Сын Сталина
Повод был пустячный. Можаев передал Яроцкому подборку новостей, подготовленных дежурным выпускающим, и присел на стул рядом с креслом начальника, чтобы выслушать его замечания. Главный редактор принялся читать, неодобрительно фыркая и работая нещадно карандашом над текстом, а потом неожиданно спросил:
– Как перевести с немецкого «каценеленбоген»?
Такова была фамилия одного известного западного политолога.
– Кошкин, – глуповато заулыбался Юрий Иванович и получил по рукам той самой линейкой, но перенес удар стоически, не поморщившись.
– Кошачьи локотки. Вы и язык за десять лет не удосужились в Вене выучить?
Можаев счел правильным промолчать, чтобы не отведать еще раз металлической линейки. Яроцкий кончал когда-то немецкую школу при Коминтерне. Его отец был переводчиком с русского на английский, поскольку при товарище Сталине подобные переводы не доверяли иностранцам.
Покончив с новостями, Виктор Ильич уткнул свой утиный нос в основной текст информационного бюллетеня, и Юрий Иванович перестал для него существовать, чем и воспользовался, тихо покинув зловещее пространство.
Бюллетень обычно подвергался основательной переделке, порой только для того, чтобы показать, кто тут кого важнее. Но сегодня происходило нечто другое. Грозный начальник стал принюхиваться, я ничего такого не чувствовал. Если дежурным выпускающим была бы дочка непростого генерала Татьяна, то пахло бы валерьянкой, но сегодня дежурил человек-гора по имени Алексей. Он от напряжения сильно потел и заранее устраивал тщательное омовение в прекрасном туалете на четвертом этаже, даже если не было горячей воды. И делал это как раз перед приходом Яроцкого к пяти утра.
Я сидел напротив за журнальным столиком. К тому времени Виктор Ильич почти не мог без меня обходиться. Во-первых, ему нужен был зритель, чтобы иметь вдохновение в своих бесконечных проделках; во-вторых, я научился находить подобие примирения в ситуациях, казалось бы, безнадежных. Точнее, я верил, что нахожу его. На деле выносить такого рода скандалы за пределы редакции было смерти подобно для самого же руководителя, и он с трудом, но удерживал себя от полного бешенства.
– Что-то не так? – поинтересовался я, глядя на его сверхчувствительный нос.
– Мерзость какая-то, не могу читать, – буркнул он.
Тут в дверном проеме имел неосторожность появиться вспотевший Алексей с какими-то новыми бумагами.
– Где вы были? – возвысил голос Яроцкий.
– Мне трудно сказать.
– Что за тайна?
– Виктор Ильич, я забежал в уборную.
– Меня это не интересует. Куда вы смотрели?
– Куда? – испугался атлет и две большие капли пота упали с его лба.
– Какой идиот написал? Глядите! Сюда! Сюда! Сюда! Дж. Хау! Какой Дж. Хау? Он же барон. Сэр Джеффри! Сэр Джеффри Хау! Вбейте себе это в свою пустую башку!
Яроцкий задохнулся от негодования.
– Машинистка опечаталась, – попытался оправдаться Алексей.
– А вы здесь за болвана в польском преферансе?!
Главный редактор с чувством омерзения смахнул всю ночную работу на пол; листочки разлетались, а дежурный выпускающий их аккуратно стал собирать. Потом с неуместным почтением водрузил стопку на прежнее место. Начальник продолжил чтение как ни в чем не бывало. Но минут через десять опять задергал носом от нестерпимой мысленной вони и самым провокационным образом вновь смахнул стопку на ковер.
И тут неожиданно для себя я закусил удила и повысил голос до фальцета:
– Алексей, не смейте больше поднимать и вообще покиньте помещение.
Человек-гора был несказанно рад этому, поскольку истязания временно прекращались. Он поспешил отправиться в курилку до новых указаний.
