, Серёгу на этот раз вызволить …, а то вдруг опять не будет мира…костям моим…, что же мне, на другую ногу хромать?
         И вот я, вся такая вышеизложенная, подрагивающей на каждой песчинке походкой
 в девятнадцать ноль- ноль подошла к Главпочтамту.
   
      Впоследствии меня спрашивали, в кого я такая умная, откуда такая прозорливость, почему именно там, где камеры слежения, тьма народу…
      Не знаю.
      Возможно, мне хотелось показать до поры, до времени незримым соглядатаям, как в идеале должна выглядеть женщина после двух мезоуколов, в капюшонах, пуговицах  и ажуре.
     Ей богу, не знаю.
      Так уж получилось.
      Главпочтамт- единственное место, к которому я пройду, не спрашивая дороги. Он не претерпел изменений, не поменял место, на котором стоял и сорок лет назад, когда я, вообще ещё до изобретения видеокамер, назначала здесь свидания.
         И когда этот уголовник Тихомиров спросил, где встретимся, я не раздумывая назвала привычное с юности место для свиданий, тем более что весь ритуал перед встречей мне знаком с тех ещё пор, кроме, конечно, мезоуколов.
          Черт, зуб ещё разнылся..

      Странное дело, мужья мои все были из абсолютно разных социальных слоёв, как говорится, один с болотца, другой с колодца, но объединяло их одно: по прошествии пары лет они обязательно начинали говорить: не грызи орехи, дура, перестань есть семечки, дура, побереги зубы, дура, это самое лучшее, что у тебя есть- и оба были неправы.
          К шестидесяти годам я разгрызла тонны семечек с орехами, открыла десятки ящиков бутылок зубами- и ничего.
        А пару лет назад надкусила этими своими знаменитыми зубами дифимбахию- фикус такой- кто ж думал, что он стопроцентно состоит из соляной кислоты – и моя жизнь превратилась в сплошные галеры.
           До больницы, конечно, довезли, потому что молодой красавец- фельдшер крикнул водителю:»Вези быстрее, старуха подыхает»- и тот по встречке, по тротуарам так взмыл- видно, молодой тоже, трупов боялся.
        «А чего нас бояться»- подумала я уже под капельницей.
         Жива осталась, а что толку- зубы –то посыпались.
         А не будь я дура, мне бы их, как маме, до девяноста двух лет хватило.
      «Челюсти- то выньте из бабушки, а то мало ли что»- ещё этим летом сказала дежурная врачиха в больнице, только вынимать нечего было, свои зубы все до одного у старушки.
        А тут, дура я, дура- успела поругать сама себя, стоя на крыльце Главпочтамта.
      Вечерело.
        Солнце уже миновало самые высокие шестиэтажные дома в этом провинциальном губернском городке и направлялось к крышам тех, которые каждым своим морёным, старинным брёвнышком помнили декабристов, ибо они, декабристы, и отстроили их по своему петербургскому вкусу и проживали в них со своими, кем только ни воспетыми, жёнами лет двести тому назад.

       Эти дома стояли вперемежку с шестиэтажными своими братьями и составляли главную,и,пожалуй,единственную, достопримечательность.

      Хотя нет.
      Последние лет двенадцать название города ассоциируется с мафией, в столице нашей родины шороху наведшей.
         Едешь, бывало, в поезде- спрашивают: это у вас Илизаров?, это у вас декабристы?
         А последние годы: это ваши в Москве? Взор потупишь и кивнёшь.
        Надо же, с домами ничего не сделалось, стоят, как пирамиды египетские, напоминают.
    К ним когда-то примыкали конюшни, оранжереи, сады с диковинными для этих зауральских краёв плодами, выращиваемыми несчастными декабристами.

       Говорят, однажды царь, посетив магазин на Невском, удивился невероятно аппетитным персикам
  -Откуда?- спросил царь.
  -Из оранжереи князя Раевского- ответили.
  -А он разве не сослан в Сибирь?
   -Сослан-с, там и растят-с.

   
    Роскошный, утончённый, вымирающий от излишеств в питье и еде старый Петербург вздрогнул при виде седовласых, загорелых, накачанных крепышей, явившихся пред его очи через двадцать лет заточения.

        Вздрогнул и покраснел от стыда, позавидовал, снедаемый подагрой, что не пошёл с ними вместе на Сенатскую площадь, не был сослан, не был воспет поэтами и не пахал в Сибири землю, не разводил диковинных плодов в оранжереях, т. е., не жил полноценной, здоровой жизнью сибиряка- хлебопашца.
       И вот теперь ему умирать, а им, накопившим здоровья в Сибири, жить да жить ещё вместе с домочадцами да заводить ещё новых чад.
    
   Конечно, давным- давно нет ни тех, ни других, и только учебники истории ежегодно, настойчиво и нудно ближе к середине декабря вдалбливают в детские головы вечную память о них.
         Особенно въедливые учительницы, чаще всего старые девы, до сих пор везут и везут  в этот город тучи школьников показать да и рассказать, как страдали здесь декабристы.
    А я вот стою на крыльце Главпочтамта, жду своего уголовника Тихомирова и думаю, что я тоже пострадала бы в этих одноэтажных особняках с резьбой на ставнях, ох, пострадала бы, да если бы ещё декабрист пригожий попался!

         А они все были пригожие, и, видать, немало женщин -аборигенок разделяло с ними страдания.
        «Это я сама такая садистка»- похвалилась этим летом одна роскошная особа, безымянная звезда, забредшая на одну только ночь в дом к нашей маменьке, чтобы угостить изумительным виноградом, и я с сомненьем вгляделась в неё, ища черты какого- нибудь декабриста.

        А иначе откуда такие садистские наклонности? Посадить и вырастить в Зауралье виноград- ну, точно пра-пра правнучка кого-нибудь из них.
            Да и я бы не знала, что писать и советовать моему племяннику Серёге на зону, если бы не декабристы.

         А вот вспомнила, как великий поэт советовал им»во глубине сибирских руд храните гордое терпенье», и тоже»терпи, Серёга»- писала я ему во время его трёх отсидок.

