Дачники

                1.


   Серёга открыл глаза. Обрывки сновидений, путаясь в хлопающих ресницах, покидали сознание, прокопчёный деревенский потолок, приветствуя хозяина, склабился сверху   щелями. Серёга сел. Из-под бугристого, рваного матраца, и подобия одеяла, послышался страдальческий скрип чуть живой кровати и вместе со скрипом, оттуда же,  на пол спрыгнули кошки. Вытягивая спины и мурлыча, они потёрлись о голые Серёгины ноги. Через минуту, ноги выпрямились и пытаясь удержать страдающее похмельем тело, направились через зал в кухню. Переступая по дороге разбросанные вещи и утварь. Добравшись до места, усадили ягодицы на обшарпанный стул и блаженно вытянулись.
   Глаза, пошарив по столу, наткнулись на недопитый с вечера стакан самогона. Лицо прояснила улыбка. Зубы, позванивая стеклом, приняли в себя целительную влагу и только после разрешили рукам поискать какую-либо закуску.  В пепельнице лежал не дожёванный лимон, этого ломтя вполне хватило.  Пепельницей  пользовались бесчисленные ходоки за самогоном и приятели, а сам  Серёга не курил – барахлили лёгкие, и домик в этой Богом забытой лесной деревеньке купил, во-вторых именно из-за лёгких, а во-первых, чтоб скрыться от кредиторов. 
   Дипломированный музыкант в молодости, играл со многими, ставшими в последствии известными и даже знаменитыми. Серёгиной же судьбе, было угодно свернуть на другую - лесную тропу. Лишь  памятью о былом, среди разбросанного по комнатам хлама, лежали гитары, акустические и электро, которые по устоявшемуся регламенту, ежедневно, не зависимо от состояния хозяина, с самого утра,  пиликали в его руках, ностальгируя и тоскуя.
   Доза,  постепенно всасываясь в клетки, смывала разбитость и головную боль, как щётки на лобовом стекле, впуская внутрь, солнечный свет и новое видение привычного мира.
   Естественные утренние процессы, привели в движение механизмы,  внизу паха и Серёга, боясь не сдюжить, вырвался из дома, влепив по входной двери ногой. Та отскочила, ударив по ускользающему заду, но это было уже не важно.
   Он стоял перед крыльцом, жмурясь солнечным лучам и радуясь проснувшейся жизни! Цветы и бурьян, выросшие по пояс, весело кивали пестиками и тычинками. Запустив пятерню в трико, выпустил былую гордость, и глядя, как она  склоняет растения к алкогольной зависимости,  в удовольствии замер.
   Утренний ветерок шевелил поседевшую шевелюру и бороду, на его лике, выглядевшим, как ни странно,  достаточно молодо. Птахи, броуновским движением сновали над участком.  Вдалеке перекликивались петухи и собаки. Душа просила музыки и он запел!
   - Ой, мороз-мороз, не морозь меня
   Не морозь меня-а-а
   Ма-аево-о  ко-оня-я…!
   А «конь» его, стиснутый ладошкой, всё гулял и гулял у крылечного выпаса, не торопясь в стойло, и песня не смолкала. Голос у Серёги был тонкий дребезжащий и разносился далеко над крышами соседских домишек.
   Неожиданно в него вплёлся другой, не менее звонкий и дребезжащий,  соседки, тётки Мани.
   - Серё-ёга-а! Слышь, ты не пой! Коза не доится! Подою, тогда пой, животину напугал чёрт мохнорылый!
   Вслед за звуками появился и зрительный образ, дородной деревенской бабы в годах, переваливающейся при ходьбе, как утка. Её и Серёгу разделяли сетка «рабица» натянутая на покосившиеся столбы, и стекло Маниных очков притянутых к оправе изолентой. Она хотела было пожаловаться, что муж её Борис, совсем оглох и еле ходит, что козу пасти не кому и, что он Серёга, уже почитай с месяц не отдает долг двадцать пять рублей, а они по нонешнему курсу, всё равно, что один доляр США. Хотела, но не смогла, увидев, как сквозь примятый сорняк, мелькает из стороны в сторону тряхнувшая стариной мужская гордость соседа, разбрызгивая похмельное, русское, вечное…
   Секунд десять она всматривалась не в силах поверить в происходящее, потом заорала:
   - Да ты, что охальник, совсем тряхонулся?! Совесть есть, аль нет?! Что ж такое вытворяшь?!
   Песня оборвалась. Конь до этого резво кивавший мордой в разные стороны, резко сдулся до размеров пони и подхваченный под узцы, водворился в стойло. Серёга перевёл дух и весело подмигнул соседке.
   - Ты баб Мань, что такого удивительного увидела? Если хочешь знать, в Москве за это деньги берут, а ты даром насладилась.
   И повернувшись скрылся в доме, оставив ошарашенную соседку  наедине с потрясённым сознанием.
   - Тьфу на тебя! Сколь лет живёт лентяй, а туалета не имет! Одно слово – музыкант! Тьфу.
     Снова усевшись на кухне, Сергей положил на стол предплечье и точно ковшом, сдвинул с одной половины на другую банки, крышки, тарелки, куски засохшего хлеба, освободив пространство для завтрака. В дальнейшем, сдвинутые предметы сортировались, какие в металлическую раковину, какие в  мусорные пакеты. Последние, часто перемешиваясь с другими похожими по форме, да так, и валялись на полу, пока запах, или случайное нахождение не выдавало их присутствие. Весь пол был завален различными предметами, от утвари, до одежды и обуви. Когда требовалось, что-либо найти, перерывалось все, создавая новые массивы для бытовых кладов и находок.
