Веник

Никто и не помнил, когда и из-за чего начали враждовать Английская шпилька и Злыдня. Но к вражде этой относились с почтением, она имела солидный стаж и обрастала скандалами, как дерево новыми кольцами.

 Жили они на одной лестничной площадке. Двери друг против друга. И имели, конечно, паспортные имена. Прозвища появились в пылу ссоры. Английскую шпильку звали Лоретта. Вы только подумайте, какое несерьезное, опереточное имя, только и подходит для того, чтобы ноги в юбках задирать. Тьфу! Злыдню величали – Марго. Чувствуете, сколько козней, коварства, интриг в этом имени?!
 Так соперницы думали друг о друге.

Английская шпилька была прямой, что кипарис, высокой и сухопарой. Со светлой кожей, тонкой костью. Считала себя женщиной стройной, оттого шила платья у портнихи, как только позволял бюджет. Злыдня – приземистая, дородная, юбки до пят, ходила вперевалочку, перемещая груз с одной ноги на другую. Глаза ее горели недобрым зеленым огоньком, из-за крутых смуглых щек. Антагонизм обнаруживался решительно во всем.

 Если Английская шпилька по дороге на работу встречала Злыдню, она трижды прикусывала язык – от сглаза, иначе день мог не задаться. Злыдня, держа руку в кармане, складывала пальцы в фигу. Тоже жест – оберег.
 
 Когда Злыдня алкала войны, она клала на площадку веник. Да поближе к двери Английской шпильки. И тут обычно спокойная и невозмутимая Шпилька становилась сама не своя. Она помногу раз выглядывала в глазок и забрасывала домашние дела. У нее пригорали макароны по-флотски, и выкипал чайник, сыпалась гречка и выпрыгивали из рук блюдца. Неодолимая, мощная сила влекла ее туда – к венику. Он будто пританцовывал в нетерпении, как шаманский атрибут и готов был поднять пыльную бурю.

- Мама, ты ведь не пойдешь? – тревожно, с проблеском надежды, интересовалась ее дочь, Нана. – Ты подумай, это же глупость! Сколько раз мы об этом говорили. Сделай вид, что ничего не произошло.
- Это она специально, это она нарочно!- начинала распаляться Английская шпилька. - Я ее тоже предупреждала, и не раз, чтобы не клала свой дурацкий веник. Это точно джадо (порча – груз.).
-Мама!- дочь скорбно - обреченно роняла голову на стол и скулила. Потому что пойдет, это уже было ясно.
- Я не позволю этой негодяйке вредить моей семье!- продолжала Шпилька. И прежде, чем прозвучат еще какие-нибудь аргументы, слышался лязг дверной цепочки, и Лоретта уже звонила в дверь соперницы.
 
- Привет, ненормальная! – Марго светилась довольной улыбкой (выманила). Опять из-за веника приперлась?
- Убери, а то пойду в ЖЭК и милицию.
- Ты лучше в сабурталинскую психушку иди. Там твое место.
- Сначала ты! Авлипий Зурабашвили ждет – не дождется, без очереди пойдешь.
- Разве нормальный человек станет так из-за веника беситься?
- Ты мне зубы не заговаривай! Про подлые дела свои скажи, как соседей против настраиваешь.
- Следишь за мной? За мужем своим лучше бы смотрела! Я его видела на базаре с самой известной навтлугской ****ью. (Теперь шпилька просто обязана была задохнуться от ярости, и потом устроить взбучку мужу – какие такие навтлугские ****и?). Но шпилька оставила допрос мужа на потом – успеет.
 - Врешь, зараза!- Шпилька не собиралась отступать. - Завидуешь и врешь! У самой мужа нет, и дочь безмужняя. С такой матерью - стервой разве счастье устроишь? Зять как понял, в какой гадюшник попал, убежал, крестясь. Горе с такой матерью, горе!
- Ах, ты маймунка! Ты что это на моей дочери крест ставишь, что ты ей дороги закрываешь?! Прокляну, смотри, доиграешься!
- Душа твоя злобная! Всегда говорю. И веник не случайно – джадо!

- Бежим, бежим, уже началось! – соседские дети неслись ко двору, откуда слышалась ругань. Анико с куклой в руке, выронив изо рта алычу, Като - на ходу расчесывая комариный укус, и поправляя чуст (тапочек, тбил. выражение), на который ей наступили уже несколько раз. – Может, сегодня за волосы друг друга будут тянуть?

- Что такое, дети? Что кричите? – дядя Гриша высунулся из гаража, со шлангом в руке.
-Английская шпилька и Злыдня дерутся! – ответила последняя из бегущих.
- Вай каджебо! Ам дила адриан ра гаквиребт?! (пер. с груз.- “ведьмы, чего разорались с утра”?!) Так бы и облил их.

