IV 8 Острые уши, любовь и немного алхимии

Эндра хмуро брела по улице.
— Госпожа Эндра, – Роланд потянул её за рукав.
— Ну, чего тебе, Роланд? – как-то устало поинтересовалась Остроухая.
— Вы обиделись, да?
— Да ни на кого я не обиделась, – отмахнулась эльфка.
— А я вижу!
— Много ты видишь. – Эндра дёрнула оруженосца за ухо. Тот ойкнул и благоразумно замолчал, сообразив, что госпожа не в духе.
Спускался вечер. Небо рассинелось над городом, словно палантином укрывая его суету и шум.
На улицах поубавилось рабочего люда.
Девушка и мальчик вышли на площадь. С одного края возвышалась величественная, устремлённая ввысь громада церкви, бросая на площадь тень мрачноватой царственности. При виде неё у Роланда захватило дух. Что до Эндры, то она определила, что собор святого Ллира в Иртене, столице Морулии, будет побольше. У неё к святым вообще было странное отношение: она никак не могла усвоить, как это – поклоняться людям почти наравне с богом, а старый монах отец Лит, который был её духовным наставником, такому не учил. Он учил её, что бог есть любовь.
— Эй, Роланд. Ты лучше сюда посмотри.
Она дёрнула оруженосца за плечо и кивнула на возвышение посреди площади, из середины которого торчал позорный столб. И то, и другое было картинно заляпано бурыми пятнами.
— А… – Роланд облизнул как-то разом пересохшие губы.
— Вот тебе и а.
К счастью, сейчас столб пустовал, а на возвышении герольд в чёрно-золотой куртке зачитывал звонким, хорошо поставленным голосом:
— Всякому честному горожанину предписывается, в случае встречи его с эльфом или особой подозреваемой в связях с сим проклятым племенем, незамедлительно задержать оного и препроводить к представителям Святейшей Инквизиции. Тому же, кто выдаст местонахождение опасного преступника и врага честных людей, эльфа по имени Деамайн, объявлена награда: золотом – полторы сотни монет, зерном – две телеги, или серебром – семь горшков, или драгоценностями…
Эндра присвистнула.
— Много нынче дают за остроухих. – Тальку кто-то взял под локоть. Обернувшись, она увидела изысканно одетого молодого человека.
— Да уж, – кивнула Эндра, – немало.
— А ты, часом, не знаешь, где бы нацарапать хоть одного эльфа? – тоскливо поинтересовался юноша.
— Не знаю, – соврала Эндра.
— Жаль. А то отец совсем не даёт денег, – пожаловался молодой аристократ и тут же оживился. – А ты, никак, в церковь? Позволишь тебя сопровождать?
— Не, я не в церковь, – Эндра сообразила, что к чему, опустила пальцы в чашу со святой водой, установленную перед входом, окрылилась и подмигнула юноше, вытерев нос рукавом. – Опаздываем мы.
Аристократ поморщился от таких жутких манер и отступил.
— Опаздываешь? И куда идёшь?
— Домой, – подмигнула Эндра. – У меня свадьба завтра.
— Ах, сва-адьба, – затосковал юноша. – Ну… счастливой семейной жизни.
Талька снова бодро хлюпнула носом и потянула Роланда дальше.
— А мы… мы разве не в церковь? – удивился оруженосец.
— В церковь. Только не в эту. Не самоубийца же я – в кафедральный собор соваться…
Они углубились в паутину улочек и переулков. Здесь было уже почти совсем темно. Эльфка сузила зрачки и только благодаря этому они не споткнулись и не полетели в уличную грязь, перескакивая кучи мусора. Из открытых окон неслась ругань, разговоры, обычные шумы – кто-то гремел посудой, кто-то, видимо, мёл пол.
— …А я тебе говорю, мерзавка, что ты за него выйдешь!
— Папа! Пожалейте! Он стра-ашный!..
— …А она ему и говорит: «У меня хлеб свежий!». Нет, ты представляешь? Да её свежим хлебом гвозди забивать можно!..
— …Выпей молока, неугомонный! Опять с мальчишками набегался? Вот, узнает отец!
— А ты не скажешь?
— Да куда уж… Не скажу, конечно.
— Мама, ты самая лучшая!..
— …Как есть, девка, коня, на всём скаку!
— Да врёшь!
— Сам видал! Рыженькая такая. А муж у ней суров! Так домой и отправил. Влетело, небось рыженькой…
— …И никого кроме тебя никогда любить не буду…
— …Ты потерпи, пройдёт… Потерпи…
— Жарко…
— Выпей…
Калейдоскоп чужой, повседневной жизни нёсся мимо из распахнутых окон. Прежде Эндра любила бродить по вечернему городу и слушать его голоса. Бывало, наслушаешься такого, что на десяток баллад хватает. Ей нравилось чувствовать себя как бы изнанкой, находиться вне, быть просто наблюдателем, а не участником.
Но теперь они торопились.
— Госпожа Эндра… А вы откуда знаете, куда идти?..
— А я не знаю.
— А как же мы?
— А ты не чувствуешь?
Затхлый, пахнущий помоями и фасолевым супом, воздух окрасился терпким запахом ладана и свежеиспечённого хлеба.
Вдруг меж домов совершенно неожиданно выросла крошечная покосившаяся церквушка. Над входом Роланд и Эндра разглядели не изображение святого, а просто раскинутые белые крылья.
— Наконец-то! – возрадовалась Талька и негромко постучала.
Сперва было тихо, но потом послышались шаги. Дверь отворил очень пожилой священник в коричневой потёртой сутане. На сморщенном лице блестели добрые серые глаза.
— Мир вам, – поклонилась Эндра.
— И вам мира и благословений, чадо. Проходите.
Он посторонился, пропуская эльфку и Роланда внутрь.
Из крошечного придела они вышли в небольшой зал, освещённый мерцающими свечами.
— Чем помочь вам? – спросил священник.
— А откуда вы знаете, падре?
— Ну, не просто же так вы явились ко мне на ночь глядя.
— Я хочу исповедоваться.
Падре качнул головой в сторону исповедальни, а Роланду кивнул на скамью.
Эндра скользнула за перегородку и опустилась на колени. Окрылилась и произнесла установленную формулу:
— Я грешна, святой отец… – она сбилась и выпалила: – В туман…. Паршиво мне, падре.
Человек по ту сторону перегородки не внушал опасения. Она верила, что он не выдаст. И что утешит – потому что это его миссия: нести утешение.
— Вижу уж, – голос прозвучал тепло и ласково.
— Я… Я не знаю, что мне делать.
— Мало кто знает точно, что ему делать.
— Мой брат знает… А я – нет…
— А, может, и он не знает?
Эндра вздохнула.
— Падре, я… Я чувствую себя очень одинокой. Хоть и знаю, что не права, но ничего не могу с собой поделать.
— Все мы только странники, – заметил священник. – И все мы идём домой. Но в дороге лучше идти не одному.
— Да, я знаю… У меня есть друзья, и я всё за них отдам, но…
— Но бог создал женщину, как помощницу и подругу для мужчины, – закончил за неё священник.
Талька почувствовала, что краснеет, и вскинула руки к щекам.
— Я… я…
И она сбивчиво поведала падре, что влюбилась, но он не обращает на неё внимания. Совсем. А ей так хочется прижать его к себе, потому что она видит, знает, как ему бывает одиноко… А ещё она безумно боится, что он решит, будто она за ним бегает…
— Не бойся. Любовь – это вода, которая точит камень. Дай ему время.