   Не успел  Серёга ухватиться за мыслительный процесс, как  ввалился Лётчик. Высокий, тощий, но жилистый мужичок лет шестидесяти, живший в соседней деревне, в доме с развалившейся печью и земляными полами.  Зимой, он перебивался у знакомых, чаще у Серёги, которому по мере сил помогал по хозяйству. Но только когда был не сильно пьян, а пил Лётчик всегда и абсолютно всё, от аптеки, до суровой химии.
   Дойдя до кухонного диванчика, он рухнул в него, запрокинув голову и прерывисто застонал.
   - Пить… Дай попить, подыхаю… Шёл лесом, башка трещит и гудит будто в ней колокола лопаются, а пить так охота, что думаю, хоть листик какой попался б, с него б попил. Вдруг гляжу, ягодки, земляничка. Вот радость! Да только наклонился, как в голову дало, в глазах помутилось и думаю вот он, конец мой прибыл! Выпрямился, и понимаю, что уж не наклонюсь боле, и не съем ягодку… И веришь, такое зло обуяло, что поднял я ботинок… и потоптал их, потоптал! Все до единой… Вот.
   Серёгу, рассказ не пронял. Он их наслушался.
   - Нету. Вчера весь чайник опорожнили. Да тебе не пить, а выпить не мешало бы.
   - Не-е… Вначале водички… Найди… Хоть плошку…
   - Говорю нет ничего. Бери ведро, колодец знаешь где.
   Лётчик замотал головой, но тут же схватился за неё обеими руками.
   - Не дойду. Дуба дам. Прямо там.
   - Как хочешь. Мне вода ни к чему.
   Серёга соврал, ему тоже до жути хотелось пить, но раз появился тот, кто может совершить подвиг, зачем самому убиваться? Лётчик понял, что идти придётся, кряхтя поднялся, подобрал ведро и пошатываясь, со стонами вышел на улицу. Колодец находился не далеко, через несколько участков, и первый из которых предстояло преодолеть, был участок Брусникиных, Бориса и тётки Мани. Дом их числился деревенским, таких тут насчитывалось ещё три, остальные несколько десятков, налепило садовое товарищество, какого-то Московского завода. Народ в них обитал простой, рабочий и не богатый. Пару лет назад, Борис ещё ковырялся по хозяйству, а в последнее время сдал и больше сидел у окна, смотря на мир подслеповатыми глазами.
   На дороге возле Брусникинсого участка, колготились куры. Они что-то усердно выискивали и клевали. За ними, гордо вышагивая, наблюдал худой, но злющий петух. Маня, по деревенской привычке не заморачиваясь, выливала помои прямо на этот кусок дороги, приговаривая: «Машины страмбують, али собаки сожрут». Но даже собаки, не шибко жрали брусникинские подношения. Зато куры не брезговали ничем.
   Лётчик, подходя к трапезничающим птицам, взмахнул зазвеневшим ведром и выругался.
   - Пшли,  лярвы пернатые!
Куры возмущённо разлетелись, освобождая осклизлый проход, петух же махнув на забор, наклонил гребень и сдавленно заклокотал, явно затаив злобу.
   Наполнив  ведро, Лётчик, придерживаясь за колодезный сруб, опустился на колени, и  погрузив в него голову, стал втягивать животворящую влагу. Пил долго и жадно.  Когда  заломило зубы, поднял лицо к верху, где светило солнце.  Оно наполняло собой капельки срывающиеся  с мокрых ресниц. Лётчик снова нырнул в ведро и напившись в волю,  двинулся в обратный путь. Дойдя до вновь сгруппировавшейся стаи, понял, что ведром, уже не взмахнуть, а наглющие птицы, так и сновали под самыми ногами. Тогда он решился на отчаянный шаг – махнул правым ботинком, поддев носком зад попавшейся  Пеструшки. Теряя равновесие зашатался, а куры закудахтав, брызнули в разные стороны, осыпая пухом и перьями седую голову Лётчика.  Сидящий  на заборе петух, посчитал повторное нападение, оскорблением личным, и взмахнув крыльями, как тень птеродактиля переместившись на загривок обидчика клюнул его в самое темя. Боль была нестерпимой и неожиданной. Усталые руки выпустили ведро и оно, упав, залило дорожную грязь, в которую следом рухнул и Лётчик. Он упал навзничь, лицом вниз, и оставался в таком положении несколько унизительных минут, пока победитель, похваляясь, топтал его спину.
   Все неудачи, какие только Лётчик мог вспомнить, и вся не справедливость в его жизни, внезапно соединились в образе ненавистного петуха, и  из глубины, пещерного гена, дремавшего где-то в темечке, куда и пришёлся удар, вырвались наружу. Лётчик, почувствовав в себе альфа самца, восстал! В грязевой раскраске, с перьями, торчащими из клокастых волос,  воздел руки к небу,  и издал яростный рык. Потом поводил вокруг безумными глазами… Увидев жердину подпиравшую забор, вырвал её из земли. Поднял над головой и обрушил на впавшего в ступор петуха.
Тот хрюкнул и затих, только голова с открытым клювом, флюгером, ещё   поворачивалась,  в разные стороны, словно удивляясь происшедшему, но скоро и она обессилила и упала.
   Лётчик подобрал ведро и уже утолённый, забыв о колодце, вернулся к Серёге. Тот, увидев работника с пустой ёмкостью, в грязи и куриных перьях, открыл рот.
   - Ты где был?!
   - Погоди ты, дай ополоснуться.
   - Чем?! Ты же за водой пошёл?
   Едва история хождения к колодцу отзвучала, как в дверной проём втиснулась Маня.
