Пони

- Ну, что ты боишься, это же маленькая лошадка. Она тебя не укусит.
- Не буду!
- Что ж ты такая упрямая! Ведь подрастёшь и будешь жалеть, что не покаталась. А взрослым не разрешают кататься на пони.
- Ну и славно...

       Время от времени я вспоминаю этот наш спор с матерью. Её так хотелось организовать мне, своей дочери, прекрасное детское воспоминание. И она не останавливалась ни перед чем. Безразмерные горячие, вредные! - сосиски на виду у огромного пруда с лебедями. Взбитый в пену, слишком приторный! - сахарный сироп на палочке из-под мороженого, ну и катание в повозке. Но всё вышеперечисленное, нужно было не мне, а маме. Чтобы выполнить её программу правильно организованного выходного дня. Мне-то больше хотелось в музей.

       При виде ограды зоопарка, я ощущала испуг. Озноб заточения овладевал мной и, заходя вглубь парка, я часто оборачивалась, чтобы убедится,- нас не запрут в пределах этой территории так же, как заперли виновных в своём очаровании белых медведей, милых слонов с розовым волосатым пятачком, обосновавшимся на кончике хобота, и ту самую пони, которая была обречена бегать по кругу, как каторжанин.

      Сахарная вата казалась мне несъедобным комком хлопка на палочке. А пони... Пони определённо был чересчур хрупким, чтобы возить день -деньской маленьких бессердечных оболтусов, которым нет дела до того, - устала эта маленькая лошадка или нет.
Пони натужно и скромно наклонял голову вперёд, почти вылезая из хомута. Шершавая кожа меж его лопаток натягивалась и, оставляя ряд смазанных следов на песчаной дорожке, лошадка везла воз очередной порции человеческих жеребят по малому и большому кругу.

- Посмотри, какая... - предлагала мне мать, указывая на очередного узника зоопарка.
А я тянула её за руку:
- Пойдём!
- Куда ты так спешишь? Так ты ничего не запомнишь,- увещевала меня она. Но шла, всё же, за мной следом, припомнив о том, что пришла сюда не по своей воле, а «для организации разумного досуга дочери».
 
      Подолгу я могла находится лишь подле приматов. Грузная, как все мамаши того времени, орангутан с бесстыдно отвисшим бюстом, сидела, облокотившись на свёрнутые кренделем руки, нос к носу к зевакам... Изредка щурясь в ответ своим невесёлым мыслям, она почёсывала наманикюренным пальцем обширную ноздрю. Исследовав её, брезгливо обтирала ладонь подолом мехового жакета, и вновь принималась смотреть сквозь обступившую её толпу.
Кто мы были для неё? Серой, дурно пахнущей массой. Неинтересной и безликой, не стоящей внимания. Ей было о чём погоревать и  без нас.

      Единственное моё развлечение в этом страшном месте состояло в том, чтобы обождав, пока соберётся побольше народу, громко и внятно сообщить о том, что:
-... неизвестно - кто по ту сторону, кто по эту...
     Каждый раз зрители испуганно оборачивались на меня и быстро расходились, а взбешённая мать дёргала за руку и уводила прочь.

       Почти на выходе из зоопарка, я тихо просила её:
- Может, по сосисочке? Если у тебя есть деньги...
- Ты же уже ела! - возмущалась она и добавляла - Ну, ни о чём не можешь думать, кроме еды!
О...как же ошибалась она...

      Засыпая на своей раскладушке, запертой меж стеной и задней стенкой платяного шкафа, я воображала, как срываю замки с решёток, выпускаю обитателей клеток и тихо иду по планете, развожу её детей по  домам. Возвращая мамам их малышей, мужьям - жён. Воссоединяю разрушенные семьи. Утираю слёзы, что катятся по их небритым щекам. А сама иду..иду...и возвращаюсь, наконец, к своей маме, которая тоже - сидит и плачет. Ибо никак не может понять, отчего я не хочу забираться в повозку, которую тянет маленький пони...