моя учительница часть третья

М  О  Я    У  Ч  И  Т  Е  Л  Ь  Н  И  Ц  А

        (ч а с т ь    т р е т ь я)




Дома не замечали табачного запаха. Федор приходил поздно,
а Ися после перенесенного в 20-ом году тифа потеряла обоняние.

В 10-ом классе в кампании двух своих одноклассников Генки
Орлова и Юрки Мороза я уже стал профессиональным курильщиком.

Генка курил открыто, он рос без отца, а мать его предавалась
этому запоем, причем, курила самые дешевые папиросы, кажется,
"Спорт".

Там еще на пачке из бросовой сероватой бумаги  изображен
тусклой красной краской теннисист с ракеткой.

Жили они совсем рядом с Разгуляем в отдельно стоящем
одноэтажном домике в глубине двора на узенькой Новобасманной
улице.

Была в нем  маленькая прихожая, она же  кухня, туалет и
комнатка метров десяти.

Домик  как будто  врыли в землю, чтобы войти с улицы в
прихожую надо было спуститься по четырем ступенькам.

Здесь мы были одни, мать его пропадала на работе и 
мы себя чувствовали  совершенно свободно, выпивали, непрерывно
курили.

Генка затягивался заразительно и жадно, он выкуривал
целую сигарету всего за несколько глубоких затяжек.

Был он среднего роста, коренаст, но прям, большеголов, сам
молчальник, но моментально реагировал на шутку, анекдот громким
хохотом, обязательно переходящим в кашель завзятого курильщика.

Геннадий самоучкой одолел аккордеон и профессионально
играл на нем.

Юрка самый малорослый из нас, рыжий кучерявый, с мокрым
красным ртом, курил неаппетитно и, в основном, папиросы, потому, что
сигарета сразу размокала у него во рту.

Прямая противоположность Генке, хохотун, рассказчик, он
был очень общителен.

Оба умницы, всё схватывали на лету, с великолепным
музыкальным слухом и, к сожалению, оба горькие пьяницы уже к
двадцати с небольшим годам.

В сорок лет Генки из-за этого не стало. А история его
музыкальности вкратце такова.

Его отец закончил войну полковником, дошел до Берлина.
По неписанным, а, может, и писанным законам армии победительницы
полковник имел право отправить домой из Германии вагон трофеев.

Полковник Орлов Иван Спиридонович пригнал в Москву вагон,
набитый мебелью, коврами, посудой и музыкальными инструментами. 

Три аккордеона "Хонер", концертный полный, три четверти и
половинка, все инкрустированы перламутром.

Кроме того, саксофон и что-то еще. Все  было продано в
голодные послевоенные, кроме инструментов.

Война закончилась, где-то на Западной Украине, командуя
артиллерийским полком, в запале и не очень трезвый полковник Орлов
застрелил во время допроса пойманного в лесу бандеровца.

Получил за это 10 лет и отсидел от звонка до звонка без права
проживания после окончания срока в крупных городах.

Тогда это называли "сто первый километр". 

А Генка, сколько себя помнил, ни дня не выпускал из рук
аккордеон.

Слух у него был великолепный, так что он самостоятельно
одолел инструмент и к пятнадцати годам виртуозно играл на аккордеоне
три четверти такие непростые вещи с точки зрения техники, как "Ручеек"
и "Карусель" Бориса Тихонова.

А в основном джазовые мелодии.

Переложить их для аккордеона для него было одно удовольствие.

К этому времени ни одна свадьба в округе от Каланчевки
до Разгуляя без Генки Орлова с его аккордеоном не обходилась.

То, что от Генки всегда пахло водкой было понятно.

Но почему пахло водкой и от его аккордеона для многих
оставалось загадкой.

А дело было вот в чем. Конечно, аккордеонисту всегда
предлагали выпить, от чего Генадий никогда не отказывался.

Более того, он предпочитал стакан и лучше полный.
Но была у него такая физиологическая особенность - пить всякое
спиртное он мог только одним глотком.