   - Ну что убивцы, празднуете?
   Так слово «убийство» впервые прозвучало в этом доме и оно, явилось предтечей, дальнейших драматических событий.
   - С чего это?
   - Как с чего? Петуха забили и довольны? Борис мой всё в окно видел. Вам это так  не пройдёт! Засужу! Давай Серёга пятьдесят рублей за животинку мою.
   - А я-то, с какого перепугу платить должен? С Лётчика и бери.
   - С него, окромя порток взять неча. Ён, у тебя обрытается, ты и плати. Вот так.
   - Здорово Серёга! Чего шумим? Еду делим?
   Появился  Американец, высокий мужик средних лет, крепкого телосложения и весёлого нрава. Когда-то, неисповедимые жизненные пути привели его в Нью-Йорк, где прожив  пару лет, он, всё последующее время,  с трепетом и придыханием вворачивал в разговорах на различные темы: «А вот, когда я был в Америке…».
   - Да, вот Маня в убийстве обвиняет.
   - Кого убили-то?
   - Петуха.
   Американец, ещё успевший потоптать советскую, зону усмехнулся.
   - Ну, так туда и дорога.
   - Вот на дороге и убили. – Уточнила Маня.
   - И кто же у нас такой суровый блюститель нравственности? Кто вынес и привёл приговор в исполнение?
   - А вот он, - Маня указала на Лётчика, - а Серёга, за главного. Пущай откупается.
   - Ах, вон оно что, так ты Маня притон содержишь, нетрадиционной сексуальной ориентации, а это, - тут Американец показал на присутствующих, - выходит, твои клиенты с небольшим материальным достатком, но жаждущие плотских страстей?
   - Чаво-чаво? Тьфу, на тебя. – Она повернулась к выходу. – Уйду я, но если денег не принесёшь, не обижайся Серёга, пожалеешь.
   Американец перевёл взгляд на Лётчика.
   - А ты что стоишь, как чёрт перемазанный? Иди за водой, да харю вымой.
Когда Маня и Лётчик покинули помещение, Американец подмигнул хозяину.
   - Ну как там, шайтан-вода, поспела?
   Тот пожал плечами.
   - А бес её знает? На чердаке тёплышко, может и вызрела.
   - Так, что ж мы ещё стоим? Вперёд Сергуня, запевай!
   И Американец направился по знакомому маршруту в недостроенную прежними хозяевами мансарду. Серёга поднялся следом. На утеплителе из опилок, вдоль поперечных балок красовались три пузатых бутыли из-под какой-то кислоты, но в настоящее время, содержащие грязновато жёлтую жидкость с осадком и мутью. На горлышко каждой, была натянута резиновая перчатка. Две из которых, лишь приобретали объём, а вот третья,  которую опытный глаз Американца отметил сразу, чуть не лопалась в весёлом приветствии. И казалось, что оттуда, изнутри, пытается выбраться проснувшийся весёлый толстячок, наконец увидевший помощь и выставивший руку. Американец вежливо пожал её.
   - Ну, здравствуй малыш, я пришёл освободить тебя из неволи.
   С этими словами сгрёб сосуд и бережно переступая по скрипящей лестнице, спустился на кухню.
   - Давай, музыкант, тащи шарманку!
   Серёга принёс самогонный аппарат, соединил необходимое и достал зажигалку. В глазах Американца заблестело возбуждение.
   - Жги лабух! Щас в присядку пойду!
   Серёга зажёг конфорку. Скоро их стеклянной трубки в подставленную кружку, част-часто закапала прозрачная жидкость, наполняя помещение сладковатым тягучим запахом.
   - Гляди Сергунёк, как каплет, будто слёзы ребёнка от обиды на взрослых! А, как образ?
   В детстве Американец пытался писать стишки, и всю последующую жизнь гордился этим, всячески подчёркивая и выпячивая свой зарытый без времени талант.
   Пришёл Лётчик. Уже ополоснувшийся, но возбуждённый.
   - Знаете, кого я сейчас видел?
   - Кого?
   Серёга, уже сидел на стуле с гитарой и самозабвенно извлекал из неё звуки.
   - Не поверишь, покойника!
   - Какого покойника? Совсем спятил?
   - Да того, кого я убил… Петуха! Оклимался гадина.
   - Значит,  уймётся Манька. Хорошая новость.  Вот её стоит отметить.
   Он отложил гитару, вынул наполненную кружку подсунув на её место пустую, поставил на стол и зачерпнув столовой ложкой содержимое, поджёг.
   - Смотри, как горит. – Обратился он к Американцу. – Это ж цветомузыка!  Вот, у самой поверхности,  вроде и огонька ни какого, затем вишь жёлтенькое пламешко, будто раздувается и уже наверху, смотри-смотри голубенькие струйки, вроде переплетаются и дразнят, дразнят… Эх, цедрочкой бы их осадить, совсем вкус другой был бы, да увы, нету лимончиков.
   - На нет и суда нет. – Заключил Американец, подставляя три разнокалиберных стопки.  Свою, протёр газеткой. – Наливай.
   Сергей разлил, но пояснил на всякий случай: «Закусить не чем».
   - Это, для меня не новость.
   Американец извлёк торчащий из  кармана банан, разрезал на три части.  Одну протянул Лётчику.
   - Отведай экзотики. В моей молодости, бананы не каждый год в Москве появлялись, бывало два-три раза  в год и попробуешь. А сейчас, «жри – не хочу».
   Лётчик послушно взял закуску, и тут же выпил, не дожидаясь окончания речи Американца, или ответной Серёгиной. Откусывая заморский фрукт, недовольно процедил полным ртом.