 У Английской шпильки и Злыдни имелись свои сторонники. Почти поровну. И каждая следила, чтобы баланс не нарушался, и в полку врага не прибыло. Английская шпилька работала в банке, и имела меньше свободного времени. Злыдня пользовалась этим упущением шпильки, и с большим рвением тратила время на агитработу. Зазывала домой соседей, кормила  гатой, для ребятишек кружевные воротнички вязала и дарила. Словом, всячески плела кружево интриг.
Результаты не заставляли себя ждать. Глядишь, соседка Нина стала глаза от Лоретты прятать, лицо в косыночке опустит, и норовит мышкой мимо проскочить. Еще признаки хотите? Пожалуйста! Сантехник Ило почему как неродной смотрит? Одним кивком здоровается. В чем дело? А и понятно в чем – подговорили, настроили.

 Сантехника Ило очень даже эта вражда устраивала, полезная вражда, что говорить. Тут ему наливают, там наливают. Подраться за него готовы дуры-бабы. Он гоголем ходит. Сегодня за Марго, завтра – за Лоретту. Кто больше нальет, тому и товарищ. За глаза он ругал и материл обеих.

 Особых надежд ни Шпилька, ни Злыдня на него не возлагали – держали количества ради. Вот Исаак Аронович еще – непонятный человек. Сколько раз его с женой Леей просили определиться. Или туда – или сюда. Вообще никуда не хочет. Разве это дело?  “Мы люди старые,- говорит, у меня давление, у Леи - сердце, нам встряски ни к чему”. Только розы хочет поливать в своем саду, нарциссы сажает, и на вечерние прогулки с женой выходит.

 Прежде, чем выйти на улицу, Исаак Аронович, приоткрывал дверь на пол ладони, осторожно вслушивался, и если ничего особенного не происходило, делал жене знак – выходим. Если же обстановка казалась ему подозрительной, и мир в подъезде хрупким – они оставались дома. Дальше коврика в прихожей никто его квартиру не видел. Но дети как-то придумали -  заглянуть к нему в глазок из подъезда. Анико первая встала на цыпочки, сзади дожидались очереди другие дети, стараясь не сопеть и не дышать. Дверь открылась, так внезапно, что Анико вздрогнула и растерялась. Друзья бросились врассыпную, и Исаак Аронович песочил ее одну: “Как нехорошо, как некрасиво”. Не будет она больше.
 Все, что делала Лоретта, Марго воспринимала на свой счет. Новые занавески повесила? Хочет, чтобы соседка обзавидовалась. “Стричку” сделала – вызывает, дразнит. Мужа под ручку взяла? Вай-вай, показуха несчастная! Хочет доказать, какая крепкая семья.

 По мнению Лоретты Марго тоже жила и дышала исключительно ради нее. Половик из окна трусила, белье в особом порядке вешала (со значением), закрутки делала, и трепалась потом во дворе, что да сколько – все для того, чтобы смутить покой Лоретты. Зачем еще она могла это делать?!

 Казалось бы, это запущенная, безнадежная вражда. И все-таки существовал мораторий на святое. Когда-то давно Марго потеряла брата, он разбился в аварии, в Ростове. Случались дни, когда Лоретта видела ее потухший взгляд и апатию ко всему. От соседей разве что утаишь? Это всегда означало только одно – кровоточит старая рана. И захоти Марго в этот день войны, и выстави веник, пожалуй, Лоретта отдала бы ей победу без боя. Она бы не вышла.

 И еще, странное дело. Когда с внуком Лоретты стряслась беда, и он начал биться в судорогах из-за высокой температуры, именно дочь Марго Анжела первой бросилась на помощь. Помогла продержаться до приезда скорой. Потом устало, молча, вышла, и направилась к себе.

 Прошло время и все вернулось на круги своя. Шпилька и Злыдня ругались раз в квартал. Члены их семей, соседи и друзья должны были соблюдать правила холодной войны. Не быть замеченными в приветливом обращении с представителями конфликтующей стороны.

 Внуки из обеих семей периодически получали внушения. Стасик, внук Марго никоим образом не должен был пересекаться с “этим негодным Тото!”. Внук Лоретты сто раз уже слышал, что Стасик “хулиган и будущий грузчик или пьяница-дворник”. Другого выбора Лоретта ему не оставляла. Судьба Стасика была решена. И он зря старался, выводя упражнения в своей тетради. Зря бренчал на пианино своими пальчиками, ведь все равно ему пришлось бы держать метлу – большую пушисто-колючую, из чилиги. И где-то дожидалась его дворницкая будка, с тусклым светом, початая бутылка водки и килька на газете, пьяная икота, “прима” и  бездомный пес, с откушенным ухом и лишайным боком  - скучная, унылая жизнь. Просто пока было рано, и Стасик этого не знал, и потому радовался жизни.
 