Я также покинул кабинет и успел дойти до конца коридора, когда услышал за спиной жалобный, но не потерявший достоинства голос Виктора Ильича:
– А кто сборник понесет в типографию?
– Секретарша, – ответил я непреклонно.
Действительно, возможно, впервые в истории Главной редакции мониторинга Гостелерадио СССР сборник информационных материалов под грифом «секретно» вышел в виде неправленого черновика с «Дж. Хау» вместо «сэра Джеффри Хау», но никто из высших чиновников-получателей ничего не заметил, да и, естественно, не мог заметить, поскольку каждый из нас (из тех, кто еще оставался в этом сумасшедшем доме) работал на совесть.
Я зашел в нашу комнату. Можаев смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Он жевал свои всегдашние сухарики. На его «израненных руках» было еще трое таких же, как и он, толстых людей – жена, взрослые сын и дочка. При немалой зарплате денег не хватало, и он отказался от нашей роскошной столовой, где самый приличный обед, какой подадут не во всяком ресторане, обходился в пределах одного рубля двадцати копеек. Я собрал кое-какие вещички.
– Ты куда? – спросил он.
– Прогуляться. Юрий Иванович, спрячьтесь куда-нибудь.
– Зачем?
– Некому нести оригинал в типографию.
– Так я отнесу.
– Ну, как хотите...
Я почувствовал вдруг совершенно осязаемо ласковые объятия свободы. «На волю, на волю!» – бормотал я про себя, спускаясь вниз по широкой лестнице. Такой легкости и теплоты в душе я больше никогда не ощущал.
Мне удалось спуститься только до второго этажа. И тут чья-то рука легла мне на плечо и заставила вздрогнуть.
– У тебя переутомление. Ну, чего ты раскричался? – пожурил меня Виктор Ильич…
Текучка кадров в нашей Главной редакции в 1983 году усилилась. Наступил конец и моему смирению, убеждал я себя. Надо было уходить. Но куда?
Я позвонил Лилии Александровне Хаткевич в Дирекцию информации. Я у нее года три назад просил рекомендацию в партию. И это не было карьеризмом. В идеологических организациях, к каковым мы относились, беспартийных не брали даже в старшие редакторы – первая скромная ступень хоть какого-то роста. Эта приятная женщина лет сорока пяти проявляла ко мне некоторую симпатию. Когда я пришел за характеристикой в год Московской Олимпиады, она произнесла загадочную фразу: «Миша, мне нетрудно написать эту бумажку, но хорошенько подумайте о неприятностях, которые у вас могут возникнуть в будущем из-за моей фамилии». На еврейку она не была похожа, а другие «фамильные проблемы» мне тогда были неведомы. Теперь могу предположить, что речь шла о перманентном «польском вопросе». Однако он набрал откровенную силу после упразднения КПСС ...
Когда я только появился в этом «орущем ужасе», Лилия Александровна была замом Яроцкого. И, подменяя его, приходила на работу не к пяти утра, а к восьми, и ничего не правила. Ознакомившись с материалами, она просто ставила визу. Все это происходило при абсолютной тишине. Потом она уехала с мужем в Грецию, где он, будучи на дипломатической работе, неожиданно скончался. Вернувшись, Хаткевич пошла в заместители к демократичному Александру Сергеевичу Плевако.
При разговоре Лилия Александровна сразу же спросила:
– Яроцкий достал?
Отпираться было бесполезно и неразумно. Она являлась известным его недоброжелателем. Подсознательный расчет действовал во мне, видимо, в автоматическом режиме.
– У Плевако сейчас мест нет.
Александр Сергеевич, который стал впоследствии, на старости лет, Верещагиным (по фамилии деда-художника), а затем Плевако-Верещагиным или наоборот, возглавлял тогда огромную информационную службу Иновещания, куда уже перекочевали некоторые мои сослуживцы из нашей редакции.
– У Плевако мест нет, – размышляла вслух Хаткевич, – но есть Каплан.