— То же и брат говорит… Но я боюсь…
— Не бойся. Страх – это оковы.
— Но, всё равно… вдруг…
Она почувствовала, как падре улыбается.
— Неужели ты думаешь, что бог настолько нелогичен, чтобы не соединить двоих людей, один из которых любит другого, а второй заморожен и ещё не проснулся?
— Вот именно. Я его люблю, а он меня…
— Любовь – это Дар. А люди склонны не сразу замечать то благое, что им даётся. Думай о том, что любовь спит в нём, как голубь в яйце. А тебе нужно не разбить это яйцо, оберечь его, чтобы голубь мог вылупиться.
Эндре стало легче. Слова священника живительной водой пролились в сердце.
— Спасибо, падре… Отпустите мне грехи.
— Какие? Ты ещё не сказала.
Эндра закусила губу. Ей, гордой от природы, эти слова дались тяжело:
— Излишнюю самоуверенность.
— Думаю, – снова улыбнулся священник, – осознание греха – это полпути к избавлению от него. Прощаются тебе грехи. Аминь.
— Аминь. Падре…
— Да?
— Я… я грешу ещё кое в чём…
— В чём же, чадо?
— Я… я люблю… Но, возможно, я лишаю его радости иметь детей... Имею ли я на это право?
— Ради чего ты это делаешь?
— Ради того, чтоб подарить эту радость двум другим людям…
Падре помолчал. Потом сказал:
— Бог видит и знает всё. И у него всегда есть место для чуда. А ты – делай то, что можешь сделать здесь и сейчас, а потом иди дальше.
Эндра выглянула из исповедальни. Роланд терпеливо ждал. Следом вышел падре. Талька перекрестилась и поклонилась ему.
— Мир тебе, чадо.
— Падре…
Священник перехватил её взгляд и посерьёзнел.
— Есть ещё кое-что.
— Говори. Говори, не бойся, – подбодрил падре, видя, как она остерегается.
— Мой брат… Его укусил оборотень… и я не знаю, что делать…
— Оборотень? Давно?
— Нынче ночью…
Куда-то испарилась вся старческая медлительность святого отца. Эндра и Роланд в изумлении наблюдали, как он скорым упругим шагом удалился куда-то и вскоре вернулся. Протянул эльфке небольшой флакон, позеленевший от времени.
— Господь привёл тебя ко мне. Вот оно, средство от оборотничества. Состав мне неизвестен. Я нашёл этот флакон, когда только явился служить в эту церковь. А служу я здесь уже восемьдесят лет. Да подберите челюсти. Да, восемьдесят, – неожиданно совсем несолидно рассмеялся он. Потом посерьёзнел. – Средство мной испытано. Оно действует.
— Спасибо, падре!
Эндра склонилась и поцеловала руку священника.
— Куда же вы? В городе сейчас небезопасно девушке и мальчику одним. Обождите до утра.
— Нет… нам идти надо… Друзья будут волноваться.
— Они будут волноваться ещё больше, когда обнаружат тебя или попавшейся под руку какому-нибудь гуляке, или в колодках у инквизиции.
— Нет, нет. Мы осторожно. А постоять за себя я умею. Мир вам.
— И вам, – вздохнул падре, осеняя Роланда и Эндру Крылом, – Благослови вас бог.
— Падре, – Эндра обернулась на пороге, – а что такое бог?
— Бог есть любовь, – отозвался священник.
Эндра кивнула и вышла.
Ночь была прохладная, и эльфка продрогла в лёгком платье. Роланд без куртки тоже замёрз, но не подавал виду. Они шли в направлении городских ворот, рассчитывая вернуться в обоз, как вдруг их кто-то окликнул.
— Стоять. Почему шляешься по ночам?
Эндра обернулась и сдержала ругательство. К ним подходил патруль из трёх солдат в «шмелиной» форме.
— А я… задержалась в церкви.
— Ага, ночью.
Краем глаза Эндра видела, как исчез Роланд. Умница, успел сбежать, пока его не заметили… Он – умница… А она, как всегда, оказалась идиоткой.
— Когда человеку нужно утешение, он не смотрит на время суток.
— Ладно, – отмахнулся старший из стражников, – комендантского часа нет, так что шляйся, когда угодно.
— Спасибо. – Остроухая развернулась, было, но её ухватили за плечо.
— Обожди-ка. Небольшая формальность.
— Какая? – сердце у Эндры упало. И правильно сделало.
— Теперь каждого проверяем, после того, как тут этот бес проклятый, Деамайн погулял. Шапку долой.
— Что? – переспросила Эндра. – Шапку?
— Да, шапку.
— Какую шапку?
— Девка, не дури, – пригрозил стражник.
Эндра сунула руку в карман, нащупала там сдачу, оставшуюся от покупок Аретейни, собрала в горсть.
— Ну? – поторопил стражник.
Эльфка резко выкинула руку вперёд, осыпав стражников золотым дождём и, подобрав подол, рванула по улице.
Она петляла, как заяц в лесу. Город – тот же лес. Только каменный. А кто отыщет эльфа в лесу? И Эндра путала следы, наворачивала круги, слыша за спиной погоню, пока, наконец, не ссыпалась в какой-то подвал, притворив за собой дверь и привалившись к ней спиной. Немного переведя дыхание, она принялась лихорадочно размышлять, что же делать дальше. В обоз – нельзя, чтоб не выдать своих…
Остроухая огляделась. Подвал был небольшой, сухой, но холодный. По коже, разгорячённой после бега, тотчас забегали мурашки. Она зябко обхватила себя за плечи и присела на корточки.
Обхватив руками колени, эльфка всмотрелась в темноту. Вдоль стен рядами стояли бочки. Подвал оказался винным погребом. Дверь, ведущая прямо на улицу, вероятно, была сделана для удобства поставок. Значит, погреб принадлежит кому-то важному, вывела Эндра, раз даже сделали отдельный вход. Она сунула руку в карман и достала флакон с лекарством. Он был древний, из зелёного, местами почерневшего стекла. На округлом боку Эндра нащупала странный выпуклый знак. Что-то похожее на круг разделённый на несколько долей – в темноте было не видно. Вот, туман! И лекарство Дэннеру не передать… Дура и идиотка. Безмозглая рыжая девка.
Тут снаружи раздались шаги и голоса.
— Ну, и куда она пропала?
— Как сквозь землю провалилась.
— Спряталась где-то. Эльфы, они прятаться мастера.
— Да, может, она и не эльф.
— Ага, ангел. А под шапкой нимб прячет.
Эндра отползла в сторону, скрывшись за одной из бочек.
Как назло, за стеной, в другом конце подвала тоже послышался нарастающий шум – сюда шли. Дверь открылась, и на пол упал оранжевый луч фонаря. Эндра затаила дыхание.
— Что там она требовала? – спросил ворчливый женский голос.
— Урожая тысяча пятисотого года, – ответил сипло тот, кто держал фонарь.
Эндра скосила глаза и увидела на бочке прямо перед собой клеймо с цифрой «1500».
— И где я его найду? Я, что, все бочки должна помнить?
— Ну, да, вообще-то.
— Я кухарка, а не кладовщик!
Стена была каменная, холодная. Эндра вжалась в неё спиной, повторяя про себя: «Я – стена… Я – стена… Я такая же каменная и холодная. Я просто кусок этой стены… Меня не видно…».
— Не ворчи! Вон, там, у стены, урожай тысяча пятисотого.
