Заклятие

               
1.
    .
    Гусиноозёрцы считали себя проклятыми.

     – Как не бейся рыбой об лёд, всё одно, – любили они поговаривать за кружкой пива или стаканом более горячительного напитка: – Финал всё равно один. И счастья не видать нам как своих ушей.

      Кроме начальников всех уровней виноваты были, по их мнению, предки. Нетерпеливые, излишне предприимчивые первые переселенцы вздумали основать город на месте разорённого языческого капища обитавшего здесь когда-то финно-угорского племени. И теперь потомкам платить - не расплатиться за ошибки предков. Другая часть горожан была настроена не так пессимистично.
 
     – Не стоит обобщать,– возражали они первым: – Всё очень и очень индивидуально. У каждого по-разному, а в целом наш город строится и процветает.

     И то верно. Когда станешь подъезжать к Гусиноозёрску, то с высоты древних Уральских гор, с которых скатывается серпантином покоцанная временем и экономностью  дорожников  асфальтовая дорога, невольно подумаешь, ну чем этот городишко не  сказочный остров? Окружённый со всех сторон глубокими и чистыми озёрами, он сверкал золотом церковных куполов, а в море зелени словно яхты разбросаны уютные домики с яркими крышами из красной черепицы. Волшебное средиземноморье, да и только! Но вот что ни говори, подъедешь ближе  и начинаешь понимать, что  ты не в Италии, и не где-то там в Черногории, и даже не в Турции. Ты – в уральской глубинке! Со всеми вытекающими отсюда последствиями.  Огненные черепицы уютных домиков превращались в ржавые листы железа, неказисто прикрывающие крыши уже отживших свой век неопрятных домов. Зелёные кущи — в разрозненные, с жидкой кроной пыльные тополя. И даже золотые, поблёскивающие под солнцем луковицы церкви  вдруг становились латаными-перелатаными куполами, едва покрытыми облезлой краской. А дорога – так та вообще заканчивалась. Дорожники, не мудрствуя лукаво, вместо дорог кругом наставили дорожных знаков, извещающих, что передвижение в городе  разрешается на скорости  не свыше двадцати  километров в час. И всё. Очень простое решение. Понятно, что и горожане  из добрых мастеровых все разом перевоплощались в озлобленный сброд. При всём при этом, старинная церковь, стоявшая в центре города, была главным его украшением и гордостью, если не считать окружавшие город озёра.

     В большинстве своём как местные так и приезжие обыватели  предпочтение отдавали здешним каменистым пляжам. Их манила возможность хорошенько повеселиться на природе, поесть от души шашлыков, да напиться как следует пива с водкой. Одним словом,  взять всё от скромного уральского лета, оставив после себя непотребные следы поклонения его величеству желудку. Некоторые, в основном заезжие из областного центра, устремлялись в церковь. Правда, не в поисках душевного утешения, а так, поглазеть на местную достопримечательность. И только избранные, самые искушённые, может быть даже, утончённые туристы, пользуясь случаем, посещали местное кладбище, укрытое в небольшом, уцелевшем на окраине городка, лесу. Шли туда  по той простой причине, что городской музей обладал очень бедной коллекцией художественного чугунного литья – продукта местного народного промысла.  А в отличие от музея на кладбище всё – могильные гранитные плиты и траурные  барельефы,  скамейки и чугунные решетки, даже фонари вдоль центральной аллеи – всё говорило о том, что этот городок  славился художественным чугунным литьем, и что когда-то жили в нём исконные мастера.

     Кладбище располагалось на возвышенности. И местные жители называли кладбище просто: «гора». «Один только у нас путь, – говорили они. – На гору». Или: «Правду нам только на горе остаётся искать». И всем было ясно, что речь идёт о кладбище. Кто бы что ни говорил, а суровый климат и залежи полезных ископаемых, которые на поверку оказываются не такими уж и полезными, накладывают свой тяжёлый отпечаток на общее мировосприятие уральцев.

         Кому-то из приезжих может показаться, что гусиноозерцы навсегда смирились с незавидной участью жителей среднестатистического так называемого депрессивного городишки. Отчасти это так. Более того, горожане упорно отыскивали в истории всё новые и новые подтверждения своей проклятости. Делали они это с любовью и дотошностью, словно мартышки, отыскивающие и съедающие блох из своей шерсти. Не то чтобы, они не верили, что из далёкого тёмного и зачастую кровавого прошлого могут произрасти в настоящее ростки светлого и жизнеутверждающего, а, скорее, как-то им хотелось таким способом оправдать свою леность и пассивность. И, всё же, у многих на генетическом уровне осталась в памяти былая слава Гусиноозёрска.  И небезосновательно. Этому подтверждение и многочисленные документальные свидетельства и каким-то чудом сохранившиеся реальные объекты в виде художественных скульптур из чугуна и разнообразных предметов быта, разошедшихся по России, да и по всему миру. А мастерство гусиноозёрских литейщиков до сих пор считается в широких кругах авторитетных ценителей чугунного художественного литья непревзойдённым. Старожилы говорят, что в семидесятых годах 19-го века приезжал в Гусиноозёрск управитель Уральских горных заводов вместе с управляющими Билимбаевского и Златоустовского заводов. Проходя по цехам завода, залюбовались работой одного из мастеров – Игната Щура.