– Какой Каплан?
– Борис...
Я вошел в огромный кабинет главного редактора литературно-драматического вещания Центрального телевидения. В «Останкино» помещения были много просторнее, чем у нас, на Пятницкой. Но они казались какими-то нежилыми, недостроенными. В этом была доля правды, поскольку новый телевизионно-радийный комплекс, который начали возводить в начале 60-х годов, едва-едва успели привести в некоторый порядок только к Олимпиаде. Дорогой персидский ковер прикрывал голый бетонный пол, но кое-где этот предательский серый бетон из-под него выглядывал.
Из-за стола, казавшегося прибежищем цивилизации в этом пиратском гроте, вышел Константин Степанович Кузаков, седой моложавый старик, напоминавший графа Монте-Кристо из-за чудовищной тайны, которую он нес на своих плечах. Я помню, что именно так подумал тогда. Почему – и сам бы себе не мог ответить. Он пожал мне руку со словами:
– За вас просил Каплан, а он – опасный человек.
Я растерялся, подумав, что опять попал куда-то не туда. Я относился к испуганному поколению. Яроцкий меня пугал Сибирью, где места хватит всем. Я читал запрещенные книги Солженицына, Зиновьева и Амальрика, лишь за хранение которых полагалось до пяти лет общего режима. Я задался фантастическим вопросом, не является ли Каплан родственником той Каплан, которая стреляла в Ленина. Но тотчас отверг подобную чушь и промолчал. Пояснение последовало самое неожиданное:
– Он любит женщин...
Много позже я выпивал с Лазуткиным (зампредом Гостелерадио и первым начальником небезызвестного Доренко). Валентину Валентиновичу по долгу службы полагалось знать многие внутренние тайны. И он фразу Кузакова объяснил просто:
– Тогда КПК (Комитет партийного контроля) был завален различными неприглядными историями, в которых аморалка (любовная связь на стороне) шла на первом месте, обгоняя коррупцию. Лапина и других теленачальников нередко вызывали в КПК на ковер по такого рода разбирательствам и отчитывали как школьников ...
После паузы разговор продолжился в спокойных будничных тонах:
– Но без Бориса Соломоновича я как без рук. Присаживайтесь.
Я уселся в предложенное кресло, находившееся метрах в десяти от «постамента», как я мысленно обозначил стол, за которым сидел Кузаков, и все прочее, окружавшее его, – стеллажи с какими-то экзотическими предметами, несколько телевизоров, книжный шкаф и этажерки. Создавалось впечатление, что он водрузил себя на какой-то невидимый пьедестал.
Константин Степанович вновь заговорил, речь его была гладкой и абсолютно ясной, хотя я самого важного, видимо, не понимал из-за охватившего меня волнения.
– Совершенно не зная вас, скажу, что пока вижу один несомненный плюс в вашей кандидатуре: вы знакомы практически со всем руководством Гостелерадио. Минус состоит в том, что Каплан планирует вас на должность ответственного секретаря, которая вам может показаться заманчивой. Но в условиях нашей главной редакции она имеет весьма специфическое значение, при сохранении, так сказать, материальной составляющей. У нас ответственный секретарь не занимается организационными вопросами. Или, точнее сказать, в них вкладывается иной смысл.
Я с некоторым недоумением посмотрел на Кузакова.
– У нас ответственный секретарь не пишет проектов деловых бумаг, не составляет графики дежурств или графики отпусков, не оформляет ведомостей, не выписывает гонораров; достать необходимое оборудование и оргтехнику – так же не входит в его задачи, как и общение с отделом кадров; он не руководит редакцией, когда в командировке или отпусках находятся главный редактор и его заместители. У нас этим занимаются другие люди.
– Что же он делает?
Возникла новая пауза, и он посмотрел на меня темными инфернальными глазами так, что мне стало не по себе.