   - Лучше нашего солёного огурца, нет лучше закуси, разве груздик только. А это, мыло какое-то, да ещё горькое.
   Американец округлив глаза, спросил у Серёги: «Он у тебя, совсем дикий?» И уже повернувшись к Лётчику продолжил: «Ты орангутан, хоть кожуру сними, что ж ты с ней-то хаваешь?»
   Тот удивлённо моргнул, содрал с оставшегося куска кожицу и запихал в рот.
   - Опять мыло. Только не уже горькое.
   В дверь, раздался осторожный стук и тут же появился молоденький паренёк, работавший неподалёку в бригаде строителей.
   - Можно?
   - Входи путник, но на излишества не рассчитывай. – Американец вспомнив забавное, заулыбался. – Как-то в этот дом, злодеи проникли, пока хозяин отлучился. Так до того их потрясло увиденное, что на столе записку оставили, мол прости мужик, не думали, что так ещё люди живут и трояк сверху приложили, вроде от сердоболия.
   - Хорошие люди. – Заключил вошедший. – Меня бугор прислал.
   - За самогонкой что ли?
   - Да, нет спросить хотел, Хохол не появлялся, а то второй день на работу не выходит?
   - Обожди, у нас процесс важный, ни как прервать нельзя. Ведь между первой и второй, пуля не должна успеть промчаться! Наливай.
   Чокнувшись с остальными, Американец произнёс: « За убиенного, и чудесное воскрешение!»
   - Какого убиенного? – Насторожился паренёк.  Работал он в местной бригаде не давно, кто и от куда, толком не объяснял, знали лишь, что от армии скрывается.
   - Какого-какого, - передразнил Американец, -  хохлатого!
   - Хохла что ли,  который с нами работал?
   Парень  напрягся,  и пьющим, это показалось забавным. Американец решил уточнить.
   - Ага, его. Вот Серёга и грохнул. Вчера. А сегодня поминаем. Так и скажи бугру, чтоб не ждал, какой от покойника прок на стройке?
   - За что же так-то? – Паренёк, недоверчиво посмотрел в глаза Серёги, и тот, ощутив прилив весёлости, решил развеять сомнения.
   - За то, что музыку не любил. Такие, на земле ни к чему. – Потом добавил, - Долг не отдавал за самогон. Брал, брал и всё на халяву, вот и надоело. Пришлось ликвидировать.
   Парень застыл, пытаясь осознать услышанное.  Видя это, Американец похлопал его по плечу.
   - Да пошутили мы, дурилка.
   - А-а-а… Ну и шутки у вас.
   Он повернулся к выходу, но тот час столкнулся с вошедшим человеком в форме старшего лейтенанта МВД, с которым вошли ещё двое.
   - Ку-уда?! – Лейтенант упёрся в грудь парня ладонью. – Всем оставаться на своих местах.
   Он внимательно обвёл взглядом присутствующих и обстановку.
   - Кто хозяин этого бомжатника?
   - Я… - Серёга, почувствовав не доброе, внутренне сжался.
   - Та-ак, самогоноварением занимаемся…
   - Для личного пользования, -  Парировал Американец, - не возбраняется.
   - Ты кто, такой говорливый?
   - Сосед. Дача у меня тут, у леса, можешь проверить.
   - Проверим, когда надо будет. Документы попрошу.
   - Я, начальник, паспорт с собой не ношу, когда по деревне прогуливаюсь. Здесь в гостях, у приятеля своего, прибыл полчаса назад. Что ещё надо?
   Начальник не удостоил ответом и обратился к пареньку.
   - Ты кто таков?
   Тот  замялся, назвал имя, фамилию и место жительства.
   - Чем подтвердишь, паспорт есть?  Сколько лет?
   - Паспорт там, на стройке, лет девятнадцать.
   - Девятнадцать? Почему не в армии? Приписное свидетельство имеется?
   Парень вконец расстроился и мотнул головой.
   - Нет. Не имеется.
   - Понятно, с нами поедешь. Долг Родине священен.
   - А в чем дело-то начальник? – Американец, начал понимать, что это не просто проверка, или выявление продавцов палёной водки.
   - Дело… - Лейтенант снова обвёл всех глазами, цепко всматриваясь в каждого, - Дело вот в чём, утром, в лесу на просеке, было обнаружено тело человека. Обнаруживший, опознал, как местного рабочего, Хохла. Собачка наша, служебно-розыскная на этот дом вывела. Теперь, все присутствующие рассматриваются в качестве подозреваемых. Ясно?
   Паренёк, плюхнулся на диванчик. Остальные онемели. Первым в себя пришёл Американец, он поднялся и подошёл к лейтенанту.
   - Я сюда, начальник, перед вами прибыл, похмелится. Ранее находился дома, жена подтвердит. Сейчас, удовлетворив свою духовно-физическую потребность, покидаю зал заседаний. Буду нужен, найдёте дома.
   Сказал и вышел. Лейтенант, постоял в задумчивости, но препятствовать не решился. Ткнув в Лётчика спросил: «Ты кто?»
   Лётчик заморгал и назвался.
   - Сколько тут находишься?
   - Да, я завсегда тут, только домой иногда ухожу. Ненадолго.
   - Вчера, где был? Вопрос касается всех.
   И тут, паренёк поднялся с дивана и приблизившись к лейтенанту вплотную забормотал подрагивающим голосом.
   - Товарищ старший лейтенант, не задерживайте меня, не надо, очень вас прошу, я вам помогу дело раскрыть, знаю, кто Хохла порешил.
   В глазах начальника проблеснул интерес.
   - Говори.