       И терпел, и выходил на свободу, а я вот стой теперь вся в ажуре на крыльце Главпочтамта, жди  уголовника Тихомирова да любуйся на крыши одноэтажных этих хат, до которых уже дотянулись лучи заходящего солнца, а Германа, что я говорю, уголовника Тихомирова всё нет.
    К великому сожалению, не свидание у меня с ним, а теперь это называется «стрелка», и забила эту «стрелку» ему не я, а он мне.

    
      Уж очень мне не хотелось, чтобы любимый племянник мой Серёга остался без крыши над головой, ибо уголовник Тихомиров давным- давно сделал доверенность на продажу Серёгиной квартиры- и осталось только поставить точку над сделкой.

        А тут я, как чёрт из табакерки.

       Уголовник Тихомиров не знал, что владелец трёхкомнатной квартиры, предусмотрительно запертый им в подвале с решётками, имеет тётку в Питере настолько мобильную, что стоит подумать о ней, и она тут же материализуется из воздуха.
       До чего же славно всё у Тихомирова получалось: тут владелец уже два месяца парится взаперти, а тут Рома из «Недвижимости» заканчивает по «Генеральной» квартиру на Тихомирова оформлять.
          Недельку ещё- и человечка из подвала можно в землю опускать, благо, песчаный, сыпучий карьер совсем рядом, да и вообще их тут навалом, и песчаных, и сыпучих, очень удобных для тихомировых, князевых, безденежных.

          Ну, это я загнула, Князев и Безденежных  сами на Рябковском упокоились,  не пожелали с московской братвой погост делить, а Тихомиров пока ещё других упокаивает, вот и моего племянника Серёгу собирается.
      А тут звонок.
      Дребезжащий женский голос:
              -Миша Тихомиров?
              -Да.
              -А я тётка Серёгина из Питера, где много- много диких
               -Чего? Обезьян?- поддержал беседу Миша.
               -Да нет, Миша, мостов. Документы Серёгины привези.
               -Понял,- растерялся Миша,- куда?
               -К Главпочтамту. Точно привезёшь?
               -Даю честное слово.

   
     Доброе честное слово уголовника Тихомирова дорогого, конечно, стоит, и голове моей хватило бы его, но многострадальные мои ноги оказались мудрее головы.
        Им по жизни больше доставалось, чем голове.

           То есть, как-то так: виновата голова, а страдают всегда у меня почему- то ноги.

       У вас не так?
         Странно.
        Короче, после парикмахерской ноги сами принесли меня туда, где есть кому полюбоваться результатом- в милицию.
   
      И результат превзошёл сам себя.
      Три спины и двенадцать звёзд над ними я увидела рядом с крыльцом Главпочтамта.
        Двенадцать- это моё любимое число.
          А вообще, в случае с уголовником Тихомировым и одна звезда хорошо. Всё лучше, чем нисколько.

       Если нисколько, то он, как оказалось, с товарищами, в данном конкретном случае с подельниками, сунули бы меня в машину и с комфортом  присыпали бы в том же  карьере, в котором намеревались присыпать и моего племянника Серёгу.

   
        Уголовник Тихомиров не знал о моём эскорте.
        Он увидел перед собой старушку, повёрнутую на том, чтобы смахивать если не на цветущую молодую женщину, то хотя бы на пожилую, но непременно всё-таки цветущую женщину, никак не на старушку.
         И такая явилась к нему на стрелку?

      Теперь это так называется.
       Мне тоже нравится это новое слово.
     Гораздо лучше звучит, чем свидание.
       Согласитесь, свидание- это всё-таки  старомодно.
      В конце двадцатого века уже перестали ходить на свидания. «Встретимся в ресторане», «Я заеду за тобой на чёрном Бумере»- как угодно скажут, но никто не произнесёт:»Приходи ко мне на свидание».

      Теперь в основном назначают стрелку, вернее, её забивают. И приходят на эту пресловутую «стрелку» не с цветами.

       Что- нибудь холодное или горячее непременно надо иметь, т. е. , или нож, или пистолет. Она также не подразумевает гуляние в парке.
      Стремительная «стрелка» имеет ввиду встречу, короткий разговор «по понятиям», угощение холодным или горячим и мгновенное исчезновение.

      Причём, это её главное условие- мгновенное исчезновение того, кто угощал холодным или горячим.
       Другой обязательно остаётся с дыркой. И тут уж не помогут ни ажур, ни мезоуколы.
       Дырка- она и в Африке дырка.

       Что уж говорить про меня. Я-то дырки точно делать не умею.
       Я по профессии учительница. Самое страшное, что я могу сделать, это «выпучить шары и заорать».
        Так я привыкла пугать школьников за сорок лет работы.
       И помогало.
       Но ведь не с уголовником Тихомировым!

        Тут дырка гарантирована мне, если бы не красивые, откуда только такие и берутся, и кто эти матери, родившие их, парни в количестве четырёх штук.
        Всё-таки милицейская форма не красит людей, что не красит, то не красит.

        Вес, конечно, человеку придаёт, но не красит.
       Все одинаковые, похожие на грибы- боровики, вынимаемые из одной корзинки.
         Отличишь только по цвету волос, так ведь и боровички с разными шляпками, смотря под каким деревом их срезали.
    
       Но похожими они были днём, когда я зашла вся такая вышеперечисленная, не боюсь повториться, туда, где, я слышала, они тусуются- в милицию.
        И вот теперь, в лучах заходящего солнца, в цивильных нарядах, на крыльце Главпочтамта, ах, они показались мне такими красивыми, родными!
       Хотелось подойти и уткнуться прямо в их доблестные милицейские груди. Но я и виду не показала, что знакома.

       Руку, уже поднятую для приветствия, отправила поправлять волосы, а заодно включила мозги.

