Дедушка

Меня назвали Васей в честь деда - Василия Александровича Тахистова.  Говорили, что когда-то он был стройным брюнетом с карими глазами. Но волосы и зубы растерял на севере, ноги согнула верховая езда, а аппетит, порожденный голодом, округлил комплекцию. И я помню дедушку уже абсолютно лысым, упитанным, невысоким и… самым любимым.

ТУРОК

Дедушкины глаза, впрочем, всегда оставались карими. И напоминали, что его собственный дед (отец матери) был турком, плененным сначала русскими солдатами, а затем легендарной Клавдией Ивановной Коноваловой – дочерью владельца кожевенных заводов. Она, то есть бабушка дедушки,  нашла турка пьяным в канаве - отмыла, откормила и сделала мужем. Примерно такую шутливую версию о своих турецких корнях предлагал сам Василий Александрович.

Однако наши родственники из Костромы (а дедушка родом из Галича – Костромская область) утверждают, что мужем Клавдии Ивановны был другой - Павел Ласточкин. А турок проживал у нее в бане и работал в ее сапожной мастерской. И… из семи ее детей как минимум двое (насчет остальных не известно) оказались явно похожими на турецкого работника.

Была Клавдия Ивановна женщиной по всем сведениям - умной, сильной, неординарной. Сапожной мастерской не только владела, но и реально руководила. Полагаю, что о внебрачном статусе своего турецкого предка Василий Александрович мог не упоминать из-за своей природной деликатности. Он вообще был склонен избегать высказываний, которые могли задеть чьи-то чувства.

Все люди в его устах всегда были просто замечательными. Хотя, как рассказывал мне отец, бывали и исключения – крайне редкие, а оттого для всех неожиданные. Подвыпив за столом, дед мог сказать: «Такая-то и такая-то женщина, конечно, замечательная. Но у нее есть три существенных недостатка. Во-первых, она…». И так жестко и удивительно точно пройдется по «замечательной» женщине, что испугает даже бабушку, которая бросится его останавливать: «Да ты, что, Вася, лишнего хлебнул? Что ты мелешь?!».

БАБУШКИНЫ ОГРАНИЧЕНИЯ    

Дедушка очень любил поесть. Приедет на дачу после долгого отсутствия и «проверяет», что завалялось на кухне – высохший кусочек сыра, остатки печенья,  варенье с плесенью. Помню, однажды поразил меня тем, что таким образом «проверил» прямо из носика содержимое заварочного чайничка.

И выпить за столом дед тоже любил. Но постоянно находился под надзором строгой бабушки Лины. Карманных денег она выдавала ему минимум. И он, покупая вареную колбасу, чтобы мы с ним перекусили, радовался, находя в горстке меди, как он выражался, «беленькие» - монеты достоинством по 10 или 20 копеек.

Дед нуждался в этих бабушкиных ограничениях. Его карманы в прямом и переносном смысле могли оказаться дырявыми. Как дверь на даче в Осельках когда-то оказалась покосившейся. Дед, когда строил дачу, экономить на бревнах не стал.  Вышел дом незамысловатым, но теплым и гостеприимным.

Однако из-за неплотно прилегающей двери теплые комнаты охлаждались быстрее, чем должны были. Но дед подбрасывал дровишек и ждал нас с простой, фантастически вкусной едой – гречневой кашей или картошкой с тушенкой

Мы – это моя сестра Наташа с одноклассниками-старшеклассниками. И я – на 7-8 лет их младше. Мы с папой (Вячеславом Васильевичем  Тахистовым) добирались на электричке в Кавголово. Там катались с горок на лыжах, постепенно двигаясь в сторону следующей ЖД станции Осельков. На дачу к деду добирались еле живые и насквозь мокрые.

Он специально приезжал в этот день туда, чтобы нас там встретить. Был он на редкость благодушным человеком. Часто говорил: «Эх, ребята, хорошо жить на белом свете!». И глядя на него, никаких сомнений, что это так, не возникало. Он все делал с душой. Пел русскую народную «Коробочку» (так он называл «Коробейники») фальшиво, но так заразительно! Он и сам всегда говорил, что ему медведь на ухо наступил.

Дед не носил часов – всегда выезжая всюду с большим запасом времени. Неплохо плавал, но по своему - на боку. Летом плел корзинки из прутьев – такие же неказистые и добрые, как он сам. Мечтал научиться на велосипеде, приводя в пример Льва Толстого, научившегося ездить в 67 лет. И если бы бабушка сказала, он, конечно, научился бы.

А сам… Казалось, что если бы его вдруг все оставили в покое, он целыми днями лежал бы на боку, читал газетки, пил чай с булками и вареньем и еще чаще приговаривал бы: «Эх, ребята, хорошо жить на белом свете!».
 
МИСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Но кого-кого, а деда, никто, конечно, в покое не оставлял. Как-то он располагал к тому, чтобы его о чем-то попросить. Бабушка нещадно гоняла его по хозяйству. Дети и внуки обращались со всевозможными просьбами – помочь в строительстве дачи, съездить в Осельки за молоком, рассказать о жизни.