   - Вот он Хохла убил. – Парень указал на Серёгу. – Сам только что признался. И выпили они, за упокой.
   - Та-ак. Интересно девки пляшут. А ну ка, всех в машину, в отделе разберёмся.
    Милиционеры вытряхнули компанию из дома и запихнули в газик.  В другую машину сели сами  и уехали.

                2.


   - Ну, садись Лётчик. - Лейтенант заглянул в папку, лежащую на столе, и уточнил, - Ползунов Владимир Иванович. Что ж ты Ползунов в Лётчики полез, ползать надоело? Только летать не придётся, ни тебе, ни таким как ты, нищете алкогольной, так и будете ползать, а я вас, давить, вот этим самым ботинком.
   - Как ягодки…
   - Какие ещё ягодки?
   - Это я так, о своём вспомнил.
   Лётчик сел на табурет через стол от лейтенанта.
   - Хорошо, что вспомнил, значит в памяти, вот и вспоминай дальше, как преступление совершал. Вот бумага, ручка, пиши.
   Лётчик взял ручку, повертел её и наклонился над столом. Лейтенант сидел, покачиваясь на стуле минут пять, потом встал, обогнул стол и углубился в каракули Владимира Ивановича.
   - Чего-то издалека начинаешь. Причём тут петух? Об убийстве пиши.
   - А я и пишу. Петуха жердиной огулял, и то он сучий потрох оклемался, так, что в лучшем случае, только попытку мне пришить можешь. Есть такая статья в кодексе, что б за петуха посадить?
   - А-а, так ты у нас грамотный! Статей только не знаешь? Ничего, я тебе их враз в башку втемяшу.
   Он достал книжку, «УКа РСФСР», покачал в руке, пробуя на вес, заменил на другую, с названием «Комментарии к УКа РСФСР», более увесистую и подойдя к Владимиру Ивановичу, со всего размаха, врезал ему по темени.  Голова Лётчика прыгнула вперёд ударившись лбом о стол и потеряла сознание.
   Когда сознание снова вернулось, лейтенант задал вопрос: «Где был в момент преступления?»
   - Там, откудова ты меня и вытащил.
   - А время преступление как узнал?
   - И посейчас не знаю, сам же сказал – «вчера», вот я вчера весь день там и был. И вечОр и ночь.
   - Куда отлучался?
   - Никуда. Поссать только, но мы не далеко ходим, у Серёги кабинок нема, так от крыльца шагов пять отсчитаешь и по малой нужде… А если по большой приспичит, то уж все пятнадцать идёшь, ближе к сараю, там лопух попёр, очень даже удобно.
   - Мне то зачем это рассказываешь, думаешь в гости пожалую?
   - Знаешь, чего я тебе скажу начальник, чего в жизни не бывает. Может когда и свидится там придётся…в лопухах.
   - Дебил!
   Лейтенант было замахнулся на Лётчика, но передумав, сел, выпил воды и продолжил.
   - Та-ак… А Сергей Борисович, отлучался? Может за какой другой надобностью?
   - Никак нет. Дома сидел, вино мы пили.
   - Вино-о… Самогон вы жрали.
   - Точно самогон, у нас, что его, что водку вином прозывают, как при царе. Раз сам знаешь, чего пили и что делали, зачем спрашиваешь?
   - Царя вспомнил сука, такие, как ты его и грохнули и страну порушили и деда моего кулачили. Зато теперь, добились чего хотели, нравится такая житуха? Ничего, скоро по этапу пойдёшь, ещё веселее будет.
   - А мне начальник, может так и лучше, - Лётчик деловито стал загибать пальцы, - пить брошу раз, жратва, какая ни какая, а по расписанию, опять же зимой в тепле…Чего ж плохого?
   - Встать!
   Лётчик поднялся. Лейтенант подошёл и саданул  Владимиру Ивановичу кулаком под рёбра. Тот сложился.
   - Что б на зону попасть, надо живым остаться, а я тебе почки опущу, кровью ссать будешь и из больнички тюремной сразу в морг, потом на кладбище с номером, без имени, нравится такой расклад?
   - Не-ет начальник, не нравиться.
   - Тогда пиши, что скажу. Мне всё равно кто этого Хохла на тот свет отправил, ты, или подельник твой, или вообще неизвестный, только раскрыть мне дело надо, очень надо! Ты меня понял?
   Лётчик кивнул. Вот и славненько, садись горемычный, пиши:
   - Я Ползунов, Владимир Иванович, такого то числа, укажи вчерашнее, находясь по адресу, пиши адрес деревни, в доме, Новикова Сергея Борисовича, видел. Видел, подчеркни. Написал? Пиши дальше, видел, как хозяин дома, открыл дверь не известному мне лицу, и вместе с последним покинул помещение. Отсутствовал Новиков Сергей Борисович не менее двух часов, примерно с двадцати одного ноль-ноль, до двадцати трёх ноль-ноль.
   Начальник, а время можно цифрами написать, а то с буквами не очень дружу, боюсь запутаюсь.
   - Нет, пиши всё прописью. Написал?
   Он взял исчёрканный листок, прочёл с удовольствием и вернул лист обратно Лётчику.
   - Теперь внизу дата, роспись. Свидетелем пущу, пожалею.
   Лётчик теребил листок не спеша подписывать.
   - Чего ждём?
  - Мне бы водички, сушняк замучил.
  - Дам тебе водички, дам, пиши давай.
Лётчик положил на стол лист, занёс над ним ручку… Лейтенант вытянул шею мысленно помогая Лётчиковой руке вывести автограф, но тот сново поднял голову.
   - Не могу начальник, в глазах мутнеет, дай попить.