«Меня не видно… меня тут нет… Я – стена!»
Шаги, гулко отдающиеся под каменными сводами. Ближе, ближе. Как ножом полощут по открытым нервам. Звонко стучат каблуки башмаков. Раз, раз… Ближе, ближе… Совсем рядом…
«Меня тут нет… Я – пустое место…»
— Варн!! – истошно завизжала кухарка. – Тут кто-то е-есть!!
Тальке в лицо ударил свет, и она инстинктивно вскинула руку, прикрывая глаза.
— Так-так, – над ней склонился… утренний возница черноволосой дамы, у которой понесла лошадь, – знакомые все лица. А ты, рыжая, никак от мужа сбежала?
— Сбежала, – кивнула Эндра. – Совсем затиранил, проклятый…
— Ну-ну, – возница, протянув руку, стянул с неё шапку и кивнул. Кухарка зажала рот ладонью.
— Э-э-эльфы?!
— Нет, медведи, – огрызнулась Эндра и была неделикатно вздёрнута за шкирку на ноги.
— Что там с эльфами положено делать?
— Я вашей госпоже жизнь спасла, – напомнила Эндра.
— И чего? Госпоже, не мне ж. А к инквизиторам сведу тебя я. Я и награду получу. А ты не волнуйся, госпожа – дама законопослушная. Она б тебя покрывать не стала.
— Шапку отдай, – мрачно сказала Эндра. – С лошадьми не выходит, ты на девиц переключился?
— Кобылу инквизиторам не сдашь.
— А чего это? У неё тоже уши длинные.
— Заткнись и шагай. Ты тоже заткнись! – прикрикнул Варн на кухарку, которая всё ещё причитала.
Он ремнём стянул Эндре руки за спиной.
— Ой, держите меня, – фыркнула эльфка, – ты что, меня собрался простым ремнём удержать?
— Железо на тебя инквизиторы наденут. Шевелись, ну. – Он подтолкнул Тальку к выходу.
Поднялись на улицу. Эндра инстинктивно вжала голову в плечи, заслышав голоса «шмелей».
— Что, боязно? – доверительно спросил кучер.
— Ага, – отозвалась Эндра, – за твоё здоровье. Ты всерьёз думаешь, что тебе что-нибудь обломится?
— Пошла!
Он снова пнул Эндру в спину. Пришлось тут же ухватить её за пояс, поскольку эльфка полетела вперёд, угрожая разбить себе голову о мостовую. А эльфы требовались живыми.
— Ты, придурок! – обозлилась Эндра. – Ни кобыл, ни девиц водить не можешь. Ой!
Варн крепко ткнул её в бок.
— Эй! – послышалось от угла. – Кого там ещё носит?
К ним приближались знакомые Эндрины «шмели».
— О! Да это, никак, она!
— Во, гляди, точно эльфка.
Варн подтолкнул Эндру вперёд. Её тотчас крепко ухватили под локоть. От стражников пахло чесноком и перегаром.
— Ну? – ехидно спросил один. – Заставила нас побегать?
Эльфка согнулась от крепкого удара в живот.
— Теперь мы тебя погоняем. На троих.
— Сил не хватит, – ответила Эндра, пытаясь выпрямиться.
— А вот мы и посмотрим.
— Господа стражники, – подал голос кучер, – а награда?
— Какая тебе награда?
— За… за эльфку… Как же…
— А… Ну, приходи с утра в прецепторию. А ты шевелись!
Оставив Варна посередь дороги, Эндру потащили вверх по улице.
— Слышь, – сказал один имперец, – мож, свернём, а? Успеется ещё до тюрьмы-то дойти. А там, поди, и не развернёшься.
— Экий неугомонный. Ты её в подворотне гонять собрался?
— А чего бы и нет.
— Чтоб тебя черти задрали, – добродушно выругался самый старший из «шмелей», пожилой уже мужчина. – Жены тебе мало? Ты гляди, девка как побледнела.
— Да чего! Ей, всё одно, достанется.
— Ага. А ты у нас приятное дополнение к дыбе.
— Ну!
— Да оставь ты его. Пусть идёт, – остановил спор второй.
«Шмель» радостно подхватил пленницу и поволок в ближайшую подворотню.
«Мамочки… – в ужасе думала эльфка, наблюдая, как стражник прикручивает её руки к жерди забора, чтоб не вырывалась, – господи, ну, зачем ты сделал меня девкой?!»
Она дёрнулась, почувствовав, как ей запустили руку под подол.
Дальнейшее слилось для Остроухой в сплошной кошмар, увенчанный острой режущей болью и мыслью «Почему я девка?!» Кошмар этот, казалось, не прекращался.
— Ну, чего ты тут? Ого!
— Чего, не стерпел?
— Стерпишь тут! Вас на всю улицу слышно. Слышь, дай я, а?
— Ну… Ладно уж… На…
Когда Эндре стало казаться, что уже наступает утро, её, наконец, оставили в покое и отвязали. Поставили на ноги.
— Э, она живая, вообще?
Эльфка почувствовала, как ей сунули в зубы горлышко фляги, глотнула и закашлялась.
— Во! Живая!
— Ничё, быстрее сознается. Нам ещё и благодарность вынесут.
И Эндру снова повели по улице, поддерживая и поминутно вздёргивая на ноги, потому что колени подгибались, а она могла только созерцать скользящую под ногами брусчатку и отстранённо размышлять, когда же кончится путь.

Камера ей досталась холодная и сырая, и даже нар в ней не оказалось, только в углу лежала охапка гнилой соломы. Эндру втолкнули внутрь и заперли дверь. Пахло разложением, кровью и грязью так, что желудок немедленно сжался.
Рыжей было мутно, очень больно и безумно стыдно. Вот, почему так бывает – кто-то без чести и совести воспользовался её слабостью, а стыдно – ей. Не им. Эльфка сунула руку в карман и ощупала флакон. Не разбился, слава богу… Обыскивать её не стали, видимо решив, что уже ощупали всё, что можно, только стащили сапоги и отняли нож.
Эндра свернулась калачиком на соломе, вдыхая гнилостный, отвратительный запах. Её мутило. На коленях коркой засохла кровь. Было холодно, от мокрого каменного пола заледенело плечо. Эндра продрогла. Откуда-то мерно капала вода.
Сколько времени прошло, ей было неизвестно. Но, видимо, утро уже вступило в свои права, и начался рабочий день. Обычный рабочий день для грузчиков, торговцев, метельщиков, цветочниц. И для дознавателей.
Щёлкнул замок, дверь отворилась. Эндра, уже успевшая немного прийти в себя, подняла ресницы. На неё в упор смотрели серые стальные глаза дознавателя, который явился в компании двух «шмелей».
— Ушастая.
По знаку дознавателя эльфку поставили на ноги и встряхнули.
— Эй! Руки! – возмутилась она.
— Ты из банды Деамайна?
— Кого-о? – округлила глаза Остроухая. – Таких не знаю.
— Эльфа-мятежника.
— Я с эльфами не знаюсь.
— Так-так, – дознаватель подошёл ближе. – Только глядя в зеркало?
— Я? Я… Я не эльф, вы что?
— А уши?
— А это…. – Эндра посмотрела в потолок. – Это у троюродной тёти моей бабушки, говорят, был любовник – наполовину эльф…
Талька снова согнулась, получив новый пинок в живот. Её ухватили за волосы и заставили поднять голову.
— Шутить изволите?