Пил не снимая с себя аккордеона, резко, до отказа
запрокидывал голову и  выливал в рот всё до капли содержимое
стакана.

Почти всегда  рассчитывал неверно и то, что не умещалось
во рту, проливалось на меха.

Закусывал лениво, безразлично и мало, всегда одним
маленьким кусочком неважно чего.

Сразу же, еще не дожевав закуску, закуривал и уже через секунду
оживал, загорался и все молча. Ну, и, конечно, широко разворачивал
меха. 

Тетя Нюра, его мать, стала пить с тех пор, как посадили мужа.

Способствовало этому то, что она имела относительно
свободный доступ к медицинскому спирту, работая санитаркой в 6-ой
больнице, расположенной на противоположной от их дома стороне
Новобасманной улицы.

Юрка Мороз к тому времени уже тоже был изрядный
выпивоха и гуляка.

Кроме музыкального слуха, он еще обладал от рождения
чудесным чувством ритма и музыкальной памятью.

Однажды услышанную мелодию из репертуара Бинга Кросби
или Эниты Одэй он запоминал раз и навсегда, и мог повторить ее
безошибочно трезвый или пьяный, днем или ночью, сопровождая
свое пение, всегда без слов, партией ударника.

Широкие короткопалые ладони служили палочками, а
фанерное сидение венского стула барабаном.

И еще у него в юности уже был откровенно хриплый голос
и к нему подстать крупный с вывернутыми губами рот.

Ну, ни дать, ни взять, Луи Армстронг по прозвищу мистер
Сэчмор (Рот-Карман или Сумчатый Рот), которому он даже не
подражал, а, как бы на правах партнера по сцене подыгрывал.

В эту музыкальную кампанию попал и я.

К сожалению, я умел только звонко и правильно выдуть
мелодию на расческе с проложенной между ней и губами полоской
тонкой бумаги, а еще лучше кальки.

На крайний случай годилась и просто газета. Для этого
только нужен был слух и хорошие легкие.

Так образовалось трио, которое работало исключительно
для собственного удовольствия: Генка - аккордеон, Юрка - вокал
и ударник, я - духовые, ну, а как же, сам, ведь, Духновский.

Мы воспроизводили, по иному это трудно назвать, все
мелодии из "Серенады солнечной долины", как сейчас бы сказали,
хита, на протяжении нескольких десятилетий.

И все это подогревалось водкой, когда были деньги, да
и когда их не было тоже, и сопровождалось непрерывным курением
до одури.

Да, и еще я мог высвистывать эти джазовые мелодии и
особенно любимую мной "Stardust", "Звездную пыль", изящную,
чувственную и необычайно мелодичную, действительно какую-то
космическую.

Позднее она прозвучала в забытом ныне фильме
с Тихоновым, который назывался  "Чрезвычайное происшествие".

В нем ее тоже насвитывал какой-то проходной узкоглазый
актер в роли японского морского офицера.

В ту пору свист вошел в моду, появились эстрадные
исполнители этого жанра, которые назывались мастерами
художественного свиста.

В отличие от Мастеров художественного слова, известных
всей стране, таких как, например, Мария Бабанова и Дмитрий
Журавлев. 
 

Мои родители уже стали догадываться чем я занимаюсь
у Орлова и перед выпускными экзаменами Ися сказала мне:

-Котя, раз ты уже не можешь без этого, то кури дома. Но я
очень прошу тебя, чтобы и к экзаменам ты тоже готовился дома,
а не в этой кампании.


Окончились  экзамены. Директор школы на общем собрании
десятиклассников и их родителей объявил результаты, из которых
следовало, что все ученики успешно закончили школу и вручил
аттестаты о получении среднего образования.

В моем аттестате вместо объявленной ранее оценки
"отлично" по сочинению стояло "хорошо".

Это значило, что я получу вместо золотой медали серебряную.

Потом был, как водится, выпускной вечер с самодеятельным
концертом, где мы вдвоем с Аржановым играли сценку из "Бани"
Маяковского и что-то еще про портвейн "три семерки".

