(записки лесопатолога)
Рассказы, очерки, зарисовки
1. Люба-Любушка
2. Равновесие
3. Нина
4. Летающая тарелка
5. Чудо
6. Загонный способ
7. В поисках белой мускардины
8. По Кенге-реке
9. Пихтовая пяденица
10. Андарма
11. Костры, горельник и плакат
12. Листик с Пушкинского дуба
13. Драконий високосный. Этюды о штабелях
14. Тайна голубых елей
15. Пихтовые холмы
16. Загадка санаторских сосен
17. Ели у памятника в селе Первомайском
18. Сосна, скрученная спиралью
19. Таежная узкоколейка
20. Рыжий сосновый пилильщик в припоселковых кедрачах
21. Непарный шелкопряд в Омской области
22. Сосновая губка в Тимирязеве
23. От Яшкино до Шерегеша
24. Пилильщики-ткачи
25. Феромоны
26. Свадебная песнь гадюки
ЛЮБА-ЛЮБУШКА
Видимо, потому, что я устал за день от беготни по делянам, изрядно опьянел от воздуха, пропитанного запахом кедровой хвои, меня быстро сморило. В голове все расплылось. Мне вдруг снится Люба и весь первый вечер знакомства. Странно, до этого она мне никогда не снилась – ни дома, ни здесь, под пологом кедровника…
Заурядный праздничный концертик в Доме ученых кончился. В первом ряду поднялась молоденькая женщина и неторопливо пошла к выходу. Свою русско-цыганскую красоту несла она гордо, но в то же время как-то естественно, не вызывающе. Высокого роста, с темно-русыми длинными густыми волосами и большими черными глазами. Один глаз у нее заметно косил, но это ни в коем разе ее не портило. Соразмерный, самую малость вздернутый нос. Одним словом, такое лицо можно писать на холсте маслом каждый день.
Скоро должна была начаться дискотека. Знакомая, с которой я пришел, сослалась на нелюбовь к скачкам и ушла. Проводив ее до выхода, я поспешил в гостиную. Должно быть, раньше в гостиной устраивали балы, когда дом еще принадлежал губернатору. Народу в креслах и на диванах сидело немного. Красавица из зрительного зала направилась в гостиную. Бог ты мой!
В каком-то закутке я постарался затянуть ремнем ранний животик, и, пытаясь не сутулиться, вошел в гостиную, когда свет погас.
Вот она, голубушка! Сидит на диване, равнодушно смотрит на танцующих. Когда же заиграют медленный танец?! Наконец-то! Я набрал воздуха в легкие, подошел к дивану, наклонил голову и, немного заикаясь от волнения, предложил:
- А может, потанцуем?
Она равнодушно встала и положила руки мне на плечи. Роста красавица была одного со мной, ну, сантиметра на два пониже. Я обнял ее и с наслаждением вдохнул сладкий и терпковатый аромат заграничных духов.
- Как вас зовут?
- Люба.
- Учитесь?
- Заканчиваю.
- Что заканчиваете?
- Университет. А вы, небось, студент?
У нее это получилось с оттенком какого-то высокомерия, с легким покровительственным тоном.
- Нет не студент. Я инженер.
В ее глазах быстрой бабочкой сверкнуло любопытство. Люба поправила черный бантик на белой блузке, огладила черный бархатный жакет. После того, как танец кончился, она смотрела уже не с равнодушием, а с ироничной улыбкой и осознанием силы своей красоты. Несколько раз играли медленный танец. Я приглашал только ее, а когда дискотека кончилась, это показалось неожиданным и несправедливым. Вначале я решил, что на этом знакомство прервется, мы разойдемся и все. Люба быстрыми шагами спустилась в раздевалку и я понял, что сейчас она уйдет навсегда. Допустить это было никак нельзя. Я взял куртку и увидел, как Люба неторопливо надевает красивое осеннее пальто сиреневого цвета. Скептично улыбнувшись и отбросив волосы, она пошла к выходу. Я кинулся следом.
- Вам на троллейбус?
Люба заметила меня, хмыкнула, удивляясь, видимо, что не ушел. Пожала плечами.
- Вам не холодно? – проявил я заботливость.
Она отрицательно качнула головой. Спросила в свою очередь:
- А вам?
На моей голове была вязаная шапочка.
- В общем – нет.
- Сразу видно, что вы не спортсмен.
- Не каждому дано. А вы что, спортсменка? Каким видом занимаетесь?
- Баскетболом, ответила она, словно возмущаясь – неужели не ясно. Автобусы все не шли.
«Как же встретиться-то?» - думал я. И, наконец, решился.
- Что – так и разойдемся? Как вас найти? И где вы работаете?
- В детском садике.
- А позвонить можно?
- Можно, - устало ответила Люба. – А вот и мой троллейбус.
Она быстро сказала номер телефона, вошла в дверь, иронично помахала мне на прощанье.
Где-то у основания легких сладко заныло. Вот так, небрежным пинком ноги, красавица отворила дверь в мое сердце и вошла в него так надежно и уверенно, словно это была дополнительная жилплощадь к ее однокомнатной квартире…
2
- Вот он, шелкопряд, - мучитель наш! – Сплюнул Петр Петрович, поднимая с широкого парашютного полога здоровую, наверное, шестого возраста, гусеницу. Я ползал, собирая мелких гусениц более ранних возрастов. Широкий парашютный полог охватывал около четверти кроны. Только что с дерева спустился усталый лесник, старательно околотив ногами все ветви. Ну вот, гусеницы подсчитаны и взяты для лабораторного разведения (нужно проверить, как будут они развиваться, когда ждать окукливания, выхода бабочек, откладку яиц).
- Ну, смотрите, дорогие мои лесопатологи, - с веселой злостью сказал Петр Петрович. – Если гусеницы съедят кедрач, поубиваю всех вас подряд.
Он внушал симпатию, этот смуглый сорокалетний брюнет со шрамом через щеку и подбородок - охотник, рыбак и гроза браконьеров - шишкобоев.
- Что смеетесь? Вот, ей Богу, объест шелкопряд кедрач - уйду. Уйду, буду сторожем где-нито работать. Мне уже надоело. Уйду, как Бог свят. Семнадцатый год инженером охраны работаю в лесхозе, кроме неприятностей – ничего.
Его можно было понять. Рядом с кедровником находилась громадная, в пятьдесят гектаров, вырубка – результат работы сибирского шелкопряда. Кедры оказались полностью объеденными, и ничего не оставалось, как спилить их на дрова. Что и было сделано шесть лет назад. Кто конкретно проморгал шелкопряда – осталось покрыто мраком неизвестности, людей раскидало по матушке-Руси. Беда заключалась в том, что аналогичная судьба ожидала еще двести гектаров отборного кедрача. Петр Петрович болел за урочище. Я же – волновался за гусениц – чтоб не уползли, не задохнулись в коробке. Подходил к концу второй год моей работы на станции защиты леса. Устроился я туда по распределению, третьего августа тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. В принципе – работа меня устраивала. Я, достаточно нелюдимый по натуре. Микроскоп и мелкая живность влекли всегда, поэтому и пошел на биолого-почвенный. Характер со временем менялся, коллектив был неплохим. Постепенно я вникал в свои обязанности.
Июнь в этом году начинался тепло и ласково. Солнце основательно грело и верилось с трудом, что красавцам-кедрам угрожает объедание.
- Уйду, вот ей Богу уйду – повторял инженер охраны, но в это слабо верилось. Молодой лесник-древолаз усмехался, пожилой лесник, в обходе которого был найден шелкопряд, тревожно посматривал из-под кустистых бровей. К своим пятидесяти двум годам, он сменил много разных мест, но долгое время жил на Дальнем Востоке. Красоты ли тех мест, поиски ли женьшеня, просто ли желание жизни вольной и независимой – скорее все вместе, держало его в тех краях около двадцати лет. Но с возрастом, особенно после каких-то семейных обстоятельств, переехал поближе к родной деревне.
- Петрович, так твою Бога мать, на кромке остучать надо. Там, слышь, где горка. И червяка на горке много.
Пожилой лесник Сергеич, как все его звали, был прав. На кромке мы все приуныли. До пятисот штук на дерево, а шестьсот – вполне достаточно для полного объедания.
- Съест – не съест? – усмехнулся шеф, - фаталист и сангвиник по характеру.
- Хвою второго – третьего возраста, как пить дать, - ответил я. Шелкопряд съедает все дочиста, но начинает с хвои, более зрелой по возрасту.
- Сергеич! – окликнул инженер охраны пожилого лесника, - с этого участка глаз не спускай. На тех местах, где околотили раньше – есть кольца для учета. Тут же их нет. (На клеевые кольца прилипают гусеницы, когда лезут, перезимовав, из подстилки в крону).
Мы поехали на кордон. Сварили уху, вкуснее которой я ничего в жизни не ел, и переночевали. Утром мы с шефом уехали в город.
Как и думали, часть гусениц прекратила питание, а часть – развилась до куколки. Из трехсот штук – половина на половину.
В конце июля из куколок вышли бабочки. Самцы и самки нашли друг друга, в результате возникли тысячи зеленых округлых яиц. Я сидел и с ненавистью считал эти яйца, прерываясь для того, чтобы позвонить в соседнюю область. Звонили туда и я, и шеф. Звонили, чтоб договориться насчет аэрозольного генератора для обработки кедрача. Начальник станции из соседней области дал согласие. Своего генератора у нас не было.
Рассчитывали на следующее. Бабочки сделали свое дело. Из яиц вышли маленькие гусеницы. Именно в этом возрасте они очень уязвимы для обработки. Опрыскивание было назначено на пятое августа. Однако, как это всегда бывает, начались осложнения. Нас будто преследовал злой рок.
- Алло, станция?
- Станция.
- Лодьина мне.
- Лодьин слушает.
- Как с генератором? Когда сможете выехать?
- Да вот аккумуляторов нет. Ищем по всей области.
- Когда найдете?
- Дня через три.
- Смотрите. Шелкопряд уже во втором возрасте.
Такие разговоры шли на протяжении всей недели. Как назло, погода стояла отличная, теплая. Я каждый день с унынием смотрел на гусениц, что жили в банке. Они уже неназойливо переходили в третий возраст.
После третьего возраста обрабатывать их значительно трудней.
Сложности начались и в личной жизни. Люба опять сошлась с мужем, который был хорошим парнем и заколачивал неплохие деньги. Один из моих друзей уехал на последние каникулы (окончил институт).
Без Любы мне было по-настоящему плохо. Понятие человеческой гордости ушло у меня куда-то за грань. Я часто ловил себя на мысли, что ползал бы перед ней на коленях, усыновил бы ее сына, выгребал бы для нее все до копейки, только бы рядом была. Четверть века мне, столько же ей. Ну, куда еще?!
Люба оказалась единственным человеком, которого я по-настоящему полюбил…
Я вышел к городскому саду и сел на скамейку в сквере. Воображенье дорисовывало Троицкий собор, взорванный когда-то, почти в одно время с Храмом Христа Спасителя. Почему на проекты архитектора Константина Тона были такие гонения? Кому в городе потребовалось гробить замечательный собор – плод усилий многих людей за десятки лет. Я не знаю, легенда или нет, что из обломков собора построили общежитие «пятихатку» неподалеку. О господи, опять Люба! Ведь именно в «пятихатку» она заходила в прошлом году, в первую нашу встречу, хотя нет, во вторую. Я ждал внизу минут пятнадцать и все смотрел на лестницу, желая поскорей услышать звук ее шагов.
А потом мы пересекли улицу Крылова, где когда-то жила моя бабушка в деревянном доме. Я разливался соловьем, призвав на помощь все свое остроумие. А потом…
Потом, плюнув на индийский и еще какой-то художественный фильм, мы пошли в маленький зальчик, где крутили мультики и хронику. Там следили мы за судьбой нашего прославленного маршала, рассказ о которой начался с ленинградской тюрьмы «Кресты». А потом… Что же на душе то так погано? А перед глазами ее лицо, руки. Люба машет из троллейбуса. Может, еще не вечер?..
Выехать в лес мы смогли только десятого августа. Дорогой меня изрядно растрясло. Зашли в районную пельменную. Отстояв минут пятьдесят, поели пельменей ручной лепки. И покатили дальше, в кедрач.
Машина ехала, а я вспоминал. Первые приезды в этот кедрач у меня почему-то слились в один. Техника обследования, на которую я натаскивался буквально со второго дня работы на станции, была не очень сложна. Летом – околот гусениц на полог и подсчет, осенью – взятие проб с подстилки, где гусеницы свернулись калачиком на зимовку. Один смешной случай, не относящийся, правда, к гусеницам, вдруг вспомнился.
Лесничий, у которого мы остановились тогда, оказался здоровым, лет сорока двух мужчиной, с круглой головой, седыми короткими волосами и детским выражением светлых глаз. Он сильно заикался, но не повторял одну букву в слове, как обычно, а делал паузу, во время которой беспомощно и обиженно моргал. Вместе с тем лесничий – довольно ехидный, насмешливый человек.
Нас – меня и тогдашнего моего шефа Мраморова – он встретил радушно. Напоил индийским чаем. Мы сходили в лес, околотили на полог около двадцати деревьев. А вечером вдруг лесничий сказал:
- Мне сегодня надо два у-убийства совершить.
- Каких убийства? – не понял Мраморов.
- Да бычка и телку з-заколоть. Вон, во дворе уже все готово. Хотите помочь?
Скорее из вежливости, мы согласились. Во дворе уже было около пяти человек. Из дальнейшего я помню смутно, как привязывали животных, а потом старый, но ловкий мужик довольно быстро, по очереди их забил. Телята хрипели, и вся земля была в крови. А вот дальнейший процесс, когда началось обдирание шкур, вытаскивание разноцветных внутренностей и т.д., мне запомнился ярко. Правда, выдержал я только бычка. На обдирание телки меня не хватило. Кое-как сдерживая тошноту, я убежал в контору лесничества. Там сидел грустный пожилой сторож с искалеченной рукой и читал газету. Я вкратце объяснил ему суть дела.
- Вестимо, - усмехнулся сторож. – Я до сих пор курицы-то убить не могу. – И он вновь уткнулся в газету.
Через час, когда уже совсем стемнело, Мраморов позвал меня к лесничему. Чтобы прогнать тошноту, я напился водки, наелся жареной почки с участниками всех этих процессов и ушел, шатаясь, в контору спать.
Но с той поры, за те два года, что я работал на станции и ездил в лесничество, едкий лесничий обязательно говорил: «Мы сегодня р-решили б-бычка заколоть. Х-хорошо, мастер приехал.» И когда любопытные спрашивали, дескать, действительно ли это так, он невозмутимо отвечал: «А как же?! Да одной л-левой бьет.» В первый раз меня это возмутило, затем стало забавлять.
У лесничего жила желтая маленькая собачка, короткошерстая, с поврежденной передней лапой. Время от времени лесничий подзывал ее и командовал: «Жучка, покажи!» Собака садилась и начинала тыкать носом между задних лап. Окружающие покатывались со смеху…
Через три дня прибыл генератор, и была перекрыта дорога для шишкобоев. Однако малые силы лесников явно не справлялись с наплывом шишкарей. Последних не смущали ни таблички, предупреждающие об опрыскивании, ни объявления. Эти вещи не смущали и местных жителей. Я помню, как особо рьяный шишкарь кричал заике-лесничему: «Суки, наставили каких-то табличек, сами шишку собираете, нам не даете». Мы продолжали делать свое дело. Казалось, что лесу уже не осталось ни души. Разложив днем учетные полога, ночью мы предполагали опрыскивать.
Я сидел у палатки на бревне, ожидая всех остальных. Вдруг увидел, как из леса вышла древняя старушка, согнутая временем почти пополам. В сумку она собирала шишки. Ни слова не говоря, взяла два учетных полога и дряхлой рукой стала засовывать их туда же. Я кинулся к ней.
- Бабушка! Что же вы делаете?
- Ась? – приложила она руку к уху.
- Это полога, полога учетные. Они должны лежать здесь.
- Извиняемся, - сказала она и ушла.
О, Господи! Из сорока учетных пологов, разложенных за день до обработки, осталось не больше десяти. Поражала мелочность и жадность людская. Кому, зачем нужен квадратный кусок белой материи, метр на метр? Или уж мы настолько обедняли? Ну, не объяснишь ведь каждому, что на полога будут падать дохлые гусеницы, что их нужно сосчитать. Чтобы знать количество вредителя. А если сказать через газету или по радио, так ведь нарочно воровать будут. Человек, видимо, так устроен. Приятно весьма, особенно в наше время, накласть в карман ближнему своему. Тем более, восемьдесят девятый год, перестройка и полки в магазинах пустые.
Народу нужна шишка. Кедровый орех. Кедрач этот – самый большой в области. Причем, находится на границе с соседней областью. Даже ближе к этой соседней. Тут поминутный косяк легковых машин, их трудно остановить. Людям не понять, что шишкобой и обработка совпадают по времени. Цикл развития сибирского шелкопряда такой. Можно было обработать до шишкобоя? Можно. Уложились бы. А почему же тогда?.. А потому что всегда бывает то понос, то золотуха, по образному выражению предыдущего шефа.
Не скажешь каждому, что ветер дует не на кедрач, а на деревню. Значит, надо ждать, когда сменится ветер. Аэрозольное облако должно идти на кедрач. Трудно объяснить всем, что препарат эффективный и малотоксичный. На мичуринских им капустниц обрабатывают. Что через день можно гулять в лесу, а через неделю – шишку собирать. Хотя как раз об этом говорено повсеместно. А как объяснить, что препарат дорогой, английский, выбивали по крохам? И если у местного жителя вдруг заболеет корова, или, упаси Бог, пропадет свинья, он же в лепешку расшибется, доказывая по инстанциям, что отравили.
И вот таблички торчат, жители предупреждены. Ночь, а ветер идет на деревню. Ветру все равно, куда дуть. И настроение у ветра меняется только на второй день, вернее, на вторую ночь. Уточняя, изредка стреляем из ракетницы, определяя по сносу ракеты и дымовому хвосту направление ветра. Горит костер, тишина, где-то далеко лает собака. Петр Петрович рассказывает.
- Я говорю ему: «Куда ты, е…й лезешь?» А он пьян. Ничего не соображат. Хрипит: «На кедру лезу». Да на ель ты лезешь, на ель. Какой там кедровый орех? Вроде понял он. Я отошел шагов на пять, слышу треск ветвей. Видать, полез снова. Еще на пятнадцать шагов отошел, слышу крик и глухой звук. Подбегаю – лежит, хрипит. К утру, пока врача нашли – помер… Вроде машина, слышите.
Ночь – промозглая и холодная. Ветер вроде дует в нужном направлении. Подходит грузовик. Лесник Сергеич и я садимся в расхристанный кузов, лесничий – в кабину. Пожарка с Володей (недавно принятый инженер станции) и Петром Петровичем уже уехали на место обработки. Там же был и генератор. Подъехал и наш грузовик.
Вдруг прибежал запыхавшийся Петр Петрович с ракетницей.
- Что с-случилось?
- Ветер изменился! Прямо на деревню может понести. Генератор уже заработал. Только-только выключить успели.
- Как и-изменился?
Лесничий вынул ракетницу. Зеленая ракета, рявкнув, нарушила спокойствие деревни и леса.
- Ничего не п-понимаю. На кедрач ведь летит. Значит, ветер н-нормальный.
Инженер охраны поправил фуражку на густых черных, с едва заметной проседью, кудрях и выстрелил.
- Ладно взлетат. Хвост дымовой вроде нормально показыват, на лес. Побегу обратно к генератору.
Инженер охраны со своей огромной ракетницей был похож на красного командира времен гражданской войны. Через некоторое время на той стороне заревел генератор.
- Ну, м-мужики, с-сматываться пора. Облако скоро сюда д-дойдет.
Я залез в кузов. Машина понеслась. Холод в конце августа, в полвторого ночи, был собачий. Мы приехали в другой квартал – последний участок очага. С другой стороны показался генератор. Он остановился, и до нас донеслась смачная ругань. Ругались механик Всеволод и шофер Васька. Оказалось, что, выключив генератор, забыли выключить клапан утечки препарата. И несколько литров дефицитного зелья осталось на дороге. Слава Богу – не в виде облака.
Лодьин схватился за голову, инженер охраны сматерился, лесничий плюнул.
- Ладно, давайте посмотрим по схеме, - предложил Володя.
При свете фар мы склонились над картой.
- Так, мы находимся вот тут. Облако должно идти вот сюда…
- Стоп! – закричал я. – Давайте пальнем еще раз.
Петр Петрович недоуменно посмотрел на меня и пальнул в воздух.
- Смотрите, как летит ракета. А облако идет вот отсюда. Все чудесно получается. Уже выпущенное облако аэрозоля придет как раз на этот участок.
- Все точно, - загорячился Володя. – Облако как раз охватит этот кедрач.
Мы стояли, и устало улыбались. Лесничий и инженер охраны палили из ракетниц. Ветер наконец-то успокоился.
- Хватит вам. Всю деревню разбудили - сказал лесник.
На стане горел костер.
- Смотрите, ветер дым на кедрач тянет, - заметил Володя.
- Препарат жаль, - ответил я.
- Ладно, пора согреться.
Это сказал подошедший инженер охраны, вытаскивая бутылку «Пшеничной».
На следующую ночь нужно было обрабатывать другой очаг.
3
Я и шофер сидели у потухшего костра. Подошла сгорбленная старушка, та самая, что чуть было, не унесла учетные полога.
- Садись, бабуля, - сказал шофер.
- Спасибо, сынок, спасибо. – Она присела на бревно и положила рядом палку.
- Тебе сколько лет? – спросил шофер.
- Ась? – она явно недослышала.
- Сколько тебе лет, бабушка?
- С девятьсотого я. Вот и считай. Я уж перестала считать.
- Давно здесь живешь? – шофер Василий крикнул ей это в ухо.
- Да, почитай, всю жизнь. Весь поселок-то из сосланных оказался. А у нас в Кургане голод был. У тетки в свое время мужа сюда сослали. Она мне и напиши. Я и приехала. Вот с тех пор и живу. Тут и замуж вышла.
Василий думал, что бы еще спросить. Вдруг он крикнул:
- При Сталине, небось, трудно жить было?
- Ась?
- При Сталине трудно жили?
- Представила? Что я представила? Ничего я не представляла.
Тут и я повторил вопрос. Меня поразила перемена, произошедшая со старухой. Куда-то исчез старческий маразм, глаза прояснились, а голос приобрел тихое трагическое спокойствие.
- А как же? – Она сказала только одну фразу, но, сколько же горечи было в ней. Старушка в свою очередь спросила:
- А вы что, лес пылите?
- Вредителей травим, бабушка, - усмехнулся шофер.
- Так-так – бормотала старуха. – Червяка травите. Лет шесть травили, шесть лет назад, говорю, тоже травили, а вон пеньки одни рядом. Природа-матушка. Нарушили в ней чтой-то, вот червяк и лезет.
Кедры что-то тихо бормотали ветру. Изредка они презрительно сплевывали шишки, до которых не дотянулись шишкобои. Появился белесый туман и начал медленно приближаться к нам, а потом и к деревне. Темнело. Пора было готовить генератор к обработке другого очага. Подъехала пожарка, за рулем которой сидел лесничий. Он вылез из машины и посмотрел на туман. Вынул ракетницу. Зеленая ракета вначале шла на кедрач, но вдруг передумала. Еще одна ракета и вовсе свернула в сторону деревни. Лесничий сплюнул.
- Т-твою мать. Опять ждать ветра. Т-туман на деревню идет.
Ветер опять начал меняться. Мы поехали на стан, во времянку.
Дым костра болтался во все стороны. Был уже час ночи, когда приехал генератор. Лодьин вылез мрачный.
- Ну, как? – Поинтересовался я.
- Поганенько. – Лодьин вытер пот с круглого лица, снял фуражку и пригладил седеющие волосы.- Ветер вроде ничего, но туман часть препарата может на деревню принести. Ждать надо.
Прошел еще час.
- Может, часам к пяти ветер установится? – сказал кто-то.
- А может сейчас? – подал голос шофер генератора.
- А ты с прокурором никогда не разговаривал? Не вызывал тебя прокурор по этому поводу? – огрызнулся Лодьин. – А я разговаривал. Больше не хочу.
- Ну, вот что, - сказал инженер охраны. – Сидеть и ждать до пяти утра глупо. Давайте укладываться. А то сон давно нападат.
На земле расстелили парашют и положили четыре спальных мешка.
Я с удовольствием залез в крайний справа и сразу уснул. Проснулся я, во-первых, от чьих-то похлопываний, во-вторых, от ехидного голоса инженера охраны: «Вставай, милый». И, наконец, в-третьих, от холодной воды. Отупенье прошло, когда увидел бегущих во времянку, полуголых Лодьина и Петра Петровича.
Ливень хлестал классный! Проклиная все на свете, я схватил штаны в одну руку, спальник в другую и побежал вслед за работниками лесозащиты во времянку…
В общем-то, нам пора уже уезжать. Работа в кедровнике почти сделана, а в городе своих забот невпроворот.
4
Мы – шеф, лесничий и я – гнали на УАЗике по широким полям, выбирая более или менее ровную площадку. Подходящую для посадки АН-2. Чтоб проверить, несколько раз ездили, пробуя место, но машина прыгала по не заметным вначале холмам и очередное поля браковали.
- Ну, вот и чудненько! – сказал я, когда мы раза три, вдоль и поперек, проехали по очередному полю и ни разу не подпрыгнули.
- К-когда прилетят-то? – спросил лесничий.
Шеф потянулся и сладко зевнул.
- Сегодня вечером.
- Н-начать-то успеем?
- Посмотрим. Да, кстати – сигнальные линии пробиты? Сигнальные флаги поставлены?
- А к-как же? Все как договаривались.
- Есть ракеты, ракетницы?
- Ракет мало.
- Ящик мы привезли.
- Х-хватит, поди.
- А учетные полога? – спросил я.
Лесничий усмехнулся.
- Не беспокойся. Хотя, надоело нам их делать. Местные воруют.
Шеф быстро прикидывал.
- Ну что, на сигнальные линии поедешь? – спросил он меня.
- Ладно. А ты – на заправку?
- Да я здесь, на поле, с летчиками.
- О-осуществлять общее руководство, - добавил лесничий.
… Зачем же мы опять здесь? А где нам еще быть? Учет ясно показал, что половина гусениц, сбитых аэрозольным облаком, выжили и совершенно спокойно поднимаются по стволам опять. Кстати, они перешли из третьего в четвертый возраст. А четвертый возраст – весьма устойчив к любым обработкам. Вот к чему привело запаздывание генератора. А как быть? Конечно, природа сбросила августовскую оболочку и перешла в возраст сентября. Уже прохладно. Но кто поручится, что за бабье лето, перед уходом на зимовку в подстилку, гусеницы не успеют объесть кедрач?
Я уезжал в город с тяжелым сердцем. И уже через неделю телефон тревожно зазвонил.
- Нужна борьба, - кричал инженер охраны. – Новый очаг шелкопряда нашли. Но это одно. Второе – препарат подействовал не до конца. Концентрация маленькая или что, но только гусеницы, упав, поднимаются по стволам в крону. Все. Будь здоров.
- Черт бы побрал этих гусениц! Сколько ж можно!
И тут опять звонок. Это уже главный лесничий.
- Алло, поднимись ко мне.
Разговор с ним был короток.
- Заказывайте авиацию. Если самый лучший кедрач в области погибнет, никто нам этого не простит.
Появился шеф. Он помянул недобрым словом шелкопряда и, не остыв от старой командировки, стал организовывать новую. Таким людям, как он, я завидую белой завистью, ибо организатор шеф – прирожденный. В течение нескольких дней удалось договориться с авиацией, отыскать еще сто литров дефицитного препарата и составить проект.
АН-2 несет нас в район. Ох уж этот АН-2! Первый раз я летел на нем год назад, в Катайгу. Нужно было обследовать очаги дымчатой сумеречной пяденицы. Пяденица – сигнализатор. Если она есть – через два-три года жди сибирского шелкопряда. При перелете я блевал так сильно, что одного бумажного мешка оказалось мало. С тех пор вестибулярный аппарат работал немного лучше. Но все-таки я умолял летчиков не трясти. Они, усмехаясь, успокоили меня. Приземлились за несколько десятков километров до очага. Здесь раньше был старый аэродром. Сюда самолет будет летать на заправку горючим.
А для частых заправок препаратом следовало найти аэродром поближе. Ну, на худой конец – ровное поле. Что, наконец, мы и сделали…
Я и лесник Сергеич – пикетчики. Мы идем по многострадальному кедровнику. Параллельно нам, в километре, стоит другой пикет, состоящий тоже из двух пикетчиков. Два человека – оптимально. Один по радиостанции переговаривается с соседями и самолетом. Другой, по команде летчика: «Ракету!» - стреляет.
- Ну что, на связь, поди, выходить пора? – спросил лесник.
- Проверим.
Я назвал позывные. На другом пикете откликнулись. Самолета все не было и они скучали.
Началось томительное ожидание. Наконец, часа через два, послышалось гудение. Самолет делал контрольный осмотр.
- Первый, первый, как слышите? Прием, - передавали с борта.
- Слышим хорошо. Когда начнете? – крикнул я по радиостанции.
- Ждите.
- Два часа ждем, - послышался голос – отвечали с другого пикета.
Снова показался самолет.
- Первый, первый, ракету.
- Ракету, - кричу я Сергеичу.
- Вижу, - говорит летчик.
Когда белая ракета взлетает, самолет делает вираж над кедрачом.
- Второй, ракету.
Слышится выстрел.
- Вижу.
Самолет опускается низко-низко, чуть не касаясь верхушек кедров.
- Бежим, - кричит Сергеич, и мы убегаем от мелких капель дефицитной гадости на другой пикет.
Расстояние между пикетами – сорок метров. Как там, у Цветаевой: «Рас-стояния, версты, мили, нас рас-сорили, рас-сорили».
Так и меня с Любой, только виноваты не расстояния, вернее, не столько они, сколько…
- Первый, ракету.
- Сергеич, дай пальну!
- На, только не ожги деревья.
Черт, какая сильная отдача!
- Вижу, - это с самолета. – Второй, ракету.
Самолет проносится, мы убегаем.
После пяти заходов самолет улетает заправляться на старый аэродром.
Возвращается часа через полтора. И все не ладится. День жаркий солнечный.
Летчик никак не может углядеть очередную ракету, хотя, кажется, летит прямо над нами.
Он упрямо повторяет: «Не вижу».
Уйма ракет уходит в белый свет.
А тут еще откуда-то двое детей взялись. Кой черт их занес в лес?
- Вон отсюда! – орем мы с лесником. – Не видите что ли?
Детям интересно и страшно. Они убегают подальше от нас и там останавливаются. Благо, что обработка кончается.
Я машу им кулаком и швыряю вслед шишку. Ладно, их, в самом пиковом случае, только понос прохватит. Шишки уже через две недели есть можно. Ягоды и грибы – тоже.
У нас всегда – чем безопаснее, тем дороже. Национальная черта – не знают на Руси удержу ни в любви, ни в ненависти, ни в элементарной безграмотности. Вот если пожар – всем понятно, что надо тушить. А ведь вспышка шелкопряда – тот же пожар. А потом пойдет молва: самолет летал, опрыскал, все сохнет. Да сохнет не от опрыскивания, а оттого, что объедены ветви. Оттого, что не всегда успеваешь вовремя опрыскать. Почему не умеют взвешенно подходить ко всему? Обязательно надо дотянуть до роковой черты.
Вот он опять – занюханный, старый грузовик!
- Извозчик, отвези меня, родной! – ору я розенбаумовскую песенку, усталый и оглохший от выстрелов. Проносятся избы, куры, гуси и, конечно же, свиньи. Свиньи – неотъемлемые обитатели здешнего поселка. Их много. Они важно бегают по кедрачу, вместо того, кстати, чтоб сидеть дома. Свиньи – спортивные, грязные, чем-то смахивающие на собак. А завтра учетные полога опять окрасятся следами копыт. Если, конечно, от пологов не останутся лишь пустые сиротливые деревянные рамки.
И придется ползать и выискивать средь старой травы и сухой хвои дохлых гусениц.
Ах, где сейчас Люба?! Я взял бы ее с собой, естественно, когда нет обработки. И мы ходили бы долго, собирая поздние маслята в сосняке и шишки в кедраче. А потом я сказал бы ей: «Бросай своего шизофреника, выходи за меня замуж. Ты же умная. Флегматики, как правило, умны. А ты флегматик. Мой большой маленький флегматик». А может, все красавицы спокойны и уверены от своей силы? Неужели не видишь, что ради тебя я готов стать даже гением, хоть это – сплошное беспокойство. Бог мой, ну не в деньгах же счастье! Конечно, и не в их отсутствии. Но, родненькая моя, неужели не видишь, как я теряюсь, глупею рядом с тобой, пытаясь выглядеть оригинальным. Неужели не чувствуешь, что единственный человек, который мне необходим, это ты?..
Какое блаженство – выпить деревенского молока и растянуться на спальном мешке. Я лежу и думаю, что ведь все делается в лесу энтузиазмом лесников. С мизерной зарплатой, они, постоянно отвлекаемые то в лесопильный цех, то на эстакаду, еще успевают заниматься лесным хозяйством. А тут прошли сокращения. Естественно, подчиняясь общему ходу вещей, стали сокращать лесников. Это на таких-то огромных лесных территориях. На большущих обходах.
5
Шеф – на старом аэродроме, чтоб заправлять самолет горючим, я – на поле, помогаю заливать в АН-2 яд-пиретроид. Тут же лесничий, инженер охраны. Сергеич и другие лесники – на пикетах. Сменяя друг друга, подвозят воду две «пожарки. В баке самолета вода и яд смешиваются. На одну заправку требуется одна пожарная машина.
После нервных перебежек на пикетах и постоянного грохота ракетниц – тут спокойно. Каждые двадцать–тридцать минут прилетает самолет за очередной порцией яда и воды. После пяти заправок – улетает насытиться горючим.
Сегодня, кажется, последний день. Еще заправки четыре–пять – не больше.
- Стрелят кто-то, - сказал Петр Петрович.
И вправду, вдали прозвучал выстрел.
- Может, ракетница? – спрашиваю я.
- Нет, кака ракетница. Из ружья палят.
Инженер охраны – охотник. В этих вопросах ему трудно возразить. Показался самолет. Когда ветер от винтов стих, из него вышел хмурый летчик, молодой, румяный, довольно полноватый для своих лет.
- С-слышь, Аркадий, - обратился к нему лесничий. – Т-там в твой самолет никто не стрелял?
Аркадий пожал плечами, улыбнулся.
- Да никто, кажись.
- А ты присмотрись, стрелят кто-то, - сказал инженер охраны.
- Шутки шутками…
- Да вы что, дорогие мои, - говорю я. – Кому надо палить в самолет?
- Пьяный, какой, может? – спросил механик самолета, рябоватый мужчина лет сорока.
Я залил яд, поставил ведро и бросил рядом резиновые перчатки. Самолет улетел. Вскоре опять раздался выстрел.
Над полем одиноко кружил коршун. Пугая маленьких птиц, он парил под редкими перистыми облаками.
Лесничий зарядил ракетницу. Ракета, малиновым по синему, извиваясь, наискось прошла мимо птицы.
- Хохмач, - улыбнулся инженер охраны.
Из подлетевшего самолета вышел удивленный Аркадий.
- И впрямь мужик какой-то палит. Возле озера.
- Поехать посмотреть, - сказал инженер охраны и укатил с очередной пожаркой, благо, остался только один полет и воды в другой пожарке хватит.
Самолет улетел.
Подошел лесничий.
- А я т-тут своей дочери босоножки решил купить. Нравились ей давно. Семнадцать уж д-девке. А они в к-кооперативе продаются. И сколько, думаешь, стоят? Это что за цены такие? П-пошел козел в кооператив, купил козел п-презерватив.
