16. Глава шестнадцатая. Над Ваглу

     Утром ветер усилился. Он свистел и выл в каменной кладке СПСов, поднимал с горы тучи пыли и каменной крошки. От пронзительных иголок ветра не было спасения ни под плащ-палаткой, ни под ватой бушлата.
     Внизу, за рекой выла движками и пылила бронегруппа. За вчерашний день мы прошли большое расстояние против течения Панджшера. Теперь бронегруппа выдвигалась на наш рубеж по дороге на противоположном берегу реки.
      Из ближайшего к нам с Женькой СПСа вылез Витя Щербина. Рожа у него за сутки обросла серой щетиной. В щетину набилась горная пыль. Витёк стал похож на какое-то ужасное чудище. Думаю, что на точно такое же, на какое похож я.
     Витёк вылез из СПСа, уселся на песок, принялся разбирать свой станковый пулемёт. Он вынимал из пулемёта детали, одну за другой. Нежно и вдумчиво протирал их ладонями от налипшего песка и горной пыли. Затем аккуратно выкладывал в рядок на точно такой же песок под струи точно такой же горной пыли.
 - Витя, а чего ты делаешь? – Я пришел в восторг от интеллектуальной наполненности Витиных манипуляций, решил немного подъегорить боевого товарища.
 - Я? А шо? – Витя поднял на меня чумазое лицо, изобразил им, как должна выглядеть маска олигофрена.
 - Отцепись от Вити. – Вступился за Щербину Серёга Кандрашин. Он ночевал со Щербиной в одном СПСе. Теперь сидел закутанный в плащ-палатку. Привалился спиной к каменной стенке, неторопливо разминал сигарету. – Он вчера на поъёме чуть не помер. Но всё равно дошел. Он нормальный пацан.
 - Ы-ы-ы-ы, надо было до армии спортом заниматься, а не спиртом.
- Димыч, а чё ты выпендриваешься? Думаешь твой спорт тебе чем-нибудь здесь поможет? – Это уже меня подъегоривают. Толик Воличенко, ещё один заступничек. Сговорились. Обложили. – Ты вообще знаешь у кого самый тяжелый вещмешок? Думаешь у тебя, сраного спорцмэна?
- А то! Конечно у меня! Мы, каратисты, народ плечистый.
- Вас не заманишь сиськой мясистой! Иди у Щербины попробуй вещмешок от земли оторвать. Тогда ты поймёшь кто в горах полезней, спорцмен или деревенский алкоголик.
  - Не вопрос! – Я сделал шаг к вещмешку Щербины, взялся за его лямки, потянул вверх. – Ой! Нихрена себе! – Вещмешок, как прибитый гвоздями к горе остался там, где был. А я, задрав ногу, едва удержал равновесие, чтобы не шлёпнуться. – Щербина, ё-пэ-рэ-сэ-тэ твою мать! Ты чего туда насыпал? – Я взялся за лямки вещмешка двумя руками, выгнул спину как тяжелоатлет, попробовал оторвать вещмешок от земли ещё раз. На этот раз вещмешок поддался. – Щербина! Как ты с ним ходишь? Какого хера ты туда напихал?
 - Там патроны. – Щербина скромно улыбаясь, опустил в землю глаза и засмущался.
     Я шлёпнул вещмешок на то место, где взял, пошел, уселся на землю рядом с Толиком.
- Офигеть! Надо срочно узнать какой эликсир он подливал в свой самогон до армии.
- Щербина, ты шо пил перед призывом, - Толик хитро прищурился, «сверкая» коричневозубой улыбкой. – Яблуху? Или сливянку?
     Фьють-фьють-фьють! Вокруг нас запели весёлые весенние птички. Фьють-фьють! Между рукой Щербины и его вещмешком подпрыгнул фонтанчик песка. Фьють! Возле ног Толика подпрыгнул фонтанчик. Какие, нафиг, весенние птички, если сегодня пятое сентября?