   Лейтенант досадливо хрюкнул и повернулся к шкафчику с графином. Пока журчала вода,  Владимир Иванович, ловко присобачил перед словом «видел», две буковки «н» и «е», потом на глазах повернувшегося лейтенанта, поставил дату и подпись.
   Тот взял протянутые признания и аккуратно положил в папочку. Папочку закрыл.
   - Конвой! Этого урода в камеру, тащи следующего.
   
   Следующим был Серёга. Он тихо вошел.  Сел на табурет, ещё хранящий тепло узластого зада Лётчика и опустив глаза, начал усиленно корябать ногтём пятно на штанине.
   - Ну, Сергей Борисович, рассказывайте, как дело было?
   - Да не было ни какого дела…
   Серёга хотел объяснить, всё по порядку, но лейтенант поднялся, и подойдя сзади наотмашь влепил ему открытой ладонью в ухо. Серёга слетел с табурета и схватился за пришибленное место.
   - За что?!
   - За то, что людей убиваешь гнида!
   За первой затрещиной, последовала вторая, а потом и третья, под дых, от которой Сергея Борисовича перегнуло.
   - Пиши признательные! Явку с повинной оформлю, может суд учтёт.
   Серёга замотал головой.
   - Не хочешь?! Да у тебя срок на ушах спиралями накручен! Против тебя два свидетеля, два! Устные показания одного ты уже слышал, а вот показания письменные второго!
   И он ткнул лётчиковской писаниной в самое лицо Сергея Борисовича.
   - Руками не трогать! Из моих читай!
   Серёга, долго не мог сосредоточиться, буквы скакали и кривились. Наконец до него дошёл смысл написанного, но, что-то ещё не давало оторваться от текста, когда понял, что именно, благодарная улыбка тронула обвисшие губы.
   - Ай да Лётчик, - подумал он. – Неправильно я его оценивал… Спасителя…
   - Брать на себя то, что не совершал – не буду!
   Лейтенант на мгновение осёкся, удивлённой внезапной решительностью, но неожиданно согласился.
   - Лады, урод Столичный, я тебе ещё мужеложство с твоим работничком повешу, чтоб в зоне веселей было. Теперь у нас с тобой разговор такой будет – день по душам, день, по ушам. Вот сегодня, был по душам. Конвой, в камеру!

   Когда дверь в камеру захлопнулась, Сергея Борисовича снова обняла тоска и тревога. Самое главное, не кому было изложить происшедшее, посоветоваться, выпустить  давление изнутри. И вдруг, замок клацнул, и послышалось привычное для этих стен: «Принимай».
   Так появился сосед. Камера, была метра три в ширину и четыре в длину. Через пару метров от входа пол упирался в подступёнок, высотой сантиметров в сорок и далее, до стены образовывал дощатый настил, на котором можно было лежать, или сидеть, спустив ноги. Вошедший пояснил название этого лежбища – «Эстрада».  Он бойко прошёл и плюхнулся на неё задом, как на родную кровать. Вид у него был тщедушный, но нагловато приблатнённый.
   - Здоров земеля. Как погоняло?
   - Кого погоняла?
   Вошедший ухмыльнулся.
   - Кликуха твоя, как спрашиваю, или имя? Моя - Штырь.
   - Сергей.
   - Ну, Сергей, ты, как тут, по-деловому, или случайный?
   - Случайно.
   - Я так и думал.
   - А ты?
   - А я про себя тереть не стану, за меня люди скажут.
   Серёге захотелось узнать про людей, которые чего-то могут сказать за Штыря, но он сдержался. А Штырь не замолкал.
   - Курёхи поди нет? У вас случайных, любой шмон всё выпотрошит. Зато у меня нычки – ни один ментяра не найдёт чего спрятано. И курево пронёс, бери, не стесняйся.
    -  Да я не курю… Вроде…
   Серёге стало неудобно, человек от души предложил, а пришлось отказаться.
   - Кто здоровье бережёт, тот здоровеньким помрёт. – Процитировал Штырь и затянувшись спросил:
   - Колись Серёга, за что загремел?
   Поведав историю, Серёга оратил внимание на лицо Штыря, сморщившееся, как от зубной боли.
   - И это всё?
   - Всё.
   - Обидел ты меня брат.
   - Чем же?
   - Да тем, что фуфло гонишь! Я к тебе всей душой, а ты мне порожняки, будто я следак какой.
   - Но ведь так и было, на самом деле!
   - Это ты завтра на допросе расскажешь. А мне то что, было, не было… Я тебе так скажу, сто вторая, статья за мокруху, на зоне уважаемая, жить, как человек будешь.
   Серёга обозлился.
   - Не хочу я там жить, как человек. Тут хочу. Я музыкант, без музыки, точно загнусь.
   Штырь внимательно посмотрел на собеседника и разразился монологом, для пущей убедительности, загибая, разгибая и топорща пальцы во все стороны.
   - Положи свои ухи мне на язык и секи расклады. Псина служебная, на тебя вывела, два свидетеля не убиенных, тоже против твово фарту. То, что один от армии косит, для тебя плохо, значит на крючке и мусоров, они ему отмазку посулят и напишет, чего продиктуют. Второй, алкаш твой, тоже по рогам получит, а потом на водку купится, они нальют, у них не заржавеет. И распишет, как по нотам. Выходит, что? Прямой путь тебе на зону.
    Штырь мечтательно запел:
   -Помнишь эти грязные вагоны
    И колёс тоскливый перебой?
    Снова опустевшие перроны
    И собак конвойных злобный вой?
    Помнишь, как с тобою нас встречали
    Лагерей угрюмые огни?