…- Бог мой – думал я. – Как же мало еще сделано! Двадцать пять стукнуло, а какую пользу кому принес? Меня считают добрым человеком. Ерунда, добра во мне столько, сколько и зла. Просто зло приходится в себе постоянно давить. Это неимоверно тяжко. Я циник, могу нагрубить, зачастую не понимая своей грубости. Обожаю похабные анекдоты. Это не дань моде какой-то, не стремление прослыть оригиналом, а просто люблю очень. В детстве я был примерным мальчиком. Видимо, чересчур. Я не переболел пошлятиной и теперь это въелось. Я довольно жаден, крайне самолюбив. Но все эти и другие недостатки уходят на задний план, когда я вижу Любу.
- Люба, Люба, Любушка,
Любушка-голубушка.
Я тебя не в силах, Люба, позабыть.
Люба, Люба, Любушка…
Эта песенка Вадима Козина вертелась у меня в памяти. Ее часто поет мама. Она говорит мне, что если бы родилась девочка, мама назвала бы ее Любой.
Когда же я видел Любу в последний раз? В октябре прошлого года? Хотя, нет. Это был предпоследний раз. Случайно встретившись, мы договорились пойти в студенческий театр. Как она была в тот вечер хороша! Тяжелые волосы падали на бежевое шерстяное платье.
Пьеса шла авангардная, но с большим юмором и вкусом. Я искоса смотрел, как Люба смеется. Смех у нее вызревает медленно, как цветок из бутона. Вначале смеются глаза, потом она неслышно вздрагивает, но еще сдерживается. И вдруг – взрыв. Откинувшись, сведя к переносице роскошные дугообразные брови, которые ей не приходит в голову, слава Богу, выщипывать, Люба заливается. Трепещут пушистые черные ресницы, и густая энергия этого хохота берет меня в щемящий плен так властно, что никуда не денешься. И подспудное зло, которое накапливалось (как же – раза три договаривались и все срывы), вянет и выбрасывается.
- Ну, так, когда увидимся? – спрашиваю я перед троллейбусом.
- Я позвоню, - смущаясь, говорит Люба. Она знает, как я люблю ее. Но дома муж и сын…
- Приходи! Звони! – кричу я. – Мне ты нужна. Одна ты во всем свете!
Войдя в троллейбус, Люба, как обычно, слегка машет рукой.
Октябрь сделал асфальт леопардовым наоборот, ибо у леопарда черные пятна на желтом фоне, а тут желтые пятна листьев на черном.
Снисходительно моросит дождь, но мне все равно.
А потом я побрел в подвальчик, где располагается клуб самодеятельной песни. А что может быть лучше умной интеллигентной едкой ироничной песни, да еще под немудреные гитарные аккорды? Тут всегда много интересных людей: хиппующие романтики, бывшие комсомольские работники, студенты разных институтов. В одном месте идет осваивание аккордов и тональностей, в другом – кто-то поет, в третьем – спорят о чем-то.
Главное – переключиться. Когда некуда идти и незачем спешить, как пела когда-то Лариса Мондрус, нужно заскочить к бардам и через два часа все будет в порядке, настроение поднимется.
Я подхожу к одной знакомой, симпатичной начинающей художнице, здороваюсь и говорю:
- Зачем обстриглась? Страшная стала, как смерть.
Художница дружески тянет меня за нос и дико удивляется моему приходу. Потом делится своими проблемами: уходить из училища или не уходить. На ней облезлые джинсы, затертые до совершенно романтично-скотского состояния, коричневый тяжелый длинный свитер и длинный шарф. Она любит старые вещи: зонты, плащи. В этом художница мне близка, ибо я тоже довольно долго, многими годами ношу свою одежду. Вообще, в жизни иногда тянет похипповать.
Мы идем с художницей по ночному Томску. Она машет руками в старых перчатках и садится в троллейбус. Поистине, в тот вечер мне суждено было всех провожать….
…Между тем на мотоцикле подъехал лесник Сергеич.
- Н-ну что, касатик, как обработка? – ехидно обращается к нему лесничий.
- Оглох совсем, слышь, от ракетницы. А летчик, тот ничего, шел нормально.
- Сергеич, тут выстрелы какие-то доносились. К-кто-то в самолет палит.
- Как палит?
- Так. Петрович выяснять поехал.
- Не знаю. Вроде из деревенских никто не решится. Это, слышь, не Америка.
- Нашелся к-ковбой какой-нибудь местный. О, г-гляди, опять коршун. Ну, сейчас я его…
Чего он тебе сделал?
Не обращая внимания на слова лесника, лесничий зарядил ракетницу, выстрелил. Естественно, не попал. С приличного расстояния, да еще ракетой, попасть очень трудно.
Сергеич усмехнулся. Маленькие серые глазки хитро поглядывали из-под мохнатых бровей. Потом, словно колеблясь, снял с головы кепку.
- А вот ни за что не попадешь.
- В с-смысле?
- Если брошу кепку – промахнешься.
- Ты что, к-касатик, хочешь дырку в головной убор заиметь?
- А вот кину – и не попадешь.
- Кидай! – загорячился лесничий. – Сейчас увидим.
Сергеич размахнулся, и синяя кепка взлетела над полем.
Бабахнул выстрел. Малиновая ракета наискось полетела в белый свет. Кепка нелепо дернулась и свалилась на землю.
Лесничий подбежал, поднял ее, и поле огласилось зычным смехом.
- О-хо-хо. Ты к-касатик, ошибался.
В кепке, в самой середине, была дыра, размером с пятак.
- Ой, сдохну от смеха. – Лесничий хохотал, как ребенок.
Лесник Сергеич потрясенно смотрел на свой головной убор. Потом тоже начал смеяться.
- Самолет летит,
Крылья стерлися,
А мы не ждали вас,
А вы приперлися.
Это уже я запел свадебную частушку, когда увидел, как летит самолет. Подъехал на пожарке инженер охраны.
Вскоре смеялись все.
- Ну что, узнал к-кто стреляет?
- Узнал. Ох, и шустрый у нас народ. Охотится там один. На уток. Они только спрячутся, а тут самолет. Самолет над озером пролетат – уток пугат. Только утка в небо – охотник ее и… Приспособился.
Тут же, на поле, для летчиков оформили все бумаги и попрощались. Самолет стал разгоняться.
- На, п-пальни на прощанье – сунул лесничий мне ракетницу.
Самолет оторвался от земли, развернулся, ракета взмыла и все замахали руками.
1989, 2011
РАВНОВЕСИЕ
Резко зазвонил телефон. Я поднял трубку. Секретарша, взволнованно-гнусавым голосом позвала весь отдел наверх в актовый зал.
Туда постепенно входили сотрудники управления. Началось собрание. Какой-то чиновник, представляя высокого сухопарого человека, сказал:
- Ну вот, вы жаловались, что управление уже год живет без начальника. Мы подобрали кандидатуру. Знакомьтесь – товарищ Мерзин – ваш новый начальник.
Мы слушали биографию товарища Мерзина. Из нее следовало, что он больше двух-трех лет на одном месте не засиживался. Или шибко ценный и знающий кадр, или…
Новый руководитель скромно посматривал из-под черных кустистых бровей. В задумчивости народ расходился по отделам. Мой шеф – Мраморов – юный симпатичный кандидат наук, рано реализовавший себя, сказал:
- Ну что ж, как говаривал лев на вопрос – как ему нравится новый укротитель – Пожуем – увидим.
Жевать долго нового начальника не пришлось…
Между тем в четырех припоселковых кедрачах необходимо было проводить истребительные мероприятия. На контроле эти очаги мы держали еще с марта, когда вредитель с интересным названием – рыжий сосновый пилильщик – еще находился в яйцах. У пилильщика яйца, отложенные самкой, похожей на небольшую пчелу, зимуют внутри длинных кедровых хвоинок, преимущественно на вершинах крон. В мае выходят личинки и начинают питание.
Мерзин долго не мог понять – зачем нужна борьба. Мраморов принес ему ветку в банке. На ветке копошились зеленые червеобразные личинки.
- Ну и что? – спросил Мерзин.
На следующее утро Мраморов принес ему ту же банку. Ветка была совершенно голая, а личинки жадно поглядывали на нового начальника управления. Дело со скрипом стало продвигаться.
Однако первая стычка Мраморова с Мерзиным возникла еще раньше, когда начальник управления решил услать на «народную» стройку лесопатолога. Но началось время осеннего клеевого надзора. Надо было ехать в лесничество и смотреть, сколько гусениц вышло с зимовки. Мраморов не разрешил заниматься лесопатологу ерундой и тот поехал в очаг. Однако новый начальник сделал Мраморову выговор и лесопатолог, вернувшись, чтоб не обострять отношений, поехал на стройку. Тогда начальник отдела написал докладную в Москву. Похоже, Мерзину влетело, и конфликт поутих на время.
Самолеты запаздывали. Обычно сдержанный Мраморов, названивая в десятый раз в другую область, сорвался на крик:
- Вы что там, с ума посходили?! Вредитель из яиц вышел, того гляди лес сожрет, а вы тянете…
После работы я стоял у трехэтажного корпуса университета, возле научной библиотеки и ждал. У Любы должна была начаться лекция. Я побродил по этажам, нашел аудиторию, но она была заперта.
- Может, не тот корпус? – подумал я и вышел на улицу.
Сколько раз приходилось проходить под стеклянным переходом, соединяющим изящное старое здание библиотеки с безликой серой громадиной нового корпуса. Есенин писал: «Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать». Архитекторы, сотворившие серую, безликую многоэтажку, «повенчали» несоединимое. Здание второго корпуса университета находится за главным. Мимоходом глянув на вахту, где висели ключи, я заметил знакомый номер аудитории.
В коридоре блаженствовала тишина. Сколько раз я, взмыленным абитуриентом, а потом студентом, слушал здесь лекции! Как часто приходилось ставить лабораторные опыты. Именно тут я дважды испытал прелести абитуры, поступив только со второго захода. Я вспомнил, как перед вступительным, самым важным, первым по счету экзаменом, стоял перед дверью и смотрел в скважину ключа на кислые лица медалисток и, не менее кислые лица преподавателей университета. На факультете традиционно, в последние годы, мужиков было гораздо меньше, хотя я бы не рискнул назвать его женским. Абитуриентки выходили одна за другой с красными от слез глазами и с тройками в зачетках. У меня по школьному табелю не было набрано четыре с половиной балла, и я не шел по эксперименту, сдавая не два, а все четыре экзамена. Эта противная боль в животе, потные руки, мешанина знаний! Черноволосый красавец-абитуриент, видя мои муки, рассказал циничный анекдот про Есенина и Маяковского. Я дико захохотал, и напряженье было снято. А потом…
Вот он – второй этаж! Здесь в угловой аудитории я писал контрольную работу по математике. В точных науках всю жизнь был, мягко говоря, дуб дубом. А когда работу надо было уже сдавать, буквально минуты за три, тот же самый абитуриент, мой ангел-хранитель дал мне списать решения двух задач, до коих я не мог додуматься. (Чудо – его письменная – то же вариант, что и у меня).
Вот он – третий этаж! Здесь находится аудитория, где я сдавал экзамен по химии. В первый год поступления был вообще цирк. Меня поймали со шпаргалкой. Я был наивен, и свои манипуляции делал, засунув руки в стол. При этом я не заметил, что в нем, как раз со стороны экзаменаторов, находится пустота (доска отсутствует) и все мои действия видны как на ладони.
- Я буду вам задавать дополнительный вопрос! – кричала экзаменаторша.
- Спасибо – говорил я про себя. – Я основного то не знаю.
Во второй год поступления, химия прошла как по маслу.
Ну, сочинение – мелочи. Главное – писать короткими предложениями, чтобы не попадалось много запятых. Ибо пять лишних, или отсутствующих запятых – двойка.
Я неторопливо брел по третьему этажу и вдруг…
Впереди маячила женская фигурка. Не знаю, может, когда любишь – чувства обостряются, но я отчетливо ощутил запах тонких французских духов. Этот запах мог принадлежать только одному человеку во всем университете. Стоп. Вот и шаги, вот и…
- Здравствуй, моя прекрасная!
- О, привет! Ты как тут?
- Да как тебе сказать? Ждал тебя. В твоем расписании лекция.
- А я пришла в тот корпус, потом сюда. Там закрыто, тут – не могу найти. Хожу, хожу…
- Ну, пойдем, поищем вместе.
Мы прошли по коридору и спустились вниз. Она решила ждать звонка, и мы сели на откидные стулья. На Любе была белая тонкая кофта и короткая черная мини-юбка. В это раз Люба надела туфли с каблуками и стала одного роста со мной. С ума сойти! Надо же было так влюбиться в долговязую, косоглазую, веснушчатую, безалаберную до крайности особу, которая настолько красива, что ее не портят ни рост, ни веснушки, ни слегка скошенный глаз. Умный взгляд все повидавшей женщины, идеальное соотношение черных пушистых бровей, чуть-чуть, самую малость, вздернутого носа, пухлых губ, округлого подбородка, рисунок которого плавно переходит в длинную манящую шею. А этот перескок от спокойной уверенной грации пантеры к недоумению и любопытству белки! Такие женщины творят мир, делают его гармоничнее.
Подошла ее знакомая. Они заговорили, и я не знал – куда себя деть. Люба извинилась и поманила меня на улицу. Мы договорились о встрече, и она зашла обратно.
Следующая встреча была мимолетной. Люба только что сдала экзамен и вышла из корпуса. Погода в начале мая держалась теплой и влажноватой. Люба расстегнула сиреневое пальто, потом и вовсе его сняла и мы пошли мимо главного корпуса ТПИ по направлению к Лагерному Саду.
АН-2 гудит ровно, однако самолет чувствительно трясет. Сижу с бумажным мешком в руках и знаю, что вкусный обед, съеденный перед отлетом, вот-вот полезет обратно. Остальные пассажиры чувствуют себя не лучше.
Слава Богу, долетел. Аэропорт маленький, деревянный. Автобус по бетонным плитам везет меня в поселок одного из северных лесничеств. Поселок большой, улицы широкие, песка много и пыль – пыль повсюду.
Такое ощущение, что майское солнце щурится и зажимает нос от пыли, время от времени, уходя за облако подышать свежим воздухом.
Лесничий – Людмила Гавриловна – встречает меня спокойно и по телефону договаривается о ночлеге.
Длинное одноэтажное деревянное общежитие. Вскоре сюда заселятся лесорубы, а я пока – кум королю – устраиваюсь в комнате с двумя койками. Задание мое четкое и ясное – обследовать очаг дымчатой сумеречной пяденицы. Это небольшая серенькая бабочка, гусеницы ее вредят хвойному подросту. Сейчас она находится в фазе куколки и чтоб ее обнаружить, необходимо брать почвенные пробы и считать.
Утром встречаюсь с помощником лесничего, женщиной лет сорока, полноватой и миловидной. Мы садимся в крытый грузовик и едем в район очага. Проехав километров десять, высаживаемся. Предстоит переправа на пароме через реку Кеть. Кроме нас, переправляются человек десять лесорубов.
С реки тянет холодом. Мощные сосны поглядывают на нас снисходительно. Река позади и снова тряска в грузовике.
- Мерзавец, шеф – размышляю я. – Знает ведь, что сегодня мой день рождения. Как он выразился? Первым делом самолеты. Слава Богу – хоть гостей предупредить успел.
Ну, вот и приехали. Ха, лесники сориентировались быстро. Выдел с вредителем просто вырублен. Ну что ж. На нет и суда нет. Тем более тут скоро будут промышленные рубки. Для успокоения душевного часа четыре ходим, берем пробы, обследуем. Куколки у дымчатой сумеречной пяденицы небольшие коричневые. На всякий случай беру для коллекции. Помощник Лесничего Наталья Павловна жалуется, что территория как две Франции и Бельгия вместе взятые, а лесника всего четыре. Да и тех все время отвлекают. Они физически не могут обследовать такую площадь.
- А как гусениц нашли? – интересуюсь я.
- В прошлом году проводили подсочку и случайно обнаружили.
Столовая хорошая, но есть, почему-то не хочется.
Желтоватые сосны, болота, вырубки, местами – гари – цепко остаются в памяти. Снова машина, паром, переправа. Составляю акт обследования, рисую схему маршрутного хода. Застенчиво подходит вечер.
На душе хорошо и свободно, я чувствую себя большим человеком, отдыхаю в общежитии, потом иду в кино. «Полет над гнездом кукушки» потрясает. После фильма люди реагируют по-разному. Одни идут, задумавшись, другие хмыкают – Это ж надо! Два часа сидели и смотрели на придурков.
В комнате у меня сосед – чудный парень. Через минуту мы уже на Вась-Вась. Он зовет осенью на клюкву, дарит двух соленых язей.
Поздно ночью мы ложимся, и я сладко думаю – на какое число перенести день рождения. И мысли мои омрачает только факт предстоящего обратного полета на все том же самолете АН-2.
День рождения я перенес на субботу. Нас было шестеро – три пары. Двое друзей с подругами, я и Люба. Мы включали поочередно магнитофон и старый проигрыватель. Танцевали. Потом я бренчал на гитаре, и мы пели. Бабушка разговаривала с мамой в другой комнате. Потом, стоя на балконе, я говорил с Любой о всякой ерунде, не решаясь сказать, что люблю ее и что она мне необходима. Я тянул, неизвестно зачем, может – опасаясь чего-то. Мой друг детства – нетрезвый начинающий художник – поглядывал на Любу, не замечая ревнивых взглядов своей девушки.
Поздно вечером я провожал ее на остановке.
- Ну вот, а ты говорила, что неудобно. Неудобно спать на потолке, одеяло спадывает. Тебе хоть понравилось?
- Понравилось. – Люба была под хмельком. Она ждала автобус, а он все не подходил. К счастью.
- Когда опять увидимся?
Она вздохнула.
- Ну, у тебя же есть мой номер телефона. Позвони.
- Слушай, ты когда-нибудь, кого-нибудь любила?
- Один раз. Только один раз.
- Кто был этот счастливчик?
- Не все ли равно.
- Вот и я только один раз. Тебя.
- Ох, что ты говоришь? – она шутливо погрозила пальцем.
- Я не шучу.
- Я знаю.
- Знаешь?
- Конечно.
- Тогда, может, дойдем пешком до следующей остановки?
- Меня сын дома ждет. Он маленький. Я маму попросила с ним посидеть – жалобно ответила Люба.
- Ну, вон идет твой автобус.
- Откуда ты знаешь, что мой?
- По теории вероятности. Все остальные уже прошли.
- Ты прав. Это действительно мой автобус. Ну ладно. Прощаемся.
Когда Люба заходит в автобус, улыбается, и тихонько иронично машет ладонью – я готов. Я чувствую, что могу бежать за автобусом, пока не свалюсь где-нибудь на этом старом проспекте.
На следующий день – лес. Я и мастер леса Слава – пикетчики. Слава палит из ракетницы, я держу связь по рации с самолетом. Самолет летает, опрыскивает. Периодически летчик командует:
- Ракету!
Самое главное – знать свой номер пикета. Пикетчиков четыре – по два человека на пикет. Я помню, как однажды пикетчики не договорились о своих номерах. И начался идиотизм. Летчик орет:
- Первый, ракету!
На обоих пикетах дружно палят. Летчик говорит:
- Второй, ракету!
Глухо. Летчик изводится.
- Второй, второй. Как слышите? Ракету!
В общем – путаница. А когда все организовано нормально, остается только вовремя палить по команде летчика и вовремя перебегать от пикета к пикету. Периодически самолет улетает на заправку. Минут через сорок-пятьдесят – возвращается. Без комариной мази в лесу лучше не работать. Хорошо, что я взял с собой «детту».
Слава учится на заочном в университете. Мир тесен. С его двоюродной сестрой мы пять лет учились на одном факультете.
Между тем – подходит вечер. Летчик прощается и самолет улетает. Все пикетчики выходят на дорогу возле кедрача. Подъезжают мотоцикл и какая-то колымага, типа мотороллера. Сажусь в люльку мотоцикла, который несется мимо кедрачей и озер, вдыхаю вечерний воздух. Собираемся в конторе лесничества, договариваемся на завтра. Расстелив на полу парашютный полог, начальник, старший лесопатолог и я ложимся и бай-бай.
Утром – проверка учетных пологов в уже обработанных урочищах. Полога густо усыпаны дохлыми личинками. Мастер леса Слава поражен. Наверное, ему не приходилось видеть ничего подобного. Остается их пересчитать, записать количество и потом, по формуле, вычислить техническую эффективность мероприятий. Я и Слава сосредоточенно считаем, периодически сбрасывая личинок с пологов. На одних пологах – личинок меньше, на других – больше. Наконец, подсчет закончен. Мы перемещаемся в другой кедрач, встаем на пикет. Связываемся по рации с остальными пикетчиками, и все идет сначала.
После опрыскивания, в течение ближайших двух-трех дней, учет численности продолжался по всем четырем кедрачам. Мы гоняли на УАЗике по урочищам. Беспокойство вызывал самый большой кедровник, где численность рыжего соснового пилильщика была максимальной.
- Смотрите, братцы – шеф показал на кусок марли (каломерную площадку). Кал пилильщика продолжал сыпаться на нее с дерева.
- Вот так – грустно улыбнулся Мраморов. – В тех, в остальных кедрачах, пилильщика нет, а тут часть еще продолжает питание. Значит – самолет не захватил это место. Другие каломерные площадки смотрите внимательно. Видимо, придется делать переобработку.
После переобработки, уже в выходные, в городе проходила ярмарка. На дворе стоял, наверное, самый долгожданный год перестройки. В журналах и газетах журавлиными стаями полетели публикации о культе личности и других, ранее запретных вещах. В этот вечер начиналось народное гулянье, пели барды, читали стихи поэты.
Люба стояла возле магазина и улыбалась. Двигаясь вначале медленно, я ускорил шаг и готов был сорваться на бег. Люба взяла купленные для нее розы и посмотрела так, что разом вознаградила меня, даже не знаю, за что. Постелив газету, мы сели на скамейку.
- Ну что, как сын? – спросил я.
- Нормально.
- А как твой детский сад? Устаешь, поди?
- Да не очень.
- Ты какую-то стену там расписывала?
- Расписала уже. Нудное дело. От краски голова болит. Слушай, пойдем, шашлык купим?
- Пойдем. А он, случаем, не из собачки?
- Нет – улыбнулась Люба. – Шашлыки из курочки.
По городу прошли слухи о шашлыках из собачатины, коими кормили простаков хитроумные кооператоры.
Я отстоял небольшую очередь, вернулся, и мы стали есть действительно, довольно приличные шашлыки.
- Люба, а как ты относишься к гуляньям?
- Терпеть не могу. Вообще не люблю всякие сборища. Все слоняются непонятно зачем.
- Это потому что ты очень красивая и все на тебя обращают внимание.
- Хм. Наверное.
- Послушай, а что если нам сойтись?
- Маленький мой, какая у тебя зарплата?
- Сто двадцать два рубля. И восемьдесят копеек – полуглуповато - полушутливо ответил я.
- Я сейчас со скамейки упаду. Для нормальной жизни нужно рублей пятьсот, не меньше.
- А если я буду зарабатывать больше?
- Тогда поглядим – резонно ответила Люба.
- А во всем остальном, я тебе, ну, по крайней мере – не противен?
- О господи! Что за ерунду ты говоришь? Ну, конечно, нет.
Проводив ее, я шел по вечернему городу и думал, что Люба права. Ей нужно поднимать сына. Ну а мне куда деться? В конце концов, лесное хозяйство меня кормит. Да и кроме насекомых, плесневых грибов, различных болезней сеянцев, да и многого другого, что входит в понятие «инженер-лесопатолог», в понятие «защита леса», я ведь ничего не умею. Пойти преподавать в школу? Наживать седые волосы, воспитывая наше милое подрастающее поколение? Слуга покорный. Только сейчас, на спокойной работе, нервы мои стали вести себя прилично. Пойти куда-то получать второе высшее образование? Упаси Бог, чтоб еще когда-нибудь в моей жизни случилась предэкзаменационная нервотрепка. А как быть? Поискать женщину с меньшими запросами, пострашней, подобрей? Не желаю.
Что вытворяла сирень! Такого аромата я не помнил за всю жизнь.
На следующий день я шел на работу в противоречивом настроении. С одной стороны, все нормально. Истребительные мероприятия проведены, учеты сделаны. Со следующего дня – в отпуск. Но что-то меня тревожило.
Шеф сидел за столом, и был, видимо, в отличном настроении.
- А, здравствуйте. Проходите, раздевайтесь, ложитесь! – начал он свою постоянную прибаутку. – Что грустный такой? Конус жизненный на высоте?
- Какой конус? – не понял я.
- Жизненный.
- В порядке.
- Первый отпуск. Торт надо купить. Или ты купил? Молодец!
Шеф весело поглядывал на меня быстрыми, красивыми глазами. Выбритый, подстриженный, всегда в галстуке, лет на пять моложе своих тридцати, он производил отменное впечатление. Ради интересов дела Мраморов всегда смело шел на конфликт, хотя по складу характера был больше ученым, нежели производственником. В его всепобеждающей уверенности скрывалась отрицательная сторона. Своими, достаточно большими знаниями он любил унижать, лишний раз, давая собеседнику понять, что тот ничего не понимает в том или ином вопросе. От этого Мраморов имел и много врагов, считавших его выскочкой. Есть люди, правда встречающиеся редко, которые своими знаниями, напротив, приподнимают собеседника до своего уровня. По-моему – это дар Божий – такое умение. Шеф, увы, к таким не относился. А может – бурлил не переигравший максимализм.
Я спросил его:
- Послушай, ты сколько времени занимаешься защитой леса?
- Лет пять – ответил Мраморов.
- Отчего все-таки происходят вспышки?
- Дорогой мой, ты задал вопрос, на который уже много лет никто не может дать точного ответа. Тут играют роль и погода, и солнечная активность, и многое другое. Но главное, я думаю, хотя это следствие, а не причина – нарушение равновесия. Оно нарушилось – и паразиты не справляются с вредителем. Происходит вспышка. Мы ее гасим. Вообще, равновесие – великая вещь. И не только в природе.
Люба уезжала в отпуск, на юг. Прощаясь с ней, я вдруг вспомнил эти слова о равновесии. В отношениях между людьми точно такая же картина. И в любви. Кто-то кого-то должен уравновесить до другого. Чтоб не случилось вспышки.
1992
Нина
Однажды я, как обычно, сидел в лаборатории. Гусеницы сибирского шелкопряда в садке росли нормально. Они флегматично жевали кедровую хвою, которую я регулярно привозил им из лесу, лениво переползая с ветки на ветку. Наблюдая за ними и записывая, услышал шаги в коридоре. Мужской и женский голоса. Дверь открылась, и показался шеф. За ним в лабораторию вошла женщина неопределенного возраста, светловолосая, в очках с грузноватой фигурой.
- Познакомься, Ниночка. Это наш новый сотрудник.
Он прищурился и в обычной своей манере быстро и тихо спросил:
- Ну, как там наши звери?
- Да ничего, кормятся.
- Нина Васильевна – отрекомендовалась она.
- Николай. Вы лесопатолог?
- Да. Поеду с вами на обработку.
Шеф говорил ей что-то веселое. Она посмеивалась. Интересный у нее смех. «А-ха-ха» с ударением на первое «ха».
Недавно открыл для себя, что все начальники делятся на начальников-организаторов и начальников-исполнителей.
Начальник-организатор, даже не обладая необходимыми знаниями, выпутается из любого щекотливого положения и отведет, при необходимости, удар от подчиненных.
Начальник-исполнитель семь раз отмерит – один раз отрежет, но долго будет думать – не случится ли чего. (Инженер-начальник – было написано на визитной карточке сотрудника китайской лесной делегации).
Мой шеф – начальник-организатор. Защитив диссертацию сразу после окончания института, он пять лет руководил защитой леса в нашей области. Но я замечал, как ему это смертельно надоело. Ему хотелось бы руководить научной лабораторией, но не производством.
Ехать мы предполагали сегодня. Я был настолько в этом уверен, что сидел в лаборатории в резиновых сапогах. Но машины не было, а ноги уже стали преть. Пришлось сапоги снять, но машина от этого не появилась. Был конец восьмидесятых годов, и машина зависела от начальника управления.
Вдобавок к этому – полил дождь. Я смотрел на Нину, пытаясь определить – сколько же ей лет. Показывал ей серо-зеленых ложногусениц пилильщика, больших желто-зеленых гусениц соснового бражника, бело-зеленых гусениц сосновой пяденицы, и, наконец – гусениц сибирского шелкопряда. Ах, мохнатый, черно-серебристый красавец, сколько же вреда ты можешь принести. Тебя не любят птицы из-за ядовитости, а во время вспышки стоит тихий шум, и летят, летят твои каловые массы и оголяются кедры.
Нина освоилась, и мы весело щебетали. Однако в этот день мы так и не поехали. Это, кстати, был понедельник. Удалось выехать только после обеда во вторник.
Шеф сидел рядом с шофером, а мы с Ниной – на заднем сидении. Дорога была длинная. Укачивало. Нина клевала носом. Я предложил ей свое плечо. Она отказалась и прислонила голову к окну. Дудки. Машина вибрировала, и прикорнуть Нина не могла. Доехали до районного центра и заскочили в столовую. Я был счастлив, так как купил в киоске журнал «Огонек» с перестроечными материалами и статьей про Михаила Кольцова.
Август подходил к концу. Грустная радость или радостная грусть.
Прибыл аэрозольный генератор. Мы сели в кузов и поехали по глубокой колее. Пока шофер вел машину по ней, все было нормально. Но когда решил с нее вырулить – грузовик вдруг повело вбок. Машина накренилась. Инженер охраны – цыганистого типа молодой мужик со шрамом на подбородке, охотник, рыболов, гроза незаконных шишкарей, побледнел. И он, и шеф, и я сидели на накренившейся стороне кузова. Как только представилось, что машина свалится, а многотонная махина генератора придавит всех нас, стало не по себе. Захотелось выпрыгнуть. Такие же мысли, судя по всему, одолевали и других. Но вот шофер вернул машину в колею и все облегченно вздохнули.
Когда последние полога были разложены – стемнело окончательно. Грузовик рванул на прежнее место, откуда начали. Два выдела крепких красавцев-кедров, широкая дорога между ними. Луна была такая огромная и яркая, что не знаешь, с чем ее и сравнить. В студенческие годы я написал стихотворение о собаке, которое заканчивалось:
А луна кругла и ярка.
Словно кошкин желтый глаз.
Потому и воешь яро
На нее за разом раз.
Разложили последние десять пологов. Пора было начинать работу. Заревел самолетный двигатель на генераторе. Появилось аэрозольное облако. Мы выскочили из машины на дорогу. Казалось, облако достает до луны. Горели фары грузовика…
Потом мы опять залазили в грузовик и опрыскивали другое место, постоянно сверяясь с картой и учитывая направление ветра.
Светлые волосы Нины выбивались из-под капюшона штормовки. Шеф стоял, держась руками за кузов, усталый, но довольный.
На следующий день ветер дул не в сторону кедрача. Работать было нельзя. Пошли в лес. Нина шла, лениво высматривая шишки и грибы. Шеф поднял палку и швырнул ее в кедр, пытаясь сбить шишку. Я тоже поднял палку. Мы стали по детски, взахлеб, кидать палки, пытаясь сбить шишку, но та, словно подшучивая над нами, упорно не желала падать. Нина смеялась. Наконец, шишка свалилась. И шеф, по-джентльменски отдал ее Нине. Разговор вдруг зашел о старости и молодости. Нина спросила меня:
- Как ты думаешь – сколько мне лет?
Я не очень подумал и ответил:
- На мой взгляд – лет сорок.
Она встрепенулась, покраснела.
- А-ха-ха.
И закрыла лицо руками. Шеф назидательно сказал:
- Двадцать шесть ей.
Теперь покраснел я. В качестве примирения, пришлось отдать шишку, которую специально сбил для себя.
- Эх, Коля, Коля. Какой же ты…
- Ниночка, золотце, ну извини.
- Нет. Ни за что!
- А кто мне скажет – что это за зверь?
На маленькой елочке сидело какое-то большое крылатое насекомое.
Я смотрел и не мог узнать. Нина тоже. Шеф укоризненно покачал головой.
-Ай-яй-яй. Энтомологам то надо знать. Это рогохвост.
Зато я с березки снял великолепную гусеницу березовой пяденицы. Она раза в три длиннее сосной и красивее ее.
Мы вышли из леса. У дороги, возле большого бревна был костер. Я шел впереди. Нина с шефом – сзади. Она бормотала:
- Собачья у меня жизнь. Кто только не встретится мужского пола в дороге – все почему-то считают – раз лесопатолог – можно себе все позволять. А у меня муж, дочка.
- Не бойся – оглянулся я. – Никто тебя не обидит.
- Глупенький. Я и не боюсь.
Она подошла, прислонилась к кедру. Костер трещал. Нина тихо сказала:
- Я слышала – ты пишешь стихи. Напиши про меня.
- Обязательно – ответил я.
Подъехал генератор. Лодьин спрыгнул с машины, взял с кедровой ветки гусеницу сосновой пяденицы:
- А, подруга дней моих суровых. Я свою работу с нее начинал. Повозился тогда с ней…
Подошел инженер охраны.
- Ну, дела. Шишкобоев понаехало – яблоку негде упасть. И большинство - без лесного билета. Я их сколько штрафовал. Один чуть не сбил меня на своем «жигуле». Ну, я запомнил – зеленый такой…
- А шрам у вас отчего?
- Шрам-то? Бензопила, случайно.
Падают ему на лоб колечки черных волос, он закуривает.
В дом лесника грузовик несется как ветер.
В течение трех-четырех дней нужно жить у него, утром и вечером проверять гусениц, упавших на учетные полога. Дождаться, когда они перестанут падать, для верности остучать несколько деревьев и только потом садиться на автобус.
Я вернулся в город. Однажды шеф грустно улыбнулся и сказал:
- Ну, все.
- Что, «все»?
- А то, что подаю я документы на конкурс по замещению вакантной должности преподавателя в институте.
- Как? А нас-то на кого бросаешь?
- А вам открываются все возможности для дальнейшего роста.
- А кто же будет вместо тебя?
- Свято место пусто не бывает.
Он говорил про отчетность, которую надо усылать в Москву, я записывал. Потом я, смущаясь, спросил:
- Извини, а если ты не пройдешь по конкурсу?
Он засмеялся и сказал:
- Я пройду по конкурсу. За эти пять лет я понял, что постепенно тупею, дисквалифицируюсь и опошляюсь. И жизненный конус падает?
- Какой конус?
- Жизненный, Коленька, жизненный.
Был октябрь. Сразу навалилась куча дел и бумажной отчетности. Регулярно присылала бумаги Нина. И я вспоминал поселок с кедрами, закатом и колодезным журавлем, который вытянул шею так высоко, словно пытался подцепить зазевавшуюся тучку последнего августовского вечера.
1992, 2011
ЛЕТЛЕТАЮЩАЯ ТАРЕЛКА
Летчик не глушит винт, вертолет гудит. Инженер охраны – молодой веснушчатый парень и я забрасываем в открытую дверь рюкзаки, спальные мешки, продукты. Два лесника укладывают их компактней в вертолет. Подбегает племянник одного из лесников – здоровый, румяный, забрасывает оставшиеся рюкзаки, помогая нам, и мы залазим в воздушное судно.
И когда наполненный августом райцентр остается за окнами, а вертолет отрывается от земли, можно, наконец, расслабиться и вспомнить наш разговор с тобой.
Этого момента я ждал очень долго. Больше трех лет.
Я провожал тебя домой. Мы сидели на лавке и смотрели, не появится ли твой автобус. И я сказал, что за эти три года не было дня, в который я бы не думал о тебе. Я поведал о многом. О многом, о чем боялся поведать раньше. Возможно – из-за наших спазматических, а в последнюю двухлетку, вообще – раз в полгода встречах. И ты тихо ответила, что согласна выйти за меня замуж, но у тебя маленький сын. Я смотрел на твое лицо, изученное мною до последней родинки, и думал: «Какое счастье, что до двадцати четырех лет я не любил, не увлекался ни одной женщиной, ни в школе, ни на факультете. Видно, мне на роду написано полюбить именно в двадцать четыре года, уже после окончания университета, а потом еще три года ждать согласия любимой».
В этот вечер мы так и не дождались твоего автобуса. И ты в первый раз за три года взяла меня под руку.