И дед строил, ездил, рассказывал. Беспрерывно, не торопясь, и с удовольствием. Его рассказы о жизни – особая песня. Все они были с яркими образами и мистической составляющей. Например, он рассказывал, как соседка по коммуналке напускала на него чертей. Она, как он утверждал, была гипнотизершей с огромными глазищами.
«Я, - вспоминал дед, - мужчиной был сильным. Но чертей бессчетное количество. Я их сбрасываю. Они снова на меня. Хвостатые, рогатые, - как положено. Потом уж я догадался, кто на меня их напускает. И эту гипнотизершу приструнил».

Он и преклонный годы оставался в хорошей физической форме. В отличие от своего старшего брата Бориса, не курил. Много ходил пешком. И на лыжах. На старых деревянных лыжах. Со старым потрепанным рюкзаком. В потрепанной одежде. Коренастый, лысый, на упругих кривоватых ногах. Самый лучший и родной. Шел 5 километров от станции Осельки до дачи с покосившейся дверью. Топил печь, ел старое варенье, пел «Коробочку». И  рассказывал мистические истории.

Рассказывал, как в 10 лет (значит примерно в 1922 году) где-то на поляне у себя в Галиче перед детворой он отрекся от бога. И потом год с ним никто не разговаривал. Такой там порядок был. Был он вроде атеистом. Но по своему отношению к жизни и людям очень походил на верующего. Он и библейские десять заповедей вспоминал. 

Рассказывал про таинственную гадалку, которая дала его сестре клубок шерсти и наказала не потерять, иначе жизнь пойдет прахом. Та потеряла. И предсказание сбылось. Сейчас сложно сказать в какой степени в этих рассказах была доля вымысла, но мы (внуки), конечно, слушали все это, раскрыв рот. Он и об обычных вещах, умел сказать так, что это запоминалось навсегда. Например, говаривал: «Кто играет в шахматы, никогда не сядет в тюрьму».

Шахматистом он был действительно сильным. Играл в сеансе одновременной игры с самим Корчным, тогда еще не чемпионом мира, но уже гроссмейстером. И сыграл вничью.

Дед в своих удивительный рассказах, действительность, безусловно, приукрашал, но сам никогда не рисовался. Его воспоминания о войне запомнились главным образом историями про лошадок, которых он лечил, будучи замначальника ветеринарного лазарета.

СТРЕПТОЦИД

Василий Александрович воспринимался всеми родственниками, как врач. Хотя в традиционном понимании таковым не являлся. До войны и на войне он лечил животных. А после работал врачом санитарным. У него было даже два медицинских высших образования – ветеринарное и санитарное. Но на практике  он занимался не пациентами, а санитарными инспекциями, обработками, документациями и т. д.

Зато он всегда интересовался тем, как работает человеческий организм, что и для чего полезно, а что вредно и почему именно. Он во все это вникал. Он об этом размышлял. Он об этом говорил. Рассказывал, как стали прививать от оспы, заметив, что доярки не болеют этим заболеванием.  Говорил: «Кушайте, ребята, черничку, – она для глазок полезно». Демонстрировал бицепс - объяснял разницу между длинной мышцей и короткой.

А еще вспоминал, как спас человека от смерти, вылечив стрептоцидом. И стрептоцид был в нашей семье магическим средством. Мне кажется, что дед только им он нас и лечил. Заглянет в горло. Растолчет таблетки двумя ложками и засыплет белый порошок на воспаленные миндалины. Если порез или ссадина засыплет стрептоцидом и их.

РОДНЕЕ РОДНОГО

Как-то дед говорит мне: «А что ты все на здоровой ноге прыгаешь? Ты на больной попрыгай».   Дело было на той самой даче. Одна нога у меня была в тогда после перелома в гипсе. Но дедушка был авторитетом безоговорочным. А уж по медицинской-то части – просто богом. Я и прыгнул на больную ногу… Сломать, не до конца сросшуюся кость, не сломал, но больно было. Богом дедушка Вася был беспечным. Но все его так любили, что обижаться на него за что-то было бы как-то даже странным.
Даже мой отец (Вячеслав Васильевич) обижаться, между нами говоря, очень умевший, даже и не подумал обижаться на Василия Александровича, когда тот признался ему, что он ему не родной отец.

Папе тогда было восемнадцать. Он уехал на целину. А дед прислал ему туда письмо с признанием, что женился на бабушке, когда у нее уже был сын Славик. Папа (как он сам формулировал, рассказывая эту историю) «послал» дедушку с его извинениями куда подальше, ответив, что тот ему самый родной, роднее всех родных, и что слышать он никаких покаяний категорически не желает.

ХАРАКТЕР

Вообще с дедушкой близкие особо не церемонились. Как-то он, видимо, располагал к тому, чтобы на него можно было и поворчать, и даже прикрикнуть. Ангелина Васильевна, казалось, только в такой манере с мужем и взаимодействовала. Но с дедушки все было, как с гуся вода.