Эндра разглядывала дознавателя. Высокий, худой, но сильный, в форменном чёрном плаще, с коротко стриженными тёмными волосами. Он созерцал её непреклонно и жёстко, спокойно ожидая, когда она отдышится. Человек из тех, что не знают жалости, как таковой. Из тех, для кого эльфы – не люди. Кто убивает, глядя в глаза, долго и методично. Эндре стало страшно.
— Не… я серьёзно.
— И я серьёзно. Значит, продолжим разговор в другом месте.
Он сделал знак, и Остроухую вывели следом за ним. Они прошли несколько тёмных коридоров, освещённых только коптящими факелами. Наверное, у тех, кто тут работает, все лёгкие изнутри покрыты этой копотью, подумала Эндра.
Дознаватель отворил какую-то дверь, и Рыжую втолкнули внутрь.
Помещение было знакомое. Слишком знакомое. Станки, тиски, плети, дыбы, у стены – ведьмино кресло, колодки и прочие плоды цивилизации.
Эндра привычно постаралась отвлечь разум, отрешённо пытаясь датировать здание тюрьмы, разглядывая каменную кладку.
Сознание эльфки, умудрённое горьким опытом, спасительно смешало дальнейшее в один сплошной поток, как во сне. Дознаватель знал своё дело, и дознавался по полной программе. Освинцованная плеть, потом – тиски (опять колено, опять правое!), потом – вертикальная дыба, потом – калёное железо, потом – снова тиски, дыба и плеть вместе, опять железо, после – опять тиски… Он что-то спрашивал, она стискивала зубы и острила в ответ. По подбородку стекала кровь из прокушенной губы.
В конце концов, её избитое, изломанное, вывернутое тело оставили в покое. Эндру привели в чувство, эффективно окатив ледяной водой. В нос ударил запах крови, полыхнула боль. Раскалывалась голова. Суставы были вывихнуты. А те, что не вывихнуты, а именно, правое колено, те раздроблены. На спине, сперва рассечённой плетью, а потом ещё и разодранной «лесенкой», не осталось живого места, плечи и грудь горели от ожогов.
— На сегодня пока хватит, – определил дознаватель.
— Что, в камеру? – спросил стражник, видимо, очень довольный, что работа, наконец, закончилась. А то таскай эту еретичку со станка на станок.
— Зачем в камеру? Усади её на ведьмино кресло и можешь быть свободен. До вечера.
Всё плавало будто в тумане. Но, зато, взамен зрению, работали остальные органы чувств. Прежде всего, Эндра чувствовала в кармане флакон. Целый. Пахло кровью. Сквозь туман просвечивали блики факелов. Эльфку толкнули вперёд, но, поскольку ноги её не держали, просто проволокли и усадили. Она вскрикнула от боли и неожиданности. В израненное тело впились сотни острых иголок. Она инстинктивно дёрнулась, её удержали, приковали руки к подлокотникам, замкнули железный обруч вокруг талии, защёлкнули кандалы на щиколотках. Железные. На распухшее, налитое болью колено приладили тиски и слегка завинтили. Затем погас свет. Звуки удаляющихся шагов. Стук закрываемой тяжёлой двери, скрежет засова. Отсутствие воздуха. Боль, непроходящая, сильная, возрастающая, заполняющая все. Эндра рванулась – иглы впились в тело сильнее. Рыжая, скрипя зубами, дёрнулась снова. Потом сообразила, что так только делает хуже, и заставила себя успокоиться. Она представила в темноте, в непроглядной мгле огромный, алый, пульсирующий цветок. Это – боль. Она колыхалась, металась из стороны с сторону, заполняя всё. Остроухая представила, как подходит к этому цветку – шаг, другой – и срывает его, выдёргивает с корнем. Он меркнет. Боль и, правда, несколько притупилась. Эндра заставила себя успокоиться.
Пока она жива – ничего не потеряно.
Сознание плавало где-то между явью и бредом. Она бы провалилась в забытье совсем, но боль неуклонно приводила в чувство. Если не шевелиться, то иголки не двигаются в ранах. Боль перекатывалась волнами снизу вверх и сверху вниз.
Сердце, не выдерживающее такой нагрузки, мучительно заныло. В глазах заплясали искры. На секунду Эндра испугалась, что сейчас умрёт от простого сердечного приступа, не выдержав боли. Но тут же одёрнула себя. Ерунда. От одного «сеанса» ещё никто не умирал. В плену ей приходилось хуже. Тогда сердце тоже болело не переставая, но она ж не умерла. Ей умирать нельзя. Ей нужно Дэннеру отдать лекарство… Как она жалела, что не сунула флакон Роланду. Да только как – на неё во все глаза пялились стражники… Нет, умирать нельзя – у неё есть Дэннер, Аретейни, Дерр... Артемис. Да, он у неё есть. Пусть он даже сам о том не знает. Артемис… Чернявый… Высокий, сильный, черноволосый, загорелый, повадками похожий на обычного грубоватого мальчишку… Такой одинокий… Пахнущий дорожной пылью, солнцем и черникой… Умереть? Да фиг вам!
— Артемис… Ар-те-мис… – она принялась повторять про себя это имя, цепляясь за него, как за соломинку, чтобы не провалиться в душную липкую мглу беспамятства.

— Хорошенькая. Не испорченная? – покупатель с сомнением оглядел товар. – Знаю я вашего брата.
Товаром была сама Эндра, ради случая наряженная в зелёное струящееся платье, стратегически прикрывающее шрамы на спине. Помощник капитана вытянул её за руку из толпы прочего живого товара и подтолкнул вперёд.
— Нет, как есть, целая! – уверил он. – Правда… есть пара шрамов. Зато умеет играть на лютне! – поспешно добавил он, заметив, как скривился покупатель.
Море синело сквозь кружева кипарисов, было жарко. Площадь на берегу, предназначенная для продажи рабов, была обсажена деревьями по периметру, чтобы создать тень.
— На лютне? – покупатель замялся. Девушка ему нравилась – хрупкая, рыженькая, с огромными зелёными глазищами, сверкающими, как у кошки. Видать, с норовом.
— На лютне! – воспрянул духом помощник. – И поёт! И баллады слагать умеет!
— И заупокойные песни, – ввернула Эндра.
Зеваки и прочие покупатели захохотали.
— Отрезал бы я тебе твой острый язык, да ты тогда потеряешь цену. Забыла, что капитан тебе говорил? Если не продадим тебя сегодня – камень на шею и в море, – зашипел помощник. Эта рыжая доставала его всё время, что находилась у них. Казалось бы, должна быть благодарна: избавили от галеры, купил бы её какой-нибудь богач, сделал бы своей наложницей – живи и радуйся! Так нет же…
— И потеряете свои три сотни золотых, – невозмутимо напомнила Эндра.
Щёки у эльфки пылали. Её ещё никогда так не унижали. Даже когда пытали – и то было больше чести. Там она была мятежницей, остроухой, страдала за свою принадлежность к эльфскому племени, держалась, чтобы не выдать где скрываются остальные главари восстания… А тут никому не нужна твоя стойкость, и что у тебя внутри – никого не интересует. Главное, что молодая да сильная. Страдай, не страдай, неважно. Она видела женщин, которые с радостью поднимались на помост, рассуждая, что быть рабыней в чьём-нибудь доме лучше, чем подыхать в трюме…
— И сколько ты за неё хочешь?
— Пять сотен.
— Сколько? Не, это много! Ты посмотри – тощая, кожа да кости.