     – А сможешь ты отлить из чугуна вот такого жука? – поинтересовался один из управляющих и показал висевший у него на часовой цепочке брелок – золотой жук-скарабей в натуральную величину, завезённый аж из самой Англии.

     Целый день посвятил мастер работе над чугунным жуком. От управляющего посыльный не один раз прибегал справляться о результатах работы. Мастер не поднимал головы от заказа. Полностью ушёл в работу.  И вот в конце дня, когда гости засобирались уезжать, Игнат предъявил им вместе с золотым оригиналом и своего чугунного жука. Он был на такой же цепочке, только чугунной. И ещё щурский жук отличался от английского тем, что золотой жук был цельный, а у щурского, чугунного, лапки и голова шевелились, когда начинаешь крутить потаённое колёсико. Удивлению господ не было предела. Изделие вошло в прейскурант завода и в дальнейшем мастеру Щуру поручались одни из самых сложных заказов, поступавших даже из императорского двора. Его поделки разошлись по всей стране и пользовались большим успехом на самых знаменитых ярмарках.

     Но вот что примечательно. Даже у такого,  казалось бы, удачливого персонажа как Игнат Щур, оказалась своя история проклятия. Свидетельство тому – сохранившиеся в библиотечных архивах подшивки  газет конца 19 века. Именно в них нашло отражение встреча двух, без преувеличения, выдающихся господ. Газета довольно скупо в разделе уголовной хроники сообщала о результатах судебного процесса. Но по воспоминаниям известного во второй половине 19 века российского адвоката Лопато В.П. дело обстояло так. Кратко, но по порядку.

     25 августа 1879 года в Гусиноозерской гостинице  "Ермак" случился такой  наплыв столичных гостей, какого не было, наверное, со времён инспекторской поездки владельца металлургических  заводов Никиты Демидова. Гостиничных номеров едва хватило на заезжих корреспондентов из "Петербургской газеты" и "Московских ведомостей". Даже представители "Правительственного вестника" были, не говоря уж про "Екатеринбургскую неделю". Всему виной визит восходящей звезды российской юриспруденции Виталия Лопато, взявшего на себя защиту того самого  простого литейщика Гусиноозерского литейного завода Игната Щура. Простого, да не совсем простого в свете невиданной популярности его поделок из чугуна.

     – Сдаётся мне, милейший Виталий Павлович, этот процесс вам славы не добавит, – говорил товарищ прокурора коллежский асессор Канатчиков, прибывший из Екатеринбурга поддерживать обвинение. Он был вдвое старше столичного адвоката, что не мешало ему услужливо подвигать собеседнику то солонку, то салфетницу. Оба юриста расположились на террасе гостиницы, откуда открывался прекрасный вид на окружавший городок озёра. Лёгкий летний ветерок играл разноцветными флажками, развешанными по всему периметру крыши. Воздух, казалось, был пропитан запахом цветущий тины и осоки. Даже пряный аромат пережжённого кофе не мог перебить его. До процесса оставалось ещё время, и они намеревались после совместного завтрака совершить экскурсию по Гусиноозёрску, посетив его знаменитый литейный завод и местную экспозицию образцов чугунного литья.

     – Полноте, Густав Иванович, – солидно отвечал молодой человек.– Какая слава? Я сюда не за этим приехал из Санкт-Петербурга. И как вы, надеюсь, догадывайтесь, не за гонораром. Думаю, вам известны мои прошлые дела. Я берусь защищать только тогда, когда вижу, что государственная машина правосудия собирается беспощадно перемолоть жерновами одного из своих граждан. Игнат Щур как раз такая показательная жертва.

Произнеся эти слова, адвокат на какое-то мгновение замер. Он  держал недвижимо кофейную чашку на весу, давая возможность сразу нескольким корреспондентам беспрепятственно озарить их вспышками своих дагерротипов. Он был весьма фотогеничен. Невысокий, но солидный своей полнотой и густыми чёрными усиками на широком бледном лице. Виталий Лопато был излюбленным персонажем для столичных фотографов.

