Криптожизни

Фёдору никогда не нравилось его имя. Федя... Имя для середины семидесятых годов очень редкое, тем более для большого города. Федору казалось иногда, что родители над ним очень жестоко пошутили, когда давали именно это имя. От него как будто пахло осенней землёй, из которой только что выкопали картошку. В нём не было ничего героического, оно не звучало, оно не вдохновляло. В школе, где он учился, ни в одном из классов, ни раньше, ни позже него, второго Фёдора не находилось. Уныние - вот чем, казалось, наносило от его имени, а то, что оно досталось ему от деда-героя, которого он ни разу не видел и не помнил, в расчёт он не принимал.
Однажды, уже будучи взрослым и разменяв четвёртый десяток, Фёдор услышал историю об одном гражданине, которого в детстве назвали Эдуардом, и которого тоже не устраивали ни звучание имени, ни его значение, и который начал называть себя Юрием, в результате чего жизнь очень сильно изменилась. Но счёл это небылицей и всерьёз не принял. Но это было гораздо - гораздо позже. К тому времени Фёдор разучился верить в то, что слышал от кого-то постороннего, тем более, если это нельзя было проверить в других источниках, проверенных.
В школе единственный на всю округу, и как ему казалось иногда, на всю вселенную, Федя учился с переменным успехом, особо не утруждая себя домашними заданиями и остальными занятиями, отнимающими огромное количество времени. Абы как закончив девять классов продолжил учиться в техникуме, на электромеханика, рассудив, что ближайший к дому техникум это гораздо лучше, чем перспектива учиться ещё два года в школе, а потом ещё пять. А две остановки на трамвае, а иногда и пешком, когда было сухо и не холодно, его совершенно не напрягали. Да и в армию можно было пойти специалистом, а уже после неё, открывались все дороги вольной жизни.
Но что-то пошло не так. Отсрочки в полуразвалившейся стране отменили и он,  вместо полутора лет, как несколько призывов до него, обулся в кирзовые сапоги на полноценные два года. Два года постоянной тревоги, вот что встретило его, не ставшего специалистом. Два года ожидания, отправят его туда, откуда возвращаются далеко не все, или нет. Два года во внутренних войсках, которым давно не было ни почёта, ни уважения среди гражданских и других родов войск. Но и они пролетели, закончились весной, как и начались. Домой Фёдор вернулся без орденов и медалей, в гражданке. По какой-то невероятной иронии в части, где он служил, процентов на семьдесят состоявшей из селян (городские в то время вовлеклись в новое занятие, по фанатизму граничащее со спортом - старались изо всех сил откосить от армии) он тоже был единственным Федей. Единственным...
После армии Федя устроился на завод. Не просто завод - заводище. В больших городах с ними проще, их много. Как таковых градообразующих гигантов, которые кормят целые города и городки, нет, поэтому всегда есть выбор, куда податься. В то время, когда недавний красноармеец Федя демобилизовался, ситуация стала совсем сложной, в том числе и на заводах. Денег не было ни у кого, процветал бартер, взаимозачёты, обман и пустые обещания. Зарплату могли не давать месяцами, когда деньги наконец выдавали, они стоили совсем иначе, купить на них можно было гораздо меньше. Но на заводах продолжали работать. Не из-за перспектив, не из-за энтузиазма или совести. На них, ещё не лежащих в руинах и не сдававшихся в аренду целыми корпусами, можно было что-то украсть. Федя, как электрик, имел доступ к меди, очень ценному в то время ресурсу, который принимали везде - на приёмках, в гаражах, у барыг в частном секторе. Медь скупали и вывозили куда-то вагонами и фурами, возможно сухогрузами. И не только её. Любой цветмет, который можно было отыскать, легко реализовывался.
Много кто тогда ступил в те годы на этот скользкий путь. К чёрному металлу интерес возник гораздо позже.
Феде, когда он уходил в армию, оставалось доучиться всего ничего - полтора года. И он доучился, но заочно, особо не вникая, что к чему, лишь бы получить диплом. А знания приходили к нему через руки, не выпускающие по восемь часов пассатижи и отвёртки, откручивающие тут и там медные шины и алюминиевые провода, которые тут же реализовывались на ближайших приёмках, где каждая собака знала его в лицо.