     Кондрашин перевернулся со спины на живот и включил полный привод. Его руки и ноги мелькали, как лопасти вентилятора.  Этими «лопастями» Кандер выбросил из-под себя четыре струи песка, стронулся с места, с пробуксовкой двинул за груду больших камней.
- Ложи-и-и-ись! – Над нашей горкой раздался зычный рёв Замполита.
     Выстрелов слышно не было. Слышен был лишь посвист весенних птичек. «Откуда стреляют?» - успел я подумать, «рыбкой» занырнул в СПС. Как приземлился, сам не понял. Ударился или не ударился тоже не понял. Как-то так само собой получилось, что я оказался за стенкой СПСа, моя голова торчала из него и пыталась понять откуда в нас стреляют.
     Как я ни старался, ничего нового рассмотреть не смог. Перед глазами от реки до неба простиралась та же самая коричневая гора, что и вчера. Вся она была покрытая сыпучкой, попробуй удержаться на этой херне. Ясен пень, что никто на ней не держался, никто не бегал по ней с красным флагом. Соответственно, я не смог никого там разглядеть. Но пули-то вокруг меня свистели, значит их кто-то выстреливал. Кто? Скорее всего, душманы. Откуда?
        Может сзади? Я развернулся в своём СПСе. Увидел, как Щербина схватил свой выпотрошенный пулемёт за ствол и включил заднюю передачу. Лицом и животом он прижался к песку, с необычайным проворством пополз за склон задом наперёд. Одной рукой он тащил за собой расставленный на ножки пулемёт, процарапал этими ножками по склону глубокую борозду.
     Из-за спины Щербины выскочил Кадам с биноклем в руках. За Кадамом какой-то пацан из гранатомётного взвода. Сгорбивши спины бубликом, они перемахнули через стену в соседний СПС, прильнули к противоположной стенке. Принялись при помощи бинокля изучать коричневую сыпучку на склоне горы за рекой. Кадам через бинокль, а пацан что называется «голыми руками».
 - Ну чё, Кадам? Тебе в бинокль духов показывают? – Я негромко окликнул Кадама.
 - О, Касиян! И ты здесь! Слюшай, идём ко мне во взвод? А то АГС тягать у меня пасани сафсэм сдохли.
 - Не, Кадам, спасибо! Я Свой РПК очень люблю. И Седьмую роту!
 - Идём, слюшай, я тэбя сержантом сдэляю!
 - Не Кадам, чистые погоны – чистая совесть!
      Блин, надо было мне его окликнуть! Как зашыбись, что не он решает кому тягать АГС, а кому не тягать АГС. И вообще прикол, как он сделает меня сержантом, если у него не сержанты сдохли, а сдохли пацаны, которые тягают АГС. Блин, сколько раз сам себе говорил: прикуси язык. Довыступаешься когда-нибудь. Не хватало ещё потаскать по горам АГС на своём горбу.
 - Все вниз! – Рогачев выскочил из СПСа с вещмешком на спине. На полусогнутых двинул зигзагами на тот склон, куда уполз Щербина.
 - За мной группами по 2-3 человека бегом марш!
     Щербина же, тем временем, на карачках выскочил из-за укрывшего его склона. Подскакал к разложенным на песке деталям пулемёта, сгрёб их себе за пазуху. Затем ухватил за лямку свой вещмешок и, двигаясь раком задом-наперёд, пропахал по склону ещё одну борозду. Теперь уже своим тяжеленным вещмешком.
     Сражаться было не с кем. Пули свистели, но противника было не заметно, выстрелов было не слышно. Скорее всего, душманы стреляли из-за реки Панджшер. Вдоль реки шла колонна, выла двигателями, глушила звуки выстрелов. Если это так, то душманы молодцы насчёт задумки. Толково придумали. Но, в таком случае, в штыковую атаку на нашу высоту никто не пойдёт потому что слишком далеко до нас бежать. Да ещё через Панджшер как-то надо переправляться. В общем, после команды Рогачева, все с энтузиазмом ломанулись на подрагивавших ногах на непростреливаемый скат нашей горки. А ноги подрагивали после вчерашней «прогулки».