       «Для чего ты здесь?»- спросила я сама себя.
    Что –то щёлкнуло в голове.«Ну, дак и вот»- ответила я сама себе. Не красивыми ребятами мне надо любоваться, а встретиться с уголовником Тихомировым, а он вам не мобильник у пятиклассницы отнял, он по серьёзному делу чалился лет восемь с отягчающими.
        Собирался и теперь закапывать человека, а тут тётка придурошная какая-то- с ней ли ему церемониться?
    Он лениво окинул меня взглядом, лениво подошёл:
     -Вы что хотели, женщина?
     -Какие документы племянника?
     -Зачем мне его документы?
     -Вы же взрослая женщина!
     -Не знаю я, где ваш племянник.
     -Да идите вы, женщина!
   
     Свои реплики я опускаю, ибо читатель, зная меня, их легко домыслит.
   
      За меня оскорбилась не я.
       За меня обиделись мои защитники.
         Они  выросли перед ним как опять же грибы, дались они мне, тьфу ты, господи, из-под земли, козырнули документами- и я не заметила даже, куда подевалась жвачка, лениво перебрасываемая уголовником Тихомировым слева направо.
       Она исчезла, самоликвидировалась. Перед нами стоял бледный, насмерть перепуганный пацан с чёрными наркотическими кругами под глазами.

       Его руки, живя как бы отдельно от хозяина, сами собой протянулись для наручников.
         Сказалась восьмилетняя привычка.
        Ещё на двух парах рук защёлкнулись наручники. Ого!  Тихомиров-то не так прост! 
       Даже на встречу со старушкой явился целой бандой.
        «Ну, ничего, у тебя своя, у меня своя»- заключила я, глядя, как серебристая милицейская машина радостно вздрогнула, ощутив на своих сиденьях три преступные задницы, заливисто взвыла и рванулась мимо одноэтажных особняков,
      знаменитых своими первыми хозяевами, мимо шестиэтажек, блеснула стёклами в лучах заходящего солнца, как бы козырнула ими мне:»Не бойтесь, я с вами»-  и скрылась за поворотом.
           Ну, что, читатель? Ты доволен? Хэппи- энд тебе подали? Надеешься на точку после этого?
      А Калину куда ты денешь?
          Вот этого образованного, благопристойного, худощавого, высокого человека с тросточкой по кличке Калина?
         Кажется, он ещё прихрамывает, совсем, как я.

         Видно, и его костям нет мира за грехи его, или как там у Луки.

       Ведь Тихомиров всего лишь винтик огромной, мафиозной, квартирной махины, руководимой Калиной.
          Или не Калиной. Подобные калины есть в каждом городе.

      Не верите?
        А спросите, куда подевался ваш сосед с первого этажа?
         Ещё помните, вы сказали ему проходя мимо:»Заходите, Анатолий Иванович, кофейку попить».
            И Анатолий Иванович прямо остолбенел от приглашения, а ваш муж потом выговаривал вам:»Ты что всех алкашей на кофе приглашаешь?»

      Анатолий Иванович всё- таки зашёл, когда мужа дома не было, и вы пили с ним кофе, и он так интересно рассказывал про самолёты, про ремонт, который он собирается делать у себя.

          А через два дня пропал.

       Скажете, не Калины работа?
     Калины Питерского, конечно.
        Оглянись, народ! Протри свои очки! Спроси, куда сосед подевался. Что это за жильцы такие наглые новые появились в его квартире вместо пусть выпивающего, но такого добродушного, участливого условного Анатолия Ивановича.
        - Женщина, вы же взрослая женщина.
       -Женщина, что вы говорите!
         -Да идите вы, женщина…
    
Так обычно Калина разговаривал с облапошенными им худенькими седыми леди, и вот уже его щенки, добросовестно натасканные хозяином, мне, мне, всей в мезоуколах, ажуре и капюшонах, худенькой, седой, напевают с калиновской интонацией
         - Женщина, вы же взрослая женщина.
          -Да идите вы, женщина….    

      
      И зачем только я про Калину пишу?

      Кто это прочитает?
      Пиши уж про Тихомирова, всё- равно ему сидеть, а Калине продолжать дурить доверчивый народ да подставлять пацанов типа Тихомирова, хотя эти пацаны и сами рады подставляться,

        надеясь, что Калина их отмажет, а с ним и мадам Путова, выдающая в своём уютном  кабинетике,  на дверях которого много- много её  высоких званий обозначено, паспорта обкуренным пацанам, приводимым под руки бандитами, за коньяк «Хеннеси».
             Много чего ещё пришло в мою, с маленькой такой шляпкой на боку, голову.

        Дескать, надо жить, дескать, если не мы, то кто же!
        Мозги у нас ещё те, советские, правильные, а если они слегка свихнутся, то разные хорошие ребята, типа, рубоповцы, омоновцы и кто там ещё, их быстренько вправят.
        Так что я с тобой, Серёга, держись, прорвёмся!
      -Ивановна, куда попёрла? Погоди, остынь, ну, и что, пусть они квартирку племянникову переоформляют как  трёхкомнатную.

       Ах, они весь долг по ней за целый год оплатили? А чем тебе плохо? Пусть! Или деньги ляжку жгут?

      Неси нам, если лишние завелись. Ха –ха-ха!
        -Что опять случилось?
        Ах, бандиты приватизацию племянниковой квартиры сами провели?
        По такой жаре бегали? Молодцы, жалеют тебя.

      Или ты сама хотела носиться? Охолони, сиди, свой паспорт изучай. Год рождения чётко прописан? А век?
          -Что звонишь? Бандиты уже переоформили с умершего восемь лет отца  квартирку на твоего племянника? То есть уже завтра могут её продать? Тогда подъезжай. Самое время- все они у нас тут сидят.   
                -Ну, давайте, ребята, рассказывайте, что это вы Серёгу надумали обидеть? Молчите?
                -Юра, молчат что-то, не хотят чистосердечно каяться. Нам выйти? Не надо? Хорошо, здесь посидим.
Черепанов Юра только сапогом в их сторону повёл- а потом – навёл ГЛАЗА на них- и всё. О, эти Юрины глаза! Если бы можно было читать в них! Ведь они два года в пекло чеченское глядели. Что им уголовники Тихомировы!
            -А убытки?- ни с того, ни с сего взвыл уголовник Тихомиров.-    Убытки какие!  Мы же столько потратили!
               