     – Да, Игнат Щур показательная жертва для беспощадной государственной машины, – продолжил он, когда корреспонденты  отошли в сторону со своими фотографическими аппаратами. – Я бы даже сказал – сакральная жертва. И я это докажу на процессе всему российскому обществу.

     – Ну, Бог вам в помощь, Виталий Павлович. Искренне желаю вам успеха! – сказал товарищ прокурора и махнул рукой, подзывая человека. – Милейший, подайте экипаж.

     И уже поднимаясь с плетённого из красных ивовых прутьев кресла, он добавил: – Вот только, Виталий Павлович, не стоит повторять распространённой ошибки и противопоставлять общество государству. Ведь сказал же один мудрец: "Государство – это мы".

     – Ха-ха-ха! – рассмеялся адвокат. – Людовик четырнадцатый это сказал. Французский король, узурпировавший власть семьдесят два года. "Государство – это я! – так он сказал, между прочим. И смею вас заверить, коллега, власть, она потому и узурпируется, чтобы с нею ни с кем не делиться. Ни с вами, ни со мной, ни, тем более, с тем бедолагой, которого я сегодня буду защищать, – он пропустил вперёд старшего по возрасту коллегу и одобрительно окинул взглядом  тяжёлый прокурорский дормез. – Ну, что ж, поехали, сударь!

     Оба юриста дружно, словно и не предстояло им схватиться в Гусиноозерском суде уселись в карету и отправились на экскурсию по городу. Адвокат Виталий Лопато не заблуждался насчёт персоны скромного Екатеринбургского чиновника от прокуратуры. Болезненная худоба прокурора и желтоватый оттенок лица располагали людей скорее к сочувствию, нежели к настороженности. Виталий Лопато предусмотрительно навёл справки и выяснил, что коллежский асессор Канатчиков не даст расслабиться в процессе. Его бульдожья хватка погубила жизнь не одному обвиняемому и подпортила карьеру множеству защитников. Уже то обстоятельство, что суд решено было провести не в Екатеринбурге, а в Гусиноозерске предполагало, что суд будет показательным. На сей раз прокурор взялся быть гидом для столичного гостя.

     – Позвольте, Виталий Павлович, обратить ваше внимание, насколько государство позаботилось о жителях города. Деревянные тротуары, кирпичные здания. Многие из них – двухэтажные. А ведь ещё совсем недавно, каких-то полвека тому назад здесь была никому неизвестная деревушка. А теперь – практически каждый взрослый житель занят на металлургическом производстве. Но и рыболовство даёт им дополнительные возможности поддерживать свой жизненный  уровень на высоком, надлежащем уровне. Знаете, сколько получает здесь обычный, без привилегий, рабочий на производстве?

     – Сколько?

     – Двадцать в среднем рубликов-с .

    – Двадцать? Да ну! – притворно удивился адвокат. – Это ж сколько "белоголовки" можно купить? Бутылок сорок? А "красноголовки" так, поди, все шестьдесят. Солидно, ничего не скажешь. Заботится наше государство о мастеровом.

    – А вот зря иронизируете, Виталий Павлович. И напрасно поклёп возводите на
рабочий люд. Пьющих, к вашему сведению, в Гусиноозёрске не много.  Здесь работяги выкладываются не за хлеб и колбасу, а радеют по-настоящему за свой завод. Сколько фамилий самых простых мастеровых благодаря организованному здесь литейному производству стали широко известны всей матушке России. Да и за её пределами, что тут говорить. Тот же Игнат Щур. Государство дало ему возможность стать, можно сказать, творцом, повысить благодаря этому своё и семьи благосостояние. – Он вдруг умолк. А затем, сменив тон, добавил:

     – Но вот видишь, как порой может быть. Нам подавай всё больше и больше. И подавай плод запретный, губительный...

     – Полноте, Густав Иванович, – прервал прокурора Виталий Лопато. – Обычное дело,  любовница. Кто не бывал в таких ситуациях. А вот литейщик он действительно, знатный. С мировым именем. Этакий, можно сказать, уральский Левша. На таких людях множится и крепится слава России. А стоило ему подняться, стоило проявить своё "я", так государство сразу его опускает. В дерьмо. А не высовывайся! Не высовывайся! Будь как все. Рядовым  исполнителем. Без имени. И без самостоятельной воли. Боится, скажу я вам, наше государство, когда граждане становятся самостоятельными. Мыслящими субъектами.

     В отличие от витиевато речистого прокурора, адвокат в своих речах был краток. Говорил с одышкой. Словно это он, а не прокурор, страдал чахоткой.