— Не тощая, а хрупкая, – возразил помощник.
— А вы, что, меня есть собрались?
— Ещё и невоспитанная! – ухватился покупатель под новый взрыв хохота, – Ну, полторы сотни даю, ладно.
— Четыре с половиной, – уступил помощник.
— Две, – сказал вдруг высокий крепкий мужчина с глазами, горящими тёмным огнём. – Мне приглянулась эта девка. Две сотни.
— Две с половиной, – возмутился первый. – Я пришёл первым!
— Три.
Доторговались до пяти с половиной, после чего первый покупатель зло сплюнул в дорожную пыль, развернулся и ушёл под общий хохот. Помощник ликовал. Эндра кусала губы. Только бы не достаться этому… Зеваки веселились вовсю – никогда ещё они не видели таких разговорчивых рабов.
Вдруг Эндра увидела в толпе мимолётной тенью промелькнувшее, до боли знакомое, смуглое лицо. Чёрные волосы, перехваченные льняной повязкой, тёмные глаза…
— Артемис!
Остроухая дёрнулась, вскрикнула от боли и очнулась. Бред, смешанный с воспоминаниями… Значит, она всё-таки потеряла сознание… Господи, но как же больно! Она снова прикрыла глаза и представила, как ладонями отодвигает от себя боль – упругую, чёрную, горячую, полыхающую.
— Мне умирать нельзя… Я не умру… Артемис…
— Неугомонная рыжая девка!
Эндра вскинула голову.
— Артемис…
Но уже секунду спустя она сообразила, что это просто-напросто галлюцинации. Вот бы посмеялся Чернявый, если б узнал, что она бредит им, как влюблённая идиотка…
«Господи, мне больно… Мне очень больно… Я сейчас сдохну…»
Болело все. Вывернутые суставы, разодранная спина, запястья и щиколотки, разъедаемые железными браслетами, колено, зажатое в тиски, обожжённые плечи. Мучительно ныли напряжённые мышцы – сидеть приходилось неестественно выпрямившись. Зачем это всё? За что?
Иглы, казалось, впивались в обнажённые нервы. Новая волна боли захлестнула Остроухую с головой. Её начала бить мелкая дрожь, которую никак не удавалась сдержать, отчего становилось всё хуже. На лбу выступила испарина, глаза стали влажными.
«Я не умру… ещё чего… Я не умру…» – Эндра повторяла это про себя, как заклинание. Где-то там… Артемис… Ей умирать нельзя, ей нужно его беречь… И флакон отдать Дэннеру…
«Ну, и чего ты ждёшь? – поинтересовался внутренний голос. – Твои друзья, конечно, сильные и смелые, но они не всемогущие.»
— Заткни-ись… Я не умру…
«Охотно верю. Не умрёшь сейчас – запытают позже. Или сожгут.»
— Нет…
«А что будет? Твои замечательные друзья, во главе с Дэннером и обожаемым Артемисом, ринутся тебя спасать, с них станется. Их тоже схватят. А кто виноват? Ну? Кому священник говорил переждать до утра? Кто его не послушал?»
— Заткни-ись!
Эндра рванулась, раздирая спину и локти, в глазах полыхнуло алым, и она снова потеряла сознание.
Неожиданно вспыхнул свет, больно резанув глаза и вырвав Эндру из тяжёлой липкой мглы, где она пребывала, путаясь в странной смеси прошлого, настоящего, мыслей, мечтаний и просто бреда. Послышался звук вставляемого в кронштейн факела, и шаги.
Потом на неё обрушился поток ледяной воды, заставив дёрнуться, вскрикнуть и захлебнуться.
— Во, живая! – обрадовался кто-то. – Я ж ему говорю, ушастые – народ крепкий.
Справившись с болью, эльфка открыла глаза и увидела перед собой здоровенного детину с добрыми голубыми глазами и в куртке с красным капюшоном. На рукаве был вышит топор и пламя. Палач. Он опустил на пол деревянное ведро и подошёл поближе.
Сознание Эндры, словно сместившееся и перевёрнутое, не могло охватить картину целиком, зато выхватывало мелкие детали – татуировка в виде якоря на внешней стороне кисти, золотое колечко в ухе, шнурок на рукаве куртки, завязанный причудливым узлом. Моряк, машинально отметила Эндра, бывший моряк. Теперь – палач.
— Господин дознаватель велели спросить, говорить будешь, али нет? – спросил он.
Остроухая хотела, было, спросить, как он, моряк, опустился до мастера заплечных дел, но язык не слушался, а в горле пересохло, и она выдавила только хриплое:
— Не-ет…
— Я так и думал, – важно изрёк палач. – И господин дознаватель тоже.
— Артемис…
— Чего? А-а…
Он сообразил, что она просто бредит, покрепче завинтил тиски, отчего Эндра заскрипела зубами и до крови закусила губу и, забрав факел, вышел. Снова стало темно.
 
 
 
Роланд подлетел к библиотеке и заколотил руками в дверь. Потом, задрав голову, заметил Дэннера и Аретейни в окне и крикнул:
— Господин Дэннер! Госпожа Эндра нашла для вас лекарство! Только саму её схватили!
— Что? Как схватили?
— Где лекарство?
— Не может быть!
— Кто схватил?
— Безмозглая рыжая девка!
— Патруль? – высунулся из окна библиотекарь.
— Ага.
— Значит, так. – Парень метнулся к двери и снял с вешалки дорожную сумку, повесил через плечо. Затем велел: – Ждите меня здесь. – И куда-то умчался. Через некоторое время он вернулся, на ходу запихивая в сумку средней тяжести фолиант. Аретейни машинально отметила, что фолиант окован сталью и закрыт на замок.
— А ключик? – по инерции напомнила она.
— Вот он, ключик. – Парень оттянул на шее шнурок, вытаскивая его из-под рубахи. На шнурке вместе с медальоном-оберегом висел потемневший от времени ключ. Библиотекарь наконец-то впихнул фолиант в сумку. Подумал немного, сунул туда же бутылку и какую-то шкатулку – большую, резную, тёмного дерева. – Вроде, всё, – сообщил он. – Пошли!
— Куда?
— У меня в городе знакомый эштерианский священник. Надо предупредить его, чтобы проследил за библиотекой пока меня нет.
— А ты с нами?
— Разумеется, с вами. Должен же кто-то сделать лекарство. Идёмте!
В дверях пёс неожиданно зарычал на Дэннера. Тот резко остановился. Волки и собаки – дальние сородичи и извечные враги – никогда не жаловали друг друга. Пёс встал в боевую стойку, перегораживая дорогу и продолжая глухо рычать. Вся его лень слетела лёгкой кисеёй, превращая нерасторопного увальня в грозную, оснащённую когтями и клыками, боевую машину. Аретейни ухватила любимого за рукав, с отчаяньем глядя на собаку.
— Не надо, – взмолилась она. – Не тронь его!
— Назад! – резко велел хозяин. Но пёс даже ухом не повёл. Он видел опасность – и он обязан был от неё защитить.
Тут Дэннер плавно, с истинно звериной грацией, принял какую-то нечеловеческую позу – и вдруг зарычал едва ли не громче собаки. Аретейни отшатнулась. Пёс заскулил и поджал хвост. Дэннер распрямился в гордой, величественной позе Вожака.
— Я хоть не разучился общаться с животными, – прокомментировал он, перепрыгивая собаку и первым исчезая за дверью.
— Ого, – уважительно глянул ему вслед парень и успокаивающе потрепал пса по холке. – Истинная Речь не забыта!
