Братик

 Рассказ

окончание


Всё чаще и всё громче доносилась до деревни канонада, отдалённые взрывы;  всё чаще над ней пролетали самолёты с красными звёздами.
Всё ближе подходила Красная Армия.
А молва о том, что немцев гонят от Москвы, ещё чуть-чуть, и наши будут уже в деревне, бежала быстрее всех.
Сельчане спешили снять урожай, спасти всё то, что смогли посадить и вырастить на второй год оккупации.
- Наши солдатики вернутся скоро, даст бог, - говорила бабушка Степанида. – Убраться бы в огороде, а то вдруг война через нас пройдёт, сотрёт всё или сгорит к чёртовой матери. А как жить? Вот война закончится, тогда и самая жизнь начнётся. А без хлеба какая ж это жизнь? Маята одна.
А ещё бабушка Степанида ждёт сына и зятя. Их призывали на фронт вместе с Надькиным папой.
- Если Господь будет милостив, если Богу будет угодно и мои хлопчики уцелеют в этой кровавой круговерти, вернутся живыми, - говорила старуха, осеняя себя крестным знамением, - а мне ж их угостить надобно. Стол накрою, приготовлю, всё выставлю на столе в саду. Усажу их за стол, а сама встану под яблонькой и буду любоваться… любоваться буду ими как святой иконой в церковке. Во как!
Надька слушала бабушку и завидовала ей. Как же, она будет встречать своих родных, радоваться. А что будет делать Надя со своей мамой? С братиком? А что будет с папой? Думать не хочется.
Танька Малахова – внучка бабушки Степаниды, тоже ждёт прихода наших. Потому как её папка на фронте, а мамка в партизанах медсестрой. 
Теперь они с Надькой снова подруги. И даже  Гришка Кочетков и Петька Манников больше не грубят ей, и считаёт её своим товарищем.
Ну, это после того, когда мамка ещё летом тайком узнала от папы и его подельников,  что будет облава в деревне, что немцы будут выселять семьи партизан в специальный лагерь в Рославле, о котором ходили страшные слухи, и отправила Надю предупредить сельчан.
Тогда многие из деревни успели уйти в леса, спрятались, переждали. И Манниковы, И Кочетковы, и Малаховы и ещё другие семьи. 
А сейчас уже немцам не до этого.
На бывших колхозных полях в 1942-м и в этом году они заставили сеть пшеницу, рожь, картошку.
Пшеницу убрали ещё в конце августа уже этого 1943 года, обмолотили. Рожь только-только сжали, сейчас лежит в снопах да суслонах на полях, «доходит». Это потом уж и её обмолотят, и отправят в Германию вслед за пшеницей.
И картошку тоже.
Хотя не её время – слишком молодая картошка, с нежной кожурой, не дозрела ещё.
Но сельчане тайком всё равно роют её на бывших колхозных полях, прячут у себя в огородах в ямках, прикрывая соломой и землёй.
- Хоть что-то уберечь от антихриста до прихода наших, - говорит бабушка Степанида.
С ней соглашается и мама. И тоже вместе со всеми прячет снопы ржи, картошку.
А ещё Надька знает, что у многих закопаны мешки, а то и бочки с пшеницей.
И у них в огороде мамка закапала бочку пшеницы втайне от папы.
- Даст бог наши вернутся, а у нас и пшеничка есть, - уставшая, но довольная мама хвасталась дочери. – Будет чем колхозу проводить посевную. Да и хлеб… а как же! Ещё бы ржи успеть.
Но и немцы не дремали.
Почти две недели вывозили на телегах и на грузовиках пшеницу к железной дороге, там грузили в вагоны, отправляли в Германию.
Немцы спешили: а как тут не спешить, если поступь Красной армии слышна с каждым днём всё сильнее и сильнее. 
Руководил уборкой Надькин папа.
Скандалы с именем братика как-то поутихли сами собой.
В семье привыкли, что для мамы и Нади он был Данилкой, а для папы  оставался Адольфом.