Поначалу, сразу после армии, Федя попытался пойти по лёгкому пути, податься куда-нибудь в банду, примкнуть к какому-нибудь криминальному промыслу, где жилось бы хоть и тревожней, а к тревоге он привык, но легче и слаще. Он даже встречался со своими старинными приятелями, которые рискнули и сделали ставку на свою силу и безрассудство, но не нашёл понимания - два года во внутренних войсках отталкивали от него, они были похожи на чёрную метку, которую он носил на себе по чужой воле. Поэтому Феде приходилось жить относительно честно. В то время это воровать безнаказанно и было честной жизнью, таская по мелочи и не надеясь на то, что твой вклад в какое-то дело будет щедро, а главное своевременно оплачен. К тому же вдруг замаячила перспектива получить собственное жильё, комнату в общаге, по иронии находящуюся через дорогу от техникума, где он учился.
Федя сдался. Завод его худо бедно, но кормил. Даже дал крышу над головой, в конце длинного коридора старинной трёхэтажки, вероятно допотопной постройки, с толстенными стенами, широченными коридорами и кое-где отвалившейся с фасадов примитивной лепниной. Серое невзрачное здание, насквозь пропахнувшее вечерним варевом, стиральными порошками от сохнущих в коридорах тряпок, общественными туалетами и душевыми в подвалах, гостеприимно распахнуло перед ним двери и приютило на долгие годы. Через несколько лет этой карусели, в которую превратилась его жизнь, предприятие вдруг в очередной раз реорганозовавшись, передало собственное общежитие на балланс муниципалитета и Федя получил на свою комнату ордер, став полноценным её собственником. Завод его больше не держал, да и таскать с завода что ни попадя становилось с каждым днём всё опаснее.
Несколько раз на заводе меняли охрану, поставили камеры наблюдения, нескольких «несунов» изловили и даже завели на них дела. Кому-то из них удалось избежать наказания, кто-то умудрился отделаться условными сроками, а кого-то даже посадили. Федя в это время затаился, даже не стал реализовывать тот запас, который накопил в гараже, своевременно приобретённом для этих нужд и держащийся в тайне. Пару тонн дорогого цветмета он закопал внутри гаража до лучших времён.
А потом, когда у него к промыслу на заводе интерес иссяк полностью, а ситуация в экономике начала понемногу стабилизироваться, Федя уволился. Дальнейший его путь лежал в горэлектротранспорт. Поработав почти по специальности в троллейбусном депо, в своё время тоже изобилующее цветными металлами, Федя обнаружил, что не он один такой ушлый, что в лихие годы здесь тоже кто-то неплохо покормился и ловить здесь нечего. Не обрадовало его и трамвайное депо, находившееся по соседству. Федя, давно привыкший к самостоятельности и некоторой скрытности, тщательно всё взвесив и обдумав, решил, что дальше так продолжаться не может и решил поменять в своей жизни если не всё, то большую её часть. Мебель, вот что стало его привлекать. Один его сосед по общежитию неплохо устроился. Раз в пару лет менял автомобиль. Правда иногда приезжал с работы очень поздно, иногда даже не получал и минимума, на который можно было рассчитывать, но в последующее время с лихвой всё это окупалось. Федя, поприсматривавшись некоторое время, решил - а почему бы и нет?
С той стороны, с которой привыкли видеть мебель приобретатели, всё выглядело просто шикарно - красивая, разноцветная, с блестящими фасадами, с разнообразной обивкой, вкусно пахнущая и дарящая уют. Спустя некоторое время, мебель открыла Феде свою потайную сторону. Если бы догадывались, сколько переплачивают за прессованные опилки, оклеенные бумагой, фонящие формальдегидами и другой химией, не несущей ничего полезного, между собой порой называемые дровами, без стеснения и лишних объяснений очевидного, потребители бы наверное призадумались, где их обманывают и за что они переплачивают.
Федя, разглядев эти подробности и присмотревшись к тем, кто эти художества строит и как к ним относится, решил, что терять ему нечего. Совесть его особо не обременяла, а третий десяток незаметно прожитых лет настойчиво намекал, что пора бы уже и подумать о будущем. Крыша над головой и некоторый выбор партнёрш для проведения совместного досуга это конечно хорошо, это даже чувство свободы, этому даже некоторые завидовали. Но всё-таки Фёдору хотелось чего-то другого. Его младший брат, закончив тот же самый техникум, что и Федя, женился и уехал на север, был там очень счастлив. И их родители временами выклёвывали ему мозг, приводя кучу примеров.