— Бежим! – крикнула Аретейни, кидаясь вслед за мужем. Зверёк мягким летящим галопом нёсся впереди компании, собака не отставала ни на шаг.
Они с разбегу вылетели на синюю безлюдную улицу, где библиотекарь от волнения в спешке долго не мог справиться с ключами, бегом пронеслись переулком, на повороте вылетели на широкую улицу за угол – к маленькой церкви.
— Вообще-то здесь есть подземный ход от библиотеки к церкви, – сообщил на бегу парень. – Строились-то они вместе. Но там и вдвоём не разойтись... он узенький...
Дэннер вдруг упал на колени. Остальные резко затормозили, по инерции едва не расквасив себе нос, и обернулись. Дэннер вскинул руку, другой останавливая падение на мостовую.
— Нет... – прохрипел он. – Не может быть... Это... Ласточка! Помоги... – Он захрипел и скорчился на камнях брусчатки, останавливая метнувшихся было на помощь, друзей.
— Поздно! Уходите... Быстрее, идиоты! Марш отсюда!
— Дэннер!
— Командир!
— Держись, товарищ!
— Рыжий!
— Уходите!! – взвыл Дэннер, переворачиваясь на спину и прочерчивая глубокие борозды на камнях брусчатки... когтями?! – Пока не поздно... я же... я же превращаюсь...
Аретейни с разбегу затормозила, когда чья-то рука остановила её, обхватив за пояс.
— Это...
— Трансформация.
Она обернулась и увидела прищуренные чёрные глаза библиотекаря.
— Пусти! – рванулась Крылатая. Парень крепче ухватил её, удерживая от порыва броситься к мужу. Зачем? Обнять? Помочь? А это не одно и то же?
— Разорвёт.
— Нет!
— Опомнись! Он тебя разорвёт!
Дэннер хрипел от боли, на смуглой коже пробивалась густая шерсть, с сухим треском лопались сухожилия, рвали в клочья одежду стальные мышцы. Он выгнулся дугой, из груди вырвался хриплый, мучительный стон, переходящий в грозное рычание. Мгновение – и на мостовой встряхнулся, скаля ощерившуюся клыками мощную пасть, громадный серебристо-серый волк.
Аретейни вырвалась из рук уставшего её держать библиотекаря и метнулась навстречу волку. Он угрожающе зарычал, предостерегая – не подходи. Аретейни замерла в нескольких шагах, позвала:
— Дэннер...
Волк сверкнул глазами и – прыгнул вперёд, мощным ударом вминая в мостовую хрупкое девичье тело. Арбалетный болт, пущенный Артемисом, отскочил от густой шерсти, не причинив ни малейшего вреда. Крылатая захрипела, хватая ртом воздух, и сообразила, что вот, сейчас её разорвут на кусочки. Однако вместо того, чтобы попытаться вывернуться или сражаться, она неожиданно ухватила волка за уши и... поцеловала в оскаленную пасть.
Волк дёрнулся. Артемис ахнул. Роланд скользнул ему за спину. Библиотекарь наблюдал происходящее с научным интересом.
Волк припал к земле, отступая назад и мотая головой, не сводя глаз с Аретейни. Она облизнула пересохшие губы и позвала:
— Дэннер! Дэннер, родной, вернись!
Волк развернулся и стремительной тенью растворился в синем ночном воздухе.
— Дэннер! – Аретейни бросилась следом.
— Стой! Куда, – попытался перехватить её Артемис – да куда там! Крылатая без доспеха бегала не в пример легче и шустрее.
— Ну, и что мы теперь будем делать? – обречённо поинтересовался арбалетчик.
Аретейни легко неслась за волком, подобрав подол и ловко перепрыгивая лужи. Наконец, остановились в подворотне. Оборотень крутанулся и обнаружил отсутствие выхода. Тогда он глухо зарычал, замерев в грозной боевой стойке.
— Дэннер...
Аретейни сглотнула вязкую после бега слюну. Волк рыкнул из темноты. Аретейни заглянула в подворотню, но там было темно словно в банке с чернилами. Из чёрного провала вспыхнули глаза. Зелёные глаза с вертикальными зрачками.
— Дэннер... ну, где ты там... – Ласточке было страшно. Спина ещё болела после удара о мостовую. Она уцепилась за угол стены содранной в кровь ладонью, зашипев от боли, осторожно шагнула в чернильную темноту. Волк глухо зарычал, завозился, невидимый человеческими глазами. Аретейни не нужно было видеть или искать. Она его чувствовала. – Любимый... это же я, всё хорошо... ну послушай...
Волк взвыл и забился в угол. Аретейни замерла, не веря самой себе.
— Дэннер... Дэннер! Ты меня понимаешь? Понимаешь, да? Не переживай ты так... – Она споткнулась темноте о волчью лапу и с размаху влетела в мохнатый бок. Волк одним резким движением прижал её к земле. Чуткий нос склонился, обнюхивая её лицо. Из приоткрытой в оскале пасти вырвалось короткое недовольное рычание. Лапа придавила сильнее на груди, Аретейни стало трудно дышать.
— Дэннер... – просипела она. – Ну, отпусти... родной...
И тут оборотень жалобно, по-щенячьи взвизгнул, отпрыгнул, ожесточённо тряся мохнатой головой. Крылатая вскочила, невольно хватаясь за оберег. Вот оно что. Волк решил понюхать её шею.
— Дэннер!
Зверь тяжело рухнул на землю, скуля и продолжая мотать головой из стороны в сторону. У волков и собак очень чувствительные носы. Очень уязвимые. Аретейни ощутила, как по щекам побежали слёзы. Она осторожно сняла оберег и сунула в карман, падая на колени и обнимая волка за мощную шею.
— Бедненький... – зашептала она, гладя зверя по морде. – Бедный мой... ну, что ж ты так... очень больно? Сейчас пройдёт... ну, дай, поцелую... любимый мой... сейчас пройдёт, обещаю... бедненький... ну, повернись ко мне... вот так... хорошо... мой хороший...
Страх куда-то исчез. Осталась мучительная боль. Его боль. Одна на двоих. Аретейни изловчилась повернуться в темноте и нежно поцеловала влажный волчий нос.
Ей ответили тёплые человеческие губы.
 
— Пошли по следам, что ли, – вздохнул библиотекарь, поправляя сумку на плече. – Кто-нибудь умеет следы читать?
— Какие здесь следы? – мрачно осадил Артемис. – Это же мостовая. Да ещё и грязь, натоптано порядком. Как мы их теперь найдём?
— А как же госпожа Эндра? – напомнил Роланд.
— Крылатую оборотень разорвёт быстрее, чем повесят госпожу Эндру, – резонно заметил Артемис. – Так что, вначале Аретейни и Дэннер. – Он подумал немного и добавил:
— К тому же вместе с рыжим нам будет легче её вытащить. А твой священник не поможет? – обратился он к библиотекарю. Тот покачал головой.
— Чем? – Он осторожно потянул носом воздух и вдруг уверенно поднял с мостовой клок серебристой шерсти. Сунул под нос собаке. – Ищи!
Пёс втянул запах и глухо зарычал. Затем поглядел на хозяина и демонстративно улёгся на мостовую.
— Ищи, я сказал! – строже повторил парень. Пёс отвернулся, да ещё и зевнул самым наглым образом. Взгляд карих глаз ясно говорил: я тебе не самоубийца. Ты идиот – ты и ищи. Если сумеешь меня обойти. Потому что я-то умнее некоторых. Я тебе глупостей наделать не дам.