    И я поняла, что они раскололись. Странно! Не прессовали их, не утюжили. Могли бы хотя бы слегка пометелить, но ведь и этого не было. Зуб даю, падлой буду, век Питера не видать- ничего такого не было. Только Юрины глаза.
               -Квитанции несите, оплатят по полной.
Уголовник Тихомиров замолчал. Не нести же в  самом деле чеки за коньяк мадам Пудовой, всяким нотариусам- ариусам и т. д., что помогали обижать моего племянника Серёгу.

        Давай, Ивановна, племянника сюда.
        Самое время отозвать генеральную доверенность, а то седьмого июля твой племянник прочно поселится под твоей крышей, ибо его крыша станет уже не его, а гражданина Тихомирова, и будет он совсем даже не уголовником, а добропорядочным гражданином, хозяином трёхкомнатной квартиры в центре города.

         Это сейчас в ней всего мебели- батарея, старая газовая плита да ванна поперёк прихожей.
         А гражданин Тихомиров быстро приведёт её в божеский вид и продаст за уже нормальные деньги.

       И побежит, побежит строка по местному каналу, что продаётся квартира улучшенной планировки, с подвалом.
      
        Подвал и правда в квартире имеется, поскольку первый этаж.
       Из него за день, если постараться, можно выгрести все шприцы, пузырьки, накопленные моим  безумно любимым племянником, не забыть бы до отъезда ещё пару раз дать ему по морде, и очень спокойно рассказывать претендентам про оригинальный архитектурный замысел, про местоположение дома, про метровые стены,

        про то, что метро скоро   поблизости…, ах, нет, это если бы в Питере, тогда можно и про метро врать.
          И остаться с очень приличным наваром, даже если и надо поделиться со всеми нотариусами- ариусами и кто там ещё? Тихомировцы? Калиновцы? Все сюда! Со всеми поделимся. Слава богу, не у всех племянников, попавших в сети, есть тётки в Питере. Ну, с этим промашка вышла, других найдём.
      
       Правильно, ребятки, вы же по волчьим законам живёте, совестливым людям недоступным,- мысленно включила я в себе учительницу,- и на ваш век лохов хватит.
         Совесть, порядочность, честь- вы и слов- то таких не знаете. Вы их заменили одним ёмким, всё объясняющим словом- ЛОХ.
        Т. е., или волки, или лохи.
         Первые догоняют вторых и пожирают, если тётки в Питере придурошной нет.
       Вот и у Серёги навалом тёток, а вот ненормальная одна. Повезло, считай, ему, а Тихомирову наоборот.

        Тихомировы любят, чтобы тётки у лохов нормальные были, под сто килограммов весом, с банками огурцов и вязаньем, очень- очень любящие племянников.

        Они будут подкармливать их, плакать по ним, говорить- смотри, Серёженька, больше не попадайся.

        Видишь, как получилось.

         И опять заплачут, и опять накормят и довяжут носки.

       Они и рады бы по судам побегать, да вот клубника как раз пошла, а назавтра давление поднялось…

         И потом много- много лет будут рассказывать, что вон как у племянника нехорошо получилось, а ведь я предупреждала, я ему сколько раз говорила, не слушал- и вишь что вышло, а мне его так жалко, так жалко…
      
         Волки, лохи- откуда это у меня? В программе по литературе ничего такого не было.

       Где я набралась этого безобразия?

       «Телевизора нагляделась,- крикнул из другой комнаты муж,- там всё про них».
         А Серёга кто у меня?

        Лох, конечно.
       Но всё-таки, какое счастье, что Серёга у меня лох.

        А если и сидел, то за велосипеды.

        Выпьет- и давай, дурак, велосипеды красть.

        Тоже плохо, Тихомировым по украденному ясно, что лох.

       Надо квартирку у него выманить, решают в таких случаях Тихомировы.

      
      А если бы волк, если бы с ними, разве стала бы я тратить остатки красоты, нет, ну, это я загнула, молодости- ну, это вообще ни в какие ворота, жизни- вот чего остатки, на него?

        Конечно, нет.
          Дорогой мой лох, до свидания, не надо, не провожай, здесь поцелуй, да, подожди, два раза по морде я тебе обещала, ну, вот, а теперь  домой, в Питер, к потомкам тех декабристов, которые были  совестливы, честны, порядочны…. ба,

        да они лохи были!
           Милые  мои лохи, я к вам.

         Но сначала, конечно, в косметический кабинет.

          Девочки, пилинг,  четыре мезоукола и массаж, массаж всего моего израненного организма.
         Боже, как я хочу домой!
   
            Дорогой читатель, продолжение следует, ибо, как оказалось, Тихомиров «обратку не включает».

          Впереди два года увлекательнейших гонок по прокуратурам, следователям, а они все такие разные, такие смешные попадались- одна вообще почему- то адвокатов хлестала собственными, до пояса, волосами.

         Увидит адвоката- сразу хлесь его по морде волосами!

        Вы не верите, потому что сами так не делали и ни разу даже в кино не видели.

          А в этом городке бывало, ведь декабристов вы тоже не видели, а верите, что они были.

        Поверьте и в следователя с волосами до пояса. Я напишу, вот только паспорт внимательно свой  изучу.

          К сожалению, там год рождения мой чётко прописан, а также век.
               
ОБРАТКУ ОН, ВИДИШЬ ЛИ, НЕ ВКЛЮЧАЕТ


   Вот он, наконец, родной Ладожский вокзал, нелепый в своём размахе и архитектуре,
         какой-то мужчина, целующий  меня ещё на ступеньках вагона, это я стерпела, но он стал выхватывать мои вещи из рук, этого я стерпеть не могла,
         треснула его по спине, и только после слов»ты что , обалдела», поняла, что да, я обалдела, не узнав своего собственного, тридцатилетней выдержки мужа.
        Общение с тихомировыми бесследно для психики не проходит, поняла я, и слава богу, что всё позади. Вперёд, на улицу Стародеревенскую, к своим лёгким, просто лёгоньким по сравнению с Серёгиниными, проблемам.
       
                Продолжение очень даже следует…. 
   
                Продолжение не заставило себя долго ждать.
   