Первая ночь Фёдора в заводском общежитии, населённом такими же как он работягами, прошла относительно спокойно. Обои на стенах были очень даже свежими и симпатичными, оконная рама свежеокрашенная. Огромную чугунную батарею тоже недавно выкрасили, перед этим тщательно содрав с неё вековые наслоения краски. Из мебели ему досталась чья-то такая же древняя как батареи панцирная кровать, на дужках которой, как в старину, имелись какие-то шишечки, шарики, колечки.
- "Музейная редкость"- хихикнул про себя Федя. К вечеру раздобыл матрас и постельное бельё с покрывалом. В огромной комнате места хватило бы  на несколько таких кроватей, в ней могло жить несколько человек. Может быть и жили когда-то, возможно даже с детьми, ведь общежитие считалось семейным. Но комната долгое время пустовала. В неё заселялись, прописывались и через месяц съезжали, кто куда - кто к родственникам, кто на съёмные квартиры, но лишь бы не оставаться там надолго. Месяц - это был самый большой срок, на который комната принимала очередных жильцов, что бы они по своему привели её в порядок, навели марафет и покинули навсегда. Поэтому Феде она досталась в идеальном состоянии.
К очередным жильцам комнаты не успевали привыкнуть соседи, они слишком часто менялись, что бы примелькаться и надоесть.
Федя повесил одежду в ниши с обеих сторон от входной двери, сходил умылся и, погасив свет,  улёгся на кровать. Сон не шёл. Он смотрел как на потолке отсвечиваются следы фар редких проезжающих машин и размышлял, как на днях повесит на окно шторы, какой надо поставить шифоньер и какой телевизор лучше приобрести. Порой Федино воображение выдавало немыслимые сочетания, уносило его в далёкую дизайнерскую даль. Он смеялся сам над собой, но уснуть так и не мог.
В каком часу это произошло, Федя не заметил, он уже ни о чём не думал, просто глядел в пустой потолок.
В сон он провалился незаметно для самого себя. Сон словно подкрался в темноте, коварно, бесшумно, заиграв перед своим появлением какой-то заунывной, словно слышащейся из-за стены мелодией неведомых инструментов, схватил Фёдора за голову и вырвал, не дав опомниться,  из тела.
Федя тут же оказался внутри тёмной шахты, часть стены которой освещалась тусклым масляным фонарём, висящим на деревянной опоре. Одет он был в тряпьё, которое сложно было назвать одеждой. Шею Феди сковывал тяжелый металлический ошейник с обрывком цепи, в руках он держал кайло. По деревянным доскам к Феде подъехала такая же деревянная вагонетка, наполовину заполненная рудой. Тут же она скрылась в темноте, увлекаемая верёвкой.
Кто-то орал в темноте, где-то далеко светился такой же тусклый фонарь, за ним, ещё дальше, такой же. Привыкший в своё время к тревоге,  Федя запаниковал, ужас сковал его руки и ноги, среди темноты, в давящей со всех сторон пещере или шахте, ему это было не важно, он заорал, что есть силы. Но крик оказался совсем слабым, еле слышным, хриплым и убогим.
- Хватит орать, раб,- услышал Федя чей-то голос из темноты,- медь не ждёт! Работать!
Над головой Феди пролетел камень, ударился о деревянную балку рядом с фонарём и упал на пол.
В сознании Феди тут же выстроилась целостная картина всего, что окружало его и куда он попал. Это были медные шахты, в штольне одной из них он и оказался. В железном ошейнике с цепью, за которую его пристёгивали вместе с остальными, такими же бесправными как он, чьим-то имуществом, купленном на рынке или у бродячих торговцев, к стене каменного сарая, расположенного под горой. Жизнь такого имущества, каким стал Федя, не отличалась длительностью, перспективами или чем-то хорошим. Это было похоже скорее на финальный аккорд жуткой симфонии, после которой наступала тишина. Это нельзя назвать жизнью, это несколько месяцев, возможно лет, наполненных страданиями одушевлённого агрегата из плоти и крови, целью которого было добыть как можно больше камней из чрева горы и быть брошенным в отвал пустой породы рядом с такими же, уже остывшими и  разлагающимися. Федя заорал, что есть мочи, но этот крик остался застрявшим внутри горла, снаружи послышалось лишь негромкое сипение. Над головой пролетел ещё один камень, который  попал в висок. Брызнула кровь, кайло упало на пол, на кайло упало бездыханное тело.
***
Федя открыл глаза и увидел над собой белый потолок, который начала освещать заря нового дня, проникая в окно. Он вздохнул и сел на кровати. Часы на руке показывали семь часов утра.