    Многие друзей свих теряли,
    А по многим плакали ножи…
   
   Потом резко прервался и продолжил:
   - Можно, конечно поначалу в не сознанку уйти, даже правильно, для порядку, но потом один хрен на себя брать придётся. Сам возьмёшь, яку с повинной оформят.  А это уже тридцать третья статья – ниже низшего. То есть твоя сто вторая, от восьми до вышака корячится, а тебе враз меньше восьмёры на уши накрутят. Допустим пять, или четыре… или вообще два! А там по половинке УДО.
   - Чего?
   - УДО, условно досрочное освобождение. И через годок, ты опять – кум королю, манде племянник! А в зоне, на строгаче, народ солидный, без беспредела, в клубе будешь музыкой заведовать, опять же из-за лёгких слабых, на зону для тубиков пойдёшь, там и работа не бей лежачего и жратва, от вольного! Короче курорт! Выйдешь в авторитете. Может на воле, в разборах рулить будешь, за каждую разборку, тебе с общака отстёжка. Лафа!
   А теперь прикинь, что быть может, если рогом упрёшься. Менты почки опустят, знаешь как они это делают? Берут вдвоём за руки и за ноги, качнут вверх и со всего маху, жопой о бетонный пол. Неделю кровью поссышь и инвалид на всю жизнь. Потом «Ласточку» исполнять любят, когда руки-ноги, за спиной вместе наручниками стягивают и за них же подвешивают, а по брюху сапожищами херачат! Суставы выскакивают, и после этого, тяжелей собственного хрена, уже ничего не поднимешь. Какая уж тут музыка?!
   Серёгу замутило, но один вопрос, он всё-таки задал:
   - Ты Штырь, откуда, про мои лёгкие узнал, я вроде не говорил?
   Тот на мгновение задумался, но тут же ответил:
   - Так ты ж не куришь. Значит болеешь. А чем может болеть мужик с виду здоровый? Тубиком конечно, но на воле тубик вряд ли подхватишь, вот и выходит просто лёгкие больные, или слабые.
   Повисшая пауза затянулась, и Штырь её нарушил.
   - Ты в Бога веришь?
   - А Бог то причём?
   - Ещё, как при чём! Я всё время в церковь хожу, и молюсь каждый вечер. Поэтому мне всегда срок скашивается. Давно бы сгнил на лесоповале, а я тут с тобой беседую и сегодня опять нагонят.
   - Чего сделают?
   - Нагонят, выпустят значит, нет у них против меня доказухи. Может через пару часов и выйду. Сразу в храм. Ты вот что, напиши покаяние, а я в храме положу твою писульку, чтоб Бог услышал.
   - Чего же я напишу?
   Серёга искренне удивился.
   - Как чего? Покаяние, мол, прости Господи за совершённое. Не обязательно конкретно, грехи то у тебя всё равно были, вот за них и попроси прощения, в целом. Богу это нравится, точно поможет, мне же помогает.
   Штырь достал клочок бумаги и карандаш.
   - Вижь, у меня всё с собой. На пиши.
   Серёга подумал и нацарапал на клочке свою просьбу.
   - Ты дату поставь и распишись.
   - Зачем Богу дата?
   - Да, чтоб знал Он, что ты за прошлые грехи просишь, а то может подумать, что вконец оборзел и за будущие наперёд отмазаться желаешь.
   Взяв бумажку, Штырь бегло глянул в неё и разочарованно протянул:
   - И только-то…
   Но аккуратно свернул и спрятал в распоротый шов воротника рубашки. Через час, его действительно выкрикнули: «С вещами!», и больше Серёга его, уже никогда не встречал.
   А ещё, через час-полтора замок в камере снова клацнул, дверь отворилась и в предчувствии самого не хорошего, Серёгу опять замутило.
   - Новиков, с вещами на выход!
   С какими вещами подумал Серёга, но вышел.
   Встретил его, полноватый, добродушного вида сержант.
   - Сергей Борисович, вы свободны.
   - Как свободны?
   - Что, понравилось у нас, уходить не хочешь? Не бзди музыка, Сочувствую тебе. Не к тому попал ты, старлей у нас, тот ещё беспредельщик. Но главное обошлось, радуйся.
   Серёга, готов был расплакаться и обняв, расцеловать толстяка, но смог только спросить:
   - Как же это, а...?
   - Ладно, скажу из жалости и по секрету, экспертиза пришла, от химии какой-то, твой терпила окачурился. Траванулся. Бухнул не то и в ящик.
   - А можно в туалет?
   - Конечно, ссы сколько хочешь, вон дверь.
   Умываясь после облегчения, он обратил внимание на пустое ведро для мусора, с валяющейся на дне одинокой бумажонкой. Подняв её, прочёл нацарапанное собственным почерком: «Прости меня Господи», а чуть ниже, дата и подпись.

                3.


   Явился Лётчик к вечеру. От городского отдела он брёл километров десять по трассе и четыре через лес. На транспорт денег не было, а попутки неслись мимо, только ускоряясь при виде его поднятой руки. Он был злым и уставшим.
   - Лё-ётчик!
   Серёга распахнул объятья.
   - Слава Богу, обошлось, а то думал всё, загремел на десятку. Спасибо тебе, не раскололся, спас.
   - Выпить есть?
   - А как же! Мы уже за тебя приняли с Американцем.
   Американец встал и пожал Лётчику руку.
   - С такими людьми можно в разведку. Лей ему штрафную.
   Лётчик выпил, утёрся. Молча закурил. Американец налил ещё. Серёга в полголоса остерёг.
   - Не части, он бухой агрессивный.