Однако же порой одним только взглядом он давал жене понять, что она зашла слишком далеко. Бабушка тогда быстро все понимала. И затихала. О таких ситуациях нередко вспоминал мой отец. Я, впрочем, и сам был пару раз свидетелем, как добрейший дедушка вдруг превращается в хищника.

В первый раз – за шахматами. Мы с ним играли. Я был рассеян, зевал фигуры. Он несколько раз позволял мне перехаживать. Потом вдруг на какое-то мгновение все его благодушие куда-то исчезло. Он стал жестким, собранным, даже как будто злым; отчужденным и незнакомым. Поставил мне за два хода мат. И снова стал прежним.
В другой раз в электричке пихнул гражданина так, что его ноги оказались выше головы. Гражданин этот не захотел убирать свою сумку с сидения, чтобы освободить место для бабушки. И хотя деду было уже за 70, он полез с ним разбираться.
Интересно, что бабушка, как началась вся эта возня, в совсем не в свойственной для себя манере, оказалась где-то в сторонке. Как будто происходящее ее совсем не касалось. Когда стычка закончилась, она уже сидела через купе, где освободилось место.

Василия Александровича на работе (как и везде) любили, ценили и уважали. Он и специалистом был хорошим. И в свое время руководящие посты занимал – вплоть до и.о. главного врача Городской санитарно-эпидемиологической службы. Но ни машины, ни обстановки, ни вообще признаков какого-либо лоска или шика у него не только не было – представить было невозможно.

Вот мамин папа, Иван Маркович это да! Он был полковник - высокий, строгий, статный, с красивыми седыми волосами. Трофейные немецкие часы с боем по всем стенам квартиры и дачи. Дачный участок не 6 соток, как у Василия Александровича, а 9. Всегда новая машина – шикарная ВАЗ-2102. Всегда безупречно одетый. Всегда и во всем везде порядок. В мастерской на даче - винтик к винтику. Ивана Марковича мы уважали, побаивались и называли «дедушка Ваня». А Василия Александровича – «дедушка»…

ПО БЛАТУ

Почти полвека Василий Александрович помогал всем родственникам и друзьям по медицинским вопросам. Если проблему не удавалось решить с помощью теплого слова и стрептоцида, он пристраивал болящего в медучреждение. Даже если среди его хороших знакомых (а они все были хорошие), не оказывалось врача нужной специализации, он надевал белый халат и смело шел договариваться к незнакомым коллегам.

Конечно, тот факт, что Василий Александрович работал в страшной для любого медучреждения СЭС, имел тут первостепенное значение. Дед это прекрасно знал. Но пользовался… как бы это назвать... по простоте душевной что ли. 

Многое из того, что делал для родственников Василий Александрович, мы бы могли бы и без него – допустим, взять у участкового терапевта направление в больницу. Но дедушка на просьбы помочь советами никогда не отвечал, а просто приезжал и делал, избавляя нас от нервозности и сомнений.

Так и в 1990 году он по просьбе моей мамы устроил меня на работу. Мне было 18, деду - 80. Мы приехали с ним в приемное отделение больницы Мечникова. Дед зашел в какой-то кабинет. С кем-то переговорил. Подвел меня к статной даме в белом халате…

Я был уверен, что дед устроил меня по блату. Для меня это было важно. 18 лет, первая работа. Было боязно. Но знание того, что меня «устроили», придавало уверенности. И я принялся носить носилки с высоко поднятой головой. Почему-то мне не приходило на ум, что все врачи, с которыми Василий Александрович когда-то работал, в лучшем случае на пенсии, в худшем… сами понимаете. А санитар приемного отделения не та должность, для трудоустройства на которую нужен блат.

Я уже потом оценил и очень растрогался, поняв всю эту ситуацию. Деда попросили. И он по всегдашней своей привычке прийти на помощь, как делал это сотни или тысячи раз, не стал ничего объяснять, советовать, возражать, а просто взял и сделал то, что мог – отвел меня в «приемник», где во все времена не хватало санитаров.
Через два года, в возрасте восьмидесяти двух лет  Василия Александровича хватил инсульт, после которого у него парализовало правую сторону. И на последние восемь лет жизни дедушка утвердился на своей кровати.  Он выглядел очень довольным. Наконец, не нужно было никуда бежать. И можно было посидеть с книжечкой. Дедушка даже перелистывал страницы. Хотя порой можно было заметить, что держит он книжку верх ногами...   

С прежним удовольствием Василий Александрович съедал до крошки все, что ему давали. Был благодарен всем, кто за ним ухаживал. Радовался всем, кто его навещал.  И, если бы мог говорить, казалось,  и в этой ситуации непременно бы вновь и вновь повторял: «Эх, ребята, хорошо жить на белом свете!».

Когда я был еще маленьким мальчиком, дед брал меня на Смоленское кладбище – проведать могилку его мамы Марии Павловны. Мне запомнилось, как мы пришли туда зимой. Василий Александрович сказал, что надо бы тут прибрать.  Отыскал какую-то палку и этой палкой могилку «прибрал» – подчистил от снега и мусора.
В этой могиле мы похоронили дедушку в 2001 году (на 92-ом году жизни), бабушку в 2005, папу в 2015.

Василий Тахистов (младший)