Как женили Водяного. Из цикла Дед Тихон и другие

                1.
     Рассказ-сказка для не то чтобы взрослых из цикла "Дед Тихон и другие".   
                Сказ первый.
                Как женили Водяного.

Карпыч был не совсем человек. Ну, как не совсем... Совсем обычный, можно сказать, водяной. Но это с виду...
Удобно устроившись на бережку своего пруда, Карпыч задумчиво почесывал бороду, про которую говорил, что, дескать, она – борода – украшение настоящего мужчины и и подмога в самоутверждении. Хвоста, впрочем, своего он немного стеснялся и при народе прятал его под воду, являя миру лишь благообразный бюст. А хвост, между тем, был – ну просто загляденье! Широ-о-окий, поширше двух вместе взятых весел! С крупной блестящей чешуей - чудо, а не хвост! Обычно водяного звали по отчеству, хотя имя у него тоже, конечно, было. Причем подходящее – Поликарп! Но поскольку некоторые несознательные сограждане норовили иногда переиначить его в Полукарпа, Карпыч ему нравилось больше. Бороду же Карпыч чесал неспроста – он так организовывал мыслительный процесс, который пока ну никак не шел. Нужно было копать! А как? И куда, спрашивается?
Остров, на котором жили вроде как люди и не только, был довольно велик. Получился же этот остров из деревни, имевшей раньше название Крутая, и её окрестностей, расположенных, как ясно из её названия, на взгорье. И то ли копали где-то рядом очередное море, зачем-то понадобившееся прогрессивному человечеству, то ли мелиорацию какую затеяли, в общем, низины вокруг затопило, а представителей этого самого человечества перед потопом эвакуировали. Да вот только не всех. Кто так и сам остался. А не о совсем людях никто и не думал. Электоратом они не считались, налогов не платили и учету не подлежали.
 
Места здешние и раньше были болотистыми. А тут болота эти аж на треть округи острова в плотную к нему подступили. Две же трети болота от острова перемежала широкая протока, бывшая раньше местной речкой, которая теперь с обоих краев терялась в густых камышах.
Карпыч раньше жил в расположенном неподалеку озерце. А как пришел потоп, выяснилось, что у него что-то вроде агорафобии и кикиморобоязни. Да и болотовики пришлые вместе с этим самым болотом одолевать стали. Как он влез на холм и оказался в деревне – и сам толком не помнил. Забился в местный утячий прудик, да там и прижился, став одним из первых новых жителей теперь уже острова в честь деревни получившего девичье, так сказать, название Крутой.

Местность же, теперь ставшая островом, оказалось престранной. Круглый год вдоль берегов его стелился густой, как вата, туман, вследствие чего погода сделалась даже зимой почти летней. Разве в дождик в декабре-январе становилось попрохладнее, да деревья время от времени листья все же сбрасывали – правда, все чаще как-то невпопад. Стоит, бывало, голая осинка, а рядом березка зеленеет, как ни в чем не бывало. Ну, елки да сосны – те, как и водится - одним цветом... Впрочем, ту же елку под Новый год наряжали обязательно. Календарь вели, считая его теперь от Нового потопа, и праздники – привычные и вновь появившиеся – справляли честь по чести. В общем, времени не теряли.
Вот само это время как-то замедлилось. А кто так и вовсе будто бы молодеть стал. Вроде как уж давно и советская власть была, и перестройка, и не пойми что еще... Новости-то, хоть и не часто, с большой земли до острова долетали. Вообще земли эти раньше входили в состав суздальской округи. Вот оттуда то птицы время от времени и приносили обрывки газет. Так что что-то о жизни в большом мире крутовцы знали.
Географически деревня располагалась, как говорят, в медвежьем углу. И медведи, кстати, а иногда и некстати, тоже были. В общем, оказался теперь уже остров вдали от федеральных трасс и фарватеров, а за туманами его ни сверху, ни сбоку видать не было.