Вертолет гудит, пролетая над буровато-зелеными лесами и болотами, а я шепчу, благо никто не слышит: «Любушка! Родная! Единственная!»
После часового полета вертолет высаживает нас на широченную поляну, обрамленную густыми зарослями малины. Опять – лихорадочное выбрасывание вещей и вот уже он скрывается далеко-далеко.
Именно здесь, вблизи поляны, начинается очаг сибирского шелкопряда, охвативший тысячу триста гектар пихтача. До ближайшего поселка можно добраться только на лодке по таежной речке. Но оттуда до райцентра – опять-таки по воздуху.
Охотник, к лесной избушке которого мы подходим, похоже, очень хороший хозяин. Все сработано надежно, уверенно: сама избушка, баня, кладовая. Да и место выбрано отменно – на горе, среди сосен, кедров и пихт. Внизу – зарастающая ряской таежная речушка. На другом берегу – пихтач.
С поляны мы перетаскиваем в избушку вещи и продукты. Чтобы не отставать от остальных, я стремлюсь взять побольше и напрасно. Держа на одном плече мешок с чем-то тяжелым, я беру в другую руку бумажный мешок с крупой. Но быстро устаю. Когда становится совсем невмоготу – тащу его волоком по траве. И вот этого-то как раз делать было совсем не нужно, ибо мешок, ослабнув от влаги и зацепившись за сучок, прорывается. Я чувствую, как мешок становится легче, оборачиваюсь, и руки холодеют: тоненькая дорожка крупы тянется метров на десять. Проклиная все на свете, беру бумажный мешок под локоть, ладонью зажимая дыру. Мне стыдно. Кто знает, сколько мы тут проторчим. Вызывать невольный смех лесников не хочется. Стараюсь по воровски замаскировать злосчастную крупу, откидывая ее с тропинки в траву ногой, пока никого не видно поблизости. Но разве зорких лесников, каждый из которых – охотник, обманешь. Остяк-лесник Семен – невысокий, жилистый, хитро улыбается:
- Однако кто-то щедрый шибко. Крупу по всей дорожке раскидал.
- Да… - бормочет другой – высокий сутуловатый по фамилии Барков – Руки у кого-то дырявые…
- Это, наверное, Федя – говорит Семен.
В любом коллективе обычно находится человек – объект для подкалываний и насмешек. Федя, парень помогавший нам грузиться в вертолет, племянник Баркова, очень добродушный, голубоглазый человек с неимоверным аппетитом. Любит варить и как сам уверяет, способен съесть ведро ухи за раз. Ведро не ведро, но тарелки по три своего варева Федя съедает. Хотя в лесу – у всех аппетит – будь здоров.
Но в случае с крупой вина моя и перекладывать ее на плечи Феде я не собираюсь. Все равно, того, что есть, дней на десять должно хватить, а в случае чего-то непредвиденного, вертолет или самолет сбросит продукты на ту же поляну.
Так получается, что я нахожусь в положении начальника, ибо сигнальные линии еще не проложены, пикетаж не прорублен, и руководить всем этим нужно мне. Народу достаточно. Два лесника, Федя, инженер охраны, я. Должны успеть за день. Погода теплая, облака почти не видны, самолет готов работать – короче, завтра уже можно начинать истребительные мероприятия. Но сегодня настроение людей такое, что они не испытывают великого желания пробивать пикеты. Народ с вожделением посматривает на таежную речку и готовит удочки. Я поддаюсь их уговорам, и мне тоже начинает казаться, что перелет, перетаскивание вещей, все устали, а вот завтра с утра…
- Ладно – машу я рукой. – Черт с вами.
Вечером, порыбачив, ложимся на пол. Я раздеваюсь и залажу в спальный мешок. В одежде не согреешься, а утром будет холодно. На столе – маленький занюханный радиоприемник с тремя программами, вещающий со страшным треском. Весь день мы его не слушали, не до того было. А тут…
…Передаем пресс-конференцию товарищей Янаева, Павлова, Крючкова…
Мы слушаем радио и ничего не можем понять.
- Никак Горбачева сбрасывают? – говорит Барков, прокашлявшись.
Мы жадно вслушиваемся в пресс-конференцию. В болезнь Горбачева не верит никто.
- Похоже, диктатурой запахло – вздыхаю я.
- А ведь эти соратнички, ох, сколько вреда могут принести! – отзывается из своего угла Семен.
- А Ельцын?
- А что Ельцын? – спрашивает Барков. – Нам то тут в лесу, один хрен, что Горбачев, что Янаев, что Ельцын. В магазинах наших – пусто. Да будь ты хоть коммунист, хоть демократ – накорми людей. Глотки драть умеют, а толку…
Разговор постепенно смолкает. На деревянном столе чуть виден огонек керосиновой лампы, неведомо откуда взявшейся. Лесники замолкают, а я, заложив руки под голову, вспоминаю. Я вспоминаю Алку.
Темно-русые волосы, зеленые глаза, круглое лицо, пухлая нижняя губа, умело скрываемая полноватость. Любовь к духам, красивым платьям, импульсивный характер, быстрый торговый ум, кокетничанье, жеманство, постоянные перепады настроения.
Поцелуи, объятья, шепот: «Ты женишься на мне?! Нет, ты прямо скажи – женишься или нет?»
И мой разум начинает бешеный извилистый бег. Жить с женщиной, не умеющей готовить, порой – весьма капризной (хоть она и преподает в институте, умея очаровать) весьма тяжко. Постоянные, хоть и небезосновательные жалобы на здоровье. В Алке порой просыпается какое-то баранье упрямство, желание побольнее укусить даже очень близкого человека. Но если у нее – упрямство барана, то у меня – упрямство быка. Ей надо выговориться, выкричаться, выплеснуть. А я, консервативен в быту, злопамятен, все воспринимаю глубоко. Она выплеснула – ей легко, хорошо. А мне?
Разорвал я с ней после своего очередного звонка. Она взяла трубку:
- Славик, ты? Как – не Славик? Ах, это ты! А я и не знала, что ты такой ревнивый. Ну, теперь знать буду. Постой, Слав, ой прости… Подожди! Алло! Ал…
Нет, пусть у Любы двойственный переменчивый характер, пусть она холодновата и рассудочна, но, по крайней мере, Люба никогда не будет специально дразнить, и раздражать меня. Зачастую – из одного желания посмотреть на реакцию. Конечно, Алла засиделась в девках, что и говорить. А Бог с ней. Спокойствие душевное дороже всего.
Мне нельзя ничего принимать близко к сердцу. Поздно полюбив, я соответственно, довольно поздно для своего возраста, испытал приступ ревности.
Впервые это случилось почти год назад, в санатории под Ялтой, где я лечил свой «аллергический бронхит с астматическим компонентом». Кажется, так написано в карточке.
Бархатный сезон. Черное море. Кипарисы, тисы, сосны.
На следующий день после моего вселения в санаторий, за наш столик села женщина. Очаровательная. У нее были пышные темно-каштановые волосы и странные серо-карие очень лучистые глаза. Эти глаза проникали прямо в душу и переворачивали. Я уже стал привыкать, что Люба живет с другим и относительно обеспеченно, не находя сил порвать связь. Меня приводил в недоумение Любин затравленный взгляд, когда она спешила домой, но…
С чем сравнить то? У дедушки моего была на ноге трофическая язва. Сорок лет бабушка засыпала ему рану стрептоцидом. Увы, тяжелую житейскую рану не засыпать целебным порошком. Даже если очень захочешь. Можно только попытаться забыть. Каким образом – другой вопрос. Я давил эту боль поездками и работой.
После ужина красавица, собираясь на танцы, спросила:
- А ты что, так и ни с кем?
Я пожал плечами и сказал:
- Если хочешь, пойдем с тобой.
Мы пошли в соседний санаторий на бесплатную площадку. В нашем санатории за дискотеку надо было платить.
Женщину звали Галя. Ей было около сорока, но выглядела она лет на двадцать пять. Мы стояли возле роскошного белого дворца с богатой лепниной и колоннами. Внизу шумело море, на небе горели звезды.
И вдруг одна, огромная ярко-красная звезда, вся переливаясь, переместилась куда-то.
- Это летающая тарелка, - сказала Галя. – Мне иногда кажется, что вот такая тарелка прилетит однажды и унесет меня с собой.
- Почему? Из-за твоей красоты?
- А что? – загорелись в ее лучистых глазах шальные огоньки. – Я родилась в очень необычный день. И потом… Однажды за мной уже прилетали инопланетяне.
- Ну и как ощущения? – улыбнулся я.
- Это страшно – загадочно ответила Галя, усмехаясь полушутливо, полусерьезно.
До чего же любила Галька флиртовать!
Однако ревновать я стал не на шутку. Галька танцевала с другими, а я, также меняя партнерш, злился. Но делал вид, что мне все равно. Как бы не так! Она кружилась в танце и одновременно, кружила голову своему кавалеру. Но вот, наконец, с царственной щедростью, Галька подарила мне последний танец. Она не обнимала, а просто держала руки на груди или плечах партнера. Эти влажные прекрасные тревожные губы, этот тонкий нервный красивый нос, это пленительное белое, точно мраморное, лицо!..
- Моя королева! – шептал я ей, а черное крымское небо вращалось над нами, звезды падали от любви ко всему живому, море пенилось и бушевало, кипарисы острыми темно-зелеными верхушками выписывали по сумасшедшему небу послания в вечность. Этот аромат кипарисов, сосен, кедров, плюс запах Галиного тела и легкий аромат духов, волны ее пышных темно-каштановых летящих волос…
И вдобавок ко всему, сиротливая, зависшая над морем, бешено пульсирующая красным светом летающая тарелка…
- Пусти меня! – хохотала Галина, когда мы щли поздней ночью в свой корпус. – Что ты делаешь?! Отпусти немедленно! Х-ха-ха. Ой, смех! Что ты о себе думаешь? Я, таких как ты… Боже, ну что ты из себя представляешь? Умный сильно. Рифмуешь? Так я тоже рифмовать умею.
- Не верю. – Бурчал я, обнимая упругое и властное тело.
- Что такое?! У-тю-тю! Да ты кто вообще такой? Ну, кто? Мальчишка.
- А ты кто такая?
- Что? Да у меня сыновья, уже знаешь какие? Красавцы.
- Замечательно.
- А вот ты. Ты, допустим, дом сможешь построить?
- А как же! Если кто покажет, как его строить – пожалуйста.
- Ишь ты! Выкрутился. Отстань от меня, я кому сказала.
- Горе ты мое.
- Почему это – твое? – шутливо-подозрительно смотрит Галька.
- Горе ты мое сорокалетнее!
- Ах, ты негодяй!
Галька хохочет, бьет меня крепкими кулачками, а я обнимаю ее, и тоже смеюсь. Она опять вырывается, и мы бежим к искусственному водоему под сенью кипарисов. Потом, энное время спустя здесь забьют фонтаны. Но это потом, утром. И тут Галька хватает меня за руку и тычет пальцем в небо.
- Ой, посмотри, посмотри! Опять она – тарелка.
- НЛО – скептически улыбаюсь я.
Звезды плещут в ее глазах – огромных и тревожных.
- Не хватай меня – молит она, сердится и опять вспыхивает шуткой. -
- А я нервная.
- Страх.
- Ужас! Меня все боятся.
- В семье?
- Нет, что ты. Вообще. А в семье меня любят.
- Муж на руках носит?
- Угу. А сыновья вообще души не чают. Нет, все-таки тарелка… Говорят, если на нее долго смотреть – глаза будут болеть – роговица отслаивается.
- Не знаю.
- А что ты вообще знаешь?
- Ты перестанешь или нет, меня подкалывать?
Я вздыхаю, снимаю очки и смотрю не ее, ставшее зыбким, лицо.
- Ой, уморил, - смеется Галька. – Ну и что ты теперь видишь? Ведь ничегошеньки не видишь.
- А если приблизить лицо? Естественно… чтобы лучше видеть.
- Маленький ты мой! Горе мое – шепчет Галина и приближает свое лицо к моему…
В спальном мешке на полу мне отчего-то не спится. Может, проклятая Галина из далекого города тоже думает обо мне. А может – и нет. Она ведь говорила однажды: «Не беспокойся. Я о тебе и не вспомню». Но это она говорила, когда мы поссорились. Хотя, вряд ли она меня забудет. Не тот душевный строй у нее. Гнать из памяти будет, а чтоб забыть – сомневаюсь. Хотя если забудет, то правильно сделает. Я вел себя весьма некорректно – был капризен, груб, ревновал Галину даже к ее подружке – разбитной и страшненькой. Лез все время Гале на глаза, надоедал. Отчего я не мог себя контролировать? Да и зачем привязываться к человеку, если срок путевки ограничен, и мы разъедемся, скорее всего, чтоб никогда не встречаться. Похоже, Галина и сама была не рада своему успеху. Однажды на танцплощадке она попросила, чтоб я не приглашал постоянно только ее. Ведь есть и другие женщины. Да и ей самой хочется танцевать не только со мной. А со стороны кажется, будто я к ней пристаю. Так постепенно, под конец путевки мы рассорились окончательно, дойдя до взаимного хамства и глупых оскорблений. Она нашла другого кавалера, я – другую даму. Уехала она раньше меня, и мы не попрощались…
Зачем все это лезет в голову? Отчего не спится? Ведь лес, охотничья избушка, романтика. Я же всегда любил все эти вещи. Неожиданно стал моросить дождь. Почему? День был такой теплый. Облаков даже не было видно…
Буйные травяные заросли, несмотря на поднятые болотные сапоги, при каждом моем шаге обдают штаны и энцефалитку водой.
Остяк лесник Семен, идущий позади, бормочет: «В такую погодку залезть в п… по глотку, секелем прикрыться, лежать – не шевелиться».
Розовые, красные, синие, оранжевые шляпки сыроежек и волнушек с любопытством поглядывают на пятерых мужчин, проламывающихся незнамо куда. Периодически встречаются кучи медвежьего кала. Иногда заметны следы когтей на коре деревьев.
Дождь все моросит. Каждый из нас посылает его к черту. Какая работа при дожде. Часа через два самолет прилетит. Это в том случае, если дождь кончится. А если нет? Это поначалу настраиваешь себя на долгую работу, а потом, пожив недельку, полазив ежедневно девять-десять часов по лесу, уставая при этом, как собака, удивляешься, как это гул забросившего тебя вертолета мог показаться громким и противным. Это же чудесный звук, означающий свободу и цивилизацию. Впрочем, что это я. А как же работники лесоустроительных и лесопатологических экспедиций, месяцами живущие в лесу? Кстати, именно экспедиция обнаружила этот очаг. Потом, работниками авиалесоохраны он был обследован с воздуха. Потом мы, работники станции защиты леса, обследовали его детально, приняв окончательное решение об истребительных мероприятиях.
Грибов много, Начали попадаться желтовато-коричневые грузди, переросшие маслята, подосиновики, подберезовики… Эх, с каким бы удовольствием походить да по собирать! Конечно, можно и совмещать приятное с полезным, но… В рюкзаке моем ракетница, ракеты к ней, немного еды. На боку – радиостанция. Однако, после долгой ходьбы по лесу, любая мелочь кажется в руках лишней и тяжелой.
Дойдя до границы очага, двое лесников и я остаемся, остальные идут на параллельную линию пикетажа, которую еще нужно им, как и нам, прорубить вдоль квартальной просеки. Расстояние между линиями пикетажа – два километра. Телепать мужикам – ого-го. Начинается работа. Волнуюсь, как там на другом пикетаже. Инженер охраны – молоденький, жилистый, веснушчатый и очень неглупый. Инструктаж я провел. Да люди-то лесники опытные. Опять-таки, чтоб забросить-вывезти людей, за вертолет лесхозу платить весьма и весьма много.
Дождик между тем кончается, пикетов пятнадцать сделано. Расстояние между двумя пикетами – сорок метров. На душе моей легчает.
Сидя на старой поваленной березе, хорошо вспоминать и раздумывать. Сегодня вторник, двадцатое августа. Интересно, а какая власть установится. Ловлю себя на мысли, что мне это по барабану. При любой власти, самое главное – научиться понимать друг друга. И в политике, и в жизни. Просто в быту. Единственное, чего я сейчас хочу, ну не конкретно сейчас, а когда приеду домой и встречи наши с Любой будут частыми – суметь найти нужные слова. И у нее и у меня уже есть небольшой жизненный опыт. Сейчас мы входим друг в друга, как в холодную воду. Требуется время, чтоб привыкнуть. У меня прекращается это глупое волнение при виде ее, выходящей ко мне из автобуса. Это мой родной и любимый человек. Интересно, а как вообще чувствуют себя люди, когда их желания, самые заветные, сбываются? Наверное, человек радуется, но радуется осторожно, многократно предупрежденный – не радуйся бурно, может, радость твоя преждевременна. Не взлетай высоко на крыльях радости – ты их опалишь и свалишься подобно Икару. Не улыбайся в трамваях и троллейбусах – тебя сочтут недоумком.
Но память, прихотливо изогнувшись, снова возвращает меня в санаторий, где Галька смотрит настойчиво и непонятно, упрекая и насмешничая. Мы взяли билеты в варьете. И надо же такому случиться, чтоб в этот же день и час режиссер, живший в нашем санатории, решил отбирать людей для массовки к своему историко-фантастическому фильму. Я готов был завыть, до того хотелось мне туда, на таинственную и манящую съемочную площадку. Однако подошел автобус, чтоб везти людей в варьете. Появилась Галя со своей хохотушкой-подругой.
- Ты чего такой хмурый? – улыбаясь, спросила Галина.
- Да так, - махнул я рукой. – Ладно, садимся в автобус.
Минут сорок автобус ехал по извилистой дороге, пока не показалась горная чаша Ялты. Автобус пронесся по тенистым улочкам, мимо речушки. До этого в варьете мне бывать не приходилось. Великого впечатления оно на меня не произвело. Да и столик наш находился достаточно далеко от сцены. Танцовщицы отплясывали, певица пела. Галя о чем-то говорила мне. Шампанского и коньяка не оказалось, было мускатное марочное сладкое вино, пару графинчиков которого мы оприходовали. Повеселиться по человечески не хватило времени. Площадочка для танцев, весьма невеликая, вмещала мало народу. Одна приличная песня и та пелась в самом конце вечера. Под эту песню Владимира Маркина, прошел почти весь мой отдых.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Почему-то ее очень любили крутить на дискотеках и играть на маленьких танцплощадках.
- Нет, ты все-таки скажи, отчего грустишь? – не давала покоя Галька уже в санатории.
- Да кино сегодня снимали, - не выдержал я.
- Господи! Да я с этим режиссером на одном этаже живу, он звал на съемки, только я не согласилась. Ерунда, какая. И ты смог бы променять меня на кино? – На этот раз Галина впервые взглянула с разочарованием…
Лесник Барков любит жечь костры. После обработки самолет летит на заправку. Ждать его не меньше часа. Едва переходим на следующий пикет, Барков тащит сушняк и поскорей разводит костер. Семен крутится неподалеку. За день успеваем поговорить на все темы, перемыть кости всем политикам, приходя неизбежно к печальному выводу, что лучше не будет, а хуже вроде и некуда.
- Да куда ты опять натаскал? – удивленно спрашивает Семен.
- Вы ребята как хотите, а я тепло люблю – огрызается Барков, разламывая гнилой пень. – Все равно до прилета самолета он прогорит, а не прогорит – затушим.
Пару раз возникали шероховатости. Вначале – из-за неисправности ракетницы, коя из четырех выстрелов, давала две осечки. Потом – из-за того, что летчик, пролетая над нашим пикетом, направлялся к солнцу. То есть солнце было со стороны нашего пикетажа, и оно слепило летчика, он не видел ракет. Благо у нас имелась запасная ракетница, у лесника.
Да там, в санатории, таких таежных пихт не было. В Ливадии, гуляя по живописным аллеям, я узнал, что именно здесь снимали мой любимый фильм «Собака на сене». Долго я не мог понять, нравится ли мне Ялта. Однако, походив по ней, как следует, понял, что нравится. Причем не только набережная, а просто улочки, домики. В киосках и книжных магазинах висят красочные календари, фотографии видов Ялты, людей, и, конечно же, ее богини Софии Ротару. Почему-то Ялта казалась мне гораздо больше, чем она есть на самом деле.
А я все вспоминаю. Когда же в Любе наметился перелом? В последний год. Видно уж очень «достал» ее супруг. Себя я клял за то, что два года назад она вернулась к нему, будучи официально с ним разведена. А я боялся помешать ее счастью, пытался знакомиться с другими, с Аллой, например. Рядом с последней я чувствую себя покровительственно. Люба действует на меня словно королева на пажа. А та, кажется, предпоследняя, золотая коронная встреча, случилась днем. Возвращаясь из питомника, где я обследовал усохшие сеянцы, попросил шофера высадить меня в городе на троллейбусной остановке. И внезапно, на противоположной стороне я увидел Любу. Был октябрь, и ее белая куртка с капюшоном выделялась довольно резко.
Нет, вру. Не октябрь был, а март. Я не видел ее месяцев восемь. Каждый день я умолял судьбу: «Пошли мне случайную встречу! Ну что тебе стоит?!» Черт с ним, с тем обстоятельством, что в городе моем проживает уже около восьмисот тысяч человек. Не могу я, не в состоянии каждый раз придумывать для себя предлог, якобы хочу сходить в «Универсам» в ее районе. А на самом деле – лишь посмотреть на дом, где она живет, крадучись, воровски зайти в ее подъезд, глянуть на почтовый ящик ее квартиры. Ведь каждый раз после такого вояжа, после кружения вокруг ее дома и заглядывания на окна, что на четвертом этаже, я делаюсь больным. Прохожие шарахаются в стороны. Может – боятся…
- Здравствуй!
Она удивленно радостно смотрит.
- Здравствуй! Ты откуда здесь?
- Работаю недалеко.
- Вот хорошо. Я тоже. Как живешь?
- Разве обо всем расскажешь. В санатории отдыхал, в кино снимался.
- В роли героя-любовника? – она смеется.
- Нет – улыбаюсь я. – В массовке. Но все равно – здорово.
- Да, здорово.
Ее лицо мимолетно хмурится. Она снимает с руки синюю перчатку, трет переносицу, потом опять смотрит на меня, улыбается. Подходит ее автобус. Люба успевает крикнуть мне свой рабочий номер телефона.
Спустя три дня я опять встретил ее на той же самой остановке. На этот раз в лице ее, в глазах притаилось любопытство. Она первая увидела меня.
- Привет! Как живешь?
Я ненавижу такие моменты, в которые меня иногда зацикливает. Не могу поддержать простого разговора, ответить на простую фразу. «Циклы» наблюдал за собой еще в школе, потом в университете. Сейчас бывают очень редко, только в моменты крайнего волнения.
- Ну, чего молчишь? Жизнь то как? – насмешливо и сердито спрашивает Люба.
- Нормально, - выдыхаю я. – А знаешь, я тебе звонил.
- Знаю. Говорили мне. Я тебе сама домой звонила, да не застала.
- Послушай! – не выдерживаю я, и прорываю этот свой «цикл». - Мне без тебя не хорошо и не нормально, а плохо. Почему мы так редко встречаемся? Ты такая красивая сегодня!
- Ой, смех, - грустно улыбается Люба. – Я старею, милый.
- Не говори так.
- Слушай, я тебе позвоню.
- Когда?
- Завтра.
- Во сколько?
- Часов в семь.
Она не позвонила ни завтра, ни послезавтра. Ждать звонка пришлось еще почти пять месяцев. Но этот звонок и последующая встреча в августе, как раз накануне моего отлета на очаг, были и останутся, наверное, самыми главными событиями моей жизни.
Следующий день обработки идет в том же темпе. После работы спускаемся к таежной реке и пьем через травинки холодную вкусную воду. Вечером крутим радио. Обстановка в стране начинает проясняться.
- А что, если вертолет за нами не прилетит? – шутливо вздыхает Барков.
- А куда он денется? – спрашивает Семен?
- Так ведь…
- Ерунда.
- Мужики, уха готова, - зовет Федя.
Как все-таки странно складывается жизнь. Зачем я мотаюсь по стране? Чего я хочу от жизни? Счастлив ли я? А другие? Алла счастлива? Нет. На нее нагрузили, она пропадает в институте, окружена кучей подруг, стремится уйти от одиночества. А будет ли Люба счастлива со мной? А Галина. Ведь не просто так она встретилась на моем пути. Как она тогда любовалась НЛО! А может все мы, как некие гуманоиды летаем в пространстве взаимопонимания. Но, боже мой, как трудно даже на время стать спутником кому-то. И почему я снова и снова возвращаюсь к своему последнему разговору с Галиной?
Нервы у Галины были явно не в порядке. По крайней мере, внутренняя возбужденность, мистичность и очень субъективный взгляд на вещи, раздражали и весьма затрудняли общение.
- Ну, хорошо – сказала она однажды, глядя в упор. – Скажи мне – ты хотя бы раз в жизни, хоть кому-нибудь помог? Что молчишь? Ну, кому-нибудь? А?
- А ты вообще-то имеешь право задавать мне такие вопросы? – выдохнул я. – Ты сама-то хоть кому-нибудь помогла?
- Мальчишка! Самоуверенный, глупый!
- Старуха! – улыбнулся я.
- Меня то ты за что мучишь?
- Да зачем ты мне сдалась? Это ты разобралась во мне, как свинья в балете.
- Замолчи, заткнись, хамло!
- Дура! Истеричка!
С того дня она пересела за другой столик, и мы с ней больше не разговаривали. И я блаженно часами загорал, постоянно купался, ездил в Бахчисарай, Алупку, Ливадию, ловил последние дни бархатного сезона. Вначале один, потом с какой-то невзрачной подружкой. И, наконец, последнее, ярчайшее впечатление санатория…
- Мотор! Камера!
Я все-таки попал на съемку. Все было спокойно и буднично. Меня одели в страшно узкий фрачный костюм с бордовой бабочкой на белой манишке. Снимали фильм в санатории «Красное Знамя», бывшее название которого «Дюльбер». Возле его здания в мавританском стиле стоял накрытый стол. Его окружили наши скромные отдыхающие труженицы, преобразившиеся в парчовых нарядах. Мужчины в мундирах и во фраках были распределены между женщинами. Я стоял крайним справа. Актер, сидящий в центре зала, произносил тост, демонстративно обнимал главную героиню, а все остальные должны были аплодировать. Эту сцену снимали до двух ночи, проведя с десяток репетиций и сделав шесть-семь дублей.
В жизни можно делать различные дубли одного и того же сюжета. Главное, чтобы последний дубль был точным и правильным.
… Поляна в обрамлении кустов малины. Вещи снесены сюда же. Мы лежим на траве. И стоит какое-то гудение. То ли полет шмеля, то ли звук вертолета, то ли – чем черт не шутит – гул летающей тарелки в бездонном пространстве демократического российского неба. 1992
ЧУДО
- Ну, вот что, парень. Ты ручаешься, что все нормально и самолеты не будут простаивать? – сиплым голосом спросил инженер авиапредприятия – высокий, грузный, с солидным животом. Я пожал плечами.
- За погоду я ручаться не могу. Кто знает, как она себя поведет. Что касается организации – думаю, все будет в порядке.
- Но в урочищах будут сигнальные флаги, пикеты и все остальное?
- Да.
- Ладно. Добро – сказал инженер и понес договор на подпись к вышестоящему начальству.
Я облегченно вздохнул. Миссия была выполнена. Договор заключен и за кедровники стало спокойнее. Хотя до абсолютного спокойствия еще далеко. Дорогой французский химикат, поступивший на склад в Ростовскую область, пока не привезли, а главное – не было авиабензина. Оставались обещания дать бензин (неизвестно когда). За химикатом была послана машина. Выход личинок рыжего соснового пилильщика в лабораторных условиях ожидался недели через две. Объедание, судя по количеству яиц, близится грандиозное – процентов двести-триста на дерево. В смысле – сто процентов, но в два-три раза быстрее. Главное – ко времени выхода личинок все должно быть организовано для борьбы.
Я вышел за ворота авиапредприятия, сел на автобус и поехал в центр города. Город благоухал цветущей черемухой, ранеткой и рано зацветшей сиренью. Под вечер захотелось взять в гостиницу бутылку газированной воды. Таковая оказалась только в одном гастрономе. Однако, средних лет продавщица пояснила, что вода продается только в обмен на сданную пустую бутылку. Бутылки у меня не было. Я купил два стакана воды, и когда бутылка освободилась, спросил:
- Можно эту опустевшую бутылку сдать и обменять на полную?
- Нет – ответила продавец.
Я поискал глазами и заметил пустую бутылку на одном из столов возле кафетерия. Кинувшись к ней, я поставил ее перед продавцом.
- Вот, нашлась.
- А где вы ее взяли?
- На столе.
- Так вы что, нашу же бутылку нам и сдавать собираетесь?
- Девушка – сказал я, чувствуя, что вот-вот взорвусь и наговорю много лишнего. – Я приехал в командировку из другого города. Хочу купить бутылку воды. Нет у меня с собой пустых бутылок.
До этой дуры, которая девушкой была, наверное, лет тридцать назад, что-то стало доходить и я приобрел, наконец, злополучную газировку.
Переночевав в гостинице, я сел на поезд и на следующий день прибыл в свой город. События развивались не в лучшую сторону. У грузовика, посланного в Ростовскую область, на полпути что-то случилось с двигателем. Срочным порядком послали другую машину. Туда же самолетом, а потом поездом, отправился инженер Володя, чтоб проследить, как со склада отгрузят химикат, а если нужно, то и помочь при загрузке. Как сообщали – скопилось огромное количество машин. Некому было грузить. Однако, намотавшись по вокзалам и доехав до места, Володя узнал, что химикат уже находится в пути. Проклиная все на свете, истратив уйму денег, похудевший и злой, инженер вернулся.
Оставалось ждать. Однако, если химикат в конце концов привезли, то с горючкой все обстояло во много раз хуже. Авиационного бензина не было. Написали несколько докладных в облисполком (был 1991 год). В конце концов, удалось выбить около семи тонн бензина, способного использоваться для обработки только одной десятой очагов. После обработки этой одной десятой, самолет улетел.
Оставалось надеяться на чудо, на случай.
Шефу – неистощимому оптимисту и отменному администратору, снились кошмары – объеденные голые деревья. Я стал замечать у него седые волосы, коих раньше не наблюдалось.
Мне же приснился сон, будто личинки пилильщика вылезли из яиц, после зимовки внутри кедровых хвоинок, посовещались и коллективно уползли в Америку.
Меня разбудил телефон. Была суббота, и я прикорнул после обеда. Сняв трубку, я услышал голос, от которого к лицу прилила кровь, а в груди стало твориться невесть что.
- Алло! Ты слышишь меня? Это я, Люба. Ну, как ты?
- Да… Как сказать?
Бог ты мой! Несколько месяцев ни слуху, ни духу и вдруг…
- Как это ты надумала позвонить?
- Да вот так. Ездила в гости, в другой город. Домой приехала, а муж, подлец, половину денег, что на машину откладывали – пропил.
- Приезжай.
- А у тебя есть что-нибудь?
- У меня все есть. Давай, жду.
- Еду.
Я быстро переодеваюсь и накрываю на стол. Странно, сколько было женщин знакомых, на всех смотрел трезвым взглядом, видя недостатки и достоинства. Здесь другой случай. Вижу все недостатки, но люблю и за них тоже. Мне не сидится. Лезут дурацкие мысли. Вдруг лифт не работает? Подъезд перепутать она не должна. Стоп. Кажется, лифт остановился на нашем этаже. Кто-то выходит. Шаги. Нет, это к соседям. И когда уже совсем не знаю – куда деть волнение – я приказываю себе успокоиться. Беру книгу, ложусь на диван и читаю.
Звонок! Книга летит в сторону, и я вскакиваю как подброшенный.
Люба загорела. Волосы взяты сзади в «конский хвост».
- Проходи, моя прекрасная.
- У тебя какая-нибудь музыка есть?
- Сейчас выберу пластинку.
- Нет, разреши, я сама выберу. Обожаю рыться в чужих пластинках. Так… Высоцкий, Пугачева, Матье, Боярский… О, вот поставь, пожалуйста, Джо Дассена. Да, кто-то что-то говорил. У кого-то что-то есть.
- Есть, есть. Сейчас принесу.
Бутылка дивного напитка, которая давно ожидала своей участи, привлекает внимание красивой этикеткой. Черная пушистая бровь Любы удивленно ползет на лоб.
- Как это она у тебя сохранилась?
- А что ей сделается? Стоит себе и стоит.
- Я с ума сойду – Она длинными пальцами берет стопку и втягивает аромат вина. Потом усмехается.
- Ну что, поехали?
- Поехали.
После второй становится хорошо. Люба грызет ломтик огурца и задумчиво подпевает какой-то песне. До сих пор не могу понять, почему нам с ней иногда совершенно не о чем говорить. Может – все уже сказано? А может – дело в ее характере? То спокойная, то внутренне возбужденная, очень умная и донельзя красивая женщина. И все время ускользает от меня. Но ведь ей нужно, очень нужно чтоб ее любили.
- Слушай – говорю я Любе. – Если ты чего-нибудь очень пожелаешь – желание исполняется?
- Хм. Иногда.
- Тогда пожелай, чтоб завтра пошел град.
- Ты что, обалдел что ли?
- Кедрачи могут погибнуть, солнышко! Только-только вредитель из яиц полез. Он сейчас еще слабенький.
Я шутил, но в шутке была большая доля страстного желания чуда. Вернее, надежды…
- Понимаешь, верил бы в Бога – свечку бы поставил.
- Ну, ладно – улыбнулась Люба, приняв шутку. – Поглядим.
И на следующий вечер… В это трудно поверить, но полил такой дождь и посыпал такой град, какого я давно не видел. А в городе был вообще настоящий ураган. Кое-где вывернуло с корнем тополя. О крупных ветвях, устлавших асфальт, я уже и не говорю.
В комнате моей раздался телефонный звонок.
- Алло. Здравствуй. Это Люба. С тебя причитается.
1992
ЗАГОННЫЙ СПОСОБ
В семь утра группа выходила на участок: два человека – на первый пикетаж, два человека – на второй. Самолет залетает с первого пикетажа. Поэтому руководителю желательно быть именно на нем. Руководитель – двадцатисемилетний, заросший мелкой бородой человек, шел позади своего спутника-лесника.
- Хлюп-хлюп… Так… когда же этот чертов пикетаж кончится? Мы идем по квартальной просеке с конца. Пикеты – через сорок метров. Сейчас пикет… Какой это пикет? Ага, тридцатый. Значит еще пилить минут двадцать. Мозоль на правой ноге болит. Интересно, каждое утро к языку цепляется какая-то песенка. Сейчас прицепилась эта: «Хуто-хуторянка, девчонка-молдаванка…». Ротару поет. В прошлом году календари настенные с ее изображением по всей Ялте висели. Как раз после обработки я в санаторий поехал, бронхит лечить. В этом году – шиш поедешь. Инфляция дикая, денег нет, путевок нет. 1992 год. Хотя, здесь в пихтаче аллергия не донимает. Когда же мы из этого медвежьего угла выберемся? Два лесника больны. Один кашляет каждую ночь, у другого лекарства от печени кончились. Оно и понятно. В лесничестве сказали: «Ерунда, мужики. Дня на четыре едете». Он на четыре дня и взял таблеток. А сидим тут уже две недели. Пять дней пикетажи пробивали. Шутка ли – по восемь километров с каждой стороны рабочего участка. Через сорок метров.
Господи, как же болтлив этот лесник! Не поворачивается язык сказать – разговорчив. Болтлив. Несет словесный поток: тут и ценная информация, достоверная и полу достоверная, и совсем нелепая. Он по-дурацки убежден, что в дороге надо говорить. От этого, дескать, легче идти. Это ему, болтуну, легче. А другому? И еще – он постоянно о чем-то спрашивает. А если ему не отвечаешь – обижается, переспрашивает. Еще спросит: «Глухой, что ли?» Легкий человек. В лесничестве к нему привыкли, хотя порой донимают насмешками. Он страдает, а переделать себя не может. Выслушать другого человека ему очень трудно – тут же начинает говорить: «А я вот так думаю». К несчастью он любознателен и начитан. Но, весьма своеобразно – очень плохо помнит прочитанное, но имеет страстное желание поведать о нем. Несет ерунду, картавит, подпрыгивает при ходьбе. Худой. А взгляд все же не совсем нормальный – льдистый, неприятный. Губы нервные, бантиком. Лицо заросло щетиной – то умное, то глуповатое.