          Удивительно, почему у всех начальников, призванных помочь вернуть всё-таки опять отнятую у Серёги квартиру, такие противоестественно красивые секретарши.
         Это обязательно не менее ста семидесяти погонных сантиметров красоты, даже не включая сюда каблуков и ногтей.
      Что такое?
        Куда делись милые старушки, интеллигентно охраняющие покой начальников?
    
          Тех любили все без исключения, а этих только мужчины.
       Могу ли я, например, их любить?
        Нет!

      Да я даже подойти к ним не могу- пугаюсь сравнения.

      И вообще, если вы думаете, что приедете в этот городок- и нате вам- тут и гриб, тут и ягода, т. е., и прокурор, например, а через два часа мэр города, например, ещё через два начальник следственного управления, например, то глубоко заблуждаетесь.
         А километры противоестественной красоты куда вы денете?

   
         Вы что, так запросто через них перешагнёте?
        Или небрежно так локтём отодвинете?
        У себя в Питере или даже в Организации каких- нибудь там Объединённых Наций конечно, но ведь не в этом городке!
         Попробуйте для примера только к начальнику, который, я думала, над всеми начальниками начальник, ну, вы слышали, ещё божья какая-то фамилия у него, не помню точно, склероз, видно, подбирается, попасть…, попасть…, попасть….

      
         Ну, что, застряли в полосе препятствий, уложенной штабелями из километров красоты?
      Как немец в Питер не попал, так и вы не попадёте к нему.
      Вам придётся оставить записку.
       А уж на неё буквально через три дня, да где там, через два, а то и через один придёт ответ, напечатанный ноготочками, не вошедшими в метраж красоты.

     «Не представляется возможным»,
     «За отсутствием подозреваемого прекращено»,

     «Ваш вопрос в стадии рассмотрения»,

     …И так ровно год!
        Вы что думаете, через год таких ответов я всё ещё пани такая-то, фрау такая-то, на худой конец мадам такая-то?

       Да меня собственная адвокат через год не узнала.
     Любовь Петровна, ау, прости, что не оправдала.

      Прошлым летом, когда мы с тобой вместе сражались с целой бандой, ты водила меня по кабинетам вашей адвокатской конторы и с гордостью говорила:» А вот посмотрите, какие у нас клиенты бывают» и примеряла мои боа.

     После победы над тихомировыми мы шатались с тобой по городу, где-то пили шампанское, хохотали как девчонки, и чёрт побери того, кто дал бы нам в то время больше чем по сорок.
      
         Вот никогда не знаешь, куда заведёт тебя писательская стезя.
      Чего проще: возьми девяносто листов приговора Тихомирову, прочитай- и всё ясно.
       Лёжа читай, сидя в ванной, в гамаке или с ногами в тазике- как угодно, только прочитай.
      Уверяю вас: не осилил никто- ни в тазике, ни под яблонькой, ни на бережку.
        На третьей странице соскучатся и сразу бегут в конец приговора- на девяностую.
        Ага, семь лет приговора, справедливо, поделом.

        А судья то, что вы прочитать даже не осилили, пережила, пропустила через сердце, душу, печёнку, селезёнку- и что там обычно у судей бывает- я не знаю, ибо уверена, что это не как мы, не обычные люди, а нечто другое.

        Вряд ли они вообще- то и в туалет ходят да и живут где-то между небом и землёй.

        Половину года, т. е., не каких –то там полгода, а половину года из отпущенных богом условно говоря семидесяти лет она судила     Тихомирова.

       Вдумайтесь только- кто она и кто этот Тихомиров!

       Взведите глаза сначала  на небо, а потом на землю.
        Почувствуйте разницу!

         И вот это небо тратило половину года своей жизни на эту землю, грязь, чтобы вам она под ногами не попадалась, чтобы вы по чистому ходили.

      И на целых семь лет очистила.

        Так что приговор- это её дитятко.

         Полгода она пеленала его, кормила, можно сказать, своей судейской грудью, вскормила, наконец, поставила на ножки, и когда вынесла в зал, запеленатого в изящный переплёт
   
, мы все встали, включая, конечно, и уголовников.
           Я из уважения к судье, а они по ритуалу.
       Судья бережно распеленала его- и за четыре часа без единого перерыва по жаре в тридцать градусов в тени тоже стоя все девяносто страниц одним духом прочитала.
         Я слушала как роман, который мне бы никогда в жизни не написать, прочитать- и то вряд ли.

        Так что увидите судью- бегите к нему, становитесь на колени, берите автографы, дарите цветы.

      Даже самый заурядный судья нужнее, талантливее писателя.

         А здесь перед нами был асс, или была асс, поскольку женщина.

         Возраст?
         Вы его у уголовников спрашивайте,  чтобы можно было прикинуть количество зла на ещё не прожитые годы.

       А у судьи не надо.

       Взгляните на её слегка увядшее  лицо со следами былой красоты и кротко пожелайте ей «многая лета».

         Без шляпки на боку, ажура, капюшонов и пуговиц она прекрасна.

        Её фамилии, как постоянного клиента, наверняка нет ни в одном СПА- салоне  этого городка, ибо одухотворённость не наносят на лица клиентов, даже в Питере такой услуги нет.

      И тут моя писательская мысль скакнула в сторону, повернулась на одной ножке, показала всем язык и выдала: «Адвокат Любовь Петровна, судья Н. и я, хотя бы частично,  прекрасны своей одухотворённостью, конечным продуктом не жизнедеятельности, а деятельности».

      Ничего себе, я сказала.   

        Ведь это уже тянет на серьёзное открытие в косметологии.

      Дамы! Творите добро- и в преклонных летах вы будете прекрасны.

        В ПЕРЕМЫВАНИИ КОСТОЧЕК БЛИЖНИМ, В ЗАВИСТИ И ЗЛОБЕ, МЕЛКОМ СВЕДЕНИИ СЧЁТОВ тускнеют глаза, секутся волосы, ломаются ногти, вымирают мужья.

        ВОТ!

  «В доказательство возьмите ещё мою девяностолетнюю маменьку, этот мой вечный вещдок.
        Глядя на неё, не хочется быть молодой.