Карпыч, поблуждав в воспоминаниях, выбравшись из них, потряс головой.
- Думай - не думай, явно нужно было копать!
 Он хоть и не совсем человек, но, как говорится, ничто человеческое ему не чуждо. Дошли до него слухи, что в туманных водах протоки нет-нет, да видели водоплавающую! И, что характерно, с рыбьим хвостом женщину. А так – мало ли, где их и сколько плавает. Поэтому срочно, ну очень срочно, нужен был канал связи. Он уже понимал, что любит всем сердцем прекрасную незнакомку, образ которой был для него путеводной звездой, еще на заре своего заползания, то бишь, заселения, в пруд. Тогда, из последних сил ползя в гору, он в первый раз увидел ее изображение в полный рост, то есть в длину, вырезанное на карнизе одного из домов стоящих недалеко от пруда. Собственно, так он на пруд и набрёл, ну или наполз. А потом, тихими вечерами или на утренней зорьке, а теперь и днем время от времени он, выбираясь на бережок, любоваться на неземную, в прямом смысле этого слова, ее красу, дивясь ее статям и всему прочему.
– Копать! Копать! – Карпыч уже остервенело не чесал, а трепал бороду, прикидывая, что и пруд–то тоже неплохо бы расширить – вот только как? Копали его в давние времена, еще до коллективизации, всей деревней местные жители, для утей и карасей. Спасибо им – прудик получился немалый. Хоть и почистить его поначалу пришлось изрядно. Карпыч был существом чистоплотным, строгой старой закваски, и чистоту соблюдал во всем. А паче всего, в месте своего непосредственного обитания – пруду то есть. Из водорослей, что он нагреб, пруд вычищая, цельный стог получился. Местные потом благодарили, особенно Прокопыч. Знатное, говорил, удобрение дня помидоров. Зато теперь – чистота, благодать и экология. Карпыч разулыбался.

– Карпыч! А, Карпыч!
– А! Чево? – встрепенулся задумавшийся водяной.
Перед ним стоял Путник. И не просто путник, а Путник с большой буквы! Он был тоже из новых жителей, появившихся тут в канун преображения местности в остров. Имени своего он не помнил, а делом своим почитал выбор пути! То есть маршрута, коий скрупулезно наносил на карту, которую дополнял каждый год, чем изрядно помогал местным жителям. А то все хаживали, бывало, за клюквой через сосняк по-старинке, а по карте оказалось: через березняк чуть не в треть короче!
 Путник все говаривал, что в жизни всегда надо вовремя останавливаться и правильно выбирать дорогу. Вот он-то и стоял перед Карпычем и пытался его дозваться.
– Ты чего, ушел в себя, аж недокличешься? Застыл, понимаешь, как сам себе изваяние, на манер датской Русалочки.
Карпыч, выбираясь из грез, все же отозвался:
– Да вот – говорит – ищу...
– Чего?
– Пути!
– Пути? – обрадовался Путник. – Это дороги, стало быть?
– Ну, вроде того.
Водяной посмотрел на свой хвост и развил тему:
– Тут видишь как, не сухопутный я. Водные пути нужны.
– Так-так. Водные, значит. Ну, положим, путь он хоть и в Африку по морю все одно – путь. Не по тропе, так по азимуту. Точку отсчета, а это надо полагать, твой пруд, мы имеем. Теперь надо выбор пути делать, так сказать, направление определять. Ты сам-то куда намылился?
– Ну... – Карпыч, не зная, как попроще поведать о своих матримониальных планах, уклончиво начал: – дык, в протоку бы.
– Ты чего, по большой воде соскучился? – пошутил было Путник. Карпыч насупился и обобщил проблему:
– По большой любви я соскучился.
– Аааа! Берегиня, да? – подмигнул Путник.
– Она – подтвердил Водяной.
– Значит, в протоку...
Путник задумался:
 Остров был почти круглый. А пруд – почти в самом его центре. Хоть правее, хоть левее, что так, что эдак – до протоки получалось примерно равное расстояние. Карпыч и сам это знал, о чем  и сообщил Путнику.
– Ээээ, не скажи! – голос у Путника зазвенел, как у потенциального вождя – не все, друг короче, что прямее.
– А чего, спрашивается, шумим? – рядом с ними как-то, впрочем, как обычно незаметно, появился дед Тихон.

Дед Тихон в шутку называл себя ограниченным, в хорошем смысле этого слова, миротворческим контингентом и ограничивал народ от шума и ссор. Исподволь, незаметно при этом улыбаясь в пышные усы и прижимая указательный палец к губам - тише, мол. Он был простым, да не совсем простым, тутошним крутовским домовым. Тихон испокон века проживал в одном из домов, в котором пестовал раннее живший там род, семью то есть. Люди из дома уехали, а его с собой не взяли. То ли лапотка для переезда не нашлось, в них, в лаптях-то, как заведено было, домовые с наговором из дома в дом переселялись, а то так и вовсе не знали, что он у них вообще был. Да и то сказать, слыхать его не было, он босиком ходил, утверждая, что, дескать, так он лучше ощущает связь с мирозданием. Видеть его тем паче не видели, ибо не положено, а то, что он по стенке или притолоке иногда постучит, когда ссору какую заслышит, это на старый дом списывали, на ветер, мышей, да мало ли... А только заслышав постукивание, отвлекались, и пока выясняли: "чегой-то?" успокаивались и забывали, из–за чего разлад вышел.