Дошли, наконец-то. Хуто-хуторянка, девчоночка смуглянка… Мне бы хоть разок, всего лишь на часок. Да хорошо бы хоть на часок в Ялту съездить. Есть в этом городе шарм какой-то. Особенно, в бархатный сезон.
До чего же противно под пасмурным небом ждать прихода самолета! Вслушиваешься, не гудит ли, чтоб рацию вовремя включить. Она все время через плечо, на левом боку. Отходить от нее, даже если она висит на сучке, далеко не стоит. Каждый вечер, прощаясь, летчики говорят: «Прилетим в девять утра». Раньше одиннадцати – ни разу. В первый день работы – в четыре прилетели, во второй – в два, в третий – в одиннадцать. Кажется, рация говорит…
- Первый-второй борту ответим.
- Говорит первый. Как слышите?
- Слышим нормально. С вами начальник хочет говорить.
«Прилетел, милый. Наконец-то».
- Я хочу слышать руководителя Южной группы. А, это ты. Здравствуй. Слушай внимательно: работать участок будем загонным способом. Как отстреляетесь – переходите на шестнадцать пикетов. На шестнадцать, на шестьсот сорок метров. Как с сигнальными ракетами?
- Пока хватает, но дня через четыре могут кончиться.
- Берегите ракеты. Этот способ для экономии ракет. Шелкопряд падает?
- Падает.
- Черви дохнут? Какая эффективность?
- Дохнут. Хорошая. Делайте больше полетов.
- Рады бы, но дождь постоянно. Тучи. Ладно, отбой.
Ну что ж, загонный так загонный. Перебежать то, перебежали. Самолет ушел на заправку. Как нудно идет время! Гудит что-то. Нет, это рейсовый. У него мотор мощный. Скоро комар загудит – рацию настраивать будем. А, это, вроде наш АН-2.
- Первый пикет, перешли на шестнадцать пикетов? Как слышите?
- Перешли. Слышим хорошо.
- А второй? Второй, ответьте! Как – не перешли? Почему не поняли?! Первому оставаться на месте, второй – переходите.
Неужели мужики не поняли, что это их тоже касается? Так, еще и дождь пошел. Все насмарку. Гусеницы будут грызть хвою и дальше. Может и хорошо, что не перебежали – все-таки летчик обработал заново. Хуто-хуторянка…
Как мне моя красавица сказала при ссоре? Замуж выходят или по любви, или по расчету, или по жестокой необходимости. Ни того, ни другого, ни третьего в наших отношениях нет. Врет! Все врет! А может, я ее пытаюсь поймать загонным способом? А в любовь не загоняют. Всю душу мне вымотала за четыре года. Все время меняется. Ялта, Ялта. Где ты, мое прошлогоднее симферопольское сокровище?! Жить бы тебе в Сибири, черт с ней, с разницей в двенадцать лет. Единственная отдушина – твои письма.
До чего же долго тянется день! И сколько еще дней нам тут куковать? Очаг огромный. До холодов, пока гусеницы в подстилку не полезут. Интересно, а когда мне повысят зарплату? Все равно – инфляция. Семьдесят три года – в социализм – загонным способом, сейчас таким же способом – в рынок. Универсальный способ!
Потом был перелет на вертолете обратно в районный центр. Возвращение на автобусе в город.
День работника леса проходил в ресторане привокзальной гостиницы. Сразу семь человек получили федеральные награды. Столы были накрыты весьма живописно. И началось…
Лесники и лесоводы гуляли бурно, словно старались сбросить с плеч усталость этого високосного года. Очень быстро напился и был по брезгливому приказанию начальника управления отвезен домой директор музея леса. Он и не догадывался, что спустя несколько месяцев, после экскурсии для офицеров, пьяненький упадет на бетонный пол и больше не встанет никогда.
К уху начальника управления угодливо склонялся начальник отдела кадров, бывший сам когда-то начальником управления, вытащенный нынешним руководителем из далекого района. Кадровик работал там первым секретарем райкома, а после развала Союза, оставался не у дел.
Украдкой разглядывая новенький орден Почета на своей груди, начальник управления, и в страшном сне, наверное, не мог себе представить, что его верный кадровик, которого он год спустя, представит к медали ордена «За заслуги перед отечеством», чуть позже, сдаст его со всеми потрохами. Он напишет на него несколько телег, о том, что тот ездит на охоту на управленческом транспорте, что грубиян и самодур. Характеристики были правдивыми, насчет транспорта – ерунда, мелочь, но бумаги сработали. Попали в Москву и в Белый Дом, а недалекая, но правдолюбивая журналистка добила начальника своими острыми статьями. Но при нем и хорошего много было. Институт повышения квалификации работников лесного хозяйства открыл в городе свой филиал, слеты юных лесоводов регулярно стали проводиться, плакаты на противопожарную и лесозащитную темы начали занимать в министерстве призовые места, музей леса переехал в новое кирпичное здание и т. д.
Поднимали бокалы и рюмки ветераны управления, большинство из которых год спустя с удовольствием подпишутся под этими телегами. Поднимал бокал, награжденный медалью директор одного из северных лесхозов, не зная, что полтора года спустя, его срочно введут в управление третьим замом, а после снятия начальника, назначат на освободившееся место. В течение одного - двух лет, он тихо и ненавязчиво отправит всех «подписантов» на заслуженный отдых.
Плясала заведующая районным отделом культуры, молодая, красивая, белокурая поэтесса, в черном бархатном платье. Ее силы уже подтачивал рак, чтобы, спустя три года, худую, неузнаваемо изменившуюся, унести в могилу.
Шутил директор другого лесхоза – румяный, круглолицый брюнет, не предполагая, что спустя пять лет он умрет от закупорки тромба, точнее, от волнения. Говорили, что контролеры обнаружили левую пилораму.
Плясал, тонко перезванивая новенькой медалью, лесничий одного из южных лесничеств, спокойный, ироничный передовик, пересидевший нескольких начальников управления, ибо начальники приходят и уходят, а низовые специалисты остаются.
Женщина из народного хора, запевая, положила вышитую подушечку, на которую вставал на колени шеф, перезванивая медалью, выпивая чарку, целуясь с красавицей.
Последние теплые дни сентября очаровывали. Природа красиво увядала.
Темнело. Человек пятнадцать, самых стойких, постепенно перетекли за один стол. Молодой лесопатолог, все лето проработавший в лесу в очагах сибирского шелкопряда и пихтовой пяденицы, снова расчехлил гитару. И шеф, и он спасли за это время двадцать три тысячи гектаров ценнейшего леса. Шеф получил заслуженную медаль. Про лесопатологов как-то забыли. Оставалось петь и гулять.
Полилась песня. Лесопатолог пел, вкладывая всю душу, люди подпевали. Потом поехали на квартиру, где еще два часа гуляли, пока глубокой ночью шофер не развез всех по домам.
1992, 2000
В ПОИСКАХ БЕЛОЙ МУСКАРДИНЫ
Очаг сибирского шелкопряда в Малиновском лесничестве Зырянского лесхоза в 1995 году был частью огромного трансрегионального очага вредителей леса, охватившего в середине 90-х годов 20-го века большую часть Сибири.
Что можно искать в лесу в апреле-мае? Сморчки, строчки, колбу. Мы искали гриб. Точнее – грибок. Плесневой. Белую мускардину. Известен он только узким специалистам биологам. Лесопатологам тоже. А необходим, при вспышках сибирского шелкопряда, всему лесному хозяйству области. Мускардина поражает зимующих в почве гусениц шелкопряда, вызывая их болезнь и гибель. Гусеницы сворачиваются колечками в конце сентября – октябре, с наступлением холодов, чтоб остаться на зиму в подстилке у корней.
Все началось в апреле, когда мы со специалистами Московской лесопатологической экспедиции на вездеходе заехали в этот очаг – провести весеннее контрольное обследование. Раскопав подстилку, я с великой радостью увидел, что на пробе большая часть зимующих гусениц сибирского шелкопряда покрыта белым налетом. Этой самой белой мускардиной. Из девяти тысяч гектаров очага, на целой тысяче необходимость в обработке отпала – грибок справился.
Однако оставшиеся восемь тысяч ждали обследования. Мы катались на вездеходе по зарослям, по вырубам. Ночевали в вагончиках лесозаготовителей. Продирались сквозь заросли. Обрабатывались от клещей.
Я сидел на вездеходе справа от очаровательной сотрудницы экспедиции Лены – рыженькой, зеленоглазой и приятной. На ней был изящный серый энцефалитный костюм.
Слева от нее сидел Дима – тоже участник экспедиции – молодой худощавый парень, явно неравнодушный к девушке.
Внутри вездехода – пыль, воняет бензином. Проходимость у этого вида транспорта боль-
шая, но трясет внутри просто изматывающе. Поэтому старались сесть на крышу и дышать
свежим воздухом. Периодически на пути вставали упавшие деревья. Некоторые, поменьше,
вездеход форсировал, переезжал, некоторые распиливали бензопилой «дружба» или разруба-
ли топором.
Мы периодически делали высадки и раскапывали подстилку под деревьями. Преимущественно под пихтами, ибо раса шелкопряда была пихтовой. (В нашей области бывают пихтовая и кедровая расы). В других областях встречается лиственничная.
Гусеницы шелкопряда были, как под пихтами первого яруса, так и второго, где в первом ярусе береза.
В апреле комаров еще нет, клещей мало, и ходить одно удовольствие.
- Смотрите, черемша! – радостно закричала Лена. Я подошел к девушке и увидел небольшую площадочку, заросшую колбой.
Присели на трухлявые шпалы бывшей узкоколейки отдохнуть. Ключевая вода ломила зубы. Сладко-терпкий чесночный запах черемши кружил голову.
- Никогда раньше в Сибири не была? – спросил я.
- Нет, не была.
- Ну и какие впечатления?
- Пока неплохо. Ой, дайте я с вас клеща сниму.
- Что, уже появились?
- А вы как хотели? Давайте я на вас мелом порисую.
- Это что, боди-арт?
- Для боди-арта прохладно. Все очень просто. Это специальный мел, от клещей.
Лена обвела-очертила круг на моей энцефалитке по плечам. Подала мел, и я очертил круги по ногам и по рукам.
- Теперь давайте я на вас порисую. – Улыбнулся я.
- Рисуйте. – Разрешила Лена.
Я с великим удовольствием провел круги мелом по ее рукам и ногам и особенно трепетно – вокруг шеи, по плечам.
Близился вечер. Вездеход покатил к вагончикам. Лесозаготовители жили в них когда-то. Нас ждали лесники. С громким лаем бегали собаки. Мы сварили суп и съели его, заедая колбой.
Я вышел из вагончика на свежий воздух.
На небе сверкали звезды – яркие, как светляки. В голове кружились рифмы. Что-то нацарапал карандашом на клочке бумаги и вернулся в вагончик. Улегся в свой спальный мешок на старую железную кровать. Во тьме безмятежно посапывала Лена, где-то рядом с ней – Дима, а я не мог заснуть…
На следующий день катили по другим дорогам, копали подстилку у десятков деревьев, но серебристые гусеницы лежали здоровенькими и мохнатыми. Разбуженные, они лениво ползали по почве и остаткам снега, словно говоря: «Ничего, дайте срок. Скоро от этого пихтача одни стволы останутся».
Николай Михайлович, недавно устроившийся к нам инженером-лесопатологом, стройный, худощавый, густыми рыжими кудрями, растягивал с вездехода провода радиостанции «Карат». Мы активно помогали. Связь с лесхозом удалось наладить не сразу. И так и этак забрасывали провода, регулировали антенну.
В пути закладывали пункты учета эффективности будущей авиаборьбы по методу парных деревьев. Подбирают два дерева, рядом стоящих, похожих друг на друга по высоте, диаметру ствола, радиусу кроны и т.д. Вырубается колот. Перед обработкой, на парашютный полог околачивается одно дерево, с подсчетом сбитых гусениц, после обработки – другое. Разница в живых гусеницах влияет на процент учета эффективности.
Белую мускардину мы больше не находили. Я уехал в город. Потом началась суетня-беготня по поводу предстоящих авиаистребительных работ. В ней мы должны были принимать самое непосредственное участие. Пришло время и в мае УАЗик-«таблетка» повез нас в поселок Зырянку.
Долго не могли найти вездеход для заброски людей в очаг. Наконец он нашелся. Нашлась и горючка. Путь был неблизкий.
Когда я увидел крохотную тележку на узкоколейке – удивленно спросил: «И что, мы все с вещами на ней уместимся и уедем?»
Лесники неторопливо крест-накрест положили на тележку по две небольшие жерди, увеличив, таким образом, посадочную площадь. На этот крест были уложены наши рюкзаки.
- А как поедем? – спросил я.
Межрайонный инженер-лесопатолог Николай Михайлович, улыбнулся и достал из мешка мотор от бензопилы «дружба». Молча приделал его. Мы постарались с максимально возможным комфортом рассесться. Мотор взревел, и транспортное средство покатило по узкоколейке. Мелькали березы, осины и пихты.
Ехали минут тридцать, после чего, на повороте, тележка слетела с рельсов. Мы поднялись с земли, вновь уложили рюкзаки и другие вещи и покатили дальше. Раза два слетали еще.
Наконец остановились. Взвалили рюкзаки на спины и пересекли небольшой лесок. Вышли на пустынную вечернюю дорогу. Смеркалось.
Часов в одиннадцать вечера, послышалось глухое урчание мотора. Показался вездеход.
Водитель, огромный мужик лет тридцати пяти, правой рукой держал за рычаг. В левой руке - сжимал бутылку водки. Отпито было много. Водитель весело воскликнул:
- Здорово, мужики! Залазьте.
Мы неторопливо полезли. На душе было тревожно.
Некоторое время ехали относительно спокойно. Потом послышался глухой удар, маты и вездеход остановился. Вездеход может проехать не везде. В данном случае он врезался в узкоколейку и «разулся». Впотьмах мы долго пытались натянуть гусеницу на колеса. Плюнули и стали устраиваться на ночлег. Было два часа ночи.
На небе горели-переливались махаоны звезд. Кое-как я распределился в вездеходе и провалился в сон.
В шесть утра – подъем. Потирая занемевшее, несмотря на ночевку в спальнике, тело, выглянул из люка. Лесники натягивали гусеницу. После того, как все металлические «пальцы» были вбиты кувалдой на свое место, а гусеница - натянута, вездеход рванул в очаг.
Второй раз приходилось справлять свой день рождения в лесу.
Предыдущий раз, семь лет назад, пришлось, рыгая с непривычки от дикой тряски в целлофановый мешочек, лететь на самолете АН-2 в поселок Катайгу – проводить учет по дымчатой сумеречной пяденице. И очаг-то давно затух, и необходимости особой ехать именно в этот день не было, но работа есть работа. Тогда переправлялись на пароме, катались по дорогам, сосновым лесам.
А сегодня, наскоро перекусив, проверили готовность радиостанций и срочно достали мерные ленты для отмеривания пикетажа. Пикетаж разбивается через каждые сорок метров. На рабочем участке линии пикетажа, как правило, идут параллельно. Скоро должен был прилететь самолет. Чтоб опрыскивать. А пикетаж еще разбит не был.
И погнали мы его разбивать. Впереди шел человек с сорокаметровой веревкой. Делали отметки. Нумеровали. В этот день я снял с себя около 100 клещей. Из них оторвал пять впившихся. Хорошо, что нас по работе прививают от клещевого энцефалита и Лаймы.
Параллельно укреплял квадратные куски марли (метр на метр) под кронами для учета эффективности авиаборьбы, когда гусеницы будут падать. Чтоб их сосчитать.
Тут смысл в том, что летчик ведет самолет во время авиаобработки по двум параллельным линиям – линиям пикетажа. Вначале залетает на одного пикетчика, связываясь с ним по рации, запрашивая ракету. Сигнальщик из пистолета дает ракету, летчик видит ее, обрабатывает и летит на второй пикетаж. Пикетчик перебегает от волны препарата на сорок метров. Соседний пикетчик также дает ракету, самолет разворачивается, обрабатывает и возвращается к первому пикетчику. Все повторяется до тех пор, пока в самолете не кончится горючка для заправки.
Необходимость в истребительных мероприятиях диктуется экономической целесообразностью и только ей. Если ценность леса, который может погибнуть от сибирского шелкопряда или других вредителей, превышает ценность его обработки, если количество гусениц такое, что после объедания лес не восстановится – составляются проекты – технико-экономические обоснования. Когда же есть хотя бы малая надежда, что лес справится с напастью, и собственные паразиты и болезни вредителя убьют очаг - обработка не планируется. Иными словами, речь идет о правильном диагнозе, который должен поставить лесу лесной врач – лесопатолог.
Стоит сказать и о препарате. Когда заболевает человек, ему порой приходится принимать горькие лекарства, чтоб подняться на ноги. Увы, с лесом иногда происходит то же самое…
Сейчас синтетические пиретроиды – препараты на основе персидской (далматской) ромашки, свободно продаются в магазинах. Их покупают дачники для опрыскивания огородов в силу малой токсичности и быстрой разлагаемости в почве. Препарат «децис», который мы использовали, относится именно к таким. Он разрешен и сегодня для обработки полей. Слава Богу, эпоха ДДТ давно ушла в прошлое.
Конечно, в двадцать первом веке, когда в современных самолетах установлены компьютеры с программами и нанесением координат рабочих участков, бедным пикетчикам не надо стоять под гадостью и палить из пистолетов, наводя огонь на себя. Но тогда были еще девяностые годы двадцатого века…
Сзади гудел самолет… Пикетчик с пистолетом, сигнальными патронами и радиостанцией «Ромашка» чуть ли не дышал в затылок.
Мне приходилось быть пикетчиком почти каждое лето в течение первых десяти лет работы (очагов опасных вредителей леса было очень много). Однако сегодня самым важным было успеть пробить пикетаж, ибо по нему уже началась обработка.
Иногда манило копнуть подстилку, но это было бессмысленно, т.к. гусеницы уже поднялись в кроны и начали питание. Все равно, мускардина хорошо нам помогла. По - чаще бы так.
Одна из линий пикетажа проходила по той самой бывшей узкоколейной дороге, где гуляли с Леной в поисках белой мускардины.
Кое-где на гниющих шпалах красовались роскошные трутовики - шпальные грибы. Рельсы давно сняли и продали.
Очаг сибирского шелкопряда в этих краях появился еще до великой октябрьской
социалистической революции и вспышка регулярно повторялась. По сообщению лесоустрои-
телей, еще в 1914 году в среднем течение реки Чулым и междуречью Чети и Долгауна была
отмечена крупная вспышка сибирского шелкопряда. В 50-х годах ХХ века сибирские леса
охватила грандиозная вспышка, во время которой сибирский шелкопряд «дошел» до лесов
Дальнего Востока.
Сорок лет назад здесь так же бушевали очаги сибирского шелкопряда. Старожилы по-
мнили, что гусеницы толстенным слоем передвигались повсюду. Закрылось пять леспром-
хозов. За три года (1954-1957), сибирский шелкопряд съел триста тысяч гектар первосорт-
ного хвойного леса...
Насыпь сохранилась. Иногда попадались весенние грибы сморчки, правда, в небольшом количестве. Они аппетитно манили песочно-шоколадными ямчатыми коническими шляпками.
Местами продолжала зеленеть колба. Рвали ее на ужин. Вечером самолет улетел, и можно было вернуться в лагерь и сесть на бревно, дабы распить с мужиками взятую из дома водку. Что я и сделал. Малознакомые люди поздравили меня с днем рождения, после чего я лег в палатку и заснул. Снился вездеход, прыгающий по лесным дорогам, снилась Лена и зимующие гусеницы сибирского шелкопряда.
На следующий день работа продолжилась, только вставать нужно было раньше. По небу проплывали пушистые, как белая мускардина, облака.
Там где прошла обработка, на учетных пологах лежали дохлые гусеницы. Я подсчитывал их, записывал данные, стряхивал с марли, и вновь натягивал полога. Гусеницы будут падать еще несколько дней. Это время надо вести запись, потом сделать контрольный околот деревьев, под которыми лежат полога.
На четвертый день приехала Московская экспедиция для продолжения проведения учета эффективности. С ней приехал мой начальник, который взял меня с собой обратно в город – дело требовало.
Шли по старым шпалам. За спиной оставалось Малиновское лесничество. В заброшенной избушке осмотрелись и, в который раз, сняли с себя великое множество клещей. Вышли на ровное место. Дождались мотовоза. Доехали до поселка Черный Яр. Переночевали, угостившись малосольными карасями у лесничего. От души попили деревенского молока.
С утра начальник бегал по делам, справедливо ругаясь с лесниками, что радиосвязь у них в хреновом состоянии. Я помогал ему натягивать провода радиостанции «Ангара». После утряски всех вопросов мы уехали в город.
И на следующий день я рванул проводить учет эффективности по рыжему сосновому пилильщику в наших припоселковых кедрачах.
Несколько дней спустя с летчиками на АН-2 полетел в поселок Кожевниково, где также был на учете эффективности по этому вредителю. Красивый поселок. Я люблю ходить в райцентровские столовые. Намахнет ароматом социализма брежневских времен и такая приятная ностальгия охватит. В Томске этого почти не осталось. В обратную дорогу лесники подарили большой кусок копченого сала, с которым и вернулся в город.
К этому времени авиаборьба с вредителями леса прошла. Насаждения были спасены. Московская экспедиция оставалась в лесах Томской области до глубокой осени. Малое количество гусениц сибирского шелкопряда, оставшееся в живых, пошло на окукливание.
Милая Лена. По слухам, ты попадала в автомобильную катастрофу. Но, к счастью, выздоровела. Я желаю тебе всего самого лучшего.
2006
ПО КЕНГЕ-РЕКЕ
Возможно, когда-нибудь взгляд человечества на вспышки размножения вредных насекомых изменится. Люди решат, что пусть лучше вредитель съедает сотни гектаров леса, но главное – не вмешиваться в дела природы. Однако мнение о вспышках сибирского шелкопряда остается одним – это «зеленый» пожар. И чем раньше его затушишь, тем лучше. Конечно, человек оказывает много отрицательного влияния на природу. Но думаю, что парниковый эффект, таянье льдов и т.д. происходили и до появления человека на Земле. Динозавры отчего-то вымерли же…
Но это присказка. Очаг сибирского шелкопряда в Кенгинском лесничестве Бакчарского лесхоза был обнаружен весной 1991 года. Скопление гусениц или объедание деревьев часто находят охотники. И полетели мы на вертолете МИ-8 (последний год существования СССР, о ценах на горючку еще не думали), проводить весеннее контрольное обследование очага: начальник станции защиты леса, инженер и летчик-наблюдатель.
Вышли на поляне, заселились в избушку лесозаготовителей, надули резиновую лодку, спустили ее на воду буроватой реки Кенги. Поплыли. Рыбы в Кенге много: щуки, окуни, ельцы.
На объеденных сибирским шелкопрядом пихтах сероватыми пятнышками периодически просматривались рябчики. Суп из рябчиков, кстати, довольно вкусный. Бедный рябчик! Он не может понять, что хвои-то на дереве нет и, спрятавшись якобы на ней, он хорошо виден.
Перелазили по бревнам через таежную речку Мурзу или Мурзю (правильно и так и так). На пихтах внушительно красовались следы могучих медвежьих лап. То тут, то там встречались большие кучи медвежьего кала. Попадались места его отдыха – трава примятая. Мы делали околоты деревьев на парашютный полог, считали и записывали численность гусениц. В один, далеко не прекрасный момент резко пахнуло тухлятиной. Серега – летчик-наблюдатель – среднего роста, краснолицый, горбоносый с глазами навыкате, встревожено сказал: «Мужики, пойдем отсюда!» И мы рванули, хоть и было у нас ружье с большими патронами на медведя. Мало ли, вдруг зверь неподалеку, пришел мяском тухлым полакомиться.
За несколько дней обследовали очаг, потом за нами прилетел вертолет и увез.
В августе, с инженером охраны и защиты леса лесхоза, мастером леса и двумя лесниками, я залетел туда вновь для организации и проведения авиаборьбы. Жили в охотничьей избушке, принадлежавшей некоему Гафурову. По карте вышли с трудом в нужные кварталы. Один лесник был в этих местах давным-давно, другой вовсе не был, но спорили они до хрипоты о том, как правильно выйти на очаг. Результаты этих споров я хорошо ощущал ногами.
Пробили пикетаж и за дни работы вволю настрелялись ракетами из сигнальных пистолетов. Лесник, с которым ходил по пикету, любил палить костры, заваривать чай, что и делал каждые двадцать минут. Благо сухих трухлявых пней было в достатке. Мы шли по линии пикетажа. Пихты, пихты, пихты вокруг... Изредка попадались кедры и ели. Тропинка, то поднималась на холм, то спускалась…
На неделю работа тормознулась из-за дождя. Время между заправками – в среднем, около сорока минут. Хотя, конечно, по-разному бывает. В зависимости от того как далеко находится обрабатываемый участок от аэродрома. Грустно сидеть и ожидать самолета, если моросит дождь. Летчики ждут, когда развеются тучи, пикетчики ждут, когда прилетит самолет. Костер едко дымит из-за дождя. Сидишь на бревне или пеньке, а то под дерево встанешь. Обработка шла пиретроидным препаратом децис. Синтетические пиретроиды используются и огородниками на дачных участках. В силу малой токсичности и быстрой разлагаемости на безопасные компоненты.
У нас в избушке был маленький радиоприемник. А тут случились события 19-21 августа, связанные с задержкой президента Горбачева в Форосе, ГКЧП. Приемник хрипел, сипел, но все-таки выдавал полезную информацию. Мы гадали – чем кончится дело. Слова «путч», «хунта» звучали по радио постоянно. Тогда и запросились на свет белый строки.
Заросла речушка илом.
Ряска плавает по ней.
А душа – под смутным игом
Ненадежных, странных дней.
А душа не привечает
Тощих сосен средь болот.
А приемник сообщает,
Что в стране переворот.
Почернев от чая, кружки,
С грустью ждут того же впредь.
В километре от избушки
Испражняется медведь.
Лирическое отступление. Сколько пародий было написано на это бедное стихотворение! В Томске по нему оттягивались поэты Ольга Рычкова, Вениамин Колыхалов. В Кемерово – Анатолий Валентинов. В газете «Красное знамя» журналист Валерий Верютин, при публикации стихотворения, заменил слово «испражняется» на «забавляется». И смех и грех. Тогда я понял, что, правда жизни и литературно-стилистическая правда далеко не всегда совпадают. В песне, которую я считаю одной из самых важных в своем творчестве, первая строфа звучит так:
Продираюсь сквозь грусть, продираюсь сквозь лес.
То ли кочка дрожит, то ль вздыхает земля.
Злые всхлипы мозолей и силы – в обрез,
А сквозь душу опять – профиля, профиля.
На это стихотворение Рычкова тоже написала пародию. Не такой уж я идиот, чтобы не знать, что правильнее писать «профили», с ударением на первый слог. И что «профиля», «отрасля», «областя», «емкостя» - манера деревенской речи. Но в таежном стихотворении правильнее было употребить именно «профиля». Тем более, когда общаешься с лесниками - местными жителями, продираешься сквозь тайгу и реальный, а не пресловутый пот профессии застит тебе глаза.
Когда борьба с шелкопрядом закончилась, напряженно вслушивались – гудит – не гудит мотор вертолета.
Однако, подавить очаг в тот год было не суждено. Из-за мелких моросящих дождей численность гусениц вредителя сохранилась.
В августе следующего года с тремя лесниками и радистом, полетел я на Кенгу вновь.
Вертолет опустился на ту же, поросшую малинником площадку. Понесли вещи – рюкзаки, мешки с продуктами. Внезапно заблажил радист:
– Змея, мужики, змея!
Извиваясь грациозно, спешила подальше от человека по траве крупная гадюка. В этом году площадь очага увеличилась в несколько раз.
Месяц кукарекали мы в тайге. Участка было два: северный и южный. Обработкой северного участка руководил лесопатолог Александр Максимович, которого звали просто Максимыч. Обработкой южного – я. Между собой, между участками мы держали связь по радиостанции «Карат». Эта связь была более-менее нормальной. Однако, связь с аэропортом была очень плохой, хоть и брали с собой тяжеленную радиостанцию «Ангара» и был у нас профессиональный радист.
Странный человек. Из тех людей, на которых всю жизнь возят. Такие обычно находятся у кого-то в подчинении. Часто меняют места работы, но вызывают у окружающих жалость, смешанную с легкой брезгливостью. Он был человеком добросовестным, исполнительным, но в глазах его мелькало порой что-то заискивающее. Высокого роста, сутуловатый, с каким-то серовато-желтым лицом, по детски наивный и нелюдимый. Он сразу поселился в крошечной бане, отдельно от всех. Над входом внутри, было круглое, сероватое гнездо шершней, но, как, ни странно, они радиста не трогали. Главное воспоминание его, почти пятидесятилетней жизни - о поездке радистом на торговом судне по реке Лене. Причем он не помнил ничего, кроме того что была там роскошная медвежья шкура.
- А что было самым интересным?
- А вот была у меня в каюте шкурка медвежья. Ох, и тепленькая шкурка. Ляжешь на нее, и как провалишься. Замечательная шкурка.
- А какие города-то проплывали? – допытывался я.- Хоть что-нибудь помнишь?
- Не помню я. Помню, сыр грузили – здоровые головы.
- А что еще перевозили?
- Да продукты разные. А потом зайдешь в каюту – и на шкурку. Ох, и прелесть. Шкурка. Медвежья она, понимаешь.
- А долгий путь был?
- Не помню, - отвечал он. - Но вот, шкурка-то была хороша. Первый сорт шкурка.
Отвечал Петя за связь с аэродромом. Однако «Ангара» работать на передачу упорно отказывалась. Петя по-разному крутил антенну и методом «наклонный луч» и «диполь» - безрезультатно. Он упорно пробовал вступить в связь на разных частотах, подолгу выкрикивая позывные, но ему вторила только личинка жука-усача, которая нудно скрипела внутри сухого дерева на берегу заросшей старицы.
Вставали в шесть утра, бежали пробивать пикетаж. Со мной ходил лесник Иван – очень разговорчивый человек с массой информации в голове. Беда в том, что помнил он эту информацию путано и не до конца. Какими-то странными обрывками. Взгляд был диким, губы бантиком. Другие лесники над ним подшучивали. Как-то раз ночью, закричал:
– Мужики, а где компас? Компас где?
- Что, Ваня, в туалет по компасу решил сходить? – спросил лесник, лежащий рядом.
Радист готовил еду и пытался связаться по «Ангаре» с аэропортом. Дохлый номер. Связывались по «Ромашкам» с летчиками АН-2, необходимую информацию коротко передавали, наводили огонь на себя, организовывали работу на земле. Считали гусениц на пологах.
С каждым днем расстояние от избушки до очередного пикета, у которого вчера окончились авиаработы, становилось все больше. В последние дни авиаборьбы, вставая в шесть утра, пилили километров пять. Однажды я нашел гриб под названием «грибной баран». Запах у него был сногсшибательный. Первые три дня – мозоли на ногах. Когда они прошли, вошел в ритм.
Вновь, как в прошлом году, заморосил мелкий дождь. И на полторы недели. Как на зло, я не взял бумагу. А стихи просились на свет Божий. Однако, лесники курили. Я брал красные коробки из-под сигарет «Стрела», разрывал их и писал на обратной стороне. Неожиданно получилась песня «Продираюсь» - первая моя авторская песня. Я вогнал в нее все – усталость, счастье, ритм с одышкой, уважение к профессии. Она звучала по областному радио, а отрывок из нее вошел, спустя четырнадцать лет, в телевизионные фильмы: «Томский лес. Настоящее и будущее» и «Томский лес». Признаюсь, для меня это самый большой подарок.
Лесники не думали, что сидеть им в тайге целый месяц. У одного кончились лекарства от язвы желудка. Кое-как, собрав вместе запасные батарейки от радиостанций «Ромашка», мы связались по «Ангаре» с центральной авиабазой, чтоб прислали борт. Вертолет прилетел, забрал больного лесника. Оставалась еще неделя авиаборьбы. Однажды самолет АН-2 сбросил патроны, еду, аккумуляторы к «Ангаре», но неудачно. Мешок с сигнальными патронами был завязан слабо, и пришлось искать их в радиусе сотни метров от места сброса. Аккумуляторы к радиостанции вообще нырнули в протоку, пришлось доставать.
Радист перешел к нам в избушку. А особенность ее была в том, что у входа, у печки-буржуйки было жарко, а в другом конце избы – холодно. Радист лег на прохладной стороне. Лесник, нары которого были рядом с печкой, страдал от жары. Радист поднялся с полки и пошел к выходу.
- Гнилушку надо бы подбросить, – сказал он.
- Да ты что, с ума сошел! – Закричал, страдающий от жары лесник. – Ты ляг на мое место.
Они поменялись местами. Какое-то время было тихо. Радист ворочался, ворочался…
- Однако, проветрить надо.
- Зачем же проветривать? – Ехидно спросил лесник. Замерзнем к чертовой матери.
- Гнилушку надо в печку подкинуть, – подхватил другой лесник.
Медведи гуляли вокруг, но были сытыми и осторожными. На поляне росло много малины. Периодически я лакомился ягодой. В начале сентября выпал первый снег. Слава тебе Господи, рабочие участки закончились и через пару дней долгожданный вертолет прилетел. Спасли мы тогда от верной гибели 11185 гектаров леса – на всю оставшуюся жизнь я эту цифру запомнил. Противный рев вертолета на этот раз для меня звучал как самая прекрасная музыка.
День работника леса, спустя две недели, справляли в санатории «Окунек» на берегу Оби неподалеку от поселка Победа. Я полтора месяца не брился, был бородатым, лохматым. За работу получил ценный подарок – электрический самовар с выгравированной надписью. Песню «Продираюсь» опробовал на лесниках – присутствовали делегации всех лесхозов. Потрясающее состояние. Почувствовал, что кто-то похлопывает по плечу. Оглянулся – начальник управления протягивает руку для пожатия.
В 1994 году сибирский шелкопряд вновь поднял голову в Кенгинском лесничестве, но не в тех местах, где мы были, а неподалеку. В августе в УАЗике-таблетке ехали всю ночь. С утра – из Томска до Бакчара часа три-четыре пилить, потом мимо поселка Андарма, потом через поселки Парбиг, Новую Бурку до Кенгинского лесничества. Заехали в село Подгорное за лесопатологом Максимычем. Тот – невысокого роста, кряжистый, широкоплечий, с лицом грубой лепки и сросшимися на переносице бровями, бодро поприветствовал:
- Здорово, мужики! Это не желчь, это радость встречи. А что смотрите так мрачно, брови нависают?
- Готов ли ты к труду и обороне? – Радостно произнес шеф.
- Твое предложение странное, но интригующее.
- Так это ж романтика, Максимыч.
- Так я ж все от будущих долгов. Я просто олицетворение такта. И свою работу люблю.
- Что-то ты полнеть стал.
- Ты ошибаешься, сзади я птенчик. Тоненькая сурепочка.
- А работы предстоит – тьма. Быть тебе руководителем группы сигнальщиков.
- Так я завсегда…
Выпили-закусили и в путь. Ночью перед машиной дорогу перебегали мелкие звери. В лобовое стекло врезались ночные бабочки и другие насекомые, оставляя следы. Один раз, чуть ли не под колеса, рванула лиса, только хвост пушистый мелькнул. В поселок Кенга приехали глухой ночью, остановились в лесничестве. Сразу забрались в спальники и заснули. Утром проверяли радиостанции «Ангара», «Карат», «Ромашки».
Начальник и бывший летчик-наблюдатель Серега, работавший теперь у нас, остались в аэропорту – организовывать работы с воздуха. Максимычу и мне предстояло как всегда – в лес.
