Солёное масло

    Как раз на день Советской армии, переименованный в День защитника отечества, к нам пришла внучка 13-и лет. Утром она намазала себе бутерброд с маслом, откусывая, она заметила, что он солоноватый. Пришлось мне объяснять, что это не наши происки, что сливочное масло бывает солёным и несолёным, а заодно рассказать ей о моей службе в армии.

   
  Служил я с 1967 по 1970 год, не знаю как сейчас, а тогда всё сливочное масло, которое нам давали, было солёное. Я даже объяснил для чего его солят, не для того чтобы изменить его вкус, а для того чтобы оно не портилось. Остров Сахалин приравнивался к удалённым районам, и нам каждый день на завтрак давали по 30 грамм сливочного масла. Масло из огромного куска, на маленькие порции делил специальный человек из личного состава, он же заведовал столовой, он же нарезал весь хлеб на куски.


    Все его называли, - «Хлеборез», и  немного побаивались, не потому что он мог кого-то обделить, а потому, что в его ведении мы проходили дежурство на кухне. Самый страшный очередной наряд, а также наряд вне очереди, на очистку картофеля ночью. Спать по четыре часа несколько дней подряд, не каждый выдержит, теперь этого не делают, считают издевательством, а в советское время, так и издевались.


     Масло хлеборез делил на глаз, и конечно у него оно оставалось, я сам видел, какой толстый кусок масла, он положил сам себе на бутерброд. Примерно такой же толщины, как и хлеб, потому, что и хлеб резал, он тоже тонко. У него в хлеборезке, или на кухне, вечно толкались его друзья с такими же бутербродами, и сгущенным молоком. Должность была элитная, из приближённых к старшине роты или даже командира роты, как правило, из не очень уважаемых солдат.


   Служил в нашем взводе рядовой Ваня Саяпин, в часть его привезли позже, чем нас, уже переодетого, но не за бритого. Привёз папа, который заведовал особым отделом корпуса, имел звание полковника и был не плохим человеком, несмотря на звание и должность. Его сын Ваня вырос маменькином сынком, целый год он проработал в гараже КГБ, но даже не знал, какие гаечные ключи бывают. Его папа спросил в штабе корпуса, какая воинская часть самая хорошая в гарнизоне, после этого он привёз своего сына к нам.


    Хорошая, - по мнению отцов командиров всех служб штаба корпуса, это совсем не означало, что служить там вольготно, а наоборот, - строгая дисциплина, хорошие бытовые условия, отличное питание. Вот это, Ваня встрял, ему как изнеженному сыну своей матери было всё тяжело и не привычно, он не всегда мог вытерпеть, все тяготы и лишения воинской службы, как нам советовал устав и присяга. Поэтому он часто звонил по телефону папе с просьбой: « Папа, забери меня отсюда!», я сам слышал такой разговор в наряде на КП.


   Представляете, стаю я с карабином около ворот части, вдруг подъезжает Ванин папа на «Волге», выходит и просит меня сбегать за его сыном. Я ему объясняю я с оружием, а он говорит: «Давай ружьё я постою на твоём посту!», ну как я мог не доверить полковнику. Позвал Ваню, угостил полковника сигареткой, пока его сын плёлся до ворот, усаживался в автомобиль. Полковник попрощался со мной и увёз Ваню домой, к маме. У меня папа тоже майор, но мне пришлось не так легко, как моему товарищу, две средних по величине звёздочки, - это большая разница, думал я, вглядываясь в ночное холодное небо, стоя на посту, в обнимку с карабином СКС.


    Таким манером Ваня Саяпин, часто отлынивал от службы, после отдыха не хотел возвращаться в часть, приходилось его папе договариваться с госпиталем, месяца так на два. Госпиталь хороший мой радикулит, полученный от лежания под автомобилями на снегу, вылечили там, за две недели, отголоски этого лечения теперь преследуют меня всю жизнь. Я спрашивал у Вани, что у него за болезнь, оказался гайморит, с фронтитом, ещё я спросил, что он постоянно жуёт, оказалось сопли. Это было правдой в прямом, и переносном смысле, но меня всё равно, чуть не стошнило.


    Надо же было такому случиться после демобилизации нашего гадкого хлебореза, эту должность, сразу занял Ваня, предварительно позвонив папе, а тот уже нашему комбату. Мы не на шутку обрадовались, у некоторых сразу стала выделяться слюна, но бежала она ровно до дверей хлеборезки, которую нам он не открыл. В открытое окно, которое мы называли, амбразурой, Иван объяснил нам, что мы теперь, для него никто, и будет лучше, если мы забудем,  обо всех наших хороших делах, которые, мы сделали для него.


    Вот так мы, - «не солоно, хлебавши», закатывая свои губы, в прежнее положение, отправились от нового рабочего места, некогда нашего сослуживца Ивана. Служба у Ивана-дурачка стала не задаваться, на новом месте с самого начала. Два куска белого хлеба нам давали всегда, но новый хлеборез стал экономить, в результате, добился, того, что не разрезанные булки покрылись плесенью.


    Ночью Иван-дурак, закинул их в выгребную яму уличного туалета, типа сортир, но даже сортир не вынес этого, вернее забродил и вынес всё обратно. Другого бы расстреляли или, по крайней мере, разжаловали, а с дурака, «как с гуся вода», кому захочется дело иметь с начальником особого отдела, который недавно стал генерал майором. Вызвали ассенизаторов и получили почти  новый нужник, объяснив Ванюшке, что так делать нельзя. Можно подумать этот придурок понял, я так думаю, что он многого просто не знал, и всего кроме нас боялся.


    Это он, конечно, зря нас не боялся, если раньше мы ему давали хорошие советы, то теперь их перестали давать, или стали давали такие, что лучше бы он их не слушал, но он был настолько глуп, что не мог этого понять. Мне вспоминается  такой случай, когда нас срочно вывезли в сопки, где мы служили, ремонтировали автомобили и всё время носили с собой карабины. Только вот масло оружейное для них забыли, но каждый вывернулся по-своему, кто солидолом ствол обмазал, кто автолом, я, к примеру, машинным маслом заливал, залепив лишние щели пластилином.


    Только у несмышлёного Ивана-хлебореза, оружие стало ржаветь, но никто из добрых сослуживцев ничего хорошего не посоветовали и тем более не дали. Так опросив всех, он дошёл до меня, я оказался добрее всех, масла машинного я ему не дал, но дал совет, набить внутрь ствола сливочного масла, а промасленной тряпочкой протереть сверху. Так он и сделал, в результате солёное масло съело часть внутренней поверхности ствола, поверхность стала напоминать затейливой рисунок на металле.


     Испытывать пригодность карабина никто не стал,  потихоньку не нервируя генерала, списали и всё, даже Ваню не отругали. Отругали другого солдата, который отомкнул штык своего карабина и бросил, в змею проползающую, мимо. Карабин ударился прикладом о камень, приклад раскололся на две части, склеить в полевых условиях было нечем. Вот этого «змеелова» хотели отдать под суд, но поскольку тот знал о судьбе Ваниного карабина, судьбу испытывать не стали, а свезли его на «губительную вахту».


    Мы всё-таки добрые люди и не помнили долго зла, взялись за Ванино перевоспитание, научили его пить водку и материться, а он нас угощал белыми бутербродами с маслом сверху облитыми сгущёнкой, или кусочками красной рыбы горбуши с луком, мировой закусон, доложу я вам, Иван, преобразился и стал похож на обыкновенного  человека. Папа его уехал в Ленинград, мы всё боялись, что при встрече с мамой он от переполненных чувств может отпустить какое-нибудь не цензурное выражение из самых его любимых, про маму.