Тихон, оставшись в доме без хозяев, да и вообще, как вид домовых один на всю округу, рассудил ,что раз он теперь, как бы два в одном: и единственный хозяин в доме, и домовой на острове ,  взял на себя временами очень тяжкую заботу о мире  на всем острове. И как только где чего шумно, тут же там и объявлялся по близости
на всякий вроде как случай. Вот он то теперь вопрошающе и глядел на Путника с Карпычем,дескать: «вы чо это?» - и выглядел при этом не то чтобы грозно, но очень внушительно.
Вы вот, может, спросите - как такого в лапоток деть при переезде? А тут как раз все просто: это на людях он почти как все выглядел, а дома - каким хочешь мог быть, от мала до велика. Одно слово - хозяин.

Путник повернулся к Тихону и невпопад объяснил:
– Да путь, стало быть, смотрим... Русло, то есть... Любовь тут, понимаешь ли .
– Всё вперемешку или зараз? – озадачился Тихон.
–Эээ... Почти,что разом ! Карпыч вон существо водоплавающее и любовь у него такая же, но только не тут, а там вдоль берегов нашего острова.
– Это Берегиня, что ли? – Путник деликатно кивнул, – Дела...
Тихон потер лысину и спросил:
– А сам-то ты чего же? Ты вроде... Путник? – Вот и давай показывай путь.
– Да видишь, Тихон, в чем дело, сам я все больше тропками, стёжками, а тут как-то спрямить надыть,по воде опять же .
Канал нужон. Непрофильная, можно сказать, для меня задача. Ну, ничего на ум не идет.
Тихон, подшучивая, указал ему за спину:
– Чего же это не идет,то вон он, Наум к нам и движется.
И вправду, степенно, не торопясь, к ним шёл Дед Наум старожил из ещё допотопных. Дедушка  будучи себе на уме, при исходе народа с острова,уйдя от сует тайком остался жить в своем доме. Он мало того, что был Наум по имени, так и по отчеству был Наумычем, и со стороны мог показаться сущим бирюком. Слова из него, бывало, клещами не вытянешь ! Вид обычно имел сурово задумчивый, ну не подступись... Однако ежели чего заковыристое решать надо было, шли к нему на поклон. Он молвит, бывало, слово-другое и вроде как-то все разрешается.               
                – Наумыч, – обратились к нему присутствующие, – давай выручай! И, вкратце объяснив ему ситуацию, мужики застыли и замолкли, организовав, таким образом, комфортные для дум условия. Наумыч похмурил кустистые брови, пожевал усы и изрек:
– Нужна аэросъемка.
Карпыч слегка завис в воде, пошевеливая плавниками, и уточнил:
– Аэро – это лететь что ли??? Ты что смеешься? Мне и ползать-то не с хвоста ! Рожденный плавать летать не может!
Наум усмехнулся:
– Ну не скажи, утки-то вон.
– Дак то утки.
– Карпыч в отчаянии махнул рукой.                                                                Идея в целом была неплоха. Деревня хоть и стояла на возвышенности, но что там дальше, под горой за лесом – не вдруг и углядишь. Карпыч расстроился:
- Да погоди ты ,– Путник что-то сам себе понял и начал рассуждать, – какими ни есть, воздушными силами мы все же располагаем, да и высоко летать не надо.
– Кто тут у нас с крыльями то? – Тихон стал загибать пальцы:
– Из полудиких значатся сокол и сова, из полудомашних – грифон да дракон. Из не классифицированных, стало быть, Птица Счастья нашего.
Был еще Филин, но тот слыл дикарем, считался зазнаистым, и из леса прилетал редко.
Наум сказал как отрезал:
– Грифон сразу отпадает.
– Куда? – опешил  Карпыч.
– Не куда, – пояснил Наум, – а когда. Пашет он сёдни, не до вылетов ему. Сам ведь знаешь, пока он борозду тянет, так и тянет, а как начнет крыльями махать, ищи его потом по всему острову, нынче же боронить надо - просо сеять самое время.
Грифон, он же в простонародье Гриша, как и некоторые другие, Дракоша в частности, был приблудный, то бишь, прилетный, не из бывших местных. Он раньше в одной заброшенной усадьбе клад старинный охранял. Усадьбу ту зацепило потопом, и он, оказавшись без дела, перелетев на Крутой, там и осел. И теперь временами подвизаясь за прокорм в роли тягловой животины, мог иногда в охотку, но не даром, кого и покатать, в том числе лётучи.
Тихон согласился:
– Да, этот по ситуации отпадает. А сокол, он зоркий, конечно, но тут еще разумение надо.
– Я могу, – сообщил звонкий голос, сопровождаемый хлопаньем крыльев, – Куда лететь, кого спасать?
Это собственной персоной прибыла птица Счастья. Ей все обрадовались: счастье – оно лишним никогда не бывает. Объяснили проблему, та чуть опечалилась.
– У меня, – говорит, – это, с топографией не очень.
– Я ведь как обычно: нежданно, негаданно, незванно, немерено. Все вот как-то так...
Все стали думать дальше. Оставались Дракоша и Сова. Дракоша, о нём сказ особый, был совсем молодым и немного растяпистым. Он всё искал себя и смысл жизни. Жил он раньше где-то уж в совсем дальних странах, да как-то по весне потянуло его на подвиги. Увязался он за стаей диких гусей. Те, видя такой арьергард, перелёт от Лапландии до Крутого совершили без пересадки, отощав по пути до костей. И, немного не дотянув до острова, всем коллективом рухнули в камыши и дальше, хоронясь от всего и всех, где вплавь, а где и пешком, временами нервно вздрагивая и озираясь, ушли на север. А Дракоша остался на острове, влился в общество и уже здесь со всем юношеским максимализмом опять взялся искать себя.