       Хочется быть девяностолетней, чтобы иметь такое лицо, на котором зажигаются глаза только при виде духовной пищи.

     Опять не верите, опять думаете, что вру.
        А вы придите к ней и убедитесь. Не придёте, как не приходят к ней и внуки с правнуками- успеем ещё, думают.

       А приходят- то только с вопросом:»Бабушка, как вы себя чувствуете?»

      А ей другого вопроса хочется- что видела, как жить, что делать, какие песни пели сто лет назад, что за люди были тогда.

      Не спрашивают, сами всё знают.
               Извините меня. Опять я о своём, о девичьем, о наболевшем.

        А надо о Серёге с Тихомировым.

      Вот и Тихомиров…

       Ведь стоял с бабушкой у ворот, разговаривал с ней, предрекала она ему семь лет, если не оставит её внука, моего племянника Серёгу, в покое.

        Не послушал, испугался Калины, который, видно, сказал ему:» Что ж ты, сукин сын, обратку включил, пусть по суду, но квартиру лоху вернул".
      
        В моей бригаде так не делают.

      Как хочешь, а имя моё не позорь.»

      Там тоже, видно, именем своим дорожат, у них тоже свой кодекс чести имеется….
         Давайте поаплодируем Тихомирову.

         Кодекс чести калиновой бесчестной банды он не посрамил.
        Склоним голову пред ним, так сказать…
         Нарисуем его образ.

    Смел, храбр, хотя это, кажется, одно и то же, умён, красив.

          И учи я его в школе, наверняка вылепила бы из него моряка или лётчика.

     Или хирурга, поскольку крови не боится, в девятнадцать лет кого-то там пристрелил или прирезал.

         А я научила бы его плакать не когда у него болит коленка, а  когда коленка болит у другого.

       На то я и учитель литературы.

      И склонялся бы он у меня над операционным столом, а не над картой страны, чтобы разыскать, куда это придурошная тётка своего племянника Серёгу отправила после того, как вместе с адвокатом Любовь Петровной через три суда вернула Серёге квартиру, отправила его подальше, а вернее сказать, с глаз долой, ибо надоел он мне тем летом  до смерти.

       Зачем- то, вот ума бог не дал, пластическую операцию ещё ему оплатила, нос поменяла, сознательно чтобы девки любили, а подсознательно, видно, чтобы Тихомиров не узнал.

         Да, и укатила в Питер, смотри начало моей иронически- печальной повести, и полный комплект документов на Серёгину квартиру с собой увезла.

    
          Сознательно чтобы мужу показать как отчёт, куда деньги дела, когда он спросит:»А куда деньги дела?»,  подсознательно же, видно, чтобы Тихомиров не нашёл, если надумает «обратку не включать».


           Ни о чём таком я тогда, встреченная мужем на нелепом Ладожском вокзале, не думала, наслаждалась городом, из которого декабристы когда- то произросли, вспоминала город, в котором они в ссылке страдали, друзей, там приобретённых,
         Егорыча, например, который  бегал прошлой весной по моей питерской квартире и кричал:» Ребята, я рад, я рад, что вы так хорошо живёте!»

         Мало кто способен так реагировать на чужую хорошую жизнь.

        Разве что моя московская родня да мама, а обычно косо посмотрят, кисло улыбнутся и скажут:»Ишь ты….».

       Егорыч же, да что там говорить, это Егорыч

     …Живи долго, Егорыч, и пусть не коснутся тебя мои с Серёгой проблемы.

           КАССАЦИОНКА!

 
      Нет, блин, не нравится им, что я много о своём, о девичьем пишу.
       Маменька, Людочка, Павлушка, московская родня, Егорыч..
       Надо им, чтобы я о Тихомирове писала.
        Ну, так нате вам девяносто листов приговора, читайте, там всё про него.
        Садитесь под яблоньку, в тенёчек, в тазик с ногами, на бережку- куда угодно, но читайте.

       Не будете, я вас знаю, на третьей странице соскучитесь и побежите на девяностую.

       А мою повесть приятельницы, питерские, конечно, каждый вечер ждут с продолжением.

     Днём пишу, вечером читаю.

         Да мне и самой интересно, что выдаст на очередной странице Серёгина придурошная тётка, то бишь, я сама.
          За намёки можете летом подкараулить и ноги, например, переломать.

        Ничего, пострадаю за правду, у меня всегда так- виновата голова, а  страдают…, хотя про это я уже писала.

    Чехова тоже за намёки помещики всего уезда бить собирались после первой же книги.
       Так что в такой компании можно и потерпеть.  Это же не с Тихомировым компания.
      Надо же, кассационка.

        Слово какое-то незнакомое мне, да впрочем, и вам тоже.

      Ведь у вас нет племянника Серёги.
       А благодаря ему, т. е., слову, минимум двадцать страниц добротной иронической прозы вам обеспечено.

          Будет там ещё много действующих с благовидной или неблаговидной ролью лиц.
        Фамилии оставлю, букву разве одну какую- нибудь заменю, если роль очень уж неблаговидная, а то ведь как Чехова бить прибегут.

      Я напишу, вот только год рождения свой вспомню, а также век.

            
        Да, о чём это я… Кассационка.

       Её придумали бандиты, я уверена, чтобы оттянуть время  и совершить какую –нибудь величайшую подлость на вполне законном основании.

       Представьте, что НЕКТО приговорён к расстрелу.

      И  что, государство сразу побежит его расстреливать?

    Дудки!

         Некто будет писать кассационные жалобы и рассылать их по разным инстанциям, то бишь, опять по судам.

      Некто рассчитывает, что хоть день, да его.
      Так и Тихомиров.

     Вернули мы квартиру, а он с жалобой, почему это.

       Ой, ну, почему это, его, уже не уголовника, а законопослушного владельца трёхкомнатной квартиры, из которой он уже и ванну убрал, чтобы не мешала поперёк, как вы помните, прихожей, и пузырьки все выгреб, лишили права собственности на неё.