– Он радостно встречает гостей, а гости у нас все именитые, капризные, хуже любого начальства. Они подъезжают на машинах к парадному подъезду, а ответственный секретарь поджидает, помогает поднести вещи, развлекает разговорами, пьет с ними кофе и иные напитки в ожидании, когда их сможет принять Каплан. Поздравляет их с днем рождения, рассылая ежегодно тысячи открыток и телеграмм. Болтает с ними по телефону, согласно разработанному Капланом графику.
– Кто же эти гости? – глуповато спросил я.
– Великие литераторы, музыканты, художники, режиссеры, артисты – все, кого сочтет таковыми Каплан.
– А вы, а Лапин, а Мамедов? – все более изумлялся я решающей ролью Каплана.
– Мы Борису доверяем, – уклончиво ответил он, но довольно хмуро.
Я вновь, грешным делом, вспомнил про Ленина и женщину, которая в него стреляла…
Борис Соломонович сидел в комнатушке, похожей на диспетчерскую. Выделялся он большими ушами и нагловатой, но добродушной улыбкой. Звонили сразу пять или шесть телефонов. Каплан бодро и весело отвечал не менее, чем по двум, одновременно курил, пил чай и ел пирожные, которые равномерно подносила к его рту секретарша, чередуя их с бумагами на подпись. Он кивком предложил мне сеть и иногда успевал бросать реплики в мою сторону:
– Ну, как старик?.. Орел... Не гневался?.. Возьмет, возьмет, никуда не денется... Нагнетал величие?
– Чуть-чуть, – торопливо вставил я.
– Им положено...
Я вышел в темноватое заснеженное пространство у пруда. Справа от меня в небеса уносилась знаменитая башня. Я брел, не ведомо куда, уносимый еще дальше сладкими мечтаниями. Потом оказался в пивнушке, воспетой в «Альтисте Данилове». В фантазиях я общался с Любимовым, Трифоновым и иными властителями тогдашних дум. Конечно, легче было ублажать себя пустыми грезами, нежели добиваться чего-то реального. Но почему нужно добиваться, а не просто честно работать?..
Я позвонил через две недели, как и велел Каплан. Была весна, мое назначение отложили на лето. Летом мы снова встречались с Кузаковым. Был мертвый сезон. Он из начальства, казалось, один находился в редакционном здании. Даже Каплан куда-то исчез. Мы бродили с Константином Степановичем по пустым длинным коридорам, у него был пеший моцион, и он проверял километраж по шагомеру, который был вмонтирован в наручные часы.
– Осенью обязательно встретимся, – обещал он на прощание…
В сентябре, как он и обещал, мы встретились. В кабинете Виктора Ильича Яроцкого. Кузаков встал и пожал мне руку. Мой шеф-крикун благодушно молчал.
– Мы решили сделать вас заведующим отделом, – сказал Константин Степанович.
– Где? – глуповато поинтересовался я, опешив.
– Здесь. Я хотел вас взять к себе под давлением Каплана, но Витя говорит, что пожалуется в партком за беспринципное переманивание кадров...
Вскоре Яроцкий написал соответствующую бумагу на имя Сергея Георгиевича Лапина. Меня утверждали на коллегии в конференц-зале на третьем этаже, Виктор Ильич докладывал о моем доблестном трудовом пути. Лапин вспомнил, что и Константин Степанович Кузаков меня рекомендовал. «Ну, тогда нет проблем», – раздалось несколько голосов членов коллегии. В общем удавка на моей личной жизни продолжала затягиваться.
Через несколько месяцев утром во время очередного разбора полетов Виктор Ильич, сам пожелав разрядить обстановку, сказал, когда мы остались одни:
– А ты знаешь, кто такой Кузаков?
– Понятия не имею.
– Сын Сталина.
14.09.2014 – 26.02.2019
Свидетельство о публикации №219022600265
Элла Лякишева 11.06.2019 15:59 Заявить о нарушении
Михаил Кедровский 11.06.2019 18:11 Заявить о нарушении