Вот Сова, та с задачей могла справиться. Почти ручная, она жила в старом курятнике Деда Наума, а по ночам вылетала гонять мышей, а точнее - Мыша, который был один на всю деревню, чем составляла здоровую конкуренцию местным котам. Днём же она в основном отсыпалась или просто дремала, сидя на насесте и с мудрым прищуром поглядывая на действительность в щели курятника. Вечерами она усаживаясь Деду Науму на плечо и набиралась от того житейской мудрости.
 Наум сходил за совой и, вернувшись с ней, стал ставить ей задачу. Говорить Сова не могла, но сказ разумела. Вроде как всё уяснив, она, угукнув в подтверждение, вылетела на задание. Дело как раз шло к вечеру.
Народ напока отправился вечерять да почивать.
 
Поутру все участвовавшие во вчерашней сходке опять собрались и ожидали сведений. Дед Наум обратился к прибывшей с вылета Сове:
– Ну, Совушка - умная головушка, показывай.
Сова на расчищенном Наумом участке земли что-то стала чертить лапами, временами помогая клювом.
Путник, сверяя свою карту с нарисованным чертежом, рассуждал вслух:
– Ага. Тут так... А тут - вот оно как, значит, – явно удивляясь в том смысле, чего это он раньше в столь важном деле у Совы помощи попросить не догадался.
– Во-о-от, – говорил он, водя по карте пальцем, – здесь значит, и здесь, два оптимальных маршрута. Леса и буераков, почитай, что на пути и нету, да и почва там, вроде, податливая.
То, что остров наш верст шестнадцать, плюс минус лапоть, в поперечнике, мы и так знаем. Стало быть, по прямой от пруда где-то вёрст восемь выходит. Их и надо тебе, Карпыч, как-то преодолеть.
Все озадачились, а Карпыч вообще сник.
– Да я ж, – говорит, – когда сюда полз, половину чешуи ободрал. Растил потом. Холил, лелеял. Как вот я потом ободранный-то к даме?
Все с надеждой поглядели на Наума. Тот, способствуя решению задачи, почесал затылок, и молвил:
– А в Светлый тебе путь, Карпыч.
– То есть? – с надеждой воззрился тот на него и аж залучился.
– А! По Светлому.
Светлым называли ручей, из которого все брали воду на чай и готовку, и тёк он  хоть и не по прямой, но впадал как раз в чистую протоку.
– Оно бы да, – предвидя возможный казус, вздохнул Тихон, – Да только бабоньки нас съедят.