   - Кто, он?! – Американец указал на курящего, - Посмотри, он и мухи не обидит, святой человек.
   Святой опрокинул вторую.
   - Ты закусывай, закусывай, хаванины полно… Тут тебе и картошечка с маслицем и селёдочка с лучком, и колбаска… Бери колбаску-то. Масло на хлеб намазывай.
   Серёга суетился, как возле родного.  Лётчик осознав собственную значимость, налёг и на питьё и на закуску. Скоро охмелев, решил поддержать текущую за столом беседу.
   - А ты знаешь Серёга, как меня менты по морде лупили? В четыре ноги охаживали.  Устанут, отдышатся и опять. А я как кремень стоял!
   Американец, во всём видящий весёлые ситуации спросил:
   - Так тебя стоя били, или лёжа, кремнёвый ты наш?
   - И так и эдак. Старшой мне, я мол, орган карающий, а я ему, висячий ты орган, а не карающий. Он пуще разъярился и как давай меня по стахановски сверх нормы херачить… Всё слабость мою высмотреть желал. Но я… ни звука…ни стона… ни-ни… Выкуси, про себя думаю, чтоб такая гнида от меня слабость услышала.
   Американец снова налил всем по полной.
   - А как ты,  буковки заветные приставить исхитрился?
   - Буковки… какие буковки?  Ах, буковки! Так это целая диверсия мной была произведена. Смекнул, что забить до смерти могут, надо что-то думать. И скумекал. Дай думаю, приставлю в тайне  буковки те, чтоб смысл им гадам, исковеркать.  И Серёгу вызволю, а как иначе?
   Лётчик забормотал что-то уже невнятное, всё тише и тише. Серёга подал знак Американцу, что сейчас спаситель совсем затихнет и уснёт. Они подняли стопки и чокнулись. Лётчик встрепенулся.
   - Без меня вылопываете? В крови у вас, интеллигентов народ за быдло держать. Сами с жиру бесятся, а народу и граммульки не плеснут. Нахлебники.
   - Ты что, Лётчик, очумел?
   - Сами вы очумели, живут тут, как в болоте, музыканты…поэты…мать вашу, словами друг перед другом похваляются, а кто вы есть?
   Лётчик тяжело поднялся и пошатываясь схватился за стол.
   - Никто! Высади вас в лесу на сутки и передохните, как курята. Потому, как ни черта не можете, ни духу русского, ни смекалки  не имеете. А вот я – вольный человек! Ни к чему не привязан.  Куда хочу - пойду, чего захочу - сделаю, потому, как нет надо мной ни чьей власти, ни культурной вашей, ни рублёвой! Такие, как я Революцию сделали! Царя шлёпнули! Таких, как вы кулачили! Да я б вас тогда…
   Рука Лётчика съехала со стола, и тело грохнулось вниз. Американец нагнулся помочь.
   - Успокойся, революционер. Давай лучше нальём, за твоих вождей, особливо за князя Кропоткина, он точно, тебе по духу самый близкий. Вот помню в Америке…
   Поднятый, оттолкнул Американца и продолжил.
   - Да пошёл ты со своей Америкой! Знаешь на чём, я её видел и вертел? Чего сюда-то припёрся, тоже выпить на халяву? А чем тогда от меня отличаешься?
   Американцу такое определение не понравилось.
   - Пожалуй, пойду, - сообщил он Серёге, - а то если не сдержусь, добром не кончится.
   - Иди, иди, привет президенту!
   Не унимался Лётчик. Повернувшись к оторопевшему Серёге, не пощадил и его.
   - А ты, что вылупился благодетель, жратвой со мной расплачиваешься, тот, хоть деньгами ворочал, а ты живёшь как псина в будке, как хряк в хлеву. Отними у тебя гитарку и сдохнешь, как кащей.
   С этими словами, он схватил лежащую акустическую гитару.
   - Что мелишь дурак? – Серёга тоже обозлился не на шутку. – Ты же меня от тюряги спас!
   - На хрена ты мне сдался, спасать?! Я себя отмазывал. Чтоб вроде мы вместе были. Тогда ж,  с Хохлом,  мы вместе химию вылопали. Только я привычный, мне по хрену, а он, Хохол-то, хлипкий, как ты оказался и дуба дал, прям там, где пили. Я к тебе и припёрся, куда поближе. Спаса-ать… Сергей Бори-исовича-а…
   Насмешливо протянул Лётчик, и вдруг взмахнув гитарой, долбанул ей по голове последнего. Гитара зазвенев, разлетелась в куски.
   - Ах, ты сука! Приползёшь ещё за самогонкой!
   - А вот это видел?!
   Лётчик показал согнутый локоть.
   - Подыхать буду, а к тебе ни ногой! Я любой аптекой перебиться могу, сам жри свой самогон!
   И лётчик скрылся, а Серёга чуть не плача попробовал примерить гитарные обломки друг к другу, потом плюнул и налил стопку.
   
   Несколько дней, о Лётчике, ни кто ничего не слышал. Потом его нашли в лесу, на той же просеке, что и Хохла, совсем не далеко от дома Серёги, куда видимо и направлялся.
   Серёга, с небольшой группой дачников, стояли около тела в ожидании милиции и смотрели на, совсем недавно общавшегося с ними человека. Он сидел, привалившись спиной к дереву, будто отдыхал. Лицо было покойно и строго. Раскрытые в разные стороны руки, лежали в траве ладонями вверх. В правой, алели несколько капель земляники, остальные валялись рядом с не удержавшими их пальцами.
   - Всё-таки смог наклониться. – Пробормотал Серёга себе под нос, и повернувшись, как-то сгорбленно, зашагал прочь.

16.02.2019.