     Укрытая горой от душманских пуль рота, разобралась в колонну по одному. Спокойно двинулась вниз к прочесанному вчера кишлаку. Правда, было не понятно можно ли назвать прочёской тот скоростной марш, который мы вчера в кишлаке выполнили. Кто так прочёсывает? И ещё интересно - что мы будем делать сегодня? Пойдём дальше, вверх по течению Панджшера «прочёсывать» следующие кишлаки? Или начнём наш скоростной марш заново и ещё раз пробежим по тем заборам, по которым бегали вчера? Душманы ночью могли занять тот кишлак, который мы вчера прошли. Душманы не дураки, это очевидно. Они грамотные военные и прекрасно понимают всё, что делаем мы и что надо делать им.
     Хотя, чё я умничаю? Самый умный здесь что ли? Есть с нами и поумней меня. Как говорится, с нами те, кто думает за нас. «Ну дык вот иди и не выступай!» - Сказал я сам себе и пошагал в ротной колонне на расстоянии 7 метров от Рогачёва.
     Рота топала с горы вниз к кишлаку. Мы ещё раз прошли по ущелью с истуканами, полюбовались на шесть здоровенных авиабомб, воткнувшихся в горный склон. В свете дня было отчётливо видно их окованные железом хвостовики. Вчера в темноте я принял их за папахи на головах статуй. Блин, лучше бы это были папахи. Потому что ещё раз прогуляться вдоль этой аллеи шестнадцати камней было всё равно нехорошей перспективой. Оказывается, со второго раза привычка к таким прогулкам не вырабатывается.
 - Видишь, что делается? – Ко мне обернулся Рогачев. – Говорят, что у этих бомб взрыватели по размеру точно, как бутылка водки. Говорят, что водилы во время перевозки засовывают вместо взрывателей водку. Водка в Афгане в 20 раз дороже, чем в Союзе. Вот водилы её провозят в бомбах, чтобы потом загнать и спекульнуть. Врут или не врут, я не знаю. Но эти шесть не взорвались. А какая-то жопа отбомбилась.
    Рота дотопала до кишлака Ваглу. Группа Рогачева остановилась на последней над кишлаком сопке.
      Группа Замполита спустилась по тропе к самому Панджшеру, ко входу в кишлак. Затем вошла в тот кишлак и скрылась от нас за домами.
     Рогачев уложил нас цепью над кишлаком. Приказал во все глаза пялиться на кишлак. А сам зашел за наши спины, залёг, подсунул к своей голове рацию и принялся просматривать через бинокль возвышавшиеся над нами склоны гор. По идее, там должен был действовать остальной наш батальон. Но, это только по идее. А на практике мы, разлёгшиеся на лысом покатом холме, были с этих склонов как на ладони. Если на эти склоны выйдут душманы с автоматами, то мы окажемся в очень нехорошем положении.
     Я положил перед собой вещмешок, изобразил из него какое-то подобие укрытия. Поставил пулемёт на сошку, залёг рядом с ним на пузо. Место для лежбища было препоганое: передо мной раскинулся кишлак, за кишлаком река Панджшер. За рекой раскорячилась всё та же огромная гора, засыпанная сыпучкой. Сверху жарило солнце. На выжженной солнцем плотной глиняной площадке, весь белый и пушистый, лежал я. Вернее, зелёный и сморщенный. Грустное зрелище, хоть бы окопчик какой-нибудь изобразить, чтобы с гор меня не так хорошо было видно сквозь прицел. А чем изображать окоп, если у меня нет, ни кирки, ни лома ни даже маленькой сапёрной лопатки? Ножом попробовать? Я вытащил из кармана лифчика большой складной духовский нож. Разложил его, попытался с размаху воткнуть в почву. Нож согнулся, а почве хоть бы что. Я даже не смог разглядеть где именно он цокнул по этой плотной желтой запеченной солнцем глине. С мыслями о том, что духовская сталь гнёцца-неломёцца, я кое-как выпрямил руками лезвие, засунул нож обратно в карман лифчика. В этот момент мне напомнила о себе лежавшая в кармане шоколадка. От жары она размякла, превратидась в лепёшку, перемешанную с фольгой и песком. Я принял единственно правильное решение о том, что пищевые продукты не должны портиться. Они должны быть поглощены солдатской утробой. Я знал, что шоколад надо оставлять на самый последний день боевой операции, его не надо выжерать в первые же секунды обнаружения. Однако, судя по тому как я, раскорячившись, лежу на голом бугре, этот шоколад мне может не пригодиться. Убитым шоколадки не нужны. Если начнётся стрельба, то до ближайшего укрытия мне бежать минимум километр. Либо попытаться спрыгнуть с этой горки в сторону кишлака. Вниз придётся лететь метров 50. Наверное убьюсь. Короче, этот мой боевой день запросто может стать последним. А значит, я могу сожрать свои шоколадки. Я хранил их до последнего дня и этот день настал.