— Твою мать... холера... – расстроился арбалетчик. Роланд обречённо уселся подле собаки.
Зверёк возбуждённо вертелся, крутился, путался под ногами и поскуливал. Затем, сообразив, что никто на него не обращает внимания, и таким образом ему ничего не добиться, пронзительно тявкнул.
— Да заткнись... – начал было, Артемис и замолк на полуслове, глядя на ушастого. Тот отбежал дальше по улице, нетерпеливо обернулся, тявкнул вторично, вернулся обратно, быстро перебирая лапками по брусчатке, снова отбежал. Вернулся и разразился целым каскадом самых разнообразнейших звуков. Пушистый хвост нетерпеливо мёл булыжники.
— Он хочет, чтобы мы шли за ним! – первым сообразил Роланд, вскакивая и кидаясь за зверьком. Тот тявкнул, подпрыгнул – и сорвался в галоп, периодически припадая носом к земле. Остальные не отставали.
Друзей они нашли довольно скоро – те не успели отбежать далеко.
— Крылатая!
— Госпожа Аретейни! Господин Дэннер!
— Ты... вы...
— А чё это вы мутите? – смешно сморщила нос Аретейни. Дэннер, укрытый новеньким плащом Крылатой, в своём обычном виде, лежал, свернувшись калачиком на крыльце, головой у жены на коленях. – У нас знатно всё!
Артемис резко затормозил и распахнул глаза.
— Как так?! – изумился он. – Как это так?!
— А мы вас спасали, – добавил Роланд.
— А чего меня спасать? Вы бы лучше за Эндру побеспокоились.
— Но... рыжий ведь... Так быть не должно!
— Превращаться за двенадцать часов – так тоже быть не должно, а он превратился.
— Так. – Библиотекарь присел на ступеньку и осторожно коснулся плеча не приходящего в сознание Дэннера. – Надо бы его приодеть во что-нибудь и идти отсюда поскорее. Во-первых, нас в таком виде сгребёт в казематы первый же патруль. Во-вторых, надо выручать вашу Эндру и лечить командира.
— Лучше вначале лечить командира – а потом уже выручать нашу Эндру, – заметил арбалетчик. – Ты его в сознание приведи теперь.
Аретейни, склонившись, поцеловала мужа в ухо.
— Ты не реви. – сказал Артемис.
— Не реву.
— Что делать будем?
Библиотекарь глядел на Дэннера, подперев голову и устроив на коленях сумку.
— Темно как в... – выругался он. Фонарик в его руках давал довольно символическое освещение. Но зрение он себе за годы сидения с книгами, рисунками и нотами, всё же, видимо, не посадил.
— Чего?! – встревожилась Аретейни, услышав, как он сдавленно охнул.
— Ты... ты его лицо видела?
— Нет, а... о-ох!
— Вот то-то и оно. Ты его, что, оберегом по носу треснула?
— Он сам треснулся. – Аретейни осторожно уложила мужа на крыльцо и принялась за исцеление. Она только сейчас заметила порядочного размера кровавую лужу на ступеньках. Кровь тёмными ручейками жалась к ступенькам и собиралась в выбоине в озерцо. – Артемис, – позвала Крылатая, растирая себе ладони и запястья. – Держи меня.
— Держу. – Арбалетчик подошёл со спины и крепко ухватил её за плечи. – А зачем?
— Я буду дёргаться и, возможно, орать. Тогда мне надо будет заткнуть рот. Ясно?
— Ясно, – пожал плечами Артемис. – Странные у тебя методы исцеления.
Аретейни невольно фыркнула. Вскоре Дэннер открыл глаза и сходу приподнялся, разглядывая сцену. Плащ сполз, демонстрируя изодранную в клочья при трансформации рубаху.
— Теперь узнаю рыжего! – радостно заявил Артемис. – Он даже в волчьей ипостаси бессовестно гробит чужой труд!
— Чей труд? – удивился Дэннер, поднимая голову от плеча повисшей у него на шее Аретейни.
— Ты опять разодрал рубаху, – сообщил ему Артемис.
— Я?! – праведно возмутился командир. Арбалетчик оживлённо кивнул.
— Ну да, ты ещё скажи, что это волк сделал.
— А то кто же.
— Угу, вали всё на волка. Ищи теперь виноватого!
— Сейчас в нос получишь! – возмутился Дэннер. – Смешно ему.
— В нос? Это я от тебя сейчас слышу? Да чей бы нос тут выступал, физиономия твоя шрамированная! Любитель нюхать серебро!
— Ну всё, достал, – сообщил ему Дэннер, пружинисто распрямляясь.
— Дэннер, ты бы хоть в плащ, что ли, завернулся, – флегматично заметила Аретейни. Не смущай народ остатками шмоток.
Дэннер покладисто завернулся в плащ и заявил:
— Настанет час расплаты.
— Угу, ага! – расхохотался Артемис. – Штаны вначале раздобудь, кровавый мститель! Точнее, окровавленный!
— А ты сам оборотня продрых, теперь завидуешь, – припечатал Дэннер.
— Да было бы, чему – я б тебе, прям бы, обзавидовался! Шубка с шапкой в одном комплекте и четыре лапы прилагаются! Возьмите по дешёвке, а то псиной воняет! Ай! Пусти немедленно!
Дэннер изловчился перехватить неосторожно приблизившегося Артемиса и, не меняя позы, перекинуть его через плечо.
— От кого псиной, а от кого и давно немытым вредным чернявым храбрым воином. Утихни, а то язык уже вокруг шеи обмотался, – ехидно присоветовал командир, пока арбалетчик возился на ступеньках, пытаясь подняться. – Раздвоенный.
— Что-то ты сегодня какой-то молчаливый, – призадумался Артемис. – Творческий кризис?
— А я на тренировке отыграюсь, – лучезарно улыбнулся Дэннер. – Нет у меня кризиса. Я просто позволяю тебе выговориться чтобы ты поскорее прекратил нести ахинею и перешёл к делу. Меня интересует Эндра.
 
 
 
Под утро успевшая замёрзнуть и проголодаться, основательно приунывшая компания привела Аретейни в порядочный вид и, вместе с Роландом в роли слуги прелестной дамы, отправила на рынок за одеждой для Дэннера. Перемазанное и окровавленное платье пришлось отстирывать в ближайшей прачечной, при помощи золотой имперской монетки, опередив открытие ячейки сферы услуг на два часа раньше. Шёлк – ткань нежная, стирки не любит и моющих средств не переносит. Пятна сводили каким-то хитрым раствором из корня мыльнянки, перекиси водорода и нашатыря, которые завалялись у предусмотрительной Аретейни в сумке, что так и поселилась на боку со времени битвы в другом измерении, где по небу летают стальные птицы, а голос командира можно услышать, находясь за многие вёрсты от него самого. Дэннер остался вместе с остальными торчать на набережной завернувшись в плащ, греться вином и переживать за оставшийся без командира обоз. Библиотекарь, раскрыв на коленях запретную алхимическую книгу и простуженно шмыгая носом, быстро переписывал нужные абзацы в тетрадь, изредка делая схемы и зарисовки. Зверёк пригрелся под боком у собаки, которая разлеглась поодаль, косясь на Дэннера и настороженно вздрагивая длинным ухом. Дэннер, за неимением другого занятия, помогал уставшему парню в поисках потерянных строчек. Артемис отрешённо глядел на густые, зелёно-бурые, с желтоватыми пузырями волны канала.