В очаг забирались с утра на двух моторных лодках. Запас бензина брали с собой, с таким расчетом, чтоб хватило на обратный путь. Прятали по берегам в густой траве. Долго и муторно перебирались через заломы упавших в воду деревьев, перетаскивали лодки, рюкзаки. Заломов таких на пути было пять или шесть. С вертолета цвет реки ржаво-коричневый. Она извивается, причудливо петляя меж берегов. Хотя конечно, когда заломов нет, в жаркий день ехать на моторной лодке одно удовольствие.
Вначале зашли на одну избушку, где переночевали. Утром вышли к другой избушке, где предстояло жить до конца авиаборьбы.
Долго раскидывали провода «Ангары» и пытались выйти на связь. Провода раскинули, а вот со связью, как часто бывало, возникли проблемы. Выходить надо было каждый час.
Только часа через четыре доорались. Максимыч радостно посмотрел на коллектив и произнес:
Как на том, на берегу,
Бегали апостолы.
Девки в…ли попа. –
Слава тебе Господи!
После налаживания связи нужно было по границам обрабатываемого участка на деревьях развесить белые флаги для ориентировки летчика. И тут тоже возникла проблема. Лазовые деревья были низкими, а высокие деревья – нелазовыми. Лесник Валера смастерил лук, сделал флаг, положил его вместо стрелы, натянул тетиву. Недолет. Вторая попытка. Перелет. С третьей попытки флаг застрял посередине дерева. Долго сбивали его. Одну попытку мужики даже из двустволки сделали.
- Хватит, - сказал я.- Еще ружье разорвет, отвечай за вас.
Выбрали, хоть и небольшое, но лазовое дерево и приделали на него кусок марли. Получился флаг. Белый флаг.
Сегодня самолета не будет. Мужики тут же взяли рыболовные снасти и пошли на Кенгу. Лесник забрасывал блесну. Крохотная рыбка из жести плыла метров на сорок. И столько же раз он ее забрасывал. На сорок первый раз, резко, подобно маленькому крокодилу, вылетела из неведомых глубин обманутая человеком щука, заглотила «рыбку» и затрепыхалась на земле.
А какие большие, красивые и вкусные окуни на Кенге! Уха получилась – пальчики оближешь.
У лесника была маленькая собака лайка, которую Максимыч называл Куторкой, варьируя эту кличку и до кутьки, и до Курвы, и до курвиметра. Он любил с ней играть.
Проломанная гитара лесопатолога Максимыча звенела по ночам. На гитаре любил играть я.
Утром вышли на пикеты.
Светило яркое солнце, слепило летчиков, и они не всегда могли разглядеть сигнальные ракеты. Раньше в таких случаях жгли сигнальные костры с большим количеством дыма. Максимыч не хотел этого делать. Пришлось шефу вместе с продуктами, сбрасывать телеграмму, чтоб жгли.
- Спалим тайгу, как пить дать спалим с кострами этими. – Ворчал Максимыч, подкладывая в костер травы и хвойных веток, чтоб дыму больше было.
Снова прилетел самолет. Сориентировали его по дыму. Солнце посияло-посияло, да и в облако ушло.
На боку у меня висела радиостанция «Ромашка». В сумке были сигнальные патроны – ракеты и большой пистолет. Другую сумку с патронами в левой руке нес Максимыч. В правой руке у него был здоровенный нож, который он называл «мачете». Этим мачете он резал траву, проходя по зарослям. Когда идешь с Максимычем по лесу, радио не надо. Он сыпет прибаутками, экспромтами и афоризмами. -
В рюкзаке одна лапша.
Больше нету ни шиша.
И дырявый котелок.
Вот и жизни потолок.
- Жизнь Васильич, проста, как простатит. У нас в лесозащите как: ты звезда, я звезда, он звезда, и так далее, а потом пальцы кончатся, загибать нечего будет. Когда дождь льет, и препарат смывает - это бутафорский вариант. Стоит голая женщина на столе, вокруг десять мужиков. Все хотят, никто не может. Но, главное – всегда ищи в человеке только хорошее. Плохое всплывет само.
Между тем, самолет уже залетал.
- Первый, слышишь меня?
- Слышу.
- Начинаем работу. Ты мне ракету дай.
- Даю ракету.
- Наблюдаю.
Самолет пролетает над головой. Пробегая через сорок метров на следующий пикет, провалился в болото по самый пах. Лихорадочно поднял руки вверх. В одной сжимал сумку с патронами, которая, слава Богу, не успела замочиться, в другой – пистолет. Зубами подтянул за ремень на грудь рацию – «Ромашку». Самолет возвращался со второй линии пикетажа. До следующего пикета я не добежал метров тридцать. Пальну в этом же месте – будет «огрех», самолет не охватит площадь - гусеницы сохранятся. А летчик торопит.
- Первый, первый, ракету давай.
К счастью, меж деревьями было большое окно распада. Держа пистолет в вытянутых руках, наискосок запулил в небо красную ракету так, чтобы она прошла в месте, откуда должен был стрелять, если б в болото не провалился.
- Даю ракету.
- Наблюдаю. Все, иду на заправку.
Самолет красиво и низенько пролетел там, где было необходимо, и скрылся. Между полетами минут двадцать. Вылез из чертового болота.
Подошел к Максимычу на следующий пикет. Максимыч уже запалил костер и поставил чаю в котелке. Я снял сапоги, вылил из них воду, снял носки, надел их на палки и воткнул палки в землю над костром.
Патроны в моей сумке заканчивались. А предстояло еще не меньше четырех полетов до вечера. Поэтому переложил остаток патронов в сумку Максимыча и взял ее.
- Все нормально? – спросил Максимыч.
- Попал как х… в рукомойник.
- Ты или станешь таежником, или нет.
- Боюсь, что не стану, – отвечал я.
- Это один охотник в тайге в кусты по большому делу зашел. И вдруг они сзади захрустели. Оборачивается – медведь. Охотник надел штаны, но какать не перестал.
- Это ты к чему?
- В сапогах тяжелее ходить. Чуни удобнее.
- Парадоксальный ты наш.
Чуни удобнее, если весу в человеке поменьше, а ловкости побольше. Во мне весу было килограммов девяносто пять (в том числе пять лишних в районе живота). При нервных перегрузках лишние килограммы сбрасываются, однако, при спокойной жизни довольно быстро набираются вновь.
- Без чая я не могу, – говорил Максимыч, каждые двадцать минут запаливая костер. – Я без чая ходить по лесу не умею.
- А не сильно ли крепкий?
- Нормальный, купеческий.
Обратно шли, ориентируясь не только по профилям и квартальным просекам, но и по свежим затескам на деревьях.
- Видишь, как я тебя аккуратно вожу, - говорил Максимыч. - Ни одной лишней петли не делаем.
По приезде на избушку, мы сразу же поставили брагу. По окончании борьбы устроили отходную с песнями. Лесник Валера в глубокой сковороде, на деревенской сметане и деревенском же сливочном масле так пожарил рыбу, что… Я по жизни большой гурман. В каких только странах, какие только блюда не едал.
Но тут что-то особое. Вкуснее этого была, пожалуй, только уха из нельмы, которую довелось в это же время испробовать в Шегарском лесхозе.
На следующее утро уложили вещи в лодку. Кенга петляла, но травяной, смородиново-черемушный аромат опьянял. Хотя черемуха уже давно отцвела. Плыли целый день. Под вечер высадились у пасеки. Чаю с медом у пасечника попили. Мужик на берегу держал в обеих руках фантастически-огромных щук, чуть ниже собственного роста. На моторке подплывали к поселку Кенга. Всю дорогу Максимыч держал заряженным ружье.
- Зачем? – спросил я.
- А вдруг лось попадется. Мяса надолго хватит.
Но, в основном, палил по уткам.
В 1996 году – високосном году Крысы довелось в последний раз (надеюсь) побывать на Кенге-реке по, делам связанным с сибирским шелкопрядом.
Волненья в тот год было много. В начале марта мама сломала шейку бедра. Врач вначале сказал, что это растяжение. Кость срасталась медленно. Два месяца мама стонала. Потом учил ее заново ходить, до дивана, до туалета, до кухни. Закупил продуктов на две недели, думая, что управлюсь. Торчать в лесу пришлось больше трех недель.
Комарья в тот год было видимо-невидимо. Снова долгая тягомотина с натягиванием проводов радиостанции «Ангара».
Пикетаж проходил как раз через Кенгу. Пробивали с лесниками вначале с одной стороны, потом садились в лодку, плыли на другую сторону, и пробивали с другой стороны. Во время авиаобработки приходилось держать связь с пикетчиками на параллельной линии пикетажа по радиостанции «Карат», с бортом самолета по «Ромашке» и с аэропортом по «Ангаре». Комары высасывали, казалось, всю кровь. «Детта» спасала часа на два. Потом она выходила с потом. А много раз мазаться – тоже доброго мало. Голова дурная становится. Над речкой летчик отключал опрыскивающую аппаратуру.
Однажды на «моторке» разделся до плавок, когда попал под ливень. Блаженство. Те минуты пока ливень хлестал, комаров не было. После проведения работ, обратно гнали моторки как могли. Одинокие кедры, объеденные рыжим сосновым пилильщиком, попадались по пути, но мне было не до них. За мать волновался – как она там. В поселке переночевал у мастера леса Матвея Матвеевича, а наутро понесся в город.
В УАЗике по дороге в Томск, уже успокоившись, думал о таежной реке с благодарностью. Слагал стихи.
2006
ПИХТОВАЯ ПЯДЕНИЦА
После авиаобработки в 1996 году в Кенгинском лесничестве Бакчарского лесхоза против сибирского шелкопряда, дома удалось побыть только два дня.
Начало июля. Президентские выборы. По городу красовались здоровенные портреты президента Бориса Ельцына с надписью «Голосуй сердцем». Голосовать сердцем за Ельцына я не хотел. Задержки по нашей нищенской зарплате составляли в среднем, месяца два, а то и больше. Сходил в избирательный пункт, проголосовал разумом за его соперника – лидера КПРФ Геннадия Зюганова и сел в ожидавший меня УАЗик - бордовую «таблетку» - нашу «лесную скорую».
И рванули мы в село Подгорное, в Чаинский лесхоз, где бушевали очаги пихтовой пяденицы. Площадь очага в лесхозе превышала двадцать три тысячи гектар.
Гусеницы всех видов пядениц характерно выгибают тела при движении. В народе этих гусениц прозвали землемерами. Гусеница выделяет нить, на которой может зависать. С ее помощью ей легче передвигаться.
Подгорное – красивое село. В УАЗике, кроме меня было два Сереги: за рулем - Серега-водитель, в салоне - Серега-лесопатолог. И Начальник. Ему предстояло руководить.
Серега-водитель долго кружил нас по живописным улицам Подгорного.
Поселок находился на горе, под горой, вокруг горы. Уазик, прыгая, подъехал к деревянной опрятной одноэтажной конторе лесхоза. На двери висел замок.
Поехали к лесопатологу Максимычу. Это легендарный по-своему человек. Средних лет, очень мускулистый, невысокого роста, большой любитель поговорить. Тайга - его стихия – чувствовал он себя в ней как рыба в воде, с огромным рюкзаком вышагивая десятки километров. В него однажды стреляли браконьеры, он уполз от них, выздоровел и вновь ходил по лесу.
Дом стоял словно гриб, вросший в холм. Лесопатологи открыли калитку и поднялись по деревянным ступеням.
- Хозяин! – с усмешкой постучал Начальник в дверь. – А мы прие-е-ехали.
- О-о-о, здорово, мужики! Сейчас пойду баню топить.
Дневная июльская жара постепенно спадала. Вечер тихонько таился вначале, приглушая дневные краски. Гости по очереди вымылись в бане. Я с наслаждением смешивал горячую и холодную воду, терся мочалкой. Умиротворенный, поднялся в избу. Хозяйка накрывала на стол.
- Ты, Васильич, всех-то не трави. На развод оставь маленько, – внушал Серега-водитель.
- Не буду, не буду, - смеялся я в ответ.
Серега-лесопатолог остался с летчиками, организовывать работу с воздуха. Шеф осуществлял общее руководство. Организация истребительных мероприятий – дело тонкое, сложное. Нужно привести во взаимодействие работу с воздуха и на земле. Найти бензовоз, организовать постоянный подвоз воды для приготовления рабочего раствора, а это – пожарная машина и не одна и многое другое: сигнальные ракеты, радиостанции и т.д.
Необходимое пояснение. Десять лет спустя, проведением этих мероприятий, при необходимости, станут заниматься другие службы. Рыночные отношения придут и в эту область. Однако, на момент написания очерка, контрольные обследования очагов и учет эффективности по-прежнему остаются за службой лесозащиты. Конечно, если не будет дальнейших реформ…
Посидели, как водится, даже в баньке помылись, договорились обо всем, а утром поехал я с лесопатологом Максимычем в Тигинское лесничество. Оттуда – в лес.
И началось.
Очаги пихтовой пяденицы, точнее, комплекса пядениц, с преимущественным преобладанием пихтовой, сформировались в 1995 году в трех лесхозах Томской области: Бакчарском, Колпашевском, Чаинском. Вспышка произошла очень быстро и в 1996 году площади в десятки тысяч гектар отборного пихтача настоятельно требовали спасения. Особенно тяжелым было положение в Чаинском лесхозе.
Перед этим довелось проводить весеннее контрольное обследование в Плотниковском лесничестве Бакчарского лесхоза по той же пихтовой пяденице. Переплыли на резиновой лодке речку Иксу, остановились, как водится в охотничьей избушке. Среди лесников, был Иван, с которым четыре года назад довелось работать на Кенге-реке.
На деревьях важно сидели, расправив серые крылышки, бабочки пихтовой пяденицы, иногда порхая меж стволов.
Очаги ее ближайшей родственницы – дымчатой сумеречной пяденицы бушевали в Катайгинском районе в середине восьмидесятых годов двадцатого века.
Я заложил пробы, наловил бабочек и вернулся в город. Для точного определения видов, пришлось поехать в командировку в город Новосибирск к замечательному специалисту, кандидату биологических наук Сергею Григорьевичу Василенко. Сергей учился на биолого-почвенном факультете Томского университета старше меня на курс. Пяденицами занимался еще с первого курса, став к середине девяностых годов одним из немногих ведущих специалистов в мире. Сергей помог с определением.
Консультировался я часов пять и с академиком Николаем Григорьевичем Коломийцем - виднейшим сибирским энтомологом (ныне покойным). Помимо точного определения видов, главными задачами были: определения цикла развития и сроков проведения борьбы с вредителями. Хотя, конечно, все это очень плавающие величины, на которые влияют и погода, и другие факторы…
Коломиец уговаривал взяться за диссертацию. Просто описать очаг. Тема благодатная. Было бы время…
Поначалу часть пикетажных линий проходили по полям, с которыми граничили пихтовые леса. Работать легче – места открытые. Наводил самолет на себя, бежал через сорок метров на следующий пикет. Над полями летчик отключал опрыскивающую аппаратуру.
Спасаясь от комаров и слепней, я обернул марлей лицо.
Улетая на заправку, летчик, выпендриваясь, провел самолет АН-2 чуть ли не над самой моей головой. Дико захотелось пальнуть ему из пистолета ракетой в хвост. Ограничился тем, что сматерился по радиостанции «Ромашка», засорив эфир.
Ближе к вечеру Максимыч клялся-божился, что уйдет из лесозащиты. Я тоже клялся-божился. Дикая усталость и тучи комаров делали свое дело.
Самолеты. Из-за большой площади, работа шла вначале одним, потом двумя, а после – тремя самолетами. Не успевал отлетать и опрыскать один, как тут же, следом за ним, спешил другой. В этой ситуации главное – успевать своевременно переходить с пикета на пикет и чтоб хватило сигнальных патронов. Первую неделю организм как бы приноравливался к новым условиям. Ночевать ездили домой к мастеру леса.
Просыпались в шесть утра, ложились в час ночи. Параллельно с работой на пикетаже, проводил раскладку марлевых учетных пологов – считать дохлых гусениц. Ответственно заявляю, что самым трудным годом в жизни томской лесозащиты вообще и в моей, в частности, был как раз этот, девяносто шестой год. Да и работали мы на грани подвига…
Проезжали мимо бывших деревень с остатками гниющих изб. Однажды с мастером леса, отстрелявшись, долго ждали машину, что должна была приехать за нами. Не выдержали, пошли пешком. Несколько километров телепались по трассе, беседуя о том, о сем.
За несколько дней ближние участки были отработаны. Предстояло заезжать в дальние участки с ночевкой в лесу.
Ранним утром машина стояла у опушки леса. Горел костер. Перед тем, как топать на начало пикетажа, необходимо было попить чаю.
Я рассказывал лесникам о шестизубчатом короеде-стенографе – главном стволовом вредителе припоселковых томских кедрачей.
- …У этого короеда есть хищник – маленький коротконадкрылый жук, семейства стафилинид - Флаэномус лапоникус. Крохотная стафилинка, а яйцам жука от него несдобровать.
- Да уж. - Подтвердил Максимыч. - Если в яйцах заведется крохотная… сифилинка – доброго мало.
Мы дружно заржали. А потом рюкзаки – на спину, рацию – на плечо, патроны – в сумку. И - в очаг.
Трава выше двух метров. То есть выше роста среднего человека. Утром промокаешь в росе насквозь. Днем под солнцем, правда, обсушиваешься. Шли по широкой квартальной просеке. Пройдя километра четыре, остановились передохнуть.
Было начало пикетажа. Картина вокруг была одинаковая и удручающая. Объеденные на 30-50 процентов деревья пихты, кедра и даже ели, затянутые паутиной. Висящие на них гусеницы разных возрастов – голые, зеленовато-желтовато-коричневатые. И объеденный лиственный подлесок и трава: рябина, калина, смородина, листья огоньков…
На лиственных растениях, соответственно, гусеницы тоже были. Во время вспышек, пихтовая пяденица ведет себя как непарный шелкопряд, т. е. как полифаг, поедая все лиственное и хвойное подряд.
Передохнув, наша группа разделилась. Максимыч свернул влево и по квартальной просеке пошел с лесником и мастером леса на другой участок, куда должен был прилететь другой самолет АН-2. А мы остались тут, устанавливать палатки и дожидаться самолета. Договорились о связи. Час спустя вышли по «Карату» на связь, перетолковали. За несколько километров брало нормально.
Загудел самолет. Работа началась. Комары сводили с ума. За день отработали участок, поужинали и разбрелись по палаткам. С утра – продолжение. Связь по «Ромашкам», пальба, раскладывание марлевых учетных пологов. К вечеру участок отработали, вернулись к стану и потопали к Максимычу, где предстояло отрабатывать еще несколько участков.
Поставили палатки, перекусили, обменялись новостями. Максимыч пристроил «Карат» на дерево. Пытались выйти на связь с аэропортом. Орали, орали в рацию через каждый час – фиг вам. Не слышит аэропорт. Вечная проблема.
Горел костер. Переночевали.
Утром по-скорому сварили чай. Максимыч размышлял:
- Это хорошо, что вредители летом разводятся. А то зима, снега много. С «Бурана» спрыгнул – на мотне повис.
- Зимой, зато клещей да комаров нет, – ответил я.
- А это чьи колеса? – спросил Максимыч, увидев торчащие из-за кустов старые рваные, забытые кем-то башмаки.
- Бери, твои будут.
Максимыч обратился к одному из лесников.
- Ну, что, Вася, ты сильный, тебе рацию нести.
- Была сила, когда мать срать носила. Отец понес – всю растрес, – лениво ответил тот, но рацию взял.
Ночью я написал стихотворение «Созвездие сирени». Нацарапал карандашом при свете гаснущего костра. Впоследствии оно станет названием второй книги моих стихов. А утром – беготня по Тигинскому лесничеству, пальба, паданье дохлых гусениц на учетные полога.
Ужас охватил меня на следующий день. Когда посчитал упавших гусениц. Ибо после контрольного околота дерева, живых гусениц на полог упало не меньше. Это означало, что дохлых гусениц заменили живые, с травы и кустарников, которые переползли на деревья. Кроме того, дохлых гусениц хорошо таскали с учетных пологов крупные муравьи, особенно большие рыжие - Формика руфа. По этой причине с учетом эффективности тоже не стоило сильно растягивать. Пихтовая пяденица может съедать как хвойные, так и лиственные растения. Больше сотни видов. Т.е. вести себя как полифаг.
Срочно передали по рации, чтоб количество препарата увеличили. Вернулись на предыдущий пикет, втайне надеясь, что это огрех и летчик просто место пропустил. Увы. Оставалось надеяться, что голая гусеница пяденицы все-таки более восприимчива к препарату, чем, скажем мохнатая гусеница сибирского шелкопряда. Что, впоследствии и подтвердилось. И еще. Они могут дохнуть и в куколке, после ухода в подстилку.
Участки менялись, так как леса чередовались, или соседствовали с полями, трассами ЛЭП.
Однажды на поляне, по которой шла линия пикетажа, набрел на заросли земляники. Встал на колени, и пока самолет летал на заправку, прямо ртом снимал со стеблей крупные красные, удивительно ароматные ягоды.
В напряженном ритме прошло несколько дней. Ложились в час ночи, вставали в шесть, а то и в пять утра.
Самолеты летали один за другим, так как расстояние до аэропорта небольшое. Авиаборьба подходила к концу.
Последние пикеты были самыми сложными. Масса ветровальных деревьев, болотины, заросли, узкая и далеко не всегда заметная квартальная просека. Лесник шел впереди, находя и обновляя топором давно заросшие квартальные затески. Я – за ним, с рацией на боку, сумкой с патронами в левой и пистолетом в правой руке.
Вот он – последний полет и последние пикеты последнего рабочего участка. Шеф по «ромашке» настоятельно просил с самолета, чтоб не снимали полога, пусть полежат несколько дней.
Впереди, кажется, болото. Сапоги продырявлены, энцефалитные штаны порвались на самом интересном месте между ногами. Но из пистолета я настрелялся на всю оставшуюся жизнь. От постоянно взводимого курка, кажется, мозоль на руке образовалась. Ощущения, что одно ухо постоянно заложено. Связь – пальба, связь – пальба. Летят в небо ракеты – красные, желтые, зеленые. С детства, любя салюты и фейерверки, я никогда не думал, что жизнь так странно преломится.
И – как чудо какое-то. Каллы на болоте. Небольшие, но белые, настоящие, маленькие конечно. Это бело-золотое чудо врезалось в память и обернулось стихотворением.
Мы вернулись на стан. Пообедали. Сходили на ранее обработанные участки, посчитали на пологах гусениц, околотили деревья.
Напоследок я набрал воды из лесного ключа. Выпил. Пришел вечер. Завтра предстоял трудный день.
С утра стали выходить из очага…
Могучий Максимыч, лесники, я околачивали десятки и сотни деревьев, выявляя огрехи. Казалось, Максимыч двужильный. Он возмущался:
- Я понимаю, когда по синему делу кто-то может накосячить. Но тут-то…Слов нет.
- Да ладно. Потом летуны свободным полетом подстрахуют.
- Огрехи – пустое дело. Балалайка.
Он очень огорчался, когда находил необработанные деревья. Я успокаивал его, говоря, что просто времени после обработки не очень много прошло. А свою порцию гусеницы получить успели.
Параллельно с подсчетом гусениц делал почвенные раскопки. И увидел, что все больше гусениц, достигнув последнего возраста, уходят на окукливание. (Возраст гусениц измеряется по головным капсулам). Свежих куколок дергалось не менее семидесяти процентов.
А это значит – они будут мирно находиться в подстилке до следующего года. Иными словами, необходимость в авиаборьбе отпадает. От этого испытал дикое облегчение и огромную радость.
Меня привезли в лесхоз. Шеф, как полководец, сидел над картами. Рядом работал Серега-лесопатолог. Серега-водитель читал книгу.
Я устало улыбнулся.
- Все, дорогие мои. Закруглять пора это дело. Отбой.
И, перед тем как рухнуть на пол отдыхать, объяснил, что куколок в подстилке уже семьдесят-восемьдесят процентов. Завтра уйдут на зимовку еще десять процентов оставшихся гусениц. Послезавтра - еще столько же. И все.
На следующее утро в последний раз поехали на аэродром. Директор лесхоза лично летал с летчиками, высматривая с воздуха самые ценные насаждения и указывая, где обрабатывать свободным полетом (без пикетажных линий). В три самолета все было сделано часов до трех дня.
Я погулял по селу Подгорному, очень живописному. Искупался в реке Чае, действительно, чайного цвета. Смыл с себя грязь и пот авиаборьбы. Вечером зашел в редакцию местной районной газеты. Познакомился с главным редактором, выпили винца по такому случаю.
На легендарной треснутой гитаре Максимыча с помощью щипцов были подтянуты страшно тугие колки. Пили водку, закусывали домашними заготовками. Я читал стихотворение, написанное у костра, и аплодисменты слушателей были и останутся одними из самых дорогих. Шофер Серега в сентябре – в каждый день работника леса - вспоминает, как я пел тогда «Москву златоглавую». Двадцать три тысячи гектар спасенного от пихтовой пяденицы пихтача – это не фунт изюму.
И эктропис бистортата, и эктропис облигвария и парадариза консонария, как зовут этих бабочек на латыни, составлявшие комплексный очаг пядениц, были побеждены.
Перед отъездом в город заглянули напоследок в аэропорт – попрощаться с летчиками. Бывший летчик-наблюдатель, а ныне лесопатолог Серега вдруг затряс мою руку.
- Смотри, смотри, Коля. Ах, какая красота!
И действительно. По небу ровненько летели три самолета АН-2. Они картинно развернулись и поплыли в город, медленно тая вдали.
2007
АНДАРМА
В стране что-то чувствовалось. И хотя по-прежнему ситуация во всех делах в 1997 году в России была глубокая (как об этом скажет впоследствии премьер-министр Евгений Примаков), а задержка зарплаты составляла уже до трех месяцев, но, все-таки, словно некий прохладный ветерок навевал. Дескать, потерпите еще чуть-чуть.
Чтобы терпеть было легче, стал, в свободное от работы время, помаленьку гимн Томска писать. Конкурс в городской газете «Томский вестник» объявили. Конечно, дело это тухловатое, так как гимны обычно пишутся на большом народном подъеме. Например «Марсельезу» Руже де Лиль за ночь наваял. Но так это ж была Великая французская буржуазная революция.
Текст Гимна Советского Союза, опять же, в Великую Отечественную войну Михалков и Эль Регистан сотворили, но во вторую ее половину, когда наши воспряли духом и немцев погнали. Народный подъем, то есть был. Строилось новое, невиданное в мире государство. А в ельцынское время 1997 года особого подъема как-то не ощущалось, наоборот, весь народ опустили на недосягаемую низоту.
Для меня подъем в этом году был связан и с поездкой в Москву на творческую встречу работников лесного хозяйства, пишущих о лесе. Как нас там принимали – это тема отдельного очерка и важная страница моей жизни вообще. Появилась и реализовалась возможность публиковать свои произведения в столичных лесных изданиях.
И главное. С моей точки зрения, жить стоит либо ради любви, либо ради карьеры, либо ради творчества.
Я практик и прагматик. Премии за гимн Томска были объявлены. Глаза боятся, а руки делают. На память сразу пришла передача, слышанная по радио, еще, когда школьником был. Посвящена она была песням немецкого певца Эрнста Буша. Песни были в бодром темпе, типа «Марш левой» и мне показалось, что искать надо в этом направлении. Агата Кристи детективы свои в ванне творить любила. Помня об этом, я также залазил по вечерам в теплую ванну с листом бумаги и ручкой. И обязательно сотворил бы что-нибудь великое, если бы не возникла, как всегда, острая необходимость в лесопатологических кадрах на предмет авиаборьбы с сибирским шелкопрядом в Андарминском лесничестве Бакчарского лесхоза.
Впрочем, это я шучу и выпендриваюсь. Конечно же, проекты авиаборьбы давным-давно были составлены и утверждены в Москве. И весенний контрольный учет сибирского шелкопряда был проведен, как водится. Гибели погибших во время зимовки гусениц не было.
Гоп-гоп на УАЗик и вперед. Очаг 3813 гектаров. Пихтачи. Инженер охраны Бакчарского лесхоза, Игорь – молодой и весьма неглупый парень, составил мне компанию в той поездке. Тут многое было завязано на вездеходе. Лесничество находится неподалеку от трассы и необходимости лететь туда вертолетом или забираться на моторной лодке, как на Кенгу, не было. Раскладушки нам дали в конторе лесничества, ночевали и готовили мы там же, так, что минимальный комфорт был соблюден.
Патроны сигнальные у нас были двух типов – привычные крупные – для пистолетов и мелкие ружейные. И вот с этими вторыми была тоска. Из-за того ли что срок годности у них вышел, или еще по какой причине, но осекались они по два выстрела из трех. Однако, тратить их тоже надо было. Поэтому наготове держали пистолет с нормальным патроном, чтоб тут же стрелять по команде летчика, дублируя ружейный выстрел, если произойдет осечка.
Но и с нормальными патронами не все было так гладко, как в другие предыдущие годы. Эти, напротив, стреляли хорошо. Но к нашему ужасу, не успевали прогореть в воздухе до конца и порой падали на землю, не потухнув. А это очень опасно, так как может привести к лесному пожару. А что? Макушки то у пихт сухие, объеденные сибирским шелкопрядом.
С утра в шесть рванули на вездеходе по дороге, заезжая в пихтачи или пихтовые колки. Даже в березняках во втором ярусе пихта была тоже с гусеницами.
Раскладывали полога, пробивали пикетаж и т.д. А очень скоро и самолет прилетел. Идет команда летчика.
- Первый, ракету!
Лесник стреляет из ружья. Осечка. Стреляет еще раз.
Я ору по «Ромашке».
- Даем ракету. Наблюдаешь?
- Нет. Не наблюдаю. Дай еще ракету.
Палю из пистолета, который держу наготове.
- Видел ракету?
- Видел.
Ружейные ракеты мельче пистолетных. Да и свет у них слабее.
Так и мудохались мы с этим очагом.
С погодой нам везло, дождя не было и все шло более-менее нормально, до тех пор, пока однажды, к нашему ужасу, не до конца прогоревшая пистолетная ракета упала на землю и запалила растительность. Упала она, к счастью, в кусты посреди поля. Возник пожар, который тут же потушили. Только выгорел круг метров шесть в диаметре. В дальнейшем я старался стрелять, держа пистолет очень строго вертикально и только в наиболее открытых местах, на полянах или в окнах распада.
Параллельно творил гимн Томска. Однажды работал над ним, сидя на вездеходе, в перерыве между полетами, пока самолет на заправку улетал.
Пока ехали по дороге, увидели сладко спящего на земле пьяным сном, лесника. Рядом стоял мотоцикл. Игорь ругался. Леснику потом дали вздрючку.
Один пикетаж пришлось отстреливать из моторной лодки, ибо текла река Андарма как раз посередине рабочего участка. Над рекой летчик опрыскивающую аппаратуру отключал.
Пихтачи находились по обоим берегам. И шелкопряд был и там и там. Пихте чтоб усохнуть и погибнуть, пятидесяти процентов объедания кроны вполне хватает.
По иронии судьбы, именно пистолетная ракета, выпущенная однажды с реки, не до конца прогорела и упала в лес. Встревоженные лесники вместе с инженером охраны, матерясь, повели лодку к берегу и бросились многострадальные деревья тушить. Не хватало, чтоб лесная охрана лес подожгла. Шелкопряд не съест, так сгорит.
Мы проносились на вездеходе мимо уходящих с лица земли деревень. Жили в них в свое время, ссыльные. Иногда деревень не было совершенно, и на картах сохранились только названия, например «Рот Фронт».
Голое поле. Иногда на полях видны были остатки изб. Либо (правда, это был единственный случай) - в одной избе доживали старик со старухой. Попросил попить, налили какой-то немыслимой воды.
Леса федеральные граничили с сельскими. Однако сибирскому шелкопряду было совершенно наплевать – какие леса грызть. Поэтому он грыз и те и другие.
Попадались островки с зарослями колбы. Несколько раз встречались сморчки. Довольно-таки нарядные грибы.
Вечером лесники принесли мелких щук, и мы сварили уху. В конторе лесничества были подшивки газет. Я в основном, читал и перечитывал посмертную подборку стихов размером на газетную полосу, талантливого томского поэта Макса Батурина, с которым в предпоследний год его жизни приходилось общаться нередко. Мы придерживались разных взглядов на многие проблемы. Я консерватор по натуре, созидатель по складу характера. Я ненавижу ничего разрушать.
Макс отравился. Я регулярно читал его статьи в «Томском вестнике». Макс с огромной силой проявился в десятилетие 1987-1997 годов – самое бурное, неоднозначное перестроечно-рыночное время. Думаю, он стал поэтом этого времени, отражателем, преломлятелем его в Томске. В России периоды бурных реформ и стабильности чередуются. Я же стабильности жаждал всей душой и давно. Наша разница в возрасте составляла месяцев семь-восемь, а уход ровесника – тяжелое дело.
Отношение мое к нему и творчеству его было неоднозначным. Первые публикации стихов в областной прессе (газете «Молодой ленинец») состоялись у нас в одном и том же 1987 году, правда, в разных номерах. Его стихи – эпатаж, вызов, авангард. Мои - лирика.
В 1992 году он опубликовал два моих стихотворения из «венгерского» цикла в многотиражке пединститута, где работал. Впоследствии виделись и общались неоднократно…
Следующий день санитарно-оздоровительных мероприятий предназначался для учета эффективности. Покатались на вездеходе по рабочим участкам, проверили марлевые полога, околотили на них пихты, выявляя оставшихся здоровых гусениц.
Ближе к концу дня с ужасом увидел я при околоте пихтача сельских лесов, что гусениц живых нападало много.
- Огрех! – пронеслось в голове.
А самолет уже отработал и улетел! Однако, что-то подсказывало мне, что отчаиваться рано. Предположения мои подтвердились. Спустя две недели в лаборатории гусеницы окуклились, но бабочки не вышли.
С инженером охраны вернулись в лесничество. Там ждали гости.
«Лесная скорая» приехала за мной. В лесничестве сидели шеф, Серега-лесопатолог и Серега-водитель.
Спустя две недели от сердца отлегло. Я прихватил гусениц с собой, они в лаборатории окуклились, а бабочки не вышли. Погибли.
Гимн Томска я не написал. Но песня о Томске, отрывок из которой передавали по областному радио, получилась.
С 1 по 4 сентября 1997 года в санатории «Полюс-Прометей», что в районе Калтая - Курлека прошел областной съезд лесничих, на котором присутствовал руководитель Федеральной службы лесного хозяйства России В.А.Шубин. В перерыве между торжественными мероприятиями я собирал грибы в окрестностях санатория. Тогда же сложились строки.
В слове «Курлек» ощущаю «курлы».
Вот и окончилась летняя повесть.
Осень начнет золотые балы
В мире, в лесу, в санатории «Полюс».
И журавлиным пером у лица,
Лист пролетит, ни о чем не жалея.
Снова людские сердца-полюса
Греет сердечный огонь Прометея.
Спустя две недели меня наградили знаком «За многолетнюю и безупречную работу в лесной охране Р.Ф.» Х лет.
Привинтил знак на мундир рядом с «поплавком» университета и пошел в редакцию газеты «Томский вестник». Мой друг фотограф Таня Салютова (сейчас она живет в Москве) сделала несколько замечательных черно-белых снимков рядышком во дворе дома.
А вскоре в газете «Буфф-сад» (приложение к «Томскому вестнику») появилась подборка моих стихов на целую полосу.
Счастливый, шел я с газетой в руке по городу. Владело младенческое желание показывать ее каждому прохожему. Навевал прохладный здоровый ветерок. Вспомнил о Максе Батурине. Но король умер – да здравствует король.
2007
КОСТРЫ, ГОРЕЛЬНИК И ПЛАКАТ
Зимой 1999 года директор Бакчарского лесхоза на своем темно-зеленом «ланкрузере» заехал за мной и повез для обследования огромного кедрово-пихтового горельника. Площадь - свыше тысячи двести гектаров.
В Бакчаре директор остался, а я пересел на УАЗик. Ехать предстояло еще долго.