– Съедят, съедят, – подтвердили один, зычный грудной, и другой, немного скрипучий, женские голоса Семёновны и Бабуси-Ягуси.
Женская часть населения острова, хоть и была меньшей, но лучше организованной. В большинстве спорных вопросов она брала верх, низ и все, что приглянется. И эти две дамы были особо безкомпромиссными. Семёновна слыла неиссякаемым источником оптимизма. Была заводилой, запевалой и инициатором всяких прочих веселий. А вместе с дедом Потешкиным и Балалаечником, составляла трио "Пенсии, то есть, песни, и пляски", выступающих на местных праздниках. А Ягуся - та вообще ого-го, а то так, и эге-ге.
Семеновна за словом, как и за частушками, в карман не лезла. Раззадорившись, она напустилась на мужиков:
– Это вы чего же, аспиды, удумали? Мало, что ли, ему, хвостатому, пруда своего? Теперь и Светлый подавай? Он же сам, вроде, за чистоту и экологию... Как потом народу пить из ручья?
Женщин просветили! Они сразу смягчились, прониклись и уже стали сочувствовать.
– Ну, это, конечно, дело совсем другое. Не прихоть, да. Любовь, она же ведь, как искусство, этих, как их, жертв требует, – выразили представители лучшей половины островитян своё мнение.
– Ползти, что ли? – посмурнел Карпыч.
– Ну, зачем же? – улыбнулась Ягуся, – греби, касатик, греби. Да только не по Светлому, а по Шустрому. Вы что же про второй наш ручей забыли?
Мужики стушевались. И впрямь, ручьев то в селе было два! В Шустром, текущем на задах, бабы обычно стирали белье. Тёк он по более крутому взгорку, подалее от пруда, ближе к околице. Вода, что странно, так как оба ручья текли с одного источника, в нем была немного теплее и чуть с привкусом. Не то чтобы противным, но специфическим. Подметив, что стирка, в основном, – дело женское. Наум, справедливости ради, решил поддаться самокритике, сказал, что и на старуху бывает проруха.
– Это ты на кого намекаешь – подтрунила его Ягуся.
– Да на себя, на себя... – отмахнулся тот.
Таким образом, с восьми верст проблема ужалась до одной трети версты. Путник, ещё раз сверившись с картой, подытожил:
– Ну что, до Резвого по прямой да всем миром, канал имени "Неземной любви", скоро, глядишь, и выкопаем.
А вот Наум нехарактерно для его решительного характера засомневался, что скоро может и не выйти...
– Это почему же? – спросил Путник.
– По экономике.
– А при чём тут экономика? – спросил несколько ошалевший от всех перипетий Карпыч.
–  При экономистах, – пояснил Наум.
–  Ах да! Купцы же, – осознал Тихон.
–  Оне... – подтвердил догадку Наум.

Дальше за прудом, на пути к Резвому, лежал надел местных денежных воротил-купцов,которые на заре советской власти смылись в глушь и прикинулись огородниками. Их не то, чтобы не любили, но недолюбливали. Были они братьями по духу и звались Лука Лукич и Денис Денисович. Они уже не раз исподволь пытались подмять крутовскую экономику под себя. Каждый раз получая укорот, но не оставляя надежды на реванш. Вот, вроде бы и не жадные были люди, а как что касалось их собственности, тут же пытались какую-либо выгоду да урвать!

Ягуся тоже озаботилась возможной напастью: "Как бы, правда, в кабалу не загреметь". После купеческих угодий ещё дальше шли земли знатного крестьянина Пахома Прокопыча. Сам он недалече, как всегда с лопатой, что-то копал в своем огороде. Вот он-то, присоединившись к честной компании, когда ему невдруг и сбивчиво изложили суть, всех утешил. Поковыряв лопатой землю у своих ног и, как-то сначала неясно, себе под нос, стал проговаривать мысль:
– Крюк, оно, конечно, выйдет, лопухи, они, опять же...
– Точно, – вклинился Карпыч, – Лопухи и мироеды!
– Что? Кто? – Пахом сбившись с мысли, помедлив и допоняв, всё же продолжил, при этом уточнив, – Я не о купцах. А эти лопухи, значит, корчевать надо.
– А при чём тут лопухи? – задивился народ.
– Не при чём, а вдоль чего. Вдоль моего надела лопухи.
– Ну и?
– А под лопухами канава, дождевая, старая, её за лопухами-то, почитай не видно. Ежели её чуть расширить и углубить, так ещё и скорее, чем напрямки, копать будет. И сток ейный как раз в Шустрый и впадает.
Все обрадовались:
– Ну, Прокопыч, тебе, как говорится, и карты, и лопата в руки.
Прокопыч посуровел:
– Ну, положим, лопат у меня на всех хватит.
– Да нет – все засмеялись – ты, – говорят, – возглавь, как главный специалист.