        И два месяца, пока его кассационная жалоба лежала в суде, а кассационные жалобы в этом городе почему-то всегда лежат долго, т. есть, ровно столько, сколько нужно, чтобы свершилась очередная подлость.
          В моём случае вы не поверите, скажете, что совести у писателя нет, до такой степени завраться…

       Тогда открывайте шестьдесят седьмую страницу приговора- и если я вру, то плюньте в мои наглые писательские шары.


      Открыли? Читайте! Не отворачивайтесь!

       И чтобы мне без тазика, яблоньки и бережка! Истина этого требует и моё честное писательское слово.

          ШЕСТОГО НОЯБРЯ суд рассматривает кассационную тихомировскую жалобу, а ЧЕТВЁРТОГО НОЯБРЯ тихомировский преступный палец замер на точке, куда, как вы помните, я Серёгу с глаз долой, своих и Тихомирова,  отправила.

          Затем этот же палец замер на курке, под дулом которого Тихомиров  за тысячу километров привёз Серёгу опять в провинциальный городок, знаменитый не только уже декабристами, но и адресами, на которых Тихомиров прятал моего вусмерть напуганного «нехорошими людьми» племянника.

       Ах, как здорово судья Н. о нём в приговоре отзывалась!

        Ни разу не написала, например, «этот доверчивый дурак» или  «не слушал тётку, поросёнок», «не мог сбежать, тупица», или «легковерная сволочь пострадавший.»

    Только»напуганный нехорошими людьми, которыми угрожал ему Тихомиров».

            
            Так и только так  писала о моём племяннике в при- говоре судья.

       Одной только фразой, многократно повторённой, ей удалось создать целый образ.
          По ней видно, что племянник и доверчивый дурак, и тёток не слушал, поросёнок, и не мог сбежать,  тупица, и вообще весь его облик обрисован.

         Так можно говорить о крупных художниках, у которых  «один штрих, и сразу образ».
       И так я скажу о судье нисколько не поправ истины.

          У неё на девяноста страницах «мой подзащитный, напуганный нехорошими людьми, которыми ему угрожает Тихомиров».

       Далеко не каждому писателю удаётся то, что она с   лёгкостью совершила.

         Судья Н. пощадила самолюбие человека, у которого, она знала, наверное, у единственного в мире на месте матери в свидетельстве о рождении прочерк.

      Ну, так звёзды сошлись. Рождённый, судя по документам, непонятно как, он и получился, судя по нему, непонятно что.

        Впрочем, это для всех, а для меня он родная кровинушка, руганный –переруганный племянник Серёга.
        Тихомиров, как одноклассник Серёгин в прошлом, тоже об этом знал, а если тогда не знал, то в документах, отнятых им дважды  у Серёги, увидел. Однако это обстоятельство  и подвигло, видно, его на подвиги.
          Кому за него заступаться, матери нет, подумал он, скорее всего, и с гордостью вспомнил свою мать, всем матерям мать.

      Восемь лет в тюрьму с передачками отходила и не охнула, в случае чего опять ходить будет.
          И правда, опять зуб даю, падлой буду ещё раз, век Питера… ну, это я писала, в жару, в холод, как скала, на все судебные заседания являлась и сидела не спуская с сыночка любовных глаз.
        Эх, -заговорила опять во мне учительница,- эх, мадам Тихомирова, мадам Тихомирова,- да вспомните хотя бы Тараса Бульбу с его знаменитым, многократно переиначенным моими питерскими школьниками,»чем я тебя породил, тем я тебя и убью».

       Ну, не надо как Тарас, но чтобы сынок хотя бы чувствовал, что зло совершает.
          Не впитал с молоком матери, ну, так пусть с ремешком хотя бы этой самой матери впитывает. Зачем допускать, чтобы государство на вашего сына ремешок поднимало.
        Оно вон восемь лет им махало, а что толку?
        Вышел и за старое принялся.
       Теперь ещё семь лет будет махать- смотри у меня! Чтоб больше ни-ни!  Оно ремешком, вы передачкой, оно опять ремешком, вы опять передачкой….
      
        Господи боже мой, и и зачем я родительское собрание тут устраиваю?
       Может быть, всё проще.
          Может быть, мадам Тихомирова кормилась с преступного  бизнеса сына. Раз бывают жёны- воровайки, то почему бы не быть и матерям- воровайкам?
           Хотя нет, это уж совсем не по- человечески. Не верю. Такого не может быть, потому что такого не может быть никогда. «Умри, Денис, лучше не скажешь».
         
           Итак, четвёртого ноября вы помните, что было с тихомировским преступным пальцем, вспоминайте, где он находился пятого,    и пятого же этот палец постучал в кабинет нотариуса Сидчиковой, что неподалёку от вокзала в этом провинциальном городке.
           В ряд одухотворённых благородными делами женщин данная мадам никогда не войдёт и даже пусть не надеется.
         Её удел- прислуживать мелким негодяям типа Тихомирова за очень, я думаю, мелкие деньги, ибо все знают, что Тихомиров или совсем не платит или платит очень мало за услуги.
         Поэтому и сдавали его охотно те, кто помогал обижать моего племянника Серёгу. «Я ему сделал, а он не заплатил»,- говорили с обидой они на суде.
           Мадам Сидчикова увидела перед собой Серёгу, приведенного под руки бандитами, начертала отзыв доверенности на тётку, то бишь, на меня, и сделала доверенность на того, на кого указал тихомировский с каждым шагом всё более преступный палец.
          После чего Серёга опять без документов, телефона был вывезен и заперт.

    
       Сбежать мог?  Мог!

       Мог, сукин сын, но не сбежал, потому что боялся, как талантливо говорила судья в приговоре, «нехороших людей», которыми пугал его Тихомиров.
       Но на этот раз все три месяца, пока восстанавливали документы, увезённые, как вы помните, мною в Питер, его пасли очень-очень на самом деле нехорошие люди включая даже самого Калину.
        Дело-то серьёзное,  честь банды затронута.
         И только когда продали квартиру Серёгину на первом, как вы помните, этаже, сделали вид, что и деньги передали Серёге, Тихомиров лично сунул ему пакетик с чем- то в карман со словами»Подержи пока, Серёга»и подвёз к отделу по борьбе с этим чем-то.
        И тут же бравые ребята вытащили моего несчастного дурака племянника Серёгу, чтобы хотя бы на год, пока утихнут страсти, закрыть его в тюрьме. Т. е, как -то так: даже не в тот же день или час, а в ту же минуту.
      