      Кончилось всё тем, что я лежал на лысой горе, рядом на сошке стоял пулемёт, сверху жарило южное солнце. А я неторопливо жрал шоколадки одну за другой, как на курорте в Ялте. Сука, только ещё солнцезащитных очков не хватало. Тут я вспомнил, что перед операцией нам выдали пластиковые солнцезащитные очки желтого цвета. Я не поленился, поднялся, развязал вещмешок, нашел эти очки, напялил себе на морду лица. Всё, зашибись, я на курорте. Видели бы меня мои мама и папа. А ещё хочу передать привет всем своим однокурсникам, и особенно однокурсницам!
     Так на пузе под солнышком я пролежал больше часа. Не знаю, что там у делалось у всех остальных военных: то ли восьмая с девятой роты не успевали выйти на наш уровень, то ли ещё какая беда. Но, шоколадки у меня закончились. Какое-то время я полежал на открытой площадке, пожарился под южным солнечным светом. Потом понял, что я нажрался сладкого, поэтому пора сильно захотеть пить.
        У Рогачёва зашипела рация. Голосом Рушелюка она доложила, что 4-й взвод нашел зашкерку духовского продовольствия.
 - Что именно нашли? Приём! – Рогачёв оживился, возбуждённо впился в тангенту пальцами.
      Рация ему прохрипела что-то нечленораздельное.
 - И всё? Ёж твою мать, выкинь всю эту херню в реку. Приём. Чё, река далеко? Ну тогда подожги всё это в жопу. Тоже мне – продовольствие. Давай, до связи!
 - Вот же блин! – Рогачёв с явным разочарованием бросил тангенту на рацию.
 - Нашел несколько мешков кукурузы и риса. Я понимаю, если б сушеное мясо, консервы. А этого дерьма будет ещё навалом.
     Прошло часа два. Солнце за это время забралось на небосклон и принялось нас нещадно выжигать. Ветер стих, пространство вокруг нас превратилось в духовку.
     Снова заговорила рация у Рогачева. На этот раз голосом Замполита. Его группа закончила проческу и теперь выдвигалась вверх по руслу реки к следующему кишлаку. Замполит поставил Рогачеву задачу догнать группу Замполита. Подойти к началу следующего кишлака, затем вместе с группой Замполита провести прочёску. Замполит снова пойдёт вдоль реки, а Рогачев должен прочесать тот край кишлака, который упирается в склоны гор.
 - Взвод, встать! – Рогачёв поднялся на ноги, принялся закатывать себе на горб свой вещмешок.
     Половина взвода встала. Пацаны хлопали себя ладошками по животам, коленям и бёдрам. Сбивали с одёжек налипшую пыль и сухие колючки. Вторая половина взвода сладко сопела, уткнувшись носами в приклады. Хлопки ладонями, которые издавали товарищи, были не помехой сладкому сну на тёплой природе.
 - Э, долбоюноши! Ёперный театр! – Рогачёв схватил свой автомат за ствол и замахнулся им, как боевой палицей. – Я вам щяс горбы поразбиваю! А ну, подъём, мать-перемать!