Следующее кино

           Мне до работы идти ровно тридцать минут, даже двадцать девять. И если я выйду в шесть, то там буду ровно, как оно и требуется, полседьмого. Но выйти в шесть я себя заставить не могу, хоть к креслу привязывай, выхожу в пять тридцать. Всегда. Не знаю почему. В шесть я уже на месте.
           Открываю магнитной картой калитку, прохожу и направляюсь к парадному входу, попутно оглядывая фронт предстоящих работ. У меня – центральная аллея. У нас с Акимычем. Он чистит от калитки с бульвара Шестьдесят лет Октября до входа, я с улицы маршала Рокоссовского тоже до дверей. У Гоши и Леши – зады: помойка, кухня, веранды и так далее. Там можно особо не надрываться, главное чтобы машина к мусорным бакам подъехала, да повариха Нина Тимофеевна в помещение попала.
           А у нас, помимо дороги, по которой топают взрослые и дети, аварийные выходы. Они должны быть отдраены и за это спрашивают строго. Особенно после того как в торговом центре сгорели посетители.
           Я понимаю российскую ментальность.
           Вот с этих входов начинаю.
           Захожу в здание садика, скидываю аляску в венткамере, которая служит нам подсобным помещением, надеваю бушлат, рабочие перчатки, беру старую, сточенную до половины дюралевую лопату, мне она нравится больше других, и иду драить выходы. На перовом этаже – шесть длинных бетонных ступенек, на втором – железная лестница.
           Отдраив ступеньки, я чищу снег у самого здания. От стены ровно на метр. Кто-то мне объяснял, для того чтобы влага не подтачивала штукатурку, кирпичную кладку и вообще. После этого иду на дорогу, и если там снега немного, обхожусь лопатой и скребком, а если много – вытащу из гаража огнемет, который некоторые несознательные дворники называют говночистом, и затарахчу на всю Ивановскую.
           Огнемет хранится в помещении нефункционирующего бассейна, который сейчас служит складом и мастерской рабочему по зданию Саньку. Нужно взять ключ от шестой группы, пройти ее, включить свет в бассейне, открыть железную дверь и, спотыкаясь об банки с краской, зайти. Залить бензин, если его мало, включить кнопку «вкл.», повернуть направо рычажок пускателя, вытащить снегочист на улицу через другую дверь, нажать пару раз на «подсос», дернуть за веревочку и наслаждаться.
           Я методично хожу полосами, начав от стены и направив пластиковое сопло на другую сторону, на газон. При моем маниакально-депрессивном психозе, методичность – наслаждение.
           Железные шнеки загребают снег. Снежная пыль летит в лицо. Там, где его много я упираюсь в рукояти всем телом, проталкиваю машину вперед.
           Там, где мало – снегочист прет сам.
           Хорошо.
           Правда, хорошо.
           Отбахав свою территорию, я для порядка пройду пару-тройку кругов по всему садику, заглушу снегочист, подъехав к самым дверям бассейна, и затащу его внутрь. Предварительно почистив щеткой от снега.
           Тщательно.
           Сниму перчатки, шапку, бушлат и зимние ботинки. Надену старые теплые, уютные кроссовки, поставлю чайник, вытащу из рюкзака книжки и печенье.
           Забыл сказать, по дороге я захожу в магазин, чтобы купить себе чего-нибудь пожевать. Иногда пачку печенья – с чаем, иногда три банана, иногда два-три глазированных сырка. Сегодня, когда я выходил из магазина навстречу мне попались два паренька с открытым пивом. Один из них, увидев себя в витрине, провел рукой по волосам и спросил другого: если я сделаю мелирование, ты будешь со мной разговаривать?
           Что ответил приятель, я уже не слышал.
           Попив чаю и почитав книжку «Поле Родины» (сборник писателей-деревенщиков, в серии «Сельская библиотека Нечерноземья»), я прилягу часов в двенадцать, предварительно обойдя территорию и проверив калитки, на диван в коридоре, но, как всегда, не сумею уснуть, и долго буду придумывать сюжеты для кино, которое когда-нибудь сниму.
           Первый фильм «Деревенский Гамлет», про соответственно деревенского паренька, которому было дано много, но он все профукал (тут слово покрепче). Но совершенно от этого не расстроился, не спился, а, наоборот, набрался посконной народной, крестьянской мудрости, среднерусского буддизма и решил, что так лучше. Для него. Для всех. А особенно, для спивающегося с круга соседа Джимми. Умный, крепкий, сидит в клетчатой рубахе за столом летней кухни, курит, узловатые темные руки. Нервный издерганный, язвительный Джимми крутится у забора, тоскует от недопива и пристает к герою.
           Героя может сыграть Машков.
           Я кручу сюжет, продумываю детали и, наконец, сладко задремываю…
           Тут срабатывает сигнализация – третий шлейф – кухня и четвертая группа, я подскакиваю как ужаленный, сердце колотится в горле, руки дрожат, на лбу испарина. Нажимаю «сброс» и ложусь на ватных ногах обратно. Точнее, почти падаю.
           Первый фильм я уже не помню, поэтому начинаю придумывать кино про воровку на покое, живущую в южном городе, бросившую сорок лет назад дочь, которая ее разыскивает. Там целый каскад событий, какой-то православный поп с крестом и кадилом, бывшая подельница воровки, ее играет Крючкова, а саму воровку Чурикова, дочка, стрельба, поножовщина… и просыпаюсь неизвестно от чего.
           На часах в телефоне два ночи. Два десять.
           Подниматься окончательно и идти открывать ворота хлебному фургону, мне в четыре тридцать утра, значит, можно полежать еще пару часиков.
           Следующее кино про тоскующих по Питеру. Огромное количество провинциального народа не устает повторять, ах, Питер, ах, Питер. Вот про них. Как они едут на поезде в северную столицу и что из этого получается. Можно попросить Бориса Гребенщикова сняться в эпизоде, например, он возвращается с гастролей из города Пенза и постоянно бегает в туалет, натыкаясь на этих провинциалов.
           А они его не узнают.
           Или узнают…
           Звонит будильник в телефоне.
           Я, стараясь не спеша, чтобы не ухало в голове, поднимаюсь, нашариваю кроссовки и иду в туалет умываться.
           Потом, накинув бушлат, прямо в кроссовках, открывать ворота.
           Ставить чайник.
           Разговаривать с поварихой Ниной Тимофеевной.
           Закрывать ворота за уехавшим Робертом.
           Ждать дежурного воспитателя.
           Даже чувствовать себя частью коллектива.
           Здороваться.
           Ждать окончания смены. Самые томительные минуты.
           Еще ждать.
           Листать книгу, особенно ни на чем не задерживаясь.
           Радоваться и томиться.
           Радоваться предстоящим выходным. Томиться от адского недосыпа и легкого головокружения.
           Жить, в общем.