И начали! Карпыч занялся сооружением шлюза. Чтобы пруд не вытек вместе с взрощенными карасями. Наум, Ягуся и Семеновна в качестве оргкомитета собрали весь люд и нелюд, даже Лукича с Денисовичем припахали. Те, было, откупиться от общественных нужд пытались – не вышло. А потом пошло-поехало. С песнями да прибаутками. Вот только Тихон, заметив в Карпыче некий душевный раздрай, проявившийся в приведении его бороды методом измочаливания в нечто несуразное, подсел к нему и спросил:
– Волнуешься?
Тот стушевался окончательно и, начав быстро заплетать бороду в косички, зачастил:
– Для себя-то, сам-то, я вроде как давно всё решил. Сам то я за счастье почту! Мне другого то счастья  не надо!
– Постой, постой. Дай-ка угадаю, – додумал Тихон, – невеста о счастье своем ещё не догадывается?
– Не ведает, – понурился Карпыч.

Опять собрали народ. Бабоньки,  пожурив Водяного для порядка, в качестве свахи отрядили Птицу Счастья, как вестника мира любви и того же счастья. Та справилась довольно быстро. Вернулась как всегда радостная и обнадёжила известием, что невеста вроде как и не против. И даже будто бы за. Так как о Карпыче слышала много хорошего. Хозяйственный, чистоплотный и вообще второго такого нету. Вообщем, ждёт она своего суженого-ряженого...
 Суженый от таких известий приосанился, воспрял духом и телом. И в краткие сроки, завершив сооружение шлюза, перебрался в канаву и стал очень напоминать земснаряд, ну, машину землеройную.
В итоге, уже к вечеру того же дня водная магистраль была почти готова, к ночи как раз начался дождь, который обещал поднять в пруду воду. Да и канава при впадении её в Шустрый, перекрытая небольшой плотинкой, должна была заполниться. Решив торжественное воссоединение двух сердец отложить на завтра, все разошлись по домам.

А на рассвете началось несусветное. Сватья, она же Птица Счастья с самых что ни есть высот, закладывая крутые виражи, на каждом витке вскрикивала:
– Карпыч, Карпыч!
Тот, спросонья ещё не расставшись с улыбкой –  снилось ему что-то светлое-тёплое – позёвывая, шутейно вопросил:
– Ну, чего ты, голубь счастья нашего, раскарпычевалась?
А она:
– Невесту, – говорит, – умыкнули.
Карпыч снова заулыбался.
– Ну, всё как людей. Всё по обряду.
Птица присев рядом нахохлилась.
– Не по обряду. По произволу. Болотовики... Они - злыдни, красавицу нашу сетями опутали и тащат, тащат куда-то.
– Болотовики?! – кулаки у Водяного до хруста сжались. Плавники встопорщились. И он, как дельфин в дельфинариуме, выпроставшись из пруда, перемахнул шлюз и, пеня хвостом воду, стал быстро удаляться по прорытой вчера канаве.
– Ой, – вслух подумала Птица Счастья, – кажется, я сегодня не в своем амплуа выступаю.
 – Да уж это точно, – Тихон был тут как тут. И взял дело в свои руки:
– Так, – говорит, – давай бегом, да стой ты! Ну, лети, конечно... Зови народ! Поспевай. А то, как бы он там дров не наломал.

Тревожную группу собрали быстро. Наум со словами «какая уж тут пахота», правда, так и не расставшись лопатой, седлал Гришу. Тихон взобрался на Дракошу, а вперед для авиаразведки выслали Сокола. В общем, накрыли голубчиков. Десант миротворцев на подлёте застал престранную батальную картину.