Быстро собравшись, наспех умывшись и не позавтракав, Федя побежал на трамвайную остановку. Как часто ходят трамваи он не знал, завод хоть и находился всего в четырёх остановках, но один из перегонов был очень длинным. Другой транспорт успевал остановиться пару раз, пока трамвай медленно крался посреди широкой улицы, постоянно обгоняемый другими участниками движения.
Завод это удивительное и уникальное явление в жизни любого человека, хотя бы однажды попавшего туда, в его недра, внутрь цеха, под высоким потолком которого ездят мостовые краны, перевозящие грузы. Внизу ровными рядами выстроились зелёные железные станки, между которыми туда сюда снуют желтые электрокары, почти автомобили, но тяжёлые и с виду очень неуклюжие. Удивительность же этого явления в следующем, однажды попав туда, в коллектив умудрённых опытом и авторитетных в большом количестве вопросов работяг, нужно пройти ряд ритуалов, не имеющих с магией ничего общего.
Именно Федино появление и так называемое вливание в коллектив и вспоминалось ему по дороге на работу. Из кабины водителя звучала одна из местных радиостанций, в эфире которой то ли кукольным, то ли детским голосом молодая норвежка повествовала про жизнь пластмассовой Барби, под хрипловатый аккомпанемент такого же кукольного Кена - хит сезона.
Федю в коллективе приняли хорошо, также как и других, которые часто там появлялись, но в последнее время долго не задерживались в виду хронических невыплат и задержек. Медицинская комиссия в поликлинике, которую пришлось пройти, напомнила Феде призыв в армию, когда наниматель, также как и армия, пристально рассматривали его и пытались выявить все риски, которые могло преподнести его, Федино, здоровье, что бы максимально обезопасить себя, что бы лишний раз не тратиться на больничные и всегда иметь специалиста, готового на трудовые подвиги. Ещё в эти два дня Федя случайно посмотрел какое-то старое чёрно-белое кино про древние времена, про рабов и их борьбу за свободу. Тогда никаких аналогий не было, теперь же, в трамвае, вспомнив кадры, как работорговец рассматривает зубы невольника, Федю передёрнуло, вспомнился сегодняшний сон, в деталях, в цвете, с пролетающим над головой камнем, с громким окриком.
В первый же день, одетый во что попало и также точно обутый, рабочую одежду пообещали выдать не раньше, чем по окончанию испытательного срока, Федя получил свой табельный номер. Фамилия и имя, конечно же остались при нём, никто на них и не покушался, но вот присвоение номера... Номера были у всех, без исключения. На них начисляли постоянно обесценивающуюся зарплату, которая хоть и постоянно росла, но к моменту выплаты имела другую покупательную способность.
Сейчас же, в трамвае, Федя, вспомнив про свой табельный номер, вздрогнул, снова вспомнился окрик из сна, инвентарный номер, вот чем это теперь показалось Феде.
Самый интересный ритуал в первый же рабочий день Федя прошёл вечером - его напоили. Его же коллеги из бригады, точно также проходившие медкомиссию перед приёмом на работу, имеющие точно такие же номера из многих цифр, но одетые и обутые одинаково, в синие робы и грубые ботинки, которые не принимали со временем форму ноги, наоборот, их ноги принимали форму этих ботинок.
То, что налили Феде в стакан, не являлось продуктом выдающихся виноделов, это было произведением искусства Серёги, работающего в соседнем корпусе и считавшимся местным алкобароном, виртуозом химических реакций, льющим спирт в воду, а не наоборот, постепенно понижающим градус смеси до нужной кондиции, а не повышающим. Поэтому его адские смеси, подкрашенные и приправленные карамельной эссенцией, считались изумительнейшими напитками, сопоставимыми с божественными нектарами.
Федя опрокинул стакан внутрь себя и даже не поморщился, лишь вытащил из-за уха уже жёванную жвачку с названием про любовь и зажевал, под одобрительные взгляды коллег. Работяги усадили за стол нового коллегу, начали расспрашивать о том о сём, выяснять где родился, учился, служил, есть ли невеста и тому подобное. Часа два проходило вливание в коллектив, пока охрана не разогнала шалман. Федя вернулся домой поздно, пьяный и весёлый, довольный удачному первому рабочему дню на новом месте.