В поселке Кенга взяли мастера леса Михаила с большим белым псом Семеном, пересели на вездеход и двое суток заезжали в этот лес. Горючку предоставил бригадир лесорубов - разработчиков этого леса. Он со своей бригадой ехал с нами. Вездеход был далеко не первой молодости, постоянно, через каждые сорок-пятьдесят минут мог «разуться» и приходилось подбивать «пальцы» кувалдой, загоняя их в гусеницу.
По зимней дороге проехать было можно.
Экономия средств. Только три дня наносили мы на схему контуры пожара. Параллельно закладывали пробы. Лесорубы и Михаил отводили деляны. Ночевали мы в сторожке в спальных мешках.
По приезде, устав ходить по лесу, вечером выпили. Ночью от самогона мне стало хреново. Вышел на улицу. Мороз. Блеванул на снег. Снегом же и присыпал. Посмотрел на яркие звезды. Вспоминал события пятилетней давности, проходившие в этом же лесничестве…
Сигнальные костры жгли в раннюю эпоху авиаобработок – пятидесятые-шестидесятые годы двадцатого века. По дыму от костров летчик ориентировался – в какую сторону лететь. В восьмидесятые-девяностые (а может и раньше) пришла эра использования сигнальных ракет. Но в 1994 году сигнальные ракеты для обработки оказались хреновыми, просроченными. Летчик их не видел. Поэтому приходилось жечь сигнальные костры, что страшно не нравилось межрайонному инженеру-лесопатологу Максимычу.
Этот злополучный очаг сибирского шелкопряда на реке Кенге нам удалось подавить окончательно только на пятый год его существования.
Берега вдоль Кенги очень извилисты – и только опытный таежник знает, как их срезать, чтоб зря ноги не бить. Максимыч – очень опытный таежник. К тому же при походах с ним радио не надо. Я узнавал от него, что слова «кривуля», «чигин», «перетаска», «муч» означают приблизительно одно и тоже – укорачивание пути вдоль берегов. Он шел и говорил, говорил…
- Заехал в лес. Конец января. Сверху рюкзак. Шавка. А тут – медведь. Я - с колена. Осечка. Опять выстрел с колена. На двадцать пять метров отбежал. Стоп. Что-то в сапоге сыро. Не может быть, чтоб лапти воду пропускали.
Залаяла собака Максимыча. Он прищурился:
- Шавка как Геббельс – рот не закрывает. Когда этот самолет прилетит. Только по рации - как попугаи, бакланим.
Максимыч развел костер и быстро сообразил чаю. Улыбнулся:
- Это душа в образе нимфы, а тело предпочитает реализм.
- Чаю маловато.
- На заварку хватит.
Максимыч посмотрел на меня и улыбнулся.
- У тебя интересное выражение лица. Будто с электричкой столкнулся и до сих пор не понял – какой урон нанес государству. Стоп! Кажется, летит. Долго сомневалась Любушка-соседка. А потом сказала – есть в саду беседка.
Самолет скинул ракеты.
Вместе с ракетами была записка. Телеграмма шефа.
«Высылаем 130 ракет.
Приказ! Обязательно жечь дымовые костры. Ответственный за костры Максимыч лично. Какова длина гона.
Привет мужикам!! Почему нет связи. Сообщите борту причину отсутствия связи. Есть или нет у вас связь с аэропортом. Сообщите сколько летного времени надо для обработки участка всего, сколько осталось время и пикетов в связи с переменой сигнальных линий. Какова максимальная численность? Какова эффективность (в первый день обработки можно провести учет эффективности) Как рыба ловится? Связь держать утром до работы каждый час (7,8,9,10) часов и после работы тоже каждый час. Пробуйте связаться на карате с нами. Ангара настраивается по схеме, которая описана на верхней крышке. Обязательно смените антенны (меняйте направление, высоту, тип антенны). Я поехал в Базой. До свидания. 18.08.94».
В голову мою закрадывались разные мысли, в основном – о смысле того, чем мы занимаемся. Надо ли спасать пихтачи третьей группы от сибирского шелкопряда – они ведь все равно пойдут в рубку. Не в этом году, так через пять-шесть лет, как наберут возраст спелости. Я понимал, что борьбу целесообразно вести, если стоимость ее не превышает возможного ущерба от объедания гусениц.
С одной стороны – почетно. Мы спасаем национальные богатства. А кому нужен этот подвиг?
В 1994 году поехали с лесопатологом Сергеем в поселок Зырянку. Оттуда еще дальше, прихватив инженера охраны и лесничего. Посмотрели пихтовые насаждения, околотили на полог несколько деревьев. Гусениц к счастью было мало. Написали акт, потом с мужиками в деревне пили всю ночь, у лесничего хоть бы нос покраснел. Читал им свои стихи. Оставлял автографы на спичечных коробках. Лесничий очень тонко понимал стихи.
И сейчас, обходя на лыжах другой лес, погибший от иной причины, горелый лес, я приходил к выводу, что тут моя работа нужнее. Все-таки горелый лес обследовать и готовить на него документы, как-то более оправдано и меньше сомнений вызывает.
В конторе лесничества мы с мастером леса долго и муторно выписывали таксационные характеристики лесных выделов, попавших в площадь пожара. Я увидел на стене старый, пятилетней давности плакат со своим четверостишием.
На кедре оставили буковки дети.
Написано – Были здесь Маша и Петя.
И солнечный зайчик по дереву скачет,
А кедр янтарной живицею плачет.
Этот плакат занял по Федеральной службе лесного хозяйства третье место. Но был и другой плакат. Об этом – в следующий раз.
2010
ЛИСТИК С ПУШКИНСКОГО ДУБА
В 1994 году начальник отдела пропаганды и агитации Николай Михайлович зашел как-то в наш отдел и смущенно потупясь, спросил, не пишу ли я стихов на заказ. Думая, что надо опять выжимать из себя строки к чьему-нибудь юбилею, я насторожился. Оказалось, что нет. Просто в управлении создавался плакат на тему лесной охраны, и нужно было четверостишие. Я подумал и написал его.
Сберечь хотя бы то, что есть.
Пожар красивых слов не слышит.
Ведь не дано пустыне цвесть.
А лес для нас живет и дышит.
Знакомый бард говорил мне: «Коля, ты не видел, как цветет пустыня». Каюсь. Не видел. Но не в этом суть.
Сотрудник отдела пропаганды Виктор сделал оригинальный рисунок, и плакат был готов. Его отослали в Москву на конкурс, где он, неожиданно для меня, занял первое место. Меня премировали небольшой суммой. Плакаты ушли во все лесхозы и лесничества.
Надо сказать, что начальник управления любил стихи. После этого он просил написать стихи о слете юных лесоводов, о музее леса. Я выполнял эти просьбы, потому что это соответствовало моему взгляду на лес, лесное хозяйство и лесозащиту.
В мае 1997 года, пришла телеграмма из Москвы, где меня приглашали на творческую встречу работников лесного хозяйства пишущих о лесе с представителями средств массовой информации, журналистами, редакторами лесных изданий.
Меня вызвал начальник управления, сообщил об этом радостном событии, дал в дорогу сувенирный альбом и подробные инструкции. Нашел деньги на дорогу. И я полетел в Москву.
На встрече присутствовали редактора журналов «Лесная новь», «Лесной бюллетень», «Муравейник», газет «Сельская жизнь», «Лесная газета» и др. С редактором журнала «Лесная новь» Владимиром Константиновичем мы подружились, и он неоднократно печатал мои стихи.
Встречу открыл руководитель Федеральной службы - Валерий Александрович Шубин. Он в своем выступлении подчеркнул, что нынешний 1997 год – год пятидесятилетия министерства лесного хозяйства. Нам вручили по тому «Лесной энциклопедии» с поздравлением Шубина, сводили в Малый театр. На следующий день мы поехали в город Пушкино, где побывали в музее Центральной авиабазы и ВНИИЛМ и после чаепития возвратились по своим городам.
В 1998 году отмечалось 200-летие Лесного департамента. Был открыт памятник известному лесоводу Г.Ф. Морозову в Воронеже, а в Москве в самом разгаре была подготовка к открытию Лесного Музея России.
В мае 1998 года меня вновь пригласили на это событие. Начальником управления стал другой человек. Я попросил денег на дорогу. Он сказал, что надо поискать у лесхозов. Я понял, что времена изменились. Кое-как деньги нашлись. Новый начальник управления, кстати, тоже любил стихи. По его предложению я написал стихотворение «Томский лес», которое читал на встрече.
На нее съехались мои хорошие знакомые - представители самых разных регионов нашей страны. Валентина Острошенко из Хабаровского края, Алексей Бондаренко - из Красноярского края, Николай Лапутин - из Нижегородской области. Все эти и другие люди беззаветно преданы лесу, работают на различных лесных должностях. Литература для них - отдых души. Они пишут стихи, очерки, рассказы, навеянные лесной тематикой. По итогам прошлогодней встречи был издан коллективный сборник под названием: «Я тебе доверяю». В него вошли произведения 11 авторов, из 24 представивших рукописи. В том числе подборка моих стихотворений и Сергея Абрамова – работавшего на нашей станции защиты леса. Его рукопись в прошлом году я отвез в Москву и предложил в книгу.
В своем часовом докладе Шубин подчеркнул, что нынешний год - особый, ознаменованный двухсотлетним юбилеем Лесного департамента России. Главным событием прошлого года стало, безусловно, принятие Лесного кодекса Российской Федерации. Удалось предотвратить возможность разбазаривания лесов, занимающих 69 % территории суши России. Лесной кодекс проходил с большим трудом, особенно в Конституционном суде, где после долгого времени было доказано соответствие Кодекса Конституции. Управление лесами невозможно без разъяснения лесной политики. В этом большая надежда на людей, пишущих о лесных проблемах.
Участники встречи были окружены заботой и вниманием. Мы сходили в МХАТ под руководством Т.Дорониной и снова посетили музей Центральной авиабазы и ВНИИЛМ в г. Пушкино. В музее были представлены последние образцы лесоохранной техники, многие оригинальные разработки отечественных ученых.
Много сил отдано организации и проведению таких встреч со стороны известного российского лесовода и члена Союза писателей России - Дмитрия Минаевича Гиряева.
Жизнь подбрасывает нам поровну мороза и тепла. Но к числу подарков судьбы, хочу отнести и третью творческую встречу людей, пишущих о лесе. В составе делегации состоялось посещение в конце мая 1999 года, музея-усадьбы Гончаровых в Полотняном Заводе в Калужской области.
Помимо людей, знакомых по прошлым годам, были: директор музея «Брянский лес» Владимир Панаскин, специальный корреспондент «Лесной газеты» Светлана Горячева и другие.
Лихорадочные поиски командировочных, прикидки - как дешевле добраться. Тряска в автобусе до Новосибирска, бессонная ночь в аэропорту Толмачево ради раннего, более дешевого билета, отвратные морды частников - водил, то назойливо, то вкрадчиво предлагающих свои дороговатые услуги, смена часовых поясов, гул самолета Внуковской линии с посадкой в Домодедово (кажется, бастует аэропорт) и вот она - столица. В подземном переходе останавливают два юных милиционера - проверяют документы. Удостоверившись, что я - командированный, отпускают.
Проснувшись в гостинице наутро, чувствую себя бодрым и выспавшимся. В Федеральной службе перед нами выступил заместитель руководителя Ю.А. Кукуев, рассказал о задачах и проблемах лесного хозяйства, после чего участники встречи сели в автобусы и поехали в Калужскую область. Народный ансамбль в расписных парчово-шелково-бархатных костюмах встречал нашу делегацию хлебом-солью. Мы посетили мужской монастырь в г. Боровске. Экскурсовод утверждал что именно в этом монастыре снимался знаменитый фильм Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Под напевное чтение настоятелем «Жития святого Пафнутия», пообедали в монастырской трапезной. Особенно понравилась монастырская медовуха. Из монастыря поехали в г. Малоярославец, посетили музей Отечественной войны 1812 года, побывали в часовне, где расположена диорама. Остановились в пансионате г. Обнинска. Атомный городок, чем-то напоминающий наш Северск. Достаточно зеленый, уютный, но как многие современные города, очень типовой. Памятников архитектуры два - восстановленная снаружи церковь и развалины старинного особняка. Восстанавливать его - дело дорогое, скорее всего, дождутся, когда окончательно разрушится, чтоб построить новодел.
Ежедневно проходили рабочие совещания, встречи, выступления. Участники делились опытом информационной работы в своих регионах. Журналисты лесных изданий показывали новые выпуски газет, журналов, коллективных сборников. В своем, запланированном программой, сообщении вспомнил о чудесных наших людях, о томском музее леса, читал стихи.
Неизгладимое впечатление оставило посещение Полотняного завода - родины Гончаровых. Отреставрированное белое двухэтажное здание, помнящее предков Наталии Николаевны, промышленников, со времен Петра 1 выпускавших полотно для парусов и качественную бумагу. В оранжереях Гончаровых когда-то выращивались ананасы и другие экзотические фрукты. Сейчас на этом месте пустырь, но дубово-липовая аллея хороша. Когда-то по ней проходила императрица Екатерина Вторая. Аллею назвали «Екатерининской». Позже переименовали в «Пушкинскую». По ней прогуливался поэт, объясняясь в любви Наталии Николаевне. У беседки помнящей Пушкина, исписанной надписями (преимущественно любовными и нецензурными) с величавым видом на реку Суходрев, на живописной поляне довелось читать стихи прямо напротив памятника великому поэту. Читать вообще доводилось много - в группе были талантливые поэты. Присутствие Пушкина незримо и романтично влияло на весь ход встречи. А потом шли обратно мимо двух живописных прудов и садили деревья. Липы. Аллея потихоньку обновляется. Не выдержал, сорвал с величавого дуба несколько листов. Дуб, судя по размерам, явно должен был помнить Пушкина.
Мы благодарили калужан за чудесную организацию встречи. В последующем такие совещания будут проходить и в других регионах страны.
Программа окончилась посещением музея на родине маршала Жукова.
Спустя несколько лет, съемочная группа под руководством Ольги Пасько делала в Томске документальный фильм к Дню работника леса. И стихотворение «Томский лес» оказалось весьма кстати. Отрывок из него я читал в Лучановском кедраче. И насекомых в конторе смотрел. И пел отрывок из своей песни «Продираюсь». Фильм назвали «Томский лес – настоящее и будущее». Потом вышел немного другой фильм на этом же материале под названием «Томский лес». Как говорится – ни настоящего, ни будущего. Се ля ви.
2010
ДРАКОНИЙ ВИСОКОСНЫЙ. ЭТЮДЫ О ШТАБЕЛЯХ.
2000 год был тяжким. Високосным.
Как на зло, меня по работе сделали материально-ответственным. И однажды, придя к себе в кабинет на четвертый этаж, я обнаружил отсутствие сканера. Побежал вниз, спросил вахтершу, но голяк – ничего не видела. Какой-то парень вроде заходил, потом вышел. Я написал заявление о пропаже, пришла милиция, сняла слепок с замка. Но ничего так и не нашли.
Спустя пару месяцев пропал принтер. Только после этого на двери кабинета поменяли замок. Опять вахтерша, которая снова ничего не видела, опять заявление, милиция и т.д.
Поэтому, когда пришла весна, я не шибко отказывался даже от работы связанной с ядохимикатами.
Нам высочайше разрешили подрабатывать на договорной основе по обработке штабелей леса от стволовых вредителей. Радости мало, но жить надо. Нервы не мешает подлечить на свежем воздухе. И поехал я в поселок Туган. И дальше – в поселок Черная Речка.
В Черную Речку, добирались по железной дороге на дрезине. Это единственное транспортное средство для местных жителей в теплое время года. Ехал я туда с двумя опрыскивателями «Still», которые мы именовали «штилями» и несколькими бочонками пиретроидного препарата «децис». Добирался около часа. На деревьях зеленела майская молодая листва, на земле - юная трава.
Вместе со мной на дрезине ехали двое ментов. У них были свои дела – в озере обнаружили «жмурика» - местного пьющего покойного бедолагу, коего им надлежало выловить, составить протокол, опросить свидетелей и т.д. и т.п.
Когда приехали – оставил по настоянию лесничего оборудование в здании водокачки. Меня разместили в конторе.
Менты направились на место происшествия, выловили из воды бедного покойника, завернули в одеяло. Составили протокол. Я поделился с ними водкой, кою брал с собой, и продрогшие представители правопорядка ее благодарно выпили, после чего, уложив труп на дрезину, повезли его в райцентр. На одной ноге утопленника отсутствовал башмак. В дрезине сидело несколько местных жителей, едущих туда же по своим делам.
Я поработал с бумагами и заночевал в конторе.
Наутро с мастером леса установили на трактор «штили» и децис, сели туда же сами и поехали в лес.
Жутковато ехать через закрытый поселок. Стекла выбиты. Кое-где сохранилась только стены домов. На одном месте зловеще поскрипывает дверь с надписью «Медпункт». Дверь приделана лишь к одной древесной стене.
Несколько страдальцев живут без тепла и света. Летом то ничего. Особенно пьяному. Но от скрипа разваливающихся домов, мне кажется, человек тонкой душевной организации может и с ума сойти.
Огромные штабеля леса. Более трех с половиной тысяч кубометров. Воды в лужах достаточно. Залили, включили «Штиль» и полез я обрабатывать эту хрень. Работали одним «Штилем». Второй использовать не было надобности.
Под вечер плечи болели, кожу лица пощипывало, хоть и старался, чтоб ветер дул в спину. Опрыскивали бревна и в особенности, стыки между ними. Попеременно, то мастер леса, то я. В балке, поужинав, переночевали, а утром продолжили. Одной заправки под завязку – тринадцать литров раствора хватало кубов на двадцать – тридцать. Пару раз принимался моросить дождик, но к счастью ненадолго, иначе вся работа наша была бы насмарку. Обрабатывали два дня. К вечеру второго дня все было сделано. Промыли и пропустили через трубу штиля воду, установили все на трактор.
Поехали обратно. Вновь мимо заброшенного поселка. Пять-шесть беженцев и бомжей, живущие в заброшенных домах и без электричества были в поселке. У одного даже чаю попили. По внешнему виду – человек с трудной судьбой. Дверь с надписью «медпункт» продолжала зловеще поскрипывать на ветру, но неприятностей как-то не предвиделось. Как оказалось, напрасно.
В поселок вернулись за полночь. Снова оставил оборудование в водокачке. Подписал бумаги и довольный от добросовестно выполненного задания, заснул в конторе.
С утра солнышко светило ярко и приветливо. Дождался дрезины и попросил открыть водокачку. О, ужас! Одного «Штиля» не было. Второй «Штиль» сиротливо смотрел на меня, пустые канистры из-под дециса тоже. Кинулся спрашивать местных. Никто ничего не знал.
Достал оборудование. Знать бы мне, что замок в водокачке открывается любым гвоздем…
Уложил все в дрезину и поехал обратно. На УАЗике ждал наш водитель.
Я написал заявление в милицию.
У шефа в поселке был знакомый. Потом опрыскиватель подбросили кому-то в огород. Местный вор попросту не знал, что с ним делать. Вывезти невозможно – увидят. Без химиката огороды не обработаешь, если бы кто подкалымить захотел. «Штиль» унесли в лесничество.
Знакомый лесничий вернул опрыскиватель нам. Однако этюды о штабелях на этом не закончились.
Спустя месяц поехал я в Колпашево по этой же теме. Несколько тысяч штабелей хорошего леса находились под угрозой заселения стволовыми вредителями вдоль лесовозных дорог. Одну ночь предстояло провести в поселке. Когда приехали - водитель – молодой разбитной парень – попросился вечером встретиться с армейским другом. Я сказал ему, чтоб был к семи утра строго-настрого, так как нужно ехать в лес.
Водитель клятвенно заверил меня, что будет как штык. И ушел.
Остановились мы в двухэтажном деревянном общежитии на втором этаже. Я погулял по окрестностям. Поужинал. Вечером, часов в двенадцать лег спать.
В час ночи водитель постучался, вошел и предложил привести двух женщин. Я, полусонный, согласился. Через час пришел пьяный водитель с одной женщиной, стал меня уговаривать, чтоб вышел в коридор на время. Я возмутился.
- Ты что – оборзел? Трахайтесь на здоровье – я спать хочу.
Водитель с женщиной лег на соседнюю кровать, но, будучи весьма нетрезвым, сматерившись, захрапел. Женщина тоже тихо материлась. Я понял, что заснуть не удастся.
- Тебя как зовут-то?
- Светлана.
- Перелазь.
К счастью, у меня был с собой презерватив. Как-то машинально взял в дорогу.
Она перелезла в мою постель, и пришлось делать то, что не сделал незадачливый любовник. Хотя Светлана мне понравилась. Во-первых, мы оказались с ней одного возраста. А во-вторых - была в ней доброта какая-то исконная, ласковая, жалостливая. Она долго рассказывала о двух своих маленьких детях, о муже, с которым что-то не срасталось. К утру я испытывал к этой женщине даже нежность какую-то.
В шесть поднялись, долго будили водителя, пили чай.
Очень тепло попрощался со Светланой. Потом заехали к лесозаготовителям, потом с лесопатологом и его братом на вездеходе направились в лес.
Долгие длинные дороги. Редкие, но многочисленные штабеля леса вдоль дорог. На этот раз я преимущественно воду заправлял. Обрабатывали другие.
2010
ТАЙНА ГОЛУБЫХ ЕЛЕЙ
Ботанический сад в Томске находится в двух местах. Основное место, куда туристические группы ходят – университетская роща. За металлическим забором – дорожка. Помещения, где растут и живут уникальные растения.
Дополнительное место для плантаций – в южной части города, за улицей Мокрушина.
Основал томский ботанический сад известный сибирский ботаник Порфирий Никитич Крылов. Сразу после открытия первого в Сибири Томского университета, приехал он из Казани в Томск. И прожил в нашем городе долгие годы.
Крылов был основателем, также кафедры ботаники Томского университета, гербария, городского сада. О жизни этого очень достойного человека, писательницей Тамарой Каленовой написан роман «Университетская роща».
Когда я работал на кафедре ботаники лаборантом, летом 1982 года в ботаническом саду были артисты театра имени Евгения Вахтангова. Сходил, дождался, когда выйдут из оранжерей, взял автографы у Михаила Ульянова и Александра Граве.
На втором курсе, в день своего двадцатилетия, провел экскурсию по оранжереям сада. Это входило в учебную программу. Получил зачет. Пьянящие ароматы субтропиков и тропиков запомнил на всю жизнь.
Пятнадцать лет спустя, с просьбой обследовать голубые ели Ботанического сада к нам в Центр защиты леса, обратилось его руководство.
Плантации голубых елей росли как раз за улицей Мокрушина. В народе это место называют лесопитомником. В детстве я любил туда ходить через железнодорожный мост в район поселка Степановка. Собирать первоцветы – нежно-желтые цветы, которые очень люблю.
Плантаций голубых елей было три. Насаждения заложены в 1956 году. Эти ели - интродуценты. Семена привезены из города Нальчика. Сами ели произрастают в Северной Америке.
Четвертого августа тысяча девятьсот девяносто девятого года я обследовал эти плантации. Погода стояла приятная, и солнце потихоньку приобретало позднюю бархатную теплоту.
На усыхающих деревьях осмотрел стволы, вскрыл кору на стволах и корневых лапах, исследовал два вида буровой муки золотисто-коричневого и белого цвета, смоляные воронки и ходы. Также внимательно рассмотрел личинок, куколок и жуков.
Ситуация была печальной.
Крупные смоляные воронки и широкие ходы принадлежали большому еловому лубоеду - дендроктону. В местах питания жуков деревья активно выделяют живицу, образуя эти самые воронки. Обнаружил я и крупных личинок дендроктона. Беда была в том, что нежная кора голубых елей, похоже, сильно его привлекала. И не только на стволах, но и на корнях. По стволу вредитель заселяется не так высоко – на молодых деревьях не выше чем на полметра. Хотя, на спелых елях может подняться и на 2-3 метра. В данном случае, деревья были относительно молодые и личинки присутствовали на небольшой высоте.
Этот лубоед обожает корневые лапы деревьев. Я покопал. В данном случае, вселился вредитель в корневые лапы очень глубоко, сантиметров на десять-двадцать под землю.
Узкие и длинные, сантиметров в двадцать, похожие на двузубую вилку, маточные ходы, а также куколки и жуки в 5 мм размером принадлежали короеду-типографу – обычному вредителю ели.
Малый пушистый лубоед, или полиграф был представлен мелкими звездообразными трех-четырехлучевыми маточными ходами от брачной камеры, крохотными жуками до 3 мм размером и такими же мелкими личинками.
Буровая мука обоих расцветок могла равно принадлежать любому из обнаруженных видов короедов.
Полиграф мог угрожать лиственнице. Я прошел дальше и обследовал плантацию лиственниц неподалеку. На двух стволах отыскал смоляные натеки, характерные для дерева, борющегося с поселением стволовых вредителей.
Из 27 деревьев ели заселенных на первой плантации было 12, 12 таких же - на второй и 3 на третьей.
Осложняло дело то, что прямо рядом с одной из плантаций народ давно протоптал тропу через дыру в заборе. То есть пресловутое антропогенное влияние было сильным.
Усыхающие деревья пришлось порекомендовать убрать, пни ошкурить, кору сжечь. Заселенные, но еще зеленые деревья было рекомендовано обработать ядохимикатами. Необходимо было отвести беду от соседних елей и лиственниц.
Прошло три года. Меня пригласили вновь, на, те же самые еловые плантации.
9 сентября 2002 года приехал в ботанический сад.
Погибшие ели трехлетней давности были давно убраны, но еще на 23 елях обнаружилось усыхание. Характер усыхания – снизу вверх, что означало явное повреждение корней. Успокаивало то, что погрызов на хвое не было. Значит, продолжает действовать очаг только стволовых вредителей.
Вновь осмотрел стволы, вскрыл кору, исследовал те же два вида буровой муки золотисто-коричневого и белого цвета.
Отлегло от сердца, что ходы короеда-типографа и малого пушистого лубоеда-полиграфа исчезли. Значит, в данном случае, они были сопутствующими видами, прилетевшими на уже ослабленные деревья. От чего, точнее, от кого же продолжают сохнуть ели? Оставался только один вредитель, очень важный и опасный - большой еловый лубоед – дендроктон. Он может повреждать не только ель обыкновенную, но и сибирскую и аянскую ели. От голубых елей тоже не отказывается, как показало предыдущее обследование.
А личинок и жуков нет.
В полностью усохших и отработанных елях ловить было уже нечего.
Значит, надо смотреть сырорастущие деревья.
А смоляных воронок тоже нет. Будем искать. Внимательно осмотрел все стволы. Нет никаких следов.
Выбрал усыхающее дерево. Стал копать. Осмотрел корневую шейку. Нет вредителей. Стал рыть дальше. Вот и корни. Десять санитиметров, двадцать сантиметров…
Ошкурил часть корней. Нет лубоеда. Стал копать еще глубже.
Вот она – смоляная воронка! Вскрыл воронку и кору. Проклятый вредитель влез в корень сантиметров на тридцать пять в глубину от поверхности земли.
Есть! И жуки и личинки.
И свежая буровая мука есть!
В общей сложности обнаружилось 6 заселенных деревьев на одной плантации, 11 на второй и 7 на третьей.
В рекомендациях посоветовал работникам сада, помимо уборки заселенных деревьев, ошкуривания пней, сжигания коры и обработки ядохимикатами, попытаться выкорчевать корни удаляемых деревьев.
2007, 2011
ПИХТОВЫЕ ХОЛМЫ
Вначале ехали на УАЗике по промерзшей и оттого твердой дороге. Изредка машина на скорости форсировала мелкие водные обледеневшие преграды. Среди заснеженных деревьев особенно хорошо смотрелась калина, с подмороженными красными ягодами.
Дальше шли по карте, истрепанной, но более-менее понятной. Долго не могли дойти до ЛЭПа. Кружили, то, восходя на пихтовые холмы, то, спускаясь в долины. По трем заледенелым бревнам, опираясь на березовые палки, вырубленные лесниками, медленно и крайне осторожно перешли таежную речку. Ибо лед не очень толстый, хоть и 14 ноября, но погода – плюс-минус один градус по Цельсию.
Потом опять на холм, потом вниз.
Где же ЛЭП? Кружили-кружили, кое-как вышли. На один столб влево промахнули. Солнца не было. Пасмурно. Дальше идти было проще – по затескам на деревьях. Затески были сделаны на квартальной просеке. Еще несколько раз вверх-вниз по холмам и, наконец – вот он – старый пихтовый выдел, пройденный ветровалом и буреломом. На широких стволах пихт, которые весьма редко встретишь в наше время огромные желтовато-коричневатые плодовые тела трутовика Гартига – обычного возбудителя болезни пихт. Много лосиного кала. Наверное, лосей в этом лесу много.
Я люблю пихту. В Новый год всегда беру именно пихту – стоит в квартире долго, месяца полтора. Поставишь ее в пятилитровую банку с водой, а банку – в перевернутую табуретку. Прикрутишь деревце за комель к перекладинам табуретки. В течение первых десяти дней пихта высасывает всю воду. Тогда добавить надо. Иногда распустится молодая хвоя. Воланд в романе «Мастер и Маргарита» говорил, что праздничную ночь можно и растянуть. Запах у пихты чудесный. Хвоя не опадает. У подсыхающей хвои – сладковатый запах. Пихтовую добавку «Абисиб», разработанную томскими учеными люблю. Иммунитет хорошо поднимает, особенно весной.
Я отсчитывал деревья на лесопатологических пробах. Резануло по сердцу: раньше всегда привозил из лесу матери пихтовую кору. Пародонтоз у нее начался давно, лет с пятидесяти. За время болезни у матери выпало большинство зубов. Но последние пятнадцать лет, ежедневно полоща рот отваром пихты, сидя перед телевизором, мать худо-бедно укрепляла десны и тормозила болезнетворный процесс.
Лесник очищал столб. Захотелось взять кору, отвезти домой. Но мамы уже на свете нет. Поздно…
По таким пихтовым холмам доводилось ходить нередко. Лес на них, достигнув 105-110 летнего возраста, зачастую становится «пьяным». Наклоненный в разные стороны, он, словно пляшет на банкете.
Леса в Томской области очень живописны по местоположению. В первую очередь, благодаря холмам. Мне доводилось бывать в разных областях России. Бывал и в Европе. Могу уверить, что по живописности лесов, Томская область смело может претендовать на одно из первых мест в мире.
Дерево – живой организм. Оно имеет детство, юность, зрелость и старость. Старые, перестойные, утратившие свои биологические функции деревья, не столько выделяют кислород, сколько поглощают его.
В этом насаждении на макушках пихтовых деревьев частенько просматривалась перевязь – побеговый рак пихты. Макушка у дерева выглядит, словно голова на шее.
На ветвях – «ведьмины метлы». Это когда ветвь деформируется от болезни – тоже раковое заболевание, но другого вида. Ржавчинный рак пихты. На стволах – вздутия – форма этого же рака. Вздутия на стволах весьма способствуют бурелому – дерево становится хрупким и при сильных ветрах, ломается. В кронах хорошо различались «рыжики» отдельные пожелтевшие веточки – следы питания пихтового усача.
Особенно много было в этих местах вышеупомянутого трутовика Гартига - рыжевато-оливкового, а на старых деревьях – позеленевшего возбудителя болезни. Он, кстати, подобно ржавчинному раку пихты, весьма способствует бурелому. Трутовики на этих пихтах были просто огромные. Но по-своему, очень красивые. Спустился с горы, подошел к буреломному дереву, сломанному, как раз около плодового тела трутовика. В центре выдела, как раз между холмами, просматривался заледеневший ручей.
Кроны деревьев были все-таки зелеными, поэтому обухом топора по стволу сделали звуковую пробу. При наличии гнили в стволе, звук глухой. Если дерево здоровое – звук звонкий веселый.
Хорошо, что в этих выделах бурелома и ветровала поменьше. Поздней зимой, когда снега много, через них на лыжах можно спокойно перейти.
Мое счастливое число по жизни – «шесть». С ним мне всегда приходится иметь дело. Шкала категорий санитарного состояния включает шесть позиций. Деревья здоровые, ослабленные, сильно ослабленные, усыхающие, свежий сухостой и старый сухостой.
Осматриваю сухостойные деревья, ходы стволовых вредителей, входные и выходные отверстия жуков. Кора кое-где отпала. Ветви без хвои, сухие.
На пихте в нашей области вредят в основном большой и малый пихтовый усачи.
Зимой на лыжах, особенно в небольшой морозец, очень приятно ходить. Охотничьи лыжи везут тебя, то вверх, то вниз. Особенно хороши камусовые лыжи, обитые шкурками с ног лося. Конечно, цепляться за ветки приходится – лыжи, как правило, без палок. Снег блестит всеми цветами радуги и настроенье весьма бодрое.
Хорошо, что холмы невысокие. Не великий я любитель с больших гор скатываться.
Лесники во главе с помощником лесничего Зоей отбивали деляну. Пора была сваливать из леса. Минут через тридцать начнет темнеть и тогда никаких затесок на стволах не увидишь. В ноябре темнеет рано – в пять часов вечера уже ловить нечего.
Рванули. Впереди слышалось тяжелое дыхание мастера леса - грузноватой Зои, и ее сердитое бормотание, когда перешагивала через ветровальные деревья:
– Когда же это б…во кончится?!
Дошли до машины, и минут через пять потемнело. Горели фары. Водитель вел УАЗик, изредка высаживая нас перед заледенелыми глубокими лужами. Чтоб не забуксовать. Мы выходили из машины. Ждали. Садились в машину вновь.
Раза два встречались собаки. То ли охотничьи, то ли одичавшие. Лужи и ручьи водитель форсировал на скорости. Выехали.
Зимой всегда легче идти, снег протоптан. Лыжня наезжена. Когда устанешь после обследования, особенно если отмахаешь километров пять-шесть, то в машине или на капоте, режется немудрящий обед: хлеб, огурцы, помидоры, сало, колбаса.
С одним лесничим в пихтовые насаждения доводилось ездить частенько. По лесу он ходил редко, ждал в машине, так как был уже пожилым человеком, и до пенсии ему оставалось года два. Да и габариты имел большие.
После работы, он, улыбаясь, доставал внушительного вида бутылку. Я беспокоился.
- Да мне наливай только на толщину пальца.
- А как же иначе? Так и лью.
- Ты льешь на высоту пальца.
- Ну, извини, дорогой, не расслышал.
Еще один лесничий рассказывал, как местные жители провода на цветмет отстреливают. Даже в рифму говорил:
- Хлоп по чашке из мелкашки.
У этого человека был сахарный диабет. Лесничий все время ел карамельки. Я-то думал – от курения отвыкает. Диабет не помешал ему впоследствии попасть под суд за лесонарушения и слететь с должности. И умереть вскоре в пятьдесят лет. От того же диабета.
Однажды после дня рождения приятельницы и бурной ночи с подругой, утром я чувствовал себя усталым, но бодрым. Март. Предстояло ехать в поселок Шегарку и дальше. В лесничестве был выявлен очаг сибирского шелкопряда. Охотники нашли поврежденные пихты. Такое бывает.
Я сел в УАЗик и мы понеслись по тимирязевской трассе. Потом в лесхоз. Потом в лесничество. И наконец, в лес. Снегу было еще прилично, поэтому ходить нужно было на лыжах. Кроме протоптанной дороги.
С инженером охраны внимательно изучал стволы деревьев. Кроны были объедены процентов на тридцать, но пробы в подстилке, ради которых пришлось разгребать снег и долбить землю, ничего не дали. Зимующих гусениц сибирского шелкопряда не было. Обычно они сворачиваются колечками и мирно проводят зиму под снегом.
Как-то раз пришлось считать гусениц в очаге в феврале. Кстати, в этом же районе. Тоска. Отозвали из отпуска. Хорошо, что перед этим трактор основательно проутюжил землю, убрал снег. Ломом стучать… Брать огромную ледышку с вмерзшими в нее гусеницами, ломать лед и считать, считать до опупения. Гусеницы шелкопряда зимой и льда не боятся. Очень живучие…
А сегодня я внимательно осмотрел ствол пихты. Нашел несколько старых, погибших яйцекладок сибирского шелкопряда. В каждом почерневшем яйце была маленькая дырочка, свидетельствующая о том, что наездники-яйцееды хорошо поработали. И у меня на ладони, собственно, только оболочки. Куда же делся шелкопряд?