Да и малыш одинаково реагировал и на то имя, и на другое.
А вот то, что папа был полицаем, ни Надя, ни мама смириться не смогли.
Той тёплой семейной, душевной довоенной обстановке в семье так и не суждено было восстановиться. Хотя первое время папа не раз затевал разговоры на эту тему, пытаясь убедить родных, что служба в полиции - это ради них, их благополучия.
- Да поймите вы, в нынешнее время по-другому не выжить. Посмотрите, скольких людей уже нет на свете, а мы, слава богу, живы, здоровы и нос в табаке, - пробовал шутить глава семейства.
- Как все, так и мы, - всегда отвечала мама в таких случаях. – А вот идти поперёк, быть на другой стороне, не с людьми, это ж… это ж не по-нашему, не по-христиански. 
Всё началось прошлой осенью 1942 года…
Данилка к тому времени уже стал ходить, ему пошёл второй годик.
В последнее время, особенно с весны 1942 года, все в деревне только и говорили, что в окрестных лесах появились партизаны. 
Об этом часто говорил и папа.
Особенно, если к ним в избу приходили папины сослуживцы-полицаи – дядька Макар Горохов и молодой ещё парнишка Сёмка Глухов, то разговоры о партизанах были для них главной темой.
Мама кормила полицаев, а Надька залазила на печку в таких случаях, таилась за дымоходом и слушала взрослых.
Получалось, что партизаны сейчас – самые главные враги не только для немцев, но и для папиных друзей.
- В Листвянке, сволочи, полицейский участок разгромили, повесили старосту. А двоих наших товарищей застрелили, - делился как-то раз дядька Макар. – А это мой старший брат Ванька с сыном Колькой. Двоих сродственников, суки, жизни лишили.
- Староста доводился двоюродным братом моей мамке, - добавил молодой полицай. – Так что и моего сродственника… царствие небесное, - и перекрестился.
- Да-а, - тянул за столом папа, - дела как сажа бела, - и нервно барабанил пальцами по столешнице.
- А что нам делать, Василий Николаевич? – спрашивал Сёмка Глухов. - Немцы ведь гарантировали, что  ещё чуть-чуть, вот-вот и Москве хана. И Красная армия сбежит за Урал. Оказывается, что свои же, местные, козни строят. Как тут раньше срока богу душу не отдать, а, Василий Николаевич? И красные вроде как упёрлись под Москвой, не сдвинуть.
- Галстук готовься примерять, - зло хохотнул дядька Макар.
- Какой ещё галстук? – не понял Сёмка.
- Сталинский. Верёвку на шею, во какой, если раньше богу душу не отдашь, - разъяснил папа, и стукнул кулаком по столу. – Беречься надо, вот что я вам скажу. И молиться, чтобы немцы свернули голову большевикам.
- Это вряд ли молитва тут поможет, - махнул рукой дядька Макар. – Напирают красные, дураку понятно. Я ещё по той войне помню, что в четырнадцатом годе началась. Я ж был на ней, воевал против немцев тогда.
- И что? – Сёмка ближе подсел к рассказчику. – И что, дядя Макар? Какая думка?  Что скажешь?
- А то, друг мой ситный, - продолжил дядька, - что если упёрся наш мужик копытами в землю, то уже не сдвинешь. Тут уж хоть молись, хоть не молись, а заупокойную разучивай, чтоб, значит, в рай попасть. Он же, мужик наш, и сам сдохнуть готов, но и противника за собой потянет. 
- Вот, я же что тебе говорила, дурная твоя голова? – всхлипнула мама.
- Замолчи! – повысил голос папа и снова стукнул кулаком по столу. – Ещё бабушка надвое гадала, а ты уже заупокойную затянула. Не хорони раньше времени.
- Ну-ну, – только и смогла сказать мама в оправдание.
- А в случае чего, - робко произнёс дядька Макар, - надо будет вместе с немцами того… этого. Жизни нам уже не будет, если красные вернутся. И семьи подготовить, собрать добро, то да сё.