 Постоянные напоминания и разговоры сделали свое дело. Дети потянулись друг к другу.
 - Моя бабушка терпеть не может твою, - поделился Стасик не свежей новостью, чтобы начать разговор.
- И моя – твою, - поддержал беседу Тото. – Хочешь пойдем на стадион? Нас отсюда не увидят.
-Давай. А мяч?
- Там мои одноклассники играют.

Тото вернулся домой с ушибом мизинца: слишком сильно ударил по мячу и палец раздулся. Но при этом довольный, щеки раскраснелись, волосы влажные. Лоретта всматривалась в его лицо, чувствуя какой-то подвох.
- Бабуля, ты точно сам ушибся? Или тебя кто-то толкнул?
- Точно, - ответил Тото.
- Почему я не видела тебя у дома?- продолжала допытываться Лоретта. – Где ты играл?
- Во дворе Алеко. Бабо, дай поесть.
- Раньше с тобой ничего не случалось. Может внук Злыдни тебя толкнул? Он же какой-то ненормальный.
- Он нормальный, бабо! Очень тоже нормальный!

 Лоретта сощурила глаза. Знала, чувствовала же, откуда ветер дует. Бандиты, теперь за младшее поколение взялись, это же кровная месть!
 Дочь Английской шпильки решительно встала на пути к выходу.
- Мама, не смей! Ты забыла ту ночь? Забыла, кто нам помог?
Муж Английской шпильки впервые вмешался в бабские дрязги.
- Лоретта, отойди от двери! Шан циц керац! (арм. - выкормленная собакой) Я за себя не ручаюсь!
Чуть успокоившись, добавил:
-Мы переезжаем. Завтра пойду искать варианты.

Семья Английской шпильки поселилась в другом тбилисском убане. Теперь никто не трогал Лоретту, не дразнил. Соседи подобрались на удивление уравновешенные. Все занимались своими делами. Никто ни в какие коалиции вступать не желал. С одного бока - детский фотограф Рудольф. Веселый, всегда надушенный, бабник-тихушник, которого жена еще ни разу не ловила с поличным. Возможно, до поры – он носил в дом хорошие деньги. Несомненно, он имел где-то свой тайный садик, на что указывала кошачья мягкость движений, и осторожность в мелочах.

. С другого бока – Карло, мастер из “Пиримзе”, вечно уткнутый в свои механизмы. “Часовщик, прищурив глаз, чинит часики для нас”. И жена его - швея-надомница (прорезинить трусы, прострочить наволочки, потом партию брюк).

 Над головой – молодая семья с двумя детьми. Кети, мать семейства, недосыпала, жила в царстве бутылочек, каш, смесей, и интересовалась только ходунками, газиками и диатезом.

 Квартиру снизу занимала пенсионерка Алла Семеновна – женщина волнительная, чувствительная. Ее ухо улавливало стук деревянных бухгалтерских счет Лоретты, шум воды в бачке унитаза, ночные кроватные скрипы. От беготни Тото у нее начиналась мигрень. Если совсем невмоготу, Алла Семеновна стучала шваброй по батарее отопления. Или поднималась вверх с кульком лекарств (цитрамон, анальгин, панангин, валидол и др.) – для убедительности.
 - Лоретточка, посмотрите, все это принимаю, чтобы уснуть. И еще столько же – на кроватной тумбочке.

 Алла Семеновна имела склонность к плаксивости, любила давить на жалость. Никакого боевого духа, одно нытье. Тю, а не соперница, не чета  Злыдне - то ли с облегчением, то ли с сожалением думала Лоретта. Стоило взять с ней тон построже, и она капитулировала.

Некого высматривать в глазок. Лоретта ностальгировала по былым временам и стремительно теряла тонус.

 Однажды дочь Шпильки, Нана, нечаянно встретила на Руставели дочь Злыдни, Анжелу. Не сговариваясь, обе замедлили шаг. И та, и другая непроизвольно улыбнулись. Анжела, ободренная улыбкой, рискнула.
- Давай присядем,- она кивнула в сторону скамейки.
Нана согласилась, подошла, опустилась на скамью.
- Мамы больше нет, два года назад, сердечный приступ, - обрывками заговорила Анжела.
-Соболезную, очень жаль,- Нана дотронулась до ее руки.
- Я думаю, мама была несчастным человеком, - продолжила Анжела, словно разом отвечая на вопросы, скопившиеся за много лет.
- И моя мама была неправа, - вздохнула Нана.

Мимо шли люди, и никто не догадывался, что здесь и сейчас треснула старая заскорузлая вражда, с запекшейся злостью, и из под нее побежали весенние ручейки. Раскрошились угольки памяти, развязались узелки…  Дышать стало легко и свободно, и сердце наполнилось тбилисской весной – с цветами миндаля и воробьиным чириканьем.
               



-