Через месяц, когда Феде начислили первую зарплату и даже пообещали когда-нибудь её выплатить, выдали наконец-то рабочую одежду и обувь, а коллеги показали некоторые приёмы изъятия из оборота цветных металлов и методы их реализации с указаниями адресов пунктов приёма, он проставился сам.
Дорогу к Серёге в соседний корпус он уже знал, имел рекомендации и не опасался, что ему откажут. Это был второй этап ритуальной части приёма в коллектив. Федя накрыл стол в каморке электриков, пригласил коллег и они снова немного засиделись, не собираясь расходиться.
***
Теперь же, в трамвае, переночевав первую ночь в заводском общежитии и снова вспомнив подробности годичной давности, Федя увидел всё в другом свете. Ему снова предстояло проставиться в коллективе, теперь уже за новоселье. Комнаты, даже в общежитии, раздавали не всегда и далеко не всем, Фёдору же повезло, время бесплатного жилья давно осталось в прошлом.
Медицинская комиссия каждый год, инвентарный номер, теперь ещё и место на складе, такие мысли под песню про ребят с нашего двора крутились в его голове, когда он выходил из трамвая напротив ставшей уже родной проходной. Мысли он решил остановить одним махом, не церемонясь, отхлебнув в раздевалке из бутылки с Серёгиной смесью. Помогло. Изнутри Фёдора сначала обожгло, затем жжение сменилось теплом. Тепло распространилось по всему организму, мысли завязли в этой тёплой жиже и остановились. Никакие инвентарные номера уже не досаждали ему, сон забылся, комната в общежитии перестала быть местом на складе и после второго прикладывания к бутылке, уже не такого робкого, как первое, начала казаться шикарными апартаментами, на третьем этаже, с видом на образовательное учреждение. После третьей процедуры жизнь стала походить на сказку, в которой всё очень быстро исполняется, как по волшебству.
- Ну что, поздравляем,- поднимая стакан и протягивая руку, сказал Григорич, бригадир,- теперь ты стал полноценной частью коллектива, теперь ты часть завода, с жилплощадью, с перспективами. Ты когда диплом получаешь?
- Весной,- расплываясь в улыбке ответил счастливый Федя, проведший день в угаре.
- Вот и хорошо,- вставил Вася, тоже электрик из бригады,- а то некоторые на пенсию тут собираются. Григорич действительно следующим летом собирался на заслуженный отдых, но досрочно. В молодости он заработал себе льготную пенсию на горячем производстве.
- Да чего там,- перебил Григорич,- разве это работа? Бригадир это совсем не то, мы нашего Федю дальше отправим, в мастера или механики, пусть только для начала отучится, тут осталось то совсем ничего.
Федя, откинувшись на висевшие за спиной фуфайки закрыл глаза и улыбался, слушая разговоры коллег, ему нравились такие перспективы, а алкоголь перебивал другие мнения, неизвестно кем подсказанные ночью и утром. На огонёк заглянул Серёга - сомелье целого коллектива в пару тысяч инвентарных единиц, виртуоз разбавления и волшебник карамельных капель мастерски составляющий винные карты для любого случая.
- Всем привет!- ворвался он в каморку,- что празднуем?
- Новоселье у Феди,- ответил за всех Гена, до этого молчавший в углу,- комнату в общаге получил.
- В какой?- спросил Серёга. В первой или во второй?
- В первой,- гордо ответил за Федю Григорич.
Между первым и вторым общежитием находилась школа, такая же допотопная, как и общежития, но первая общага ценилась выше, она была более ухоженной, комнаты в ней попросторнее, а народ поспокойнее. Вторая же в своё время была населена холостяками, командировочными, одно время целый этаж в ней занимали химики, в общем со временем превратилась в подобие бедлама. Сомелье Серёга жил именно в ней.
- О! Это же просто шикарно, соседями будем,- радостно провозгласил Серёга и сам наполнил стаканы всем присутствующим,- вздрогнули!
Работяги опрокинули стаканы, закусили какими-то консервами, разговорились о том о сём.
- Федя, а какой номер у твоей комнаты?- спросил Серёга.
- Двести двадцать восьмая,- Федя уже начал воспринимать всё как в тумане.
Остальные же, кто хоть раз бывал в общежитии номер один чуть протрезвели, услышав номер. Быстрее всех снова сообразил Серёга, опять продолжив розлив. Своими нехитрыми манипуляциями он пресёк дальнейшие разговоры и смуту, которая могла родиться, если бы начали вспоминать, почему так часто в той комнате менялись жильцы.