- Это точно, - безнадёжно вздохнув, согласился папа. – И спрятаться негде. Значит, с немцами отступать пойдём.
…Тот день Надя запомнила надолго.
Хотя с утра и до вечера он был ничем не примечателен в общей череде дней осени 1942 года.
Мама, Надя и маленький Даник почти весь день были то в огороде, то во дворе, потому как было тепло, солнечно, паутинки летали.
Папа чуть задержался в соседней деревне в комендатуре, и к ужину домой ещё не пришёл.
Мама накормила уже и Надьку, и Данилку, собиралась укладывать их спать, как вдруг где-то в окрестностях раздались выстрелы.
Хозяйка тут же завесила окно в задней хате тёмной тряпкой, детей отправила на печку, велела спрятаться за дымоходом и носа не казать.
- Цыть! – прикрикнула мама. – Чтоб и голоса вашего я не слышала!
Но лампу, что была подвешена к матице посредине избы, не погасила, а лишь прикрутила чуть-чуть фитиль, притушила. 
Надя поняла -  это для того, чтобы они с Даником не боялись в темноте.
Ещё Надька не успела рассказать братику тут же ею придуманную сказку, как во дворе послышался топот и в избу ввалился папа.
- С-с-суки! – с порога прохрипел он. – С-с-суки! Макара и Сёмку убили, сволочи. Я еле ушёл, догадался в канаву прыгнуть, а эти… а эти, и-э-эх, раз туды твою налево, - скрипел зубами папа. – В рубашке родился, точно.
- Что случилось-то? – кинулась к отцу мама.
Со слов папы Надька поняла, что папа и его сослуживцы немного задержались в комендатуре и отправились пешком домой.
Было уже темно.
Когда подошли к мостку через канаву, что почти за околицей, на них вдруг кто-то напал.
- Веришь, Макара и Сёмку сразу наповал, - делился папа, то и дело отхлёбывая воду из кружки. – Даже оружие не успели снять с плеч мужики. Как назло, и позвонить в комендатуру нельзя. Потому как какая-то гадина днём раньше телефонный кабель уничтожила, а бежать туда – себе дороже.
На печке было слышно, как стучали папины зубы.
Голос дрожал. Говорил, заикаясь:
– С винтовки стреляли, суки. Я же чую, что винтовка-трёхлинейка. И патруль немецкий не подъехал: то ли не слышали, то ли побоялись.
Надя испугалась, прижала к себе братика.
Тот, словно понимая, молчал и не издавал ни единого звука. Лишь всё прижимался и прижимался к сестре.
Впервые папка лёг спать на полатях, а не на кровати в передней избе.
А уже утром вдруг потребовал, чтобы мама одела сына и подготовила еду на день на двоих.
- Это ещё зачем? – встревожилась мама. – Какого рожна сынок должен с тобой маяться?  Зачем таскать его за собой решил? У него разве дома нет с мамкой?
- Не твоего ума дело! – вспылил папа. – Делай, что тебе сказано!
Не помогли ни мамины уговоры, переходящие в скандалы, ни Надькины слёзы.
Папа настоял на своём.
С тех пор папа забирал сына с собой.
- Поехали, Адольф, трудиться, - говорил отец. – В нашей семье лодырей не было и не будет. Привыкай к работе.
Мальчишка с радостью бежал к отцу, лепетал что-то. 
Надя и мама изведутся, переживая, пока они вернутся домой.
Надя долго не могла понять папу. А мама не объясняла. То ли сама не понимала, то ли не хотела говорить дочери.
Помогла соседка бабушка Степанида.
- Мальцом прикрывается антихрист, - как-то подслушала Надя разговор старухи с мамой. – Сказывают люди, что партизаны давно охотятся за паразитом, так он мальчишку с собой таскает. Мол, православные не поднимут руку на него при младенце, о как. Его ж подельников уже наказали. Вот он и боится, антихрист. Жить хочет, окаянный. Сыном прикрылся, гадёныш.  Это ж… это ж… нет ничего святого у человека, вот что я вам скажу.