— А ты как ночью обратно трансформировался? – поинтересовался библиотекарь, не прекращая рисовать сложносоставный знак. Дэннер пожал плечами.
— Представления не имею, – отозвался он. – Первый раз я пришёл в себя, когда сообразил, что прижал Аретейни, а она меня целует. Во всяком случае, вспомнил, кто я такой, и предпочёл ретироваться от греха подальше. Затем не помню... Очухался окончательно аккурат перед тем, как вырубился, сдуру нанюхавшись серебра. Уж не знаю, как мне это удалось...
— Все сосуды, небось, полопались, – посочувствовал парень. – Я на тебя глянул – а с лица вся кожа слезла, и кровища из носа хлещет.
— Малоприятная картина, – усмехнулся командир. – А ты давно алхимией интересуешься?
Библиотекарь сдул выбившуюся прядь с лица и устроил тетрадь поудобнее.
— Да почитай, с младенчества. У меня родители алхимики были. Пока их на костре не сожгли. Я тогда совсем мелкий был... А потом оно как-то само пошло. Есть в библиотеке потайное хранилище. Там тысячи запрещённых книг. Мои родители знали, что делали, и построили этакий вечный неуязвимый сейф. Они любили науку и историю, и перед смертью сберегли знания. Оттуда я и таскаю подобные книжки. Не зная нужной формулы хранилище ни за что не вскрыть. Мои родители были хорошими учёными...
— Настоящая история! – ахнул Артемис. – Не перевранные священниками летописи?! Научные трактаты... Ну ты, парень, даёшь! Будем надеяться, что когда-нибудь люди снова станут честными... будут развивать науку, стремиться к знаниям и читать книги... – замечтался он, глядя в розовое рассветное небо заблестевшими глазами.
— Для этого надо ещё победить... Постой-ка, – прищурился Дэннер. – Уж не твои ли родители создали первый в мире летательный аппарат? Где-то я что-то такое читал... Муж и жена... они ещё были инженерами-конструкторами... Как же их… Арадеска! Керрос и Лорелин Арадеска. Инженеры и алхимики.
— За это их и сожгли. Эшт создал человека без крыльев, поэтому летать нельзя.
— У них была мечта: перелететь через океан, – тихо произнёс Дэннер. – И подняться за облака – на самый верх Серебряного Шпиля...
— Молчи, покуда на костёр не угодил, – фыркнул парень, переворачивая лист. Перепачканные графитом пальцы оставили на уголке отпечаток. Дэннер задумчиво созерцал качающийся поплавком на волнах крысиный труп.
— Мне терять нечего. А что такое, собственно, этот Серебряный Шпиль? – вслух поинтересовался он. – Меня это тоже интересовало…

Рассвет над бескрайним простором, блестящим переливчато-масляными бочками спокойных волн. Привычные звуки вокруг. Голоса команды, скрип оснастки, упругое хлопанье паруса. Влажный солёный воздух, капельками оседающий на волосах и одежде.
— Капитан!
Капитан... всего-то навсего бывший каторжник. И чего они?
Носилки поднесли с тяжёлым присвистом затруднённого дыхания. Под куском ветхой парусины угадывались очертания человеческого тела.
— Ещё один?
— Цинга...
Он до ломоты стискивает руки на гладком, отполированном ветром и водой, потемневшем дереве борта.
Куда ты их ведёшь?
Мучительный приступ кашля, спазм, рвота желчью. Едва уловимый запах смолы от борта, если ткнуться в приступе в него носом. Как пахнет корабль? Морем. Смолой. Влажным ветром.
Кровью.
Труп шевельнулся. Дрогнул. Или ему просто показалось?
— Он ещё жив.
— Ненадолго. Воду переводить на умирающего? А живые? Он всё равно обречён.
— Мы все обречены. А товарищ ещё жив. Живого не укрывают. – Худая рука, покрытая едва зажившими ранами от кандалов, стаскивает отсыревшую парусину. Больной жадно хватает воздух гноящимся, с распухшими беззубыми дёснами, ртом.
— Капитан...
— Да. – Он склоняется к самому лицу больного, силясь разобрать лихорадочный шёпот.
— Обещайте, что вы тут без меня не пропадёте... тряхнёте пару-тройку зажравшихся уродов... обещайте...
Он сжимает дрожащую истощённую руку.
— Обещаю. Обещаю тебе больше: все они ответят за свои преступления. Обещаю: жизнью или смертью – я заставлю их ответить. За тебя. За жену твою и детишек. За нас всех. Даю тебе слово. Пока я жив – каждый из них тысячу раз пожалеет, что родился на свет. Обещаю.
Больной облегчённо закрывает глаза.
— Вот теперь я спокоен... Капитан...
— Слушаю.
— Обещайте мне и ещё кое-что... Обещайте, что вы тут без меня уж как-нибудь... дойдёте до него...
— Хорошо.
— До Серебряного Шпиля... его сейчас видно? Я не вижу...
Он поднимает взгляд. Далеко впереди в розовых рассветных облаках поблёскивает маячком едва заметная устремившаяся ввысь серебряная иголочка.
— Да. Его видно. Эй...
Пока он глядел на Шпиль, рука напряглась в его руке. И покрытые язвами слабые пальцы медленно разжались.
— Он там, Эрнест. Серебряный Шпиль...
Покойный шевельнулся. Или ему просто показалось. Или они снова отравились плесенью и всё это им только кажется.
— Вот теперь пора. За борт...

— Вот и я! Точнее, мы!
— Ласточка!
— Ну всё, теперь можно снаряжать экспедицию!
— Иди сюда, умница.
— Дэннер... ну, довольно, или я тебя никуда не отпущу... А чего это у тебя взгляд такой странный?
— Шапка с шубкой замечталась, чтобы её не ощипали на подушки!
— А я почти закончил! Скоро он перестанет быть шапкой с шубкой.
— Полярный волк тебе – шапка с шубкой! Рот закрой!
Артемис едва с парапета в канал не свалился, поразившись его тону.
— Рыжий... ты чего? – осторожно заглянул ему в глаза арбалетчик. – Ты на меня злишься, да? Извини... Я думал... Ты же никогда не злился на шутки...
— Шутки? Что ты. Я злюсь потому, что ты оказался прав. И не надавал мне по голове, чтобы я научился как следует ею думать.
— Я?! – изумился Артемис, вторично едва не булькнув в гостеприимные и пахнущие нечистотами объятия канала. – Я прав? Это что-то новенькое. Ты о чём.
— О том. Попалась рыжая. А ты ведь меня предупреждал.
— У тебя сознание расторможено, – уведомил библиотекарь. – Ты чего хотел, от оборотня ночью при луне сообразительности и чёткой работы мысли?
— Да мне же нельзя доверять целый обоз, – только тут спохватился Дэннер. Аретейни взяла его за руку.
— Ничего, – заверила она. – Мы уже нашли тебе лекарство. Это ненадолго. Ты не мутись, ага?
Дэннер невольно улыбнулся, глядя как она талантливо изображает строгий взгляд и назидательный тон Дерр.
— Слышь чё, Остроухий?
— Не-а. Ты пока ещё ничего не сказала.
— Ты вот чё... кто-кто ему шубка с шапкой?
— Полярный... О-ох! – Дэннер рассмеялся, застёгивая на плече перевязь меча.
— Могёшь!
Теперь расхохотался уже Артемис.