Первая любовь

Свою первую любовь я повстречал на новогоднем празднике.
Она была чертовски притягательна, и я стремительно её снял. После чего мы немедленно уединились за батареей и она начала таять в моих руках.
Помню, как лихорадочными, нетерпеливыми движениями я избавлял её от всего лишнего, а потом - размякшую и податливую, долго и вдумчиво облизывал.

- Мама, я полюбил Белочку! – выпалил я с порога, поскольку сдерживать бурлящие в животе чувства более не мог.
- Какую ещё Бэлочку?! – вскрикнула мама. - Где ты нашёл Бэлочку?!! Лёня, ты слышишь?! – прокричала она отцу в комнату. - Он нашёл тут какую-то Бэлочку! Оказывается, в этом захолустье есть и другие евреи!
- Не Бэлочку, а Белочку, – облизал я всё ещё липкие губы.
- Соседскую собаку, что ли?! – ахнула мама.
- Кого? – не понял я.
- Ну, Белку! Это блохастую Белку! Лёня, ты слышишь? – он опять возился с этой вшивой псиной! Боже, как она тебя только не покусала! Она же тебя не покусала?!
- Нет, – пробормотал я.
- И что это у тебя на лице? Чем ты вымазался? Ну-ка, бегом в ванную – мыть лицо и руки!

И я побрёл в ванную, ощущая во рту сказочный, сладковатый привкус, от которого у меня до сих пор кружилась голова.

О том, что в пароксизме страсти, мной были облизаны, обсосаны и проглочены обе «Белочкины» обёртки, я маме не рассказал, и всю ту ночь провёл в тяжёлых раздумьях, бормоча на горшке жаркие, любовные признания.

А наутро, старательно вымарав из памяти неприятный кишечный эксцесс, твёрдо сказал себе: «Стерпится-слюбится!».
И с той минуты, праздничная «Белочка», снятая мной с новогодней ёлки, стала единственным предметом моих мечтаний. Приторной грёзой моего довольно пресного детства.

- Папа, купи Белочку! – принялся клянчить я. - Очень тебя прошу, купи Белочку!
- Ты это о чём? – поправляя фуражку, нехотя интересовался отец.
- Он что - опять про эту псину?! – выглядывала из спальни встревоженная мама.
- Нет, я про конфеты - с орешками! – кидался я в разъяснения. - Шоколадные - с орешками! Там нарисована Белочка - с орешками!
- Сделай с ним что-нибудь, он заговаривается! – строго говорил отец.
- Сам сделай! – парировала мать.
Но остановить меня было уже невозможно.
Намертво вцепившись в папину шинель, я канючил ещё отчаянней.
- Ну, пожалуйста, пожалуйста, папа, купи «Белочки»! Они такие вкусные! Такие шоколадные! Такие хрустящие!..
- Нина, отцепи его от меня!
- Сам отцепи!

И так продолжалось несколько дней кряду, пока отец, в конце концов, не сдался.
- Хор-р-рошо, - прорычал он, - я куплю тебе эти сра...эти воню...эти твои Белочки, чтоб они горели!
- А когда?! – мгновенно ввергнул я семью в следующий круг ада. - Сегодня?! Завтра?! Утром?! Вечером?!
- Когда завезут!
- А когда их завезут? Может, они их уже завезли? Ты же не знаешь. Наверняка эти собаки прячут их под прилавком!

Папа любил повторять, что эти собаки всегда всё прячут под прилавком.
- Хорошо, я выясню! – пообещал отец, не подозревая, что отныне каждый вечер его ожидает допрос.

- Ну что – ещё не завезли?! – обрушивал я на него лавину заранее заготовленных вопросов. - А ты узнавал?.. А собаки их точно не прячут?.. А ты проверял?!..
- На вот тебе! – сыпал в мою ладонь мелочь обезумевший папа. – На вот - и купи себе эти сра...эти воню...эти твои «Белочки», чтоб они горели!
- Да, где ж я их куплю, если в магазине одно лишь «мумиё»?! – заливался я слезами.
 
Почему, слипшиеся яблочные карамельки с вытекшим повидлом, папа называл «мумиём» я не понимал, но слово мне нравилось.
- А где я тебе их возьму?! – грохотал отец. - У Брежнева в Кремле?!!
- А у него есть? – тут же загорался я.
И папа кричал:
- Нина, убери его от меня, или это плохо кончится!

И я, всхлипывающий и несчастный, удалялся на кухню, чтобы успокаиваться колупанием в сахарнице.

Слизывая с пальцев налипшие сахаринки, я изо всех сил пытался воскресить в памяти тот волшебный, шоколадно-ореховый вкус, но даже, если мне это и удавалось – в кухню непременно вбегала мама с криками:
- Что ты там колупаешься?! Тебе что - негде больше колупаться?! Язык туда ещё засунь!   

И вот однажды, в середине марта, когда тоска и любовное томление достигли во мне апогея, я поделился своей бедой с другом Славиком.
- Так, вот же они, во «вторчермете» плесневеют! – хмыкнул мой старший товарищ, и я оцепенел.
 
Славик учился в четвёртом классе, и знал много мудрёных слов, таких как: «райпотребсоюз», «стеклотара», а теперь вот и этот: «вторчермет».
А ещё он мог запросто отличить «чекушку» от «шкалика», а «банку» от «пузыря», и потому во дворе считался непререкаемым авторитетом.

- Где? – едва слышно пролепетал я.
- Где-где... во «вторчермете», – охотно повторил Славик. – Там они, твои «Белочки».
- Шоколадные?!
- Шоколадные, только дохлые. Их же никто не берёт.
- Почему?!!
- Потому что их отпускают за металлолом и стоят они дороже водки!

И тут я сомлел окончательно.
- Как дороже водки?!!! – задохнулся я. 
В нашем посёлке не было ничего дороже водки.
Она здесь была, своего рода, золотым стандартом. Ею измерялось всё – от отреза на платье, до шифера на крышу. Поэтому, услыхав, что «Белочка» дороже водки, я пошатнулся.

- Полтора пузыря