***
Постепенно Федя обживался, повесил шторы, приобрёл диван, но кровать оставил, она нравилась ему, своей редкостью и неповторимостью, ни у кого такой не было. Все, кто приходил к нему в гости, невольно засматривались на этот шедевр, но использовалась по назначению она редко, в основном на неё бросали одежду или ставили сумки. Подобных снов Федя не видел долгое время, а когда привёз новый диван и стал спать на нём, то кровать и вовсе стала ненужной. Спасала её огромная площадь комнаты, иначе давно бы уже её вынесли поближе к мусорным бакам.
Работал Федя не покладая рук, иногда в две смены, во вторую в основном откручивая в дальних, закрытых цехах и подвалах с подсобками то, что до него не успели открутить, вытаскивая медные и алюминиевые провода и детали в место, откуда это можно было вывезти, вынести, перепрятать и потом реализовать. Так прошло несколько месяцев, наступили длинные новогодние праздники.
Праздновать начали на заводе, за несколько дней до их начала, под музыку, льющуюся из всех подсобок и каморок, под шальные крики и маловнятные тосты, под залихватские пожелания и кое-где даже удалые пляски. К сомелье всего коллектива Серёге не только ходили и бегали, но даже гоняли электрокары. Кассу перед праздниками он всегда снимал хорошую, готовился к таким мероприятиям заранее, завозя на завод канистры с винным материалом, как он сам называл технический спирт, который использовал в своих экспериментах и пряча его в разных труднодоступных местах, закрывая на замки.
Продолжали уже кто где, разбредясь по домам, общагам и прочим местам проживания. Федя со временем сдружился с Серёгой, который оказал неплохим парнем, он хоть и промышлял спаиванием своих коллег, да и сам был не против заложить за воротник. Специалистом он оставался хорошим, с руками, растущими из того места, откуда положено им расти. Не смотря на разницу в возрасте в три года, Серёга был старше, у них было что-то общее. Оба не женатые, из общаг, с одного завода. Правда что касалось остального, пути могли расходиться в полярных направлениях. Серёга тоже тащил с завода всё, что плохо лежало, но делал это лихо, унося из под носа охраны, умело уходя от погонь и подозрений. Федя же в таких вопросах был очень скрытным, в свои планы никого не посвящал и подельниками не обзаводился. Порой его сами звали на подобные дела, рассказывали планы, но он вежливо отказывался, опережал звавших его и частично выкрадывал у уже укравших. Ни разу никто его так и не поймал и тоже не заподозрил.
Первые два дня наступившего нового года пролетели незаметно, оставив лишь фрагменты в воспоминаниях, целой картины не было. Приходил Серёга с какими-то девками, потом ушёл, девки остались. Потом приходили девки, искали Серёгу. Потом приходила милиция, искала соседа. Потом приходил сосед, интересовался, не искала ли его милиция. Потом снова Серёга, разливший в коридоре пузырёк со своей эссенцией, отчего коридор потом полгода вонял хвоёй - микстура оказалась с новогодним привкусом. Потом девки, которые потеряли Серёгу и милиция, которая так и не могла найти соседа.
На третий день Федя отключил все электроприборы, приоткрыл форточку для вентиляции, поставил под кровать на всякий случай таз и бутылку с минералкой. Пролежал он пару часов, пялясь в потолок и размышляя о том о сём. В дверь периодически стучали, то сосед, то девки, то Серёга, то милиция, но он молчал и не открывал. К вечеру, когда на улице стемнело, его оставили в покое. Его глаза начали потихоньку закрываться, в ушах снова приглушенно заиграла заунывная музыка и неведомая сила, незаметно подкравшись, снова выдернула Фёдора из тела.
***
Он оказался под тем же самым масляным фонарём, что и осенью, когда  впервые заночевал в этой комнате, внутри тёмной шахты, в рванине и с кайлом в руках, но не заорал. Не дожидаясь, когда заорут на него, он прошёл вдоль фонарей в забой. Оказалось это совсем недалеко, оттуда слышался стук кайла, даже не одного, а нескольких, звук лопаты, которой грузили деревянную вагонетку. Повернув за угол, подпираемый деревянным стволом, Федя увидел три измазанных, местами иссечённых и окровавленных тела, которые еле держались на ногах. Все трое пытались рубить породу, которая слобо подавалась под их инструментами, четвёртое тело еле шевелило лопатой, нагружая деревянный ящик на деревянных же колёсиках. Все четверо повернули к нему головы, безучастно посмотрели ввалившимися глазами и продолжили свои занятия, безжизненные, вялые, и очень уставшие.