Карпыч на отмели, взгромоздившись на одного из болотовиков, двух других держал за шкирки и, не сильно ботая их друг о друга, грозно вопрошал:
– В одиннадцатый раз спрашиваю. Где Берегиня?
Двое удерживаемых, икая по очереди, таращились на водяного, а третий, и так по уши уйдя в грязь, будто бы и ещё глубже зарыться старался. Карпыч опять было развёл руки. Но на половине двенадцатого его остановил Тихон:
– Охолонь! Ты же их совсем застращал. Побои опять же. Конвенцию о военнопленных, что ли, не читал? Смотри, что ты с этой немочью болотной сотворил.
Болотовики, от природы будучи зелёными, действительно выглядели как–то лилово. Карпыч как-то засмущался. Аккуратно воткнул рядышком двоих, слез с третьего и, оглядевшись, рассеянно сообщил народу – те как раз приземлились:
– Да я их вообще–то и не шибко. Так... Раз, другой. Пятый... для порядку можно сказать и симметрии. Это они со страху такие!
– Ага. Со страху! Да на них же морды лица нету, – Тихон усмехнулся. – Да и не симметрично. Одиннадцать ни на два, ни на три не делится.
– Угомонись! – остановил потянувшегося снова к болотовикам Карпыча Домовой. – шучу я! Дай-ка сам их спрошу. Он окинул взглядом нечестивую Троицу. – Кто старший?
Один из них, вроде бы покрупнее прочих, ответил:
– Ик... Я!
– Ну... – Обратился к нему домовой, – где Берегиня?
Болотовики вздрогнули и синхронно стали ввинчиваться в ил. Их предупредили, что свинтить от ответа не выйдет, и Тихон повторил:
– Я вас по слогам спрашиваю: Бе-ре-ги-ня где?
Те опять вознамерились было зарыться. Пресекая новую попытку, их спросили уже хором. Болотовики, будучи удерживаемыми поштучно и на весу, дружно затрепыхались.
– Так, – сказал Наум,– а ну-ка я спрошу. Тут при всей их безответственности некий алгоритмик прослеживается, – и медленно протянул, – Беее.
Зелено-лиловые дёрнулись.
– Так, значит, – Наум, явно удовлетворенно закивал сам себе, – Понятно, понятно. Психосоматический синдромчик.
Тихон, вроде, что-то понял, а Карпыч возмутился:
– Какой ещё психодромчик? Видишь, "бе", да без "ме".
– Не спеши, – подключился Тихон, – Эй, ханурики. Вы кого сетями ловили?
Старший затараторил:
– Дак, ик… Эту, ик… Ну, невесту. Чтоб ей, ик... Сети в клочья порвала, хвостом нас отходила и, ик… как ломанулась!
– Куда ломанулась? – Карпыч, не понимая, захлопал глазами.
– Ик... К тебе должно быть.
– Как ко мне? – Я ж вроде как навстречу ей плыл. Не должны были разминуться.
– Дак. Ик... Ты по протоке, а она вон. Просеку в камышах видишь? Токмо, ик… Треск стоял.
– Ну, хорошо, – Тихон, предположив беззлобность их намерений, всё же уточнил, – а чего вы её сетями-то?
– Дак, ик.. Это. Для колорита, антуражу и этнографии. И потом, с ней и раньше сладу-то не было. Тоже мне, барракуда, линкор-одиночка. Мы-то как было обрадовались, что она от нас уйдет! Ну и решили немного традиции поддержать. Выкуп, конечно, хоть какой, хотели, как по старинке. А тута... Одно разорение. Сети в клочья, камыши в щепки. Самим хоть в воду не глядись.
– Ну, раз по старине, – Карпыч расщедрился, – я вам на выкуп ры-ы-ыбки дам.
Те затрясли головами:
– Не, не, не – рыбки не надо, – её тут у нас и так хватает.
– А тогда чего же вам?
Болотовики потупились:
– Ик… Морковки бы.
Все засмеялись.
– Почто вам морковку-то?
– Дак, ик… Витамины же. Где их тут. Болото одно.
Наум посулил:
– Я вам морковки дам!
И крутовцы засобирались и двинулись обратно. Кто лётом, кто вплавь. Карпыч - тот опять, первым к устью добрался. Там его и ждала Берегиня. И двинулись они рука об руку, хвост к хвосту, к теперь уже их общему дому.