Это с которым мы ездили навещать нашего Станислава
Павловича.

Он после отсидки уже в нашей школе не работал, но на вечер
пришел по нашему приглашению.

Мы его встретили овацией и он откровенно всплакнул.

Да и у нас, и у родителей, и преподавателей глаза тоже
оказались на мокром месте.

Был стол с выпивкой официальной, по крохотульке и был
свой приличный запас.

Потом пошли встречать рассвет на Красную Площадь.

Все разбрелись. Мы втроем, Е.Н., Алик Шмулевич и я
оказались в малюсенком скверике с единственной лавочкой под
китайгородской стеной между гостинницей "Метрополь" и станцией
метро "Площадь Революции".

Е.Н. села с краю, а мне показала, чтобы я лег и положил ей
голову на колени.

Я устал и не стал кочевряжиться. Алик, он всегда молоток
был, он  все понял и как только я притворно закрыл глаза сразу
смылся под каким-то предлогом.

Однако, продолжения эта сцена не имела, как вы сами
понимаете.

Меня не особенно  огорчила серебряная медаль, поскольку
и с ней абитуриент освобождался от сдачи вступительных экзаменов
в институт,  он только проходил собеседование.

Острее всех, даже больше чем мои родители, переживала
случившееся Е.Н.

Для нее это был двойной удар, личный и, ясное дело,
профессиональный.

Ведь она прилюдно называла меня самым грамотным
своим учеником, а тут такая вопиющая несправедливость, как
считала она.

Всех медалистов Москвы пригласили в Кремль, впервые
после войны открывшийся для посещений.

Был концерт, был Райкин, был Козловский, шампанское тоже
было, правда, за свои деньги.

Вопрос куда поступать не стоял, поскольку совсем рядом
с моим домом расположенные МИХМ и МИСИ меня совершенно не
привлекали, а вот МВТУ волновал уже класса с девятого.

А в десятом все было решено окончательно, еще и потому
что  Училище, располагалось в трех шагах от дома Е. Н.

Мы с Юркой Бродским, одноклассником и соседом по дому,
отнесли документы в приемную комиссию МВТУ. 

Через несколько дней прошли собеседование и были
зачислены на одну и ту же специальность в параллельные группы.

С этой минуты я был абсолютно свободен до 31 августа,
на этот день было назначено общее собрание первокурсников
факультета "Транспортное машиностроение".

Федор Герасимович, расстроенный из-за серебра вместо
золота, дождался положительных итогов  собеседования в МВТУ и на
следующий день укатил в Новороссийск.

Ися, по-моему, уже взявшая след Е, Н., оставалась со мной
до последнего в Москве.

Она отвлекала меня любимой сборной мясной или
рыбной из осетрины солянкой, чебуреками во всех кафе на улице
Горького, где их готовили, и мороженым.

Сама она ничего этого есть не могла из-за сахарной
болезни, но всегда пребывала рядом, глотая слюнки:

-Что, Котя, солянка вкусная? Что-то каперс я не вижу, да и
сметаны маловато, надо сказать официантке, чтобы добавили.

Хвалить солянку нельзя, зачем разжигать и так всегда
отменный аппетит Иси, и ругать тоже не годится, она обязательно
расстроится.

С полным ртом я молча пожимал плечами, мол солянка
она и есть солянка.

И бедный мой стоик Исечка пила обыкновенную холодную
воду, которую в хороших кафе всегда подавали к мороженому в
больших хрустальных бокалах.
 

Через неделю муж Е.Н. отправлялся на все лето в военные
лагеря, дочь с бабушкой на дачу в Монино, она сама уходила в
двухмесячный отпуск и мы могли бы с ней, наконец, без оглядки, без
постоянного чувства тревоги принадлежать только друг другу.

Но Ися и слышать не хотела о том, чтобы я оставался в
Москве один, считая меня недостаточно самостоятельным для этого.

Предстояла двухмесячная, а это значит бесконечная, разлука.

         продолжение:

                http://www.proza.ru/2019/02/26/668