Внимательно осмотрел центр очага. Покопал. Гусениц не было. Пошел по краям очага. Тоже нет. Обошли с лесниками по периметру весь пихтач, гектаров тридцать.
И я понял. Вокруг пихтача рос березняк. А сибирский шелкопряд повреждает только хвойные деревья, да и то не все, а в наших условиях кедр, пихту и лиственницу. Гусеницы шелкопряда не едят листву. Очагу некуда было распространяться, и он сам затух. А березы – помогли.
В 1999 году поехали с лесопатологом еще в одно лесничество. Сельские леса. Тоже переходили по бревну через речку, потом на холм, потом с холма. Я заложил пробы. Посчитал деревья. Незаметно вечер подошел. Сели в УАЗик, поехали. На обратном пути с машины едва не слетела трапеция, и мы чуть не кувыркнулись в кювет. Бог спас.
В позапрошлом году, в такую же зиму, буксовали в лесхозовском УАЗике-«таблетке».
Машина зарылась в снег у пихтача, неподалеку от деревни Наумовка. Всемером выталкивали ее. Урчал мотор, кружилась снежная пыль. Толкали, крякали, матерились.
А калины вокруг было видимо-невидимо. Красные заснеженные гроздья так и манили припасть к ним губами. А в голове моей рождались отрывки из будущей поэмы «Бирюза в серебре»: «Знаешь, граф, а у калины-ягоды, косточка, похожая на сердце».
2006
ЗАГАДКА САНАТОРСКИХ СОСЕН
До чего же было хорошо 1 октября 2003 года в санатории неподалеку от села Киреевского! Киреевское лесничество Тимирязевского лесхоза вообще очень живописно. Село – старше Томска на несколько лет. Оно очень красиво расположено – на холмах.
Однажды, года два назад в культурах кедра нашел я насекомое под названием «одиночный пилильщик-ткач». Редкий вредитель, плетет паутину вокруг пучков хвои, повреждая ее. Хорошо, что цикл развития у него однолетний. Только образцов оказалось немного.
А нынче удивительное тепло продолжающего нежно-терпкого бархатного бабьего лета золотило и согревало величавые сосны в санатории. И только две причины, подобно легким тучкам наползали на солнце моего хорошего настроения. Первая причина, та, что был я здесь по заявке «Томскводоканала», то есть на работе, и вторая – та, что не менее двадцати сосен совершенно конкретно усыхали, о чем свидетельствовали их пожелтевшие кроны.
Меня взял в поездку директор центра, мой непосредственный начальник, и это понятно, ибо определять причины усыхания деревьев на территории баз отдыха или еще каких-нибудь мест, тесно связанных с пребыванием в них человека, особенно если связаны эти причины с жизненными циклами насекомых или грибных болезней, зачастую бывает достаточно трудно.
Первое, на что сразу пришлось обратить внимание – в одну из сосен был вбит огромный гвоздь. Сосна – очень сильное дерево, но тут она терпела инородное тело с большим трудом.
Ковыряя длинным ножом кору пожелтевшей сосны, обнаружил белую личинку миллиметров в восемь. Не длинную, как у усачей, а короедного типа. Личинка явно принадлежала не лубоеду большому сосновому или малому сосновому – обычным вредителям сосны, как в Томской области, так и в других областях России и зарубежных странах.
Ходы этих «друзей» на пожелтевших соснах были.
Прямой маточный ход большого соснового лубоеда. Этого жука еще называют садовником, или стригуном продольноходым. Нашел я и мелких белых личинок его.
Похожий на фигурную скобку, маточный ход малого соснового лубоеда. Этого вредителя тоже называют садовником, или стригуном поперечноходым.
А что это за зверь?
Может шестизубчатый короед-стенограф? Назван он так потому, что тачка на скате его жестких бурого цвета надкрылий имеет с каждой стороны по шесть зубцов. Она нужна жуку, чтобы буровую муку из ходов выгребать и наружу выбрасывать. В наших условиях этот короед предпочитает селиться на кедре, но иногда и сосну не забывает. Это главный бич наших ослабленных припоселковых кедровников. Они долгие годы нещадно эксплуатировались при заготовке кедрового ореха, варварски бились колотом. В результате, у многих стволовые гнили. На здоровое дерево короед не летит. Точнее, попытки делает, но дерево блокирует эти попытки. Смолой заливает. А вот ослабленное дерево для короеда весьма привлекательно.
Нет, на этих соснах не то. У короеда-стенографа маточный ход похож на крепкую двузубую вилку, вроде той, что герой романа «Мастер и Маргарита» Азазелло цеплял жареное мясо в квартире у Воланда, угощая буфетчика.
А здесь – жуков нет. И личинка нашлась пока только одна.
Маточный ход рыхлый какой-то.
Я полез вглубь корней чисто интуитивно.
Оп-ля!
Смоляная воронка.
И как я раньше не подумал. Большой еловый лубоед – дендроктон. Он и крупный (для короеда), и, помимо ели, сосну заселять может. И корни очень любит.
Продолжаем искать дальше. Сосна – очень крепкое дерево. Корневая система невероятно сильная. В Горном Алтае по берегам Катуни видел сосны, растущие на скалах. Два корня – в скале, пять корней наружу. И ничего, дерево живет. Сосна сильна, в отличие от кедра. Кедр – дерево слабое, с поверхностной корневой системой. Более-менее сильный ветер подул – и лежат кедры на земле с вывороченными корнями – ветровал. Или со сломами – бурелом.
А вот и еще одна личинка. В спичечный коробок ее.
От чего же сохнут сосны? Главное - выявить первопричину. Поселения короедов могут быть лишь следствием.
Пришлось зайти в соседние санатории. И там по несколько сосен с желтыми кронами нашлось.
Значит, надо искать сосновые, заселенные жуками бревна. Есть такие?
Есть. Лежат возле домика. Поковырял кору – все тут: и ходы, и старая буровая мука. Конечно, бревна уже отработаны короедами. Кора легко отделяется от ствола. Да и жуков нет. Они сделали свое дело. Вначале отработали бревна лежащие, а потом в свежие сырорастущие сосны вселились.
Вот и причина. Конечно, это вероятная причина. Но наиболее вероятная.
А какая вкусная уха из налима была у директора санатория! Пальчики оближешь.
2007
ЕЛИ У ПАМЯТНИКА В СЕЛЕ ПЕРВОМАЙСКОМ
Еловые ветви на анализ, нам, в Центр защиты леса, привезли в середине июня 2001 года из села Первомайского. В центре села, около памятника погибшим в Великую Отечественную войну воинам, росло два десятка елей. И 1 пихта. С еловыми ветвями было явно не все в порядке. Я внимательно исследовал ветви и опавшую хвою.
Вот – небольшие розово-зеленые, похожие на звездчатые шары, галлы. А здесь – маленькие темно-бурые трех-пяти миллиметров в диаметре, блестящие шаровидные оболочки. А тут - оболочки куколок мелких насекомых и следы погрызов.
С определением галлов сразу все было понятно. Тля. Скорее всего – желтый или зеленый хермес. На ветвях нашлись бескрылые тли, скорее всего, самки-основательницы, а вскрытие свежих галлов выявило мелких личинок, из которых в августе сформируются нимфы. А из них - крылатые самки расселительницы.
С шаровидными оболочками – еще понятнее. Щитки еловой ложнощитовки. Этот вредитель, относящийся к семейству подушечниц или ложнощитовок, живет на ели обыкновенной и других видах елей. Ложнощитовка родственна тлям.
А как быть с погрызами?
Посидел-попыхтел с определителями, внимательно под лупой осмотрел подгрызенную хвою на майских побегах ели, местные повреждения самих побегов с выходом капелек смолы, куколочные оболочки, кал в паутине и пришел к выводу, что это вредитель посерьезнее - еловая листовертка. Она не подсасывает сок из хвои, а грызет. Хотя и не сильно. Но в комплексе все эти насекомые явно ослабляли деревья.
Мы с директором поехали в Первомайский лесхоз.
Люблю паромы. Исчезающий вид транспорта. Впервые удалось проехать на пароме в 1987 году во время командировки в Катайгинский лесхоз - обследовать затухающие очаги дымчатой сумеречной пяденицы.
Проехали на пароме через реку Чулым.
Я вооружился лупой, определителями, а шеф – ранцевым опрыскивателем «Штиль» («Still»).
Были обработаны все возможные ели возле главных районных учреждений пиретроидным препаратом «децис». Его или другие препараты этой группы часто используют огородники для опрыскивания против садовых вредных насекомых.
Прошло два года.
День работника леса отмечался в сентябре 2003 года в селе Первомайском. Я тревожно всматривался в кроны и замечал, что проклятые вредители опять изрядно оголили макушки.
Шел банкет, поздравляли передовиков, пели песни. Я пел свою таежную песню «Продираюсь», но все время думал о елях.
Предчувствие не обмануло.
В начале мая 2004 году помощник главы района вновь приехал с еловыми ветвями.
На этот раз дело было еще серьезнее.
Относительно мягких вредителей: тлю, ложнощитовку и еловую листовертку явно сменил и вытеснил кто-то более вредоносный – характер объеданий о том говорил.
Глава района волновался и гонял своего помощника тоже не зря. На будущий 2005 год предстояло отмечать шестидесятилетие Победы в Великой Отечественной войне. Проводить торжество рядом с объеденными елками было непрезентабельно. А то, что их объедят очень конкретно, для меня сомнения не составляло. Необходимо было найти тому доказательства.
Меня вновь повезли в село Первомайское.
Покопав подстилку под елями, обнаружил маленькие медно-буроватые коконы до 6 мм в длину. Большинство коконов оказалось пустыми – поработали мелкие хищные насекомые-наездники и грызуны-бурозубки.
Коконы принадлежали еловому пилильщику.
Прикидывал. 11 мая взяты коконы. 13 мая в лаборатории из одного вылетело очень симпатичное четырехкрылое взрослое насекомое.
Удивительно было, почему пилильщик облюбовал именно эти ели и не селится, допустим, на нескольких елках у конторы лесхоза.
А 26 мая на моем столе стояла привезенная коробка с ветками и красивыми зелеными личинками пилильщика.
А это означало, что не позднее конца первой декады июня предстояла обработка злополучных деревьев.
Повторная обработка.
Ибо, если личинки уйдут в подстилку и закоконируются, а на следующий год новое поколение личинок вылезет, то кронам елей несдобровать.
- Придется тебе ехать, опрыскивать. Мне некогда, да и обрабатывал я их уже в прошлый раз, – сказал шеф.
Я в ответ пожал плечами.
- Тебе не страшно будет с подъемника работать?
Я закатил глаза вверх, сделал умное лицо и ничего не сказал.
Тогда, с этим опрыскивателем за спиной, шеф весьма напоминал космического рейнджера. На сей раз таковым предстояло быть мне.
По жизни я очень боюсь высоты.
Вечером 7 июня бодренький и веселенький помощник главы администрации приехал за мной. Я загрузил «Штиль», препарат «децис», и мы поехали.
Мост был уже наполовину построен, и будущее исчезновение парома чувствовалось почему-то особенно остро. Хотя конечно, понять жителей района, которым приходится постоянно платить за перевозку транспорта на пароме, можно. С появлением моста эта проблема отпадет. Помощник главы сфотографировал половину моста, и мы поплыли на другой берег. Переночевал в лесхозе.
Однако утром подъемник еще не привезли.
Я в глубине души надеялся, что и не привезут.
Подъехали к памятнику. Покопался в подстилке у корней деревьев, опрыскал с земли комли и саму подстилку под кронами. Однако неугомонный помощник главы уже названивал в город Асино.
Наконец он договорился с Асиновским районом и оттуда пригнали на пароме подъемник с люлькой.
Я выпил побольше молока, одел респиратор, и вновь приготовил рабочий раствор. Мне помогли одеть на спину этот хренов «Штиль». Кое-как залез в узкую люльку подъемника (не верхолаз, извините).
Потом обреченно махнул рукой. Шофер завел мотор, и я взлетел на уровень третьего этажа хрущевского дома, напевая под респиратором дрожащим голосом:
Не кочегары мы не плотники.
Но сожалений горьких нет, как нет.
А мы монтажники-высотники.
И с высоты вам шлем привет.
В животе похолодало.
Странно. Когда стоишь на такой же высоте на балконе восьмого этажа – не страшно. А тут, видимо, потому что высота движущаяся, я от страха чуть ели не обрыгал.
Трясущимися руками нажал на курок. «Штиль» заревел, и я стал опрыскивать кроны елей, целясь в маленьких зеленых прожорливых червячков на ветвях.
Поджилки тряслись, но я старался не смотреть вниз. Препарат закончился, рев прекратился. Меня спустили на землю. Помогли сделать новую заправку. Я с тоской смотрел на деревья.
Я чувствовал себя Хомой Брутом из повести Гоголя «Вий», когда этому персонажу надо было ночами отмаливать грехи оживающей ведьмы.
Спокойно, спокойно. – Говорил я себе. - Это все ерунда. Бывает и хуже.
Снова взлетел в люльке. Попросил поднимать меня помедленней. Главное – медленно переводить взгляд от комля до вершины, поднимаясь вверх. Дышать в респираторе было несладко, тем более, что от горячего дыхания мгновенно запотевали очки. Поэтому пришлось его снять. В нос бросился запах дециса. К счастью ветерок был пляшущим, постоянно меняющимся и когда он дул в спину, я старался вести обработку.
Вновь стал намурлыкивать ту же песню о монтажниках-высотниках, но в вариации писателя Бориса Климычева, напетой мне однажды по телефону.
Не кочегары, не геологи.
Но сожалений горьких нет, как нет.
А мы друзья – лесопатологи.
И вам из бора шлем привет.
Потом постепенно привык, взял себя в руки, все-таки не очень большая высота, не девятый же этаж панельного дома.
Помощник главы администрации провел от здания шланг, чтобы сделать поступление воды в опрыскиватель регулярным. Оставалось только заливать децис.
Девять раз я взлетал над многострадальными елями. Опрыскивал их спереди, сзади, с боков. Последние сеансы пришлось делать со стороны забора около магазина. Прошел сквозь заросли конопли, куда подъехал подъемник и в последний раз одел на спину «Штиль». И только истратив полностью препарат, позволил себе полюбоваться красивым видом на центр Первомайского района и здание администрации свысока.
2007
СОСНА, СКРУЧЕННАЯ СПИРАЛЬЮ
Ужасный ураган пронесся над Томском и пригородными лесами с 9 на 10 июля 2005 года.
Ночью с небес хлестали потоки воды. В открытую форточку на кухне влилось в ту ночь порядка ведра дождевой влаги. Часа полтора я тряпкой собирал воду в ведро и выливал.
Площади погибших сосновых насаждений были огромными.
В эти ветровальники доводилось выезжать в общей сложности пятнадцать раз – обследовать и списывать погибший лес.
Вначале обследовались насаждения непосредственно вдоль трассы Томск – поселок Победа. Это леса Моряковского и Богородского лесничеств Тимирязевского лесхоза.
Сотни кубометров леса лежали вдоль дороги.
Губинский кедровник был в кошмарном состоянии. Сколы, сломы, вывороты. Ветровал, бурелом.
Кедрач потерял свыше двадцати одного гектара. Конечно, кедры в большинстве своем были с комлевыми и стволовыми гнилями. Но вызваны эти гнили, в основном, варварской добычей кедрового ореха колотом в прошлые десятилетия.
Лазили с заместителем директора Семенычем. Четыре квартала. Он хитро улыбался и приговаривал:
- Херня, Василич!
Общая форма ветровала чем-то напоминала заячьи уши. Каждое ухо – леса с двух сторон вдоль трассы.
Ходить по такому лесу – хуже не придумаешь. Ветровальные – вывернутые с корнем, и буреломные, коряво сломанные у комля, середины или верхушки, кедры, сосны, березы и осины сами по себе представляют жутковатое зрелище. Лес лежит единично, куртинами и сплошняком. В ходе обследования, ощущение такое, что больные и умирающие - усыхающие деревья высасывают из тебя всю энергию. Ноги заплетаются, как у пьяного.
А как иначе закладывать пробы и считать погибшие деревья?
Когда основной погибший лес вдоль дорог был убран, лесозаготовительные бригады стали разрабатывать ветровал более дальний.
За двадцать три года работы, обследовать ветровальные и буреломные насаждения приходилось часто, но этот ветровальник – что-то особое.
Вместе с комиссией из Москвы, мы ходили и смотрели, как идет разработка ветровала.
И сфотографировались. У сосны скрученной спиралью.
2007
ТАЕЖНАЯ УЗКОКОЛЕЙКА
В поселке Комсомольском, по роду деятельности, мне доводилось бывать на протяжении последних десяти лет раз семь. Обследовал лес на санитарное состояние. Особо запомнились три поездки.
Первая была в конце сентября 1996 года. Командировали меня вместе с колоритным человеком, долгие годы проработавшим летчиком-наблюдателем Томской авиабазы, Сергеем. В авиации люди уходят на пенсию рано. Лет в сорок. Серега поработал еще пару лет, а потом устроился к нам на станцию защиты леса инженером-лесопатологом. Всем был хорош, только на работу приходил не в пол-девятого утра, как положено, а часов в десять – одиннадцать. Каждые пятнадцать-двадцать минут курил, а в командировках весьма любил выпить, иногда попадая в глупые истории. Начальник долго терпел это дело, но Серега давно вышел на пенсию, и терять ему было нечего. А учитывая нехватку специалистов, размер наших крохотных инженерских лесных зарплат, разгар ельцынского рынка и суровые таежные условия…
Сопровождал нас Георгий Григорьевич – главный инженер лесозаготовительного предприятия.
В поселке Комсомольском сохранилась, пожалуй, единственная, оставшаяся в области узкоколейная лесная железная дорога. (В других районах рельсы давно сняли и продали в качестве металлолома китайцам или нашим). Главные транспортные средства для лесорубов и местных жителей, стремящихся в тайгу – тепловоз ТУ-6 и дрезина.
Помню в фильме по роману Николая Островского «Как закалялась сталь» большевики в гражданскую войну строили узкоколейку в гнусных погодных условиях, страдая от бандитов, тифа, но свято веря в светлое будущее.
Мы, несколько человек, входящих в комиссию (и Сергей в том числе), сели в вагон и покатили. Рассказчик Серега от Бога. Фейерверк рассказов, занимательных случаев из жизни. Внезапная остановка. Мы выглянули из вагона.
- Что такое?
- Земля осыпалась.
Зрелище было жутковатое – рельсы, прибитые к шпалам, висели в воздухе, наподобие моста. Хочешь, не хочешь – пришлось вылезать. Продрались сквозь заросли несколько лишних километров, посмотрели санитарное состояние хвойного лесочка и опять в вагон.
Возвращение. Написание акта.
А наутро поехали на озеро Малые Чертаны. Удивительной красоты лазурный водоем с песчаным дном в окружении сосен. Под золотоствольной хвойной красавицей росло несколько сыроежек.
Присели на траву. После наваристой ухи из котелка, сваренной на костре, Сергей воскликнул:
- Я купался во многих морях, реках и прудах. Так неужели я тут не искупаюсь?!
Водочные пары сделали свое дело, он разделся и, несмотря на наши уговоры (все-таки сентябрь), нырнул. Потом вышел, обтерся, «согрелся». Все стали уговаривать меня сочинить экспромт на эту тему. Слова пришли сразу:
На радость пьяному народу
Залез Серега сдуру в воду.
Раздался дружный хохот. Мы доели уху. Пора была возвращаться в город.
В УАЗике, проехав несколько километров, Сергей проснулся. Ошалело посмотрев в окно, он спросил:
- А где клюква?
- Какая клюква? – не понял я.
- Мы зачем сюда ехали?
- Дело делать по работе.
- Нет, мой милый. Лично я за клюквой ехал. Где клюква?
- Нету.
- Ах, нету. А где наши командировочные удостоверения?
- У меня.
- Покажи.
- Пожалуйста.
Он взял их в руки и, к моему ужасу, с наслаждением разорвал на мелкие кусочки, приговаривая: «Вот они, милые. Вот они прекрасные». После чего сел и заснул. Пришлось потом восстанавливать документы.
Не забыть, как в сентябре 1999 года, проехав многие часы (свыше семидесяти километров) на тепловозе ТУ-6, переночевав в вагончике, утром пройдя по старым шпалам еще километра три, мы, комиссия дотопали до горельника. Пока шли, мерцала разноцветными огнями осенняя тайга. Особенно красивыми почему-то казались листики черники, едва ли не всех цветов радуги.
Несмотря на то, что было пасмурно, и шел мелкий дождь, кедрач продолжал дымить. В тот год был небывалый урожай шишек. Ковер из кедровых шишек особенно трагично смотрелся в этом насаждении, ибо кроны были еще зеленые, но кедры продолжали падать, а огонь кое-где – гореть.
Присели закусить у корней дерева, а прямо из-под ног метнулось пламя. Закладывать лесопатологические пробы в лесу было просто опасно – запросто могло упасть дерево. Корневая система кедра поверхностная, слабая. Он и при небольших ветрах падает за милую душу, а уж если лесная подстилка, корни и корневая шейка дерева сгорели…
Тем не менее, сделал несколько проб по кромке горельника, где не было так опасно.
Обратно ехали на том же тепловозе ТУ-6. Моросил дождь. Машинист был в дрезину пьян. Благо рядом находился его молодой помощник, который, собственно и вел транспортное средство. С жестяными кузовами то тут, то там встречались местные жители с испитыми лицами. Добирали последнюю, уже слегка раскиселивающуюся чернику.
Приблизительно через каждые десять километров машинист просыпался и орал, интересуясь: « Куда едем, мужики?»
А маршрут был один, через деревню Францево, до поселка Комсомольский.
Когда смотришь на узкоколейную дорогу, становится как-то не по себе, то ли от неожиданного порой, под углом, излома рельсов, то ли от кажущейся (а может и нет) ненадежности шпал.
На этот раз осенью 2006 года, с тем же Георгием Григорьевичем ехал я опять знакомым путем. Бывший летчик наблюдатель Серега давно уволился, командировочные удостоверения рвать было некому, а в сердце закрадывалась некая грусть. То ли из-за того, что привезли меня на «волге» с Первомайского лесхоза, где закладывал пробы на детальный надзор по сибирскому шелкопряду и набил я в резиновых ботфортах-болотниках на две своих ноги аж целых пять мозолей. А может, от некоего грустного предчувствия, что недолго узкоколейным рельсам и здесь лежать – дорубят последний близлежащий лесок и свинтят их все на тот же металлолом. Вот и шпалы кое-где подгнили, сменить бы надо. Машинист знает все опасные места, где замедлит скорость, где побыстрее рванет…
Ехали больше тридцати километров. Потом остановились у знакомой деревни Францево. Местных жителей шутливо называют французами. Я улыбался, думая - во Франции был, а вот во Францево… Мимо проезжал несколько раз. Местные жители в летнюю пору пропадают в лесу - калымят на сборе ягод, преимущественно черники. Мастер Юрий Анатольевич – колоритный пузатый человек, предложил пересесть на другой тепловоз. Тот был понадежнее в смысле скоростей. Тепловозам было по двадцать два - двадцать три года, а заезжать надо было на возвышенное место. Проехали реку Чичка-Юл…Слезли с тепловоза.
Потом пересели на старый, светло-голубой, с помятым правым передним крылом, с разводами ржавчины, «запорожец». Переднее стекло было все в морщинах разбитости, левое заднее стекло наполовину отсутствовало, а каких-то прибамбасов спереди было тоже маловато. Тем не менее, машина ехала. Лет ему было, как и тепловозам, четверть века. Юрий Анатольевич сел за руль.
- Тебе гостя не жалко? – спросил Георгий Григорьевич. - Зачем ты его спереди-то рядом с собой посадил? А если что случится?
- А что может случиться? – недоуменно спросил я.
- Да «запорожец» то без тормозов.
- Как – без тормозов?!
В моей жизни были ситуации, когда с УАЗика, где ехал, в пути на шкворнях разболтались гайки, едва не слетела трапеция и машина чуть не кувыркнулась, разваливаясь, под откос. Доводилось вылезать из горящего деревянного дома, со второго этажа. В лесу однажды, безоружный, метрах в десяти медведя видел. Я ненавижу подобные приключения, но жизнь непредсказуема.
- А зачем они – тормоза эти? – улыбнулся хозяин машины Юрий Анатольевич. – Вон сколько тормозов вокруг: сосны, березы, осины…Ерунда, проедем.
После обследования моросил мелкий дождик, но Георгий Григорьевич настоял, чтоб проехали до озера Светлого. Обследование обследованием, а озеро это посмотреть необходимо.
Пару лет назад доводилось мне видеть это озеро. Оно и походило на Малые Чертаны и не походило. Но лишний раз полюбоваться не мешает, тем более у нас был фотоаппарат.
Несмотря на пасмурную погоду, мерцало озеро каким-то загадочным серебристым светом. Я зашел в него по щиколотку в своих сапогах. Песчаное дно. На озере маленький остров с несколькими деревьями на нем. Что-то таинственное чудится вокруг.
- Послушай, - спросил я у Георгия, – Так вроде в прошлый то раз, когда я сюда приезжал, остров был на правой стороне озера.
- Был. – Загадочно улыбнулся собеседник.
- А теперь, посмотри, он же на левой стороне.
- На левой.
- А как это понять?
- Очень просто. Этот остров плавучий. Дрейфует он.
- А рыба в озере есть?
- Есть. Несколько огромных старых щук.
- А чем они питаются?
- Не знаю.
Перекусив, чем Бог послал, сели мы в «запорожец». Вблизи рос красивый подберезовик. Срезал. Гриб оказался чистым.
«А может, не стоит воспринимать эту жизнь так серьезно», – думал я всю дорогу, грустно наблюдая, как мужики вкатывают «запорожец» на дрезину, дрезину прицепляют к тепловозу, потом, через некоторое расстояние, отцепляют ее, снимают транспортное средство без тормозов и оставляют его в лесу до следующего раза. Все равно никто не позарится. А приехать в лес летом иначе, нежели чем по узкоколейке невозможно. Зимой дорога замерзает и путь открыт.
Дома, после долгой дороги, снился мне сон, что несусь в тепловозе по узкоколейке. Шпалы сгнили, скоростей не хватает, тормозов нет, но впереди, сквозь серые тучи, бледным пятном просвечивает солнце.
2006
РЫЖИЙ СОСНОВЫЙ ПИЛИЛЬЩИК В ПРИПОСЕЛКОВЫХ КЕДРАЧАХ
Припоселковые кедровники Томской области на холмах, с водоемами поблизости и живописными поселками, одни из самых красивых мест в России.
Проблемы у них – в очагах рыжего соснового пилильщика, стволовых вредителей и грибных болезней.
На Урале рыжий сосновый пилильщик повреждает сосну, однако, дойдя до Сибири и до Томской области, в частности, переключился на кедр. Собственно говоря, кедром называют у нас тоже сосну – сосну кедровую.
Удивительное дерево. Хвоя трехгранная, длинная, зелено-жемчужная, кроны пышные.
Рыжий сосновый пилильщик относится к отряду перепончатокрылых. Самка, похожая на маленькую пчелу (дальние родственники) осенью после спаривания, откладывает яйца в толщу паренхимы хвоинок. Яйца зимуют, перенося морозы до 40 градусов. Не любит пилильщик резких температурных перепадов. В мае месяце из яиц выходят маленькие зеленые личинки. В первом возрасте они совсем крохотные – 1,5 мм. Их может сдуть ветер, сбить дождь и град. Дорастают до 2 см.
Особенность их в том, что они живут коллективом. Едят хвою, оставляя стержень. Дорастают до 2 мм. Спускаются по стволу на окукливание в подстилку. Вьют кокон. В коконе проходят стадии эонимфы, пронимфы и куколки. В конце августа вылетают. Спариваются, и цикл повторяется сначала. Он однолетний. Иногда коконы уходят в диапаузу. Года на два-три.
По осени хорошо ездить и смотреть подстилку у корней деревьев. Есть или нет коконы. Они рыжевато-золотистые, от 0,8 см у самца до 1 см у самки.
Очаги пилильщика повторяются раз в пять-десять лет. Пилильщик может гибнуть от низких температур и резких температурных перепадов (от холода к оттепели).
Обследовать кедрачи мне приходилось все двадцать три года работы, иногда и не по одному разу. Особенно в периоды вспышек. Но вспоминаются два случая.
Работа лесопатолога – на любителя, но у меня с детства одна черта – обожаю ездить. Как правило, командировки – следствие сигналов с мест.
Помню, осенью привезли мне на анализ кедровые ветви. Яйцекладки на них были рыжего соснового пилильщика, но цвет необычный. Вместо бело-желтого он был кремовым. Я посмотрел яйца под лупой. Видны были формирующиеся органы будущих личинок. Но они смотрелись не живыми. А вопрос был очень серьезным – обрабатывать или не обрабатывать две тысячи гектаров первосортного кедрача.
Я исследовал несколько тысяч яиц. Ими были усеяны кедры, причем из разных мест кедровника. Яйца были одинаковыми.
Но цвет… Я обратился в университет. Там ничего определенного сказать не могли. Посоветовался с бывшим начальником станции по борьбе с вредителями и болезнями леса. Он глянул яйца под лупой и заметил:
- Похожи на здоровые, но я бы отмену активных мероприятий делал в последнюю очередь. Тяни до последнего.
Легко сказать – тяни. Организация борьбы – дело сложное, и, как правило, не одного дня.
Проект мы составили, в Москве утвердили. Но яйцекладки отослали в столицу.
Весной я поехал в кедрач на контрольное обследование. Обошел разные точки этого кедровника. Все то же самое. Те же кладки. Тот же цвет. И когда я уже собирался уезжать из урочища, мне попалась маленький кедр. Лет пяти-шести. Не старше. Зимой он явно был засыпан снегом.
Я исследовал хвою на нем. Нашел одну кладку. И она была как раз бело-желтого здорового цвета. Из яиц прямо на моей руке полезли мелкие темно-зеленые личинки.
А из Москвы прислали акт лабораторного анализа, согласно которому, в яйцах был обнаружен грибок, мумифицирующий и приводящий их к гибели.
Ура! Необходимость в борьбе отпала. Деньги были сохранены государству.
Второй случай.
Однажды кабинет огласил истерический телефонный звонок. По хрипловатому хохлацкому выговору я узнал главного лесничего этого лесхоза.
- Алло! Защита? Здравствуйте. Вы когда к нам приедете?
- А что случилось?
- У нас нашли кладки рыжего соснового пилильщика.
- Помилуйте, да в конце июня – начале июля все уважающие себя пилильщики уже в коконах. Вы же сами недавно звонили, говорили, что пилильщик не обнаружен.
- Надо обследовать. У нас найдены яйцекладки на молодняках.
- Хорошо. Давайте так договоримся – сегодня пятница?
- Пятница.
- В понедельник утром я у вас.
- Добро.
Автобус несется по шоссе, а я пытаюсь заснуть, ибо встал рано, чтоб успеть на автовокзал. По приезде – телепаюсь по длинной улице в лесхоз.
- А, приехал! – встает главный лесничий. – Тут у нас пилильщик все сжирает, а лесопатологи и в ус не дуют.
- Кто кого сжирает?
- Пилильщик.
Глупо переубеждать его в чем-то. Надо ехать, смотреть.
В бухгалтерии мне делают пометку в командировочном. Я сажусь в УАЗик и километров через семьдесят лицезрею знакомого седоватого лесничего. Он, улыбаясь, тянет руку.
- Привет начальству!
В его устах это звучит иронично – он в полтора раза старше меня.
- Пойдем, попьем парного молока.
- Главный лесничий паникует – пилильщик все сжирает.
- Сейчас дам тебе мастера леса и лесника. Езжайте и смотрите сами.
Прыгаем по кочкам, копаемся в подстилке. Свежего кала нет. Есть прошлогодние пустые коконы, встречаются и целые. Либо личинки закоконировались в этом году, либо находятся в диапаузе с прошлого года.
Интересная вещь – диапауза. За счет чего, с помощью каких запасов личинка в твердом коконе, без питания, может находиться год, другой, а то и третий? Если конечно, не съест бурозубка или какой другой грызун, не уничтожат паразиты.
Вокруг ажурные, нежно-зеленые заросли папоротника, розовые цветы шиповника, огромное разнообразие других растений, названия которых я хорошо помнил, когда учился в университете. Сейчас, увы, помнятся очень единичные сведения. Растительность густо благоухает, испаряется, тянется к равнодушно-голубому небу. В прошлом году, после обработки, трава была усыпана огромными, дохлыми, черно-серебристыми гусеницами сибирского шелкопряда и мелкими зелеными личинками рыжего соснового пилильщика. Ветви кедров начинают зарастать хвоей, но следы десяти-двенадцатипроцентного объедания еще заметны.
Мы берем еще несколько проб и садимся в УАЗик. Машина нагрелась. Духота. Однако окна приходится закрывать, что не залетели комары. На каких только машинах не приходилось ездить в командировках! Преимущественно на грузовиках, УАЗиках, пожарках. Раза два сидел в кабине грузовика спиной вперед, ибо третьего места не было. Возле правой моей ягодицы шофер, тихонько матерясь накручивал баранку, возле левой сидел пожилой лесник. А сегодня, не то от многочасовой тряски в различных видах транспорта, не то от жары, но сплю я в гостинице отвратно.
Утром иду в лесхоз, говорю что в кедраче все нормально, хотя следить и вести надзор необходимо. Сегодня нужно ехать в другое урочище и проверить, какие найдены яйцекладки и чьи они.
- А у меня есть несколько – говорит главный лесничий. Тут где-то на столе были. О, вот они!
Я разворачиваю бумажку, и меня охватывает смех до коликов. На хвоинках находятся плодовые тела грибка шютте обыкновенное правда, поросшие какой-то белесоватой плесенью. Этот грибок – злостный вредитель питомников, но в лесу он повсеместно встречается на опавшей и на естественно отмирающей хвое и не приносит никакого вреда.
Необходимость в поездке отпадает. В автобусе я думаю, что, несмотря на изнуряющие дороги, бессонницу в гостинице, комаров и клещей именно тут я могу приносить пользу. А для спокойствия душевного, это, наверное, самое главное.
2009
НЕПАРНЫЙ ШЕЛКОПРЯД В ОМСКОЙ ОБЛАСТИ
В Омске впервые довелось быть в 1990 году – заключал договор с авиацией на обработку наших лесов.
Шестнадцать лет спустя, в апреле, поехал туда снова. На «волге» добирались вчетвером: шеф, его заместитель Семеныч, я и молодой лесопатолог Егор. Дорога была сносная. Причина командировки, ее цель была провести учет эффективности непарного шелкопряда в Омске и сделать прогноз его распространения на ближайшую перспективу. Сколько площадей оставить под обработку, сколько убрать. Для этого, кроме обследований, предстояло сделать анализ яиц шелкопряда.
Лес в тех краях в подавляющем преимуществе березовый. И в березовых колках часто происходят вспышки этого вредителя.
По-доброму, с ним и борьбу то вести не так важно. Объеденная береза на следующий год полностью восстановит листву. Она вообще может переносить трехкратное полное объедание. Но в омских очагах вредитель и давал вспышки несколько лет подряд. Руководство решило проводить истребительные мероприятия. К тому же леса делились на федеральные и межхозяйственные. В федеральных борьбу провели, в межхозяйственных – нет. Вредителю все равно, какой лес есть, и он вновь заселил федеральные леса, перелетев из межхозяйственных. Площади были огромными в десятки тысяч гектаров. Своего центра защиты в Омске не было, и поручили нам и лесопатологам из Красноярска прийти к омичам на помощь.
Разместились в гостинице. Я с Семенычем, шеф с Егором.
С утра поехали в управление, где ознакомились с бумагами. Потом в лесничество. Попили чаю и поехали в лес на инструктаж.
Непарный шелкопряд откладывает яйца почти у корней берез, делая вокруг дерева сплошное кольцо из яйцекладок. Бабочка-самка при откладке яиц перекладывает их волосками желтовато-кремового цвета и внешний вид яйцекладок именно такой. Непарный шелкопряд – нет пары. Очень крупные самки и мелкие самцы.