Месяц, золотой лодочкой отражаясь в пруду, мерно покачивался на волнах, набегавших от хвоста Карпыча. Он эти волны, созерцательно колыхал к своему отражению, при этом как-то потерянно и одиноко сидючи на берегу. Рядом с ним примостился Тихон... Помолчали.
– Уплыла? – спросил Тихон.
– У-плы-ла. – горестно и раздельно ответил Карпыч.
– И что? – Тихон утешительно пихнул его локтем в бок. – Кручинишься, крутовец?
– Не без этого, – смурно посмотрев, ответил Водяной и разоткровенничался, – я ж как думал: мы тут вдвоём пруд потихоньку обихаживать будем. Ка-ра-си-ков растить. А она: "Тут говорит, лилии посадим, там лотосы, и рыбок" – слышь? – "Рыбок золотых заведём". Карасики, дескать, это мещанство. Я ей говорю: "Ты ж моя самая что ни есть золотая рыбонька! А она! Хвостом вильнула, я, говорит, ненадолго, эту, как её, клаустрофобию развеять. Вобщем, так понимаю, тесно ей тут. Привыкла к перспективам и горизонтам.
– Да... – Тихон покивал головой: – инь-яньисто.
Чего чего? – воззрился на него Карпыч.
– Единство и борьба противоположностей, говорю. Тебе, вон, прудик, ей – горизонты, а друг без друга то ника-а-ак!
– Это да... – Карпыч улыбнулся – сама, значит, плывёт, а всё оглядывается.
– Ну. – Тихон снова дружелюбно толкнул его в бок, – И чего тебе ещё получешуйчатому надо? Мало тебе, что ли, счастья–то было? Свадьбу–то во-о-он какую отгрохали.
- Да... Свадьба получилась знатная. Гостям столы поставили вокруг пруда, а  молодым соорудили плавучее застолье. Словом, почти всё как у людей. А речи какие заздравные были... Лукич, тот вообще загнул:
– Что нашло счастье – Птица Счастья при этом подбоченилась, – два родственных и можно сказать, неровно друг к другу, и двояко дышащих сердца.
На того зашикали, спросив:
– Сам-то понял что сказал? Ихтиолог хренов. Ну да молодые не расслышали, а гости быстро забыли, тем более что и других здравниц было не мало. Были и подарки, даже купцы, по серебряному рублю ещё царской чеканки вручили, наказав положить в пруд и пояснив, что это для ионизации воды серебром, а, стало быть, для здоровья. Ну и за здоровье, это самое, все не единожды приняли, чего кому по вкусу. Медовухи там, хреновухи опять же. Гуляли от зари до темна, а в другой день до полудня отсыпались.

Ввечеру Тихон по предварительному наказу Ягуси пошёл проведать супругов. А тут, вон оно как.
 Пока домовой вспоминал ход событий, Карпыч, снова впадая в меланхолию, стал сетовать:
– Ну как же она... Ну чего же ей... А мне-то как?
Тихон снова взял Водяного в оборот:
– Ты, Карпыч, существо общественное?
– Какое? – переспросил Карпыч.
– Единство, говорю, с народом чувствуешь?
До того вроде дошло:
– Ну, мы же тут все, это, всем миром - всем колхозом.
Тихон торжественно потряс указательным пальцем:
– А народ, он вам что наказывал?
Карпыч стал перечислять, загибая пальцы:
– Ну, так жить долго и счастливо, добра наживать... Прирост карасей организовывать.
– Притормози. Я не об этом.
И Тихон стал направлять его мысли в другое русло:
– Это все вы, как бы, в частном порядке... А вот, о других ты подумал? Вам народ помог? Помог! И народ, он сам нуждается в светлых, так сказать, перспективах. Ну, ты Карпыч, понятно, домосед. Но всё же при деле. Вон, рыбу выращиваешь. А, вот кто лучше Берегини твоей заводи округ Крутого знает? Где всякого, разно–полезного для общества есть? Сам слышал, та же Ягуся, просила её травку какую-то редкую добыть. Она ж  Берегиня-то не просто так уплыла, а по делам и как бы на задание.
Карпыч, обозрев и осмыслив свою печаль под таким углом, лицом просветлел, заговорив уже сам с собой:
– Дык это ж она для народу! Ради всеобщего блага, в командировку получается!
Домовой же, потихоньку затерявшись в тенях, ещё долго слушая, идущий в том же духе монолог Водяного, направился к избе Ягуси. Та его поджидала и сразу стала спрашивать:
– Ну что? Грустил он? Успокоил его?
Домовой обстоятельно поведал итоги своей миссии и Ягуся тоже успокоилась.
– Ну и ладушки, – а то видишь, что себе напридумывал, – ихтиандр несчастный. Счастья ему постоянного в отдельно взятом пруду подавай. А привычки? Куды их денешь?
– Да... – согласился Тихон, – ты, Ягуся, вовремя присоветовала мне его проведать. И здорово
, что её на дальние заводи услала. А так ещё день–другой, они бы весь пруд взбаламутили, выясняючи, как им дальше жить. А так, смотришь, потихоньку и притрутся.
– Ага, – покивала Ягуся, – а то у одного боязнь горизонтов, другой волю подавай. А так, глядишь, и сладится. Вообщем, жить им да поживать! Да комплексы изживать.
Они добродушно рассмеялись и стали пить чай...

Конец сказа.

(Продолжение следует...)