Федя молча присоединился к ним, махая кайлом, которое с каждой минутой становилось всё тяжелее и тяжелее, воздуха тоже не хватало, две лампы, висящие с обоих сторон, еле мерцали, почти не освещая те места, куда попадали инструменты еле живых забойщиков, тот, что грузил, наконец наполнил ящик и что-то прокричал наверх, громко настолько, насколько смог, чуть громче шепота прохрипев нечленораздельно и невнятно.
Ящик, увлекаемый не видимой в темноте верёвкой, загрохотал по деревянным настилам в сторону выезда.
- Рабы! Выходи за пайкой!- услышанный голос показался Феде знакомым,- обед! А то передохнете все, кто копать будет! Ха ха ха!!
Федя замыкал пятёрку шахтёров, двигающихся по фонарям к поверхности, попутно он гасил за собой фонари, откуда он это взял, точно не помнил, но увидев укор во взгляде одного из шахтёров, к нему словно всплыла тень давно забытого воспоминания, как дежа-вю, как где-то виденное. Он вспомнил, как однажды почувствовал удар кайлом в голову и как потом его остывающее тело везли на деревянной вагонетке, и свисающая голова билась о камни и стыки не строганных досок настила. Теперь же он фонари гасил, ненадолго отставая от ободранных и окровавленных коллег, догоняя их после каждой остановки.
- Рабы!- заорал знакомый голос,- разбирай свои миски! Пришло время жрать!
В полумрак, разбавленный тусклым светом недалёкого выхода, вкатилась вагонетка, в мешке, валяющимся в ней, находились глиняные миски, рядом с ним в глиняном котелке остывало какое-то мерзко попахивающее варево, Федины товарищи повытаскивали миски, руками наложили в них то, чем их потчевали, что бы они не передохли, как говорил знакомый голос и принялись с жадность поглощать это. Федя нехотя присоединился, на вкус это было отвратительно и отдавало хвоёй.
- Рабы! Хватит жрать!- послышался тот же самый голос,- сдавай посуду!
Уже пустые миски сложили в мешок, рядом с таким же пустым котелком и деревянная вагонетка покатилась вверх. Обратно она вернулась с бутылём масла и еле светящейся лампой. Теперь Федя спускался вниз первым, его напарником был тот, кто грузил вагонетку лопатой. Федя в очередной раз увидел картину с проломленной головой и непониманием того, что делать с маслом в бутыле. Он наливал в лампы масло, напарник поджигал лампы от той, которую нёс и они медленно спускались вглубь горы, ноги они переставляли быстрее, держались на них увереннее. Спустя некоторое время достигли забоя и так же молча взялись за инструменты, следом за ними прибыла пустая вагонетка.
Четверо рубили, один грузил. С первым рейсом отправили бутыль с остатками масла и лампу, принесённую с собой. Сколько раз спускался к ним деревянный ящик, они не считали, единственным мерилом было их неминуемое обессиливание, которое приближалось с каждым рейсом вагонетки, на поверхность она стала выезжать всё реже и реже и реже, а погрузка занимала всё больше времени. Первым упал один из доходяг, который не мог поднять кайло. Тот, что грузил, что-то завыл и захрипел на поверхность, в ответ послышался рёв знакомого голоса.
- Выходите, рабы! Хватит на сегодня!
Федя, еле переставляя ноги снова шёл последним и гасил за собой лампы, некоторые гасли сами при их приближении, некоторые уже не горели, потому что выгорело масло. Из ворот шахты уже не так лился серый свет, на улице смеркалось. Того доходягу, что упал в забое, вывезли на поверхность в вагонетке, он лежал перед самым входом, по его серому лицу ползали вечерние мухи. Цепь его ошейника была пристёгнута к другой цепи, более массивной.
Федя прищурил глаза, свет, хоть и тусклый, вечерний, безжалостно резал их, отвыкшие от солнца, дня, и вообще от всего, что не связано с проклятой медной шахтой.
- Рабы! К ключнику по одному!- заорал знакомый голос.
Федю кто-то или что-то схватило за ноги и потащило прочь, глаза он открыл дома, лежа на полу, упав с кровати и мало соображая где он находится и что происходит.
***
- Федя! Мать твою!- орал за дверью Серёга,- хватит спать, открывай!