      Спасибо тебе, и низкий поклон, Алёша.
           Есть в этом городке такой Алёша, который хоть по пьяни, но может заплакать и обнять моего несчастного племянника, пожалеть, что тому доля такая выпала.

          Это он многажды приезжал к Серёге на квартиру, пока ещё у Серёги была квартира, со всей своей в хорошем смысле бригадой разгонять тихомировскую в плохом смысле  бригаду
    
        И теперь, когда по замыслу Тихомирова Серега должен исчезнуть на год, именно благодаря Алёше остался он на свободе, хоть и без единого документа, ибо куда он без них?
      Может быть, в суд?
       Там тоже свои километры красоты имеются.
        Они- то и не пустят к начальнику без паспорта хотя бы.   
          А что же я? А мне неплохо.

        Я заняла комфортабельную палату в шикарной питерской больнице сразу после получения отзыва доверенности на меня, и полтора месяца чудесно проводила время, меняя наряды  к клинических, можно сказать, условиях.

       Вечерами под ручку с мужем прогуливалась по длинному больничному коридору в своих боа- и не было более счастливого человека, чем я.  Нырнуть в такую купель и вынырнуть живой- это дорогого стоит.
 
        СОВСЕМ ДРУГАЯ ЖИЗНЬ БЕЗ БОА, АЖУРА И МЕЗОУКОЛОВ.
    
           Странно, почему это меня телеграфистки здорово запоминают.

         Помню, лет сорок назад я всё на телеграф ходила маменьке звонить.

      Про всех расспрошу и попрощаюсь.
       И вот телеграфистка говорит:» Вы про Антона не спрашивали. Спрашивайте про Антона, да я выключу, ваше время истекло».

      
           Вы только представьте: в городе пять миллионов, половина на телеграф ходит маменькам звонить, а она про моего Антона помнит, все моих десять братьев и сестёр по именам знает.

      Нечто  подобное и сейчас произошло.  На ¬-днях только пришла на телеграф президенту нашему дорогому телеграмму отправить.
        А что ж  вы думаете, он лично мой президент.
       Вот я, вот президент- это нормально.
          Его тоже волнует, откуда в его стране бомжи берутся.

         И вот сочинила я президенту телеграмму, дескать, при попустительстве, дескать, при прямой поддержке и тех, и этих- и куда вы, президент,  только смотрите, в этом городке, славном декабристами, в каждом доме хоть одну квартиру, да отняли ( с этого места читайте, господин президент, мой рассказ и узнаете, кто, и узнаете, как).

      Ну, в таком ключе на сумму ну, понятно какую. И тут смотрю я на телеграфистку, а она с изумлением на меня.

      » Мадам, откуда вы меня знаете?»- спрашиваю.
      «Ну, как же,- отвечает,- год назад вы всё телеграммы слали. Как, они всё ещё на свободе? Как, их всё ещё не посадили? А квартира?»
         
           Да посадили,- отвечаю,- а толку- то? Есть такая штука, как кассационка.
      До чего хорошая штука!
       И, чтобы всё не пересказывать, я ей эту нескончаемую повесть почитать дала.
      Спасибо за память, телеграфистка. Нас много, ты одна, но помнишь и вот, даже сочувствуешь.
        Как ещё я могу из такой дали помочь моему злосчастному племяннику? Вот тявкаю телеграммами, как будто из-под подворотни собачонка.

       «Господин Президент, тяв, тяв, тяв!
        Господин прокурор, гав, гав, гав!».

       И буду тявкать и гавкать, пока живу, ибо племянник мой где-то в опилках вырыл нору и живёт в ней уже третий год, на меня, на свою старую тётку надеясь.

      Да и кто, наконец, если не я?

       Может, вы? Или вы?
       Вряд ли, у вас ведь как раз клубника поспела, а там носки надо довязать, хотя вам вообще-то так жалко Серёгу, так жалко!..
       Эпилог
Не буду ничего придумывать, напишу так, как и было. Хотя, конечно, писательская мысль просит: «Ну, давай, старуха, соври что-нибудь».
       Не буду!
       Итак. Тихомиров в тюрьме, а я по судам городским, областным, Верховным полгода еще бегала, квартиру пыталась отнять у добросовестного приобретателя.

        А она возьми да и роди ребенка-инвалида. И тут дурь справедливости из меня попёрла.

       Где мой Серёга, десять лет бегающий от алиментов, и где женщина с двумя детьми, один из которых инвалид.
       Это величины точно не равнозначные для меня.

    
       Живи, женщина. С тебя хватит горя.
         Если еще под открытым небом тебя оставить, добросовестный в кавычках ты мой приобретатель, а Серега по второму кругу пойдет квартиру пропивать, то разве это справедливо?
      Молодой, с прооперированным носом даже красивый, Серега не пропадёт.
        Плюсов много появилось у него.
      Во-первых, дачу-то с Любовью Петровной, адвокатом, мы забрали у банды. И теперь он там строит дом.
        Во-вторых, Серега три года не пьёт и не собирается.

         В-третьих, работает у того же предпринимателя Алёши на той же должности «принеси-подай». А это не каждый сможет.

       Десять лет удержаться на такой работе дорогого стоит.
       Членом своей семьи Алёша его считает, называет сынком, хотя сам по возрасту моложе Сереги.
      Есть и минусы.
      Теперь Серёга во мне не нуждается.

         Я по-прежнему каждое лето живу в этом провинциальном, знаменитом питерскими ссыльными городке по полгода- и ни разу Серёге не захотелось увидеть меня, просто прибежать и обнять- тётка я ему, чёрт побери, или не тётка. А я думала- тётка, а я думала- почти что мать. Опять ошиблась- когда же, наконец, поумнею?
     А так хочется умереть умной-умной, мудрой-мудрой, но не судьба, знать…