Весна.
Кое-где снег начал таять. Желтоватых колец из яйцекладок непарного шелкопряда вокруг комлей берез было видимо-невидимо. С непарным шелкопрядом нам довелось столкнуться впервые. В Томскую область он, если и проник, слава Богу, никак себя не проявляет.
К гостинице, где мы остановились, ближе к вечеру стали подъезжать представители из лесничеств. Брать с собой по одному лесопатологу. Дошла очередь и до меня.
Довезли до районного центра. С лесничим очень долго ходили по городку в поисках приличного кафе и очень долго ждали выполнения заказа. В типичной районной гостинице, с типичным гостиничным запахом, переночевал.
Утром поехали в лес.
С лесничим обследовали березняки, взяли пробы.
Написали акт. Я уехал в Омск.
В гостинице просмотрел несколько тысяч яиц под лупой. И получалось так, что очень большой процент яиц мертвых. И выходило, что некоторые, весьма значительные площади можно исключать из обоснования активных мероприятий.
Обратно ехали медленнее. Я смотрел на березы, ставшие более близкими и на душе было спокойно.
СОСНОВАЯ ГУБКА В ТИМИРЯЗЕВО
Музей леса в поселке Тимирязево, долгое время находился в старом деревянном здании.
В 1996 году начальник управления лесами Василий Николаевич Серко добился перевода музея в каменное здание.
Серко очень хотел, чтобы я в свободное от работы время проводил экскурсии в музее леса. Он заставлял меня туда ездить, запоминать, где расположены экспонаты, и рассказывать по ним историю лесного хозяйства Томской области. Я особенно, ничего не имел против, потому что много часов приходилось общаться с директором музея леса, бывшим начальником управления лесного хозяйства, Даниилом Иосифовичем Гольдиным. Это был умнейший человек, с хорошей памятью, слушать которого всегда было очень интересно. К сожалению, он умер.
Среди грибов-трутовиков – экспонатов музея леса, самое почетное место можно отвести плодовому телу сосновой губки. Сосняки Тимирязевского лесхоза поражаются этим заболеванием довольно часто.
И обследовать усыхающие сосновые насаждения приходится, в основном по этому заболеванию.
С бывшим летчиком-наблюдателем Серегой, который работал у нас с 1993 по 1999 годы, я любил ездить на обследования. Он всегда интересно рассказывал.
42 средняя школа города Томска, которую в 1981 году мне довелось окончить, носила имя летчика Валерия Шамова, трагически погибшего.
Бывший летчик-наблюдатель Сергей с конца шестидесятых годов ходил к Шамову в аэроклуб, прыгал с парашюта. Происходило все это на аэродроме у поселка Головино.
Валерий Шамов там и похоронен.
Сергей, в сорок с небольшим ушел на пенсию и устроился к нам лесопатологом.
В течение ряда лет мне пришлось обследовать сосняки. В Богородском лесничестве много было корневой губки. Преимущественно у водовода. Сосняки там молодые, или приспевающие. Густые. А в таких насаждениях проблемы бывают с корневой системой. Корневая губка заражает деревья через корни. Болезнь бывает куртинами – 3-7 деревьев с охнут. И еще – у этого дерева трудно найти плодовое тело. Потому что это белая пленка на корне. А она встречается далеко не всегда.
Сосновая губка более диффузно встречается. Плодовые тела характерные – желтовато-серые. На стволах.
ОТ ЯШКИНО ДО ШЕРЕГЕША
2007 год для российской лесозащиты был нелегким. Введение нового лесного кодекса почти полностью поменяло нам задачи. Запомнился же этот год многочисленными поездками с целью закладки ППН - пунктов постоянного наблюдения за вредителями и болезнями.
Кроме того, необходимо было проводить инвентаризацию в так называемых объектах ЕГСК – единого генетико-селекционного комплекса в Томской и Кемеровской областях. Когда-то в давние брежневские семидесятые, огромные кедры, украсив белой полосой, объявили плюсовыми деревьями. Было принято, что орехи там самые лучшие и для разведения кедра в питомниках наиболее подходящие. Так оно тогда и было, да прошло с тех пор более тридцати лет. Эпоха рынка потребовала здорового прагматизма и списания таких деревьев, которые в силу возраста уже не могли давать плюсовой орех. Это не значит, естественно, что их списать – значит срубить. Нет, просто вывести по бумагам из числа плюсовых деревьев. А поскольку объектов этих было великое множество, пришлось в помощь вызывать лесопатологов из районов.
Нужно сказать, что незадолго до этого, Кузбасс с его огромной территорией приказом из Москвы объявили зоной ответственности Томского филиала ФГУ «Рослесозащита».
Великой радости это нам не доставило – только лишняя головная боль и масса проблем. Но кадры лесозащиты там были единичны и особо никого не спрашивали. Я к тому времени четыре года как подрос до начальника отдела, количество отчетности с каждым годом увеличивалось, и только на выявление ошибок уходила масса времени.
Приехал Александр Максимович – лесопатолог с двадцатилетним стажем. Невысокий, кряжистый. Большой мастер образного разговора. В лесу с ним – радио не надо.
- Как живешь, Максимыч?
- Делаю дриблинг по городу – от тех женских ног к этим. Шучу. Николай Васильевич, там шеф насчет разрешения на оружие ничего не говорил? А то я тут недавно на таксации в лесу был, а в двадцати метрах через дорогу – няня, мамка и два медвежонка.
- Нет, пока завис вопрос. А здоровье как?
- Зубы идут транзитом как сквозной поезд через переезд. Лечить надо. Ты запомни мой сотовый. У меня самый запоминающийся номер. Семь лет запоминал.
- Скоро в Кузбасс ехать. Объекты ЕГСК списывать.
- Ты, Николай Васильевич, главное - ориентируйся не по нюансам, а по выполненной работе. А что они без нас-то не справляются? Тут и так с этими ППН-нами работаешь как бермудский треугольник – никакого продыху.
- Главное – бумаги на все выдела составляй.
- У меня мозги уже на семьдесят процентов не работают.
- Мне самому уволиться хочется. Не пойму я ничего в этой новой лесной ситуации.
- Уходить на мажоре надо. На миноре – плохо. Пока совсем не припрет – не стоит ситуацию скрадом использовать.
- Хорошо – ты оптимист по натуре.
- Ага. Можно клоуном на одну ставку за двоих устраиваться. Или идти к окулисту, выправлять глаза и бумаги писать. Потому - бумаг столько, что нужно или думать, или сочинять. У вас чай есть?
- Есть. Вот хлеб, колбаса.
- Я с этой колбасы по дороге штаны не сниму?
- Да, вроде, нет. «Сердечная».
- Это чтоб сердце не прихватывало?
С шутками и прибаутками ближе к обеду сели на УАЗик и «волгу» и попылили в Кузбасс.
Приехали в Яшкинский лесхоз. Разместились в спортзале. Я спал под боксерской грушей. Лесопатологам особенно понравился бильярд. В него вечерами любили играть лесопатологи Александр Николаевич и Максимыч. Николаич играл лучше, несмотря на отсутствие трех пальцев на правой руке. Максимыч рассуждал:
- В той жизни я играл хорошо. Но это в той. Во второй. А сейчас – восьмая.
Начали с раннего утра. В лесничестве плюсовых деревьев, ПЛСУ (постоянных лесосеменных участков), ЛСП (лесосеменных плантаций), и т.д. была масса. Чтоб списать – надо обследовать. А территории не маленькие. Взяли картографический материал и поехали. Через семь километров – Дубровское («вы заказывали такси на Дубровку» - вспомнился фильм «Бриллиантовая рука»). Еще через шесть километров – Ботьево. Еще через двадцать два километра - Пашково, потом – Косогорово. Несколько урочищ осмотрели, пробы заложили. Особенно запомнилось урочище Конево – конечное на тот день. По многим дорогам буксовать приходилось, но грязь Конево – это что-то особенное. Мрак! Доползли до леса, нашли какого-то старовера–шишкобоя, который вроде когда-то лесником был.
Объяснил он по картам и всяко-разно, спустились мы в ложбину и потопали искать объекты. Луга, река Тугояковка, болота, дичайшие заросли. Заместитель директора нашего филиала Виктор Семенович первым продирался-прорубался сквозь черемушник. За ним шли начальник отдела лесного семеноводства Ольга Геннадиевна и я.
Семеныч – очень точный и скрупулезный человек. Он часами будет доказывать любому по карте, что тот на полмиллиметра отклонился от курса. Но и железный Семеныч стал уставать. Об Ольге Геннадиевне и говорить не приходилось, возраст предпенсионный, давление высокое – падала раз пять.
– Нет, идем правильно – говорил Семеныч. И точно. Вышли мы на профиль. Идти стало легче. Шли долго, но безрезультатно. Проблемы были еще в том, что нумерация выделов на квартальной сети в среднем каждые десять-двадцать лет меняется, с каждым новым лесоустройством. И когда на карте одна нумерация кварталов, а на схеме ЕГСК – другая, то это тоска.
После того как все мы были от усталости никакими, я спросил:
- А не предусматривает инструкция, чтоб списывать эти объекты за дальностью расстояний и невозможностью проезда?
На лице Ольги Геннадьевны возникло стоическое выражение – Предусматривает, но надо все осмотреть самим. Везде, где можно, побывать.
Я посмотрел на нее с состраданием. Уехали из Конево, прыгая по колеям. На следующий день искали объекты в другом кедраче, поприличнее. Спрашивали шишкобоев – Мужики, деревья с белой полосой видели?
- Нет, не видели. Да вроде видели.
Шатиной-шестом шишкобою-мужику шею пробило. Кто-то неудачно с кроны шест кинул. Наши лесопатологи страдальца перевязывать помогали. Увезли.
Огромные кедры метров до тридцати в высоту. В Томской области таких не видел. Считали, закладывали пробы, измеряли параметры, определяли санитарное состояние. Параметры: высота дерева, высота до живой кроны, ширина кроны, диаметр ствола. Мерная вилка выпала на мою долю. А у кого зрение острее – высоты определяли. Неделю мы были в командировке. Работали по десять-двенадцать часов в сутки. Названия своеобразные. Река Кедровка. Река Ектаза. Вернулись в Томск, вскоре поехали обратно.
Ехали весело.
- Ну что, Семеныч, тормоза работают? – спрашивал Максимыч.
- Работают. Пшик есть. Задняя тяга хреновата.
Начали опять с Яшкинского лесхоза и потом на юг. Разделились. Александр Максимович, Александр Николаевич, Николай Михайлович и Николай Николаевич – на запад Кузбасса. Мы: Виктор Семенович, Ольга Геннадиевна, я, молодые сотрудники Аля и Егор поехали на самый юг Кузбасса в сторону Таштагола.
Семеныч был за рулем. Приехали к вечеру. Купили еду в магазине. Остановились в конторе лесничества. В ней много цветов. С утра, на ЗИЛе-131 (автобусного типа) вместе с помощником лесничего поехали.
Совершенно другая природа. Очень красивая. Конец сентября. Осень вступала в свои права. Фисташковые, лимонные, нежно-желтые, пурпурные краски берез и осин, темно-зеленые цвета пихт, елей, кедров на горах Шерегеша создавали неповторимую по красоте картину. Но лазить по горам равнинным людям, скажу я вам – это уебище. Семеныч то родом из Шушенского – привык. Да и сам он – худой, шустрый. А вот мы… Как полезли на эти горки… Вскоре лицо Ольги Геннадьевны приобрело свекольный оттенок. Именно тогда понял я, что долгие годы работы в лесозащите сказываются и ноги тащить меня не хотят. Семеныч, подбадривая, шутил.
- Да херня, Василич. Я в Шушенском и не на такие горы залазил. Дерево то с полосой – вон оно.
- Где?
- Да во-о-н… Метрах в пятидесяти. А рядом – еще два. –
Вот это глаз! Шли по руслам горных речек. Даже крупинки золота находили. Помощник лесничего треногу поставил, котелок приспособил, костер зажег. И ее заветную распили мы, но только одну. И хорошо. Ибо впереди были еще плюсовые кедры, кои на горах найти ох как непросто. Искали долго. Что-то нашли, что-то нет. Ну, никак.
Семеныч ехидно прищурился.
- А не могла эта ученая,… которая их закладывала в те года, сказать – ну вы, ребята того… сами нарисуйте, а я поеду. А здешние ей в ответ – да Боже ж мой! С радостью. В две полосы…
На горы опускался вечер. Уезжали из леса часов в десять. Следующий день – те же горы, на которые в поисках плюсовых деревьев залазили раза по четыре. Днем светило и недолго согревало осеннее солнце. Куртку я скинул, чтоб не потеть. Вчера об какой-то куст занозил колючками ладонь. Сегодня перчатки одел. Молодые сотрудники тоже скинули куртки и защитили руки.
Вечером в контору к нам пришла пожилая грузная женщина – лесничий здешнего лесничества - навеселе, даже более чем. Она была в отпуске. Святое дело. Спросила о делах. Рассказала о лесничестве. Поздно вечером составили акт. Спали на полу в спальниках. Аля на диване.
Утром доделали бумаги, помыли машину и в путь.
В Междуреченске главный лесничий, на наш вопрос – можно ли добраться до объектов ЕГСК, округлил глаза:
– Да вы что? До этих объектов как до луны пешком. И проехать невозможно. Это раньше зеки работали, что-то было. А сейчас – и не на чем и вообще… Не рекомендую.
Составляли бумаги, списывали из-за невозможности проезда. Ночевка в домике при лесхозе. Женщины в одной комнате, мужчины в другой. С утра – чай и - в Мыски. Этот городок я помнил с детства, с мамой дважды приезжали. Мама экзамены у студентов-заочников по английскому языку принимала. Я полюбил гулять по главной площади, пока мама была занята. Однажды купила граненый стакан черной икры, боже мой, с батоном и сливочным маслом вкусно-то как! На одной из улиц под деревом видел белую бабочку ивовой волнянки (тогда не знал еще ее названия). Дождался, когда откроется киоск мороженого. Эскимо было замечательным…
Мыски… Заехали в недурственное кафе «Агат». Борщ и котлета с гречкой – весьма и весьма. Вообще в дороге умиляли названия. Пиво «Андреич». Магазин «Владимир Иваныч».
После Шерегеша ехать стало гораздо приятнее. И в каждом из последующих лесхозов было все понятнее, что об этих объектах ЕГСК давно забыли как о кошмарном сне. Мы только успевали бумаги составлять и списывать за невозможностью проезда. Потом приехали в Терсинский лесхоз. Поселили нас в красивом месте – медпункте бывшего пансионата. Денег в этот пансионат на тот момент пока не вкладывали. Пансионат называется «Терсинка». Сторожиха следит. При ней собака Тарзан. Хоть и мышь скреблась ночью – упитанная и неторопливая – переночевали недурно.
Прокопьевск – город-чаша. Дымный, с серыми деревьями. Однако живет в нем чудесная поэтесса Настя, по которой с 2005 года соскучился дико. Хоть и приехали мы в лесничество и обустроились, но стал я дозваниваться и дозвонился. Час ждал таксиста – он просто не мог найти лесничество – не знал – куда ехать. Ночь. С таксистом долго искали дом. Хорошо, что есть сотовые телефоны – удобная вещь.
- Здравствуй, Настенька!
Полночи проговорили. Ранним утром проводила до театра – красивого с иллюминацией. Сталинское барокко. Минут пятнадцать ждал, когда подъедет наша «волга» и заберет меня.
Сотни и сотни измеренных деревьев, куча бумаг…
У Юргинского лесхоза насобирал желудей под неожиданным для Сибири дубком. На память.
2010
ПИЛИЛЬЩИКИ-ТКАЧИ
Город Колпашево всегда таил для меня какую-то загадку.
И 1996 год, когда на определение привезли насекомых из кедровников Городского лесничества Колпашевского лесхоза, исключения не составил. Лесопатолог сигнализировал о нахождении очага. Поначалу казалось, что грызет рыжий сосновый пилильщик. Коконы этого вредителя – маленькие, рыжие в образцах подстилки присутствовали. Но этим все и заканчивалось.
Пучки хвои были оплетены белой паутиной. Посмотрев ее внимательно, я заметил в ней остатки личиночных оболочек. Головные капсулы были не такие как у рыжего пилильщика. Крупнее и светлее. К тому же в паутине был кал, чего никогда не бывает у рыжего соснового. У того экскременты при питании падают на землю. И личинки рыжего соснового пилильщика вообще не плетут паутины.
Но главное было в другом.
Зимующие личинки. Изумрудно-зеленые и ярко-желтые, открытые, без коконов, они явно говорили, что это совсем другое насекомое.
Это был пилильщик-ткач. Но какого вида?
Оставалось ехать в очаг и обследовать.
Пилильщиков-ткачей известно несколько.
Звездчатый пилильщик-ткач давал вспышки массового размножения в Кетских борах в 1960-1965 гг.
В апреле 1999 года на теплоходе поплыли в Колпашево. На берегу встретил Александр Николаевич – лесопатолог. Попили у него чаю и пошли в лес, благо все было рядом. С кедра сняли несколько ветвей, посчитали яйцекладки насекомых. Посмотрел на корневые лапы, дупла. На смоле прилипло много взрослых насекомых. Взяли образцы с нескольких деревьев.
Проанализировал яйца под лупой. В паутине были мелкие личинки.
Разорвал паутину, описал личинок.
По возвращении в Томск стал пытаться определить вид пилильщика-ткача. Это оказалось нелегким делом.
Звездчатого пилильщика-ткача отмел сразу – расцветка была явно не его. У того тело взрослого насекомого светлое с черными точками. У колпашевского вида – металлически сине-зеленое.
Красноголового пилильщика-ткача тоже отмел. Хотя расцветка тела и походила, но голова была не красной, а сине-желтой.
Одиночный и некоторые другие виды ткачей также по описаниям не подходили.
Оставалось идти на кафедру зоологии беспозвоночных в Томский Государственный Университет. Но и на кафедре, на которой в свое время дипломировался, помочь мне оказались бессильны. Было высказано предположение, что это какой-то неизвестный вид.
Я отправил образцы в Пушкино с письмом на имя Юрия Ивановича Гниненко – известного российского энтомолога.
Какова была моя радость, когда Юрий Иванович сообщил мне что это новый для Сибири вид – желторотый пилильщик-ткач. Гниненко посоветовал как следует изучить насекомое, а материал направлять ему в виде статей.
И я взялся за дело. За шесть лет было написано восемь статей. Гниненко пристраивал их в коллективных сборниках Красноярска, Москвы, Пушкино. Одна статья была опубликована в городе Познань (Польша).
Когда скелет диссертации отвез в Пушкино – грянули лесные реформы.
И стало не до желторотого пилильщика-ткача.
ФЕРОМОНЫ
Как же красиво было в Протопоповском кедраче в среду 26 мая 2010 года! После немыслимо холодной зимы, какой десятилетия не было в Томской области, после холодных марта, апреля и большей части мая, пригрело, и враз появились цветы, которые в иное время так одновременно не зацвели бы. Лилово-малиновые, с золотыми тычинками и острыми лепестками кандыки, белые с нежнейшей голубизной ветреницы, розово-синие медуницы, нежно-канареечные первоцветы, не говоря уже о хохлатках, фиалках и других весенних цветах, покрыли поляны, выруба, колеи этого многострадального кедрача.
Ибо давно уже, несколько десятилетий, он погибал от шестизубчатого короеда-стенографа. Численность жуков долгие годы сдерживалась выкладкой ловчих и выборкой свежезаселенных деревьев, но в этом случае очень важно выдерживать сроки, своевременно удаляя зараженные деревья с коричневой буровой мукой короедов. Увы…
И ездили мы на УАЗике: заведующая лабораторией Светлана Арнольдовна, ее аспирантка Эльвина, инженер-лесопатолог Роман и я – начальник отдела защиты леса. Из Москвы была прислана большая коробка феромонных ловушек.
Феромоны – искусственно синтезированные половые вещества, на которые летят жуки противоположного пола.
Ловушка проста в сборе – крестообразные барьерные пластины, воронка, стакан, соединяются скрепками. Ловушка подвешивается на ветвь или полностью усохшего дерева, или еще условно здорового, или лиственный подлесок. Пластина с феромоном раскрывается и крепится к ловушке в последнюю очередь.
Через неделю - десять дней ловушки проверяются, жуки вытаскиваются и анализируются. Благодаря умелому вождению шофера Геннадия Алексеевича, буксовали мы редко. Но попрыгать по колеям по вдрабадан разбитым дорогам приходилось. Я ничего не имел против – работа как работа, тем более, что клещи появились еще только-только.
Я вспоминал, как впервые пришлось развешивать тогда еще самодельные ловушки в Губинском кедровнике. В 1989 году. Перед этим, по просьбе шефа, я наладил связь с Прибалтикой. Из лаборатории прислали опытные образцы феромонов.
Но жуки на них почему-то не летели. Видимо, половое вещество прибалтийских короедов отличается от такового наших, сибирских. И потом, если уж короед завелся – в наших условиях его крайне трудно ликвидировать. Можно просто сдержать численность.
Однажды пришлось обследовать кедрач возле свежего карьера, где добывали щебень для дорожного строительства. На полутора гектарах, все, что могло усохнуть – усохло. В деревьях кедра, по соседству с сухостоем – была буровая мука и летные отверстия короеда-стенографа. Камни от взрыва разлетались весьма недурно и задевали здоровые кедры.
Спустя пятнадцать лет, в этом же Губинском и соседнем, Зоркальцевском кедровниках, мы вновь развешивали феромонные ловушки. На этот раз – московского производства. И снова по нолям. Делали все строго согласно инструкции. Ловушек тридцать развесили и напрасно. Никакого результата. Жуки в них все равно не летели.
С началом третьего тысячелетия, наше начальство из Москвы, с помощью США, запустила проект «Форест». Лесозащита была составной частью проекта. В несколько областей России, и нашу область, в том числе, начиная с 2001 года, стали присылаться коробчатые ловушки с феромоном сибирского шелкопряда. Ловушками требовалось охватить значительную часть лесной территории. Пихтовые и кедровые леса. Именно в них развивается сибирский шелкопряд в наших условиях.
Все просто. Если одна-три бабочки – численность вредителя единична. Ну, а если тридцать-сорок – имеет смысл призадуматься, не формируется ли очаг.
Ловушки на сибирского шелкопряда также просты в использовании и сборе. Каждая ловушка похожа на литровую коробку из-под молока или кефира, только с крышкой, чтоб предохранять попавших бабочек от дождя и прорезанными окошечками, чтоб укрепить на проволоку феромон и сцеплером (или скотчем) - ядовитую пластину.
Джи пи эс у нас к тому времени появился, потом еще три, так что лесопатологам в районы можно было поручать сбор и развешивание ловушек с нанесением широты и долготы.
В 2002-2004 годах мы этим и занимались. Я развешивал ловушки преимущественно в Калтайском и Молчановском лесхозах.
В Калтае (Курлеке) ездили с мастером леса Виталием Вячеславовичем. Я много покатался с этим человеком за последние лет десять по лесам его лесхоза. Периодически приходилось обследовать лес на санитарное состояние с целью отдачи тех или иных его участков в сплошные или выборочные санитарные рубки.
В четвертом году осенью Виталий Вячеславович был грустен. Перед заездом в лес купил две бутылки водки, хорошей закуси и после того, как дело было сделано, и я выбрал материал из всех ловушек, предложил остановиться. УАЗик остановился, мы присели у дороги.
- Ты чего грустный такой? – спросил я.
- Уезжаю.
- Далеко?
- В Германию. Насовсем.
- Ты же русский.
- С женой. Она немка.
Как же я на следующий год развешивать то буду, ориентируюсь то хреново. Впрочем, широты и долготы есть, на карту и джи пи эс нанесено, авось найду – запрыгали мыслишки в голове.
Однако, на следующий год проект Форест прикрыли. Видимо в США решили, что хватит транжирить государственные деньги на выявление сибирского шелкопряда в российских лесах. Для меня этот проект был хорош тем, что с премиальных удалось в первый раз в жизни на автобусе съездить в Париж.
2011
СВАДЕБНАЯ ПЕСНЬ ГАДЮКИ
В июне 2010 собрались ехать в Тегульдетское лесничество. Незадолго до этого центр приобрел большую лодку. Или – маленький катер. Маленький то он маленький, но мороки с ним – как с большим. Приобрел его шеф. Мы удивлялись – зачем он нужен. На словах – проведение работ по лесопатологическому мониторингу, лесная таксация, обследование генетических резерватов и другие работы. Но все это можно провести, проехав на УАЗике, как мы все годы и делали. Видимо была у шефа затаенная мечта – бороздить таежные реки, рассекая на катере. Руководить поиском выделов, характерных для той или иной страты, растущих на берегу, необходимо было мне, как начальнику отдела. До этого мы привязывались к дорогам. Теперь предстояло привязываться к таежным рекам.
С утра шли переговоры с лесничеством по телефону. УАЗик с прицепом, на котором стоял катер, ждал нас во дворе.
К обеду сели в УАЗик: шеф – за рулем, начальник лесосеменного отдела Ольга Геннадиевна, молодой инженер Маша и я. В Зырянке предстояло взять лесопатолога Николая Михайловича. Заехали к нему, пообедали и в путь.
По дороге в Тегульдет начались трудности. Глинистая дорога раскисла после дождей. Шеф вел машину всяко-разно, только бы не забуксовать. И юзом, и как пьяный – вправо-влево. Оценивали лужи – проедем - не проедем.
Но главное веселье началось, когда подъезжали к реке. Мокрая глинистая земля не позволяла подъехать к воде максимально близко. Тяжелая машина с прицепом и катером постоянно буксовала. Благо в ней была хорошая лебедка с длинным тросом. Буксовали на машине раз пять. Цеплялись за деревья, за пни. Вытаскивали машину, которая, спустя некоторое время опять буксовала. Часа три продолжалась эта канитель.
Наконец, видя наши мучения, местный житель посоветовал проехать в другое место, где берег был твердый и росли сосновые культуры. Там с грехом пополам спустились к воде. Началась опупея стаскивания катера на воду. Этот катер был очень тяжелый. Спускать на воду его надо было максимально осторожно, чтоб еще и самим на него влезть, и в воду не свалиться. Когда влезли, после часовых мучений, я облегченно вобрал в себя и выдохнул свежий речной воздух.
Долго искали охотничью избу на очень высоком берегу. Увидели перекосившуюся деревянную лестницу, причалили к берегу и начали по ней заносить в избу вещи, карты, приборы.
Пока развели костер и приготовили еду, стемнело. Помимо птичьего пения, доносилось какое-то странное пощелкивание. Я спросил лесопатолога Михалыча:
- А что это за звук?
- Это свадебная песнь гадюки – улыбнулся он.
С утра я начал подбирать по карте подходящие для обследования выдела. Необходимо было, чтоб они находились недалеко от берега. Пришлось выслушивать хай шефа, что не сделал этого раньше. А когда? На этот вопрос – шеф мог сказать, да хоть ночью. Раз получаю зарплату начальника отдела. Поэтому я промолчал. Выбрал подходящие выдела, мы сели в катер и поплыли. Заложили восемь проб. После каждой пробы, залезая в катер, необходимо было снимать сапоги, потому что в лодке были чистые коврики. А, выходя для следующей пробы – надевать их.
На следующий день начали искать многолетней давности генетические резерваты, чтоб их проверить. Долго шагали по березняку, бесконечным болотинам, пока не вышли в пихтач. Раз шесть я проваливался в болотных сапогах по пояс. Ольга Геннадиевна тоже падала постоянно. Да и Маша устала. Нашли кое-как эти резерваты, заложили пробы в них.
Я вспоминал – сколько дорог пройдено с Михалычем. Особенно, в последние три года. Бесконечные пробы по лесопатологическому мониторингу в лесах всех пород и всех возрастов. В различных лесничествах. А зачем это все? Когда в тощем болотистом осиннике нумеруешь по пятьдесят-шестьдесят деревьев. Широту и долготу засекаешь. И знаешь, что это сто лет никому не надо.
Вечером наловили рыбы, и шеф сварил уху. Утром сделали еще несколько проб и поехали назад. Долго искали то место, откуда заходили, часа три вытаскивали катер, мыли его, очищая от ила, затаскивали на прицеп.
Я думал, а наше ли дело - вся эта канитель с катером, все это геройство по вытаскиванию махины и укладки на прицеп. Катерок то весит – о-го-го! Потакать глупому упрямству начальника у меня уже не было сил. Вот приехали мы сюда. Зачем? Чтоб послушать свадебную песнь гадюки? Хотя и шеф, по большому счету – пешка. Пешка в большой игре по сохранению службы защиты леса. Чтоб ее не развалили в пылу глупых реформ. Потом надо будет писать гору отчетности, массу бумаг.
Пора было серьезно думать об увольнении.
2012
ОЧАГ
Люди по разному обретают свою специальность... Когда года в четыре, я увидел впервые (и осознал), бабочку, порхающую над цветком, когда я извлек из-под кирпича на клумбе своего первого в жизни жука, а в доме отдыха «Ключи» увидел кружащихся над водоемом стрекоз-красоток, с нежным сине-зеленым отливом крыльев, а в Евпатории в десятилетнем возрасте почти задел рукой махаона, сидящего на цветке, остолбенев от этой несказанной красоты и гармонии, то понял, что этому миру можно посвятить жизнь.
Работа лесопатолога, с моей точки зрения - это, прежде всего, крепкие ноги, цепкий взгляд и большая ответственность за все леса области.
На любом дереве сожительствует добрый десяток видов самых различных насекомых. Это клопы, тли, мухи, бабочки и т. д. Присутствуя в единичном количестве, они отнюдь не вредят дереву, скорее - наоборот. До сих пор до конца не выяснены причины, из-за которых насекомое вдруг начинает в огромном количестве размножаться, когда его собственные паразиты (наездники, мухи-тахины) перестают с ним справляться. Полчища гусениц нападают на деревья, оголяя кроны за короткое время, нанося лесу непоправимый ущерб, сравнимый с ущербом от пожаров. Выявить вспышку на ранней стадии, установить вовремя повышение численности посредством проведения обследований и надзоров - первостепенная задача лесной охраны.
Подмечено однако, что вспышки массового размножения вредных насекомых связаны с жаркой летней погодой, повторяющейся в течение 2-3 лет подряд. В Томской области основными насекомыми-вредителями являются: сибирский шелкопряд, рыжий сосновый пилильщик, короед-стенограф.
Очаги нового вредителя нашей области - пихтовой пяденицы - были обнаружены 1995-96 годах в Бакчарском, Колпашевском, Чаинском лесхозах. Особенно тяжелое положение сложилось в Чаинском лесхозе, где очаги охватили площадь свыше сорока тысяч га. Следует отметить, что зима и весна 1996 года в целом были неблагоприятны для вредителей леса. Влажная холодная весна значительно сократила количество зимующих в подстилке куколок пихтовой пяденицы. Однако численность пяденицы оставалась еще очень большой, требующей обязательного вмешательства человека в связи с угрозой гибели ценнейших насаждений на десятках тысяч гектар.
Инженер - лесопатолог - это лесной врач. Только диагноз ставится вначале конкретному дереву, а после - целому насаждению. И главное, что нужно очень четко представлять лесопатологу после обследования - рекомендовать или не рекомендовать конкретные оздоровительные мероприятия. Справится ли дерево само, хватит ли у него жизненных сил выдержать объедание вредителя и не усохнуть или не ослабнуть до такой степени, что на него полетят жуки-короеды и усачи? Каков предполагаемый процент объедания? И много других вопросов встает перед инженером-лесопатологом во время обследования.
Главная особенность очага пихтовой пяденицы для Томской области состояла в том что это вредитель-полифаг. Пихтовая пяденица способна повреждать 114 видов хвойных и лиственных растений, предпочитая в наших условиях пихту, черную и красную смородину, черемуху, акацию, рябину и особенно губя пихтовый подрост. На всех ярусах, на подросте и подлеске - все кишмя кишело гусеницами. И после того, как основная численность пядениц была уничтожена на первом и втором ярусах, а с подроста, в тех местах, где препарат не «пробил» кроны, вредитель перешел на деревья - мы испытали дрожь. Но время уже работало на нас. Оставшиеся гусеницы в массе своей вошли в последний, пятый возраст, окончили питание и начали окукливание. Всего по Чаинскому лесхозу было спасено в 1996 году от верной гибели около 24 тысяч гектаров ценнейшего леса по Иксинскому, Тигинскому, Нюрсинскому лесничествам.
Контора лесхоза в это время походила на штаб. На столах в кабинете директора лежали разложенные карты, схемы рабочих участков, проекты авиаборьбы. С аэродрома в воздух взлетало поочередно три самолета АН-2, заправленные французским препаратом «Децис - 2,5 %». Увы, биопрепараты не всегда «срабатывают». В тех случаях, когда вредителя очень много (а бактериальные и вирусные препараты работают пять-десять дней, т. е. Гусеница или личинка должна съесть хвоинку, заболеть и подохнуть), так вот , за это время, при большой численности, гусеницы способны успеть объесть дерево, прежде чем препарат начнет действовать. Поэтому при большой угрозе объедания, пиретроидные препараты незаменимы, как препараты быстрого действия.
Опрыскивание каждого рабочего участка велось самолетом АН-2, летающим челноком через две параллельные сигнальные линии. (Сейчас существует более современная, дорогая и еще не везде применяемая техника, позволяющая обходиться без сигнальщиков). Сигнальщики, по сути дела, «вызывают огонь на себя». По команде летчика:»Первый, ракету!» (связь происходит с помощью радиостанции «Ромашка») звучит выстрел, ракета летит в воздух, летчик заходит на нее, включает опрыскивающую аппаратуру, летит на второй пикетаж, командует второму сигнальщику, тот дает ракету. Летчик проходит, разворачивается и все повторяется. Сигнальщик должен успеть дать ракету, заметить - точно ли прошел самолет (не оставил ли «огрех») пробежать через сорок метров до следующего пикета. Возникает много тонкостей. Иногда на небе яркое солнце, оно слепит летчика и тот не видит ракету. Приходится повторять сигнал. Порой, как тридцать лет назад, творишь дымовой костер, естественно держа про запас воду из ближайшей болотины, чтоб тут же его залить и тщательно затоптать. Дым над кронами летчику виден хорошо. На одной сигнальной линии, как правило, два сигнальщика: один - с пистолетом и «Ромашкой», другой - с рюкзаком и радиостанцией «Карат» (для связи между сигнальными линиями, а при необходимости и с аэропортом). Если расстояние до аэропорта очень большое - в ход вступает мощная радиостанция «Ангара», которая в этом случае раскинута «на таборе», где ночуют сигнальщики (там остается человек).
Хорошо, когда почва под ногами твердая. В 1994 году работали шелкопряда в Кенгинском лесничестве Бакчарского лесхоза - отстреливать пришлось, провалившись по пояс в болотину...
В лесу хорошо в мае, когда совсем нет комаров. В июне-июле - ад. Тучи комаров, «детта» выходит с потом часа через два, раза три-четыре помажешься и думаешь, что кровушка-то однако скоро скажет: «ек!». «Детту» можно смешивать с дегтем, последний особенно против мошки помогает. Наверное, двести лет назад от комаров дегтем и спасались.
В разгар работы, если участки большие - вставать приходится в шесть утра, ложиться зачастую в двенадцать ночи, а утром опять в шесть утра подъем. Палатка, естественно, как в визборовской песне - сырая, вылазишь из спальника и тут надо быстро согреться, чтоб остаться только в штормовке и в штанах. Оденешь лишнее - часа два пройдешь - вспотел, снимать придется (лишний вес). В тайге и иголка тяжела. Штормовка все-таки не прокусывается комарами, особенно новая, но не каждая. И еще - цвет. Противоэнцефалитные костюмы темно-синего, а особенно - черного цвета, очень привлекают насекомых - всю спину облепит рой слепней, комаров и мух. И главное - рядом были - замечательные люди, работавшие с большой самоотверженностью.
Лесная скорая
© Copyright: Николай Хоничев, 2019
Свидетельство о публикации №219022500547
Свидетельство о публикации №219022500547
Рецензии