Федя встал и ничего не понимая пошёл открывать дверь. И там, в шахте, и здесь, за дверью, он слышал один и тот же пронзительно-визгливый голос.
Федя щёлкнул замком, в распахнувшуюся дверь ввалились приторный концентрированный запах хвои, Серёга с пакетом баклажек разливного пива и девки, такие же поддатые, как Серёга - Светка с подмёрзшими мандаринами и Лариска с бутылкой шампанского.
- Ты что, спал?- заголосил Серёга,- мы потеряли тебя, студент. Он ещё учится, прикиньте...
Девки засмеялись, скинули с себя пуховики, побросали их на кровать. Серёга тем временем перетащил стол к дивану, организовал пару стульев.
Федя шёл по тёмному коридору в сторону туалета и почему-то ему было не по себе. Что было реальнее, сон, наполненный безысходностью и болью, с кайлом, от которого и сейчас болели руки, с железным ошейником, который он казалось и сейчас чувствовал на себе, или этот коридор, провонявший разлитой хвойной эссенцией, Федя понимал не до конца. Из комнаты слышался голос Серёги и смех девок. Часы на руке показывали одиннадцать часов.
Когда он вернулся, его посадили к столу. Серёга хлопнул шампанским, разлил его по стаканам, бокалов Федя не держал, Светка вытащила из кармана пуховика шоколадку, начался шум и гвалт, Федя молчал, шампанское закончилось, принялись за пиво, залили стол и пол, просмеялись как следует. Потом включили телевизор с какой-то доисторической комедией, виденной тысячу раз. Пара шумных часов пролетели как мгновение, как сеанс тупой, бессмысленной и абсолютно не цепляющей комедии.
- Лариска на тебя запала,- шепнул Серёга, не попадая руками в рукава, стоя у порога Фединой комнаты,- останется у тебя. Ты как на это смотришь?
Федя кивнул, в его голове снова шумела смесь из разных новогодних напитков, соображение она не стимулировала, к разговорчивости не располагала, но реальность, которая сейчас его окружала, несколько размывала, Серёгин голос, теперь такой узнаваемый и ненавистный, звучал не так отталкивающе и в нём не слышалось того отвращения, как в шахте.
Лариска, быстро сориентировавшись где и что находится в комнате Феди и в общаге в целом, найдя полотенце на полке ниши, обула шлёпанцы и убежала в общий душ. Минут через пятнадцать она вернулась, поставила на батарею обувь, и свою и того, у кого она собиралась погостить. Прибралась на столе, даже вытерла пол, сварила чая - в общем вела себя, как дома, не забыв проверить холодильник и составить меню на утро.
Федя безучастно смотрел на её хлопоты и ничего не понимал, пустив всё на самотёк. Он тоже сходил в душ, а вернувшись оттуда, нашёл кровать расстеленной и Лариску в ней, как он начал догадываться, голую, и не ошибся в этом. Магнитофон потихоньку шептал про погоду в доме, чашку кофею, тучи. Общага засыпала. Федя завалился в кровать, щёлкнув единственным в комнате ночником, висевшим над ней и купленным где-то по случаю. Его особенностью было то, что гас он не сразу, а постепенно, на последок становясь желтым пятном, как масляная лампа в ненавистной шахте.
Утром, когда Федя проснулся, уставший и вымотанный ещё больше, чем вечером, Лариска уже порхала и по комнате и подпевала песням с кассеты, которую поставила ещё с вечера и которая продолжала негромко выдавать хиты ушедшего года.
- Фёдор, вы просто сразили меня своей богатой фантазией,- Лариска чмокнула Федю в нос,- вы просто устроили мне праздник. Я ваша навеки.
Федя моргал глазами и ничего не понимал. Ночь он не помнил совершенно. Что происходило, почему она так разговаривает и что имеет в виду он тоже не помнил.
- Я сварила вам кофе,- заявила Лариска, подавая чашку.
Федя молча выпил кофе, откинул одеяло, осмотрел себя голого, ничего странного не увидел, одел халат и пошёл в душ.
- Проводишь меня до автовокзала?- попросила Лариска,- мне нужно к родителям на пару дней съездить.
- Поехали,- согласился до сих пор ничего не понимающий Федя,- во сколько автобус?
- Через час, как раз успеем. Позавтракаете, сударь?- она снова начала выдавать непонятное.
-Угу,- кивнул Федя.
Через час она уже махала Феде из окна автобуса, он так ничего не вспомнил и не понял.