-  Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, - молилась мама, - спаси и сохрани сыночка моего родного, кровинушку мою ненаглядную,  - и осеняла себя крестным знамением. – За что, за что такое наказание на дитё, на всю семью? Чем же мы прогневили бога, что он нас так наказал?
После этого Надя несколько раз пыталась поговорить с Гришкой Кочетковым, с Петькой Манниковым, с Танькой Малаховой, попросить их замолвить хоть словечко своим родным, которые в партизанах, чтобы они её папку с Данилкой не трогали.
- С ним же Даник,  Данилка, - убеждала Надя. – А он маленький ещё, кроха совсем, несмышленыш. И такой хорошенький.
- Ага, сейчас! – за всех ответила Танька. – Думать раньше надо было. Кто раненых партизан, что у тёти Зои Пашковой хоронились, выдал немцам? Кто красноармейцев помогал ловить в прошлом году?  А кто не спас семью Подольских, которую немцы сожгли в их собственной избе? Ни словечка не замолвил, а ведь там были не только взрослые, но и дети.   
И ей, Надьке, крыть-то и нечем. Правда это, горькая-прегорькая правда.
А вот как жить дальше, как уберечь Данилку, как встречать наших, что будет с папкой – голова кругом.
…В конце сентября 1943 года папа въехал на подворье на телеге, запряжённой парой лошадей.
- Собирайтесь! – грозно потребовал он, и стал скидывать вещи в постельное покрывало, в домотканую скатерть, что расстелил на полу в передней хате.
- Это ещё куда собираться? – подскочила к папе мама. – Никуда мы не поедем! – глядя в глаза мужу, твёрдо произнесла она.
- Нет, не поедем! – поддержала маму и Надя.
Она держала на руках Данилку.
– Нам и тут… - но договорить не успела, как папа вырвал братика, взял на руки.
- Ну, что ж, - остановившись посреди хаты и прижимая сына к груди, папа окинул взглядом избу, - ну, что ж. Так тому и быть: я забираю сына, а вы оставайтесь. Гори оно всё ярким пламенем! – и выбежал во двор.
Следом за ним кинулась и мама, и Надя.
Папа усадил сына на телегу, а мама встала перед лошадьми, загораживая дорогу со двора.
- Не пущу! – она побледнела вся, сжала зубы, глядела исподлобья.
И столько в том взгляде было ненависти, столько силы и ещё чего-то, что Надька растерялась на мгновение, замерев посреди двора. Лишь прижимала руки да сильно-сильно закусила губы.
Очнулась от толчка.
Это бабушка Степанида.
Откуда она появилась – Надя не видела.
Лишь услышала:
- Изладься, хватай братика и беги! А я уж мамке твоей помогу.
Ещё Надя увидела, как папа ударил кулаком маму; увидела, как мама упала; и ещё успела увидеть, как бабушка Степанида уцепилась сзади в папу, повалила на землю.
И снова услышала бабушкин крик:
- Беги!
Надька ухватила Данилку, прижала к себе и кинулась с подворья.
Ей вслед неслось и мамино:
- Беги, доченька, беги! Помни, роднее его у тебя нет!
Как оказались рядом Гришка Кочетков, Петька Манников и Танька Малахова – Надя тоже не помнит.
Она снова помнит себя уже бредущей вслед друзьям по подлеску, что за деревней.
Её поддерживает Танька, что-то говорит.
Впереди Гришка несёт на руках Данилку, и тоже что-то говорит ребёнку.
Рядом с Гришкой идёт Петька, поминутно оглядываясь назад.
А вот встречу с красноармейцами вечером того же дня уже помнит отчётливо.
Помнит, как вернулась домой тогда же.
Как увидела посреди двора убитых маму и бабушку Степаниду – тоже помнит.
А ещё помнит, как там же во дворе, братик Данилка, обхватив её за ноги, дёргает за сподницу, смотрит снизу вверх и требовательно что-то говорит.


26.02.2019г.                г. Барнаул