     – И потом, – продолжал адвокат: – Многое им дало государство? Это не благодаря государственной машине, а скорее вопреки ей бедный крестьянин из разорившейся деревушки стал рабочим. Литейщиком. Мастером. Тут государство не о нём думало, а о своих интересах. В первую голову. Чтобы богатели Демидовы. Харитоновы. И прочие толстосумы. И отстёгивали и отстёгивали государству свою мзду в виде налогов. Государству. В первую очередь  я, заметьте, имею в виду государственный аппарат, чиновников. А кто он, мастеровой? Так, расходный материал. Один из многих миллионов. Винтик. Таких бабы рожают без конца и рожают.

     – Позвольте не согласиться, милейший Виталий Павлович, – сказал Канатчиков.– Государство до поры до времени и не должно вмешиваться в дела граждан. Собственная инициатива, ум, природный талант должны сами определить, кто станет мастеровым. Обычным или с мировым именем. Или толстосумом, как вы изволили выразиться. А может быть, чем чёрт не шутит, даже адвокатом или прокурором. Вот только когда граждане преступают черту, когда они становятся угрозой для других членов общества государство и должно вмешаться. Не соверши Игнат Щур убийства – не направило бы государство адвоката и прокурора, то есть нас с вами, Виталий Павлович, в этот городишко. Не включило бы оно свою машину правосудия. Да, соглашусь – государство в какой-то мере есть зло, ограничитель для воли отдельной, самостоятельной личности. Но не будь государственной, как вы изволили выразиться, бездушной машины, всё вокруг превратилось бы в дикие джунгли, в кромешный ад, благодаря своеволию жадных до житейских благ людей. Наших людей надо, знаете ли, как детей малых, постоянно одёргивать и поправлять. Не то, не дай бог, натворят бед немалых себе же во вред.

     От пронесшейся мимо встречной пролётки грязь хлёстко ударила по окнам кареты, и оба юриста невольно вздрогнули и умолкли.
Экскурсия по Гусиноозерску, с посещением  литейного производства и музея-выставки образцов художественного литья произвело на столичного адвоката весьма благоприятное впечатление.

     – Лишний раз убеждаюсь, Густав Иванович, имея такие работы, можно сказать, шедевры чугунного литья, не мог Игнат Щур совершить этого гнусного убийства. Столько торжества духа в его творениях!

     – Эх, дорогой мой Виталий Павлович!– воскликнул прокурор Канатчиков. – Прекрасная у вас душа и видите вы в первую очередь в каждом человеке и в преступнике в частности – его светлую сторону. Мы же, прокуроры, очень привычны к человеческой грязи. Да и должность нас обязывает – находить в человеке те стороны, которые и привели его к преступлению. Да и то сказать – мы привыкли оперировать фактами, доказательствами. А какой он по жизни человек – пьяница или трезвенник, безбожник или верующий – для нас дело второе. Уж извольте не сомневаться, мой дорогой  коллега, сегодня в процессе вы убедитесь: доказательств того, что Игнат Щур злонамеренно утопил свою беременную любовницу – достаточно для самого сурового вердикта.

     – А вот с какой точки зрения будем смотреть на эти ваши доказательства, Густав Иванович. Порой одни и те же обстоятельства могут быть истолкованы как доказательства вины, так и невиновности.

     – С объективной точки зрения будем смотреть, Виталий Павлович. С объективной.

     Остановившись напротив церкви, они трижды перекрестились и зашли поставить свечки и помолиться перед процессом.

     Процесс над Игнатом Щуром решено было провести в большом зале дворянского собрания, пожалуй, самого большого, не считая двух имевшихся в Гусиноозерске церквей, здания. Несмотря на это, не все желающие стать свидетелями судебного разбирательства смогли попасть в присутственное место. Люди толпились на площади перед зданием в надежде увидеть, как привезут на суд  Игната Щура. В кандалах и в сопровождении становых приставов. А ведь, казалось, ещё вчера жители Гусиноозерска чуть ли не молились на Игната.
 
     – Это ж надо, – говорили люди, – недавно Игнатка в лаптях драных бегал, голозадый. Гусей пас. А сейчас, смотрите – своя пролётка, одевается как барин, и управляющий с ним за руку здоровается: "Игнат Пантелеич. Игнат Пантелеич!" Высоко взлетел!

     – Высоко взлетел – больно будет падать! – говорили на это другие, умудрённые жизнью горожане. Сейчас все они даже вроде как бы довольны были, что жизнь расставила всё по своим местам. Хотя и не все верили, что Игнат Щур убийца. Народ шушукался: "Пытали Игнатку. Железом калёным жгли. Плетьми били. Голодом морили. Вот и признался он. Кто ж не признается, попади им в лапы?"


(продолжение http://www.proza.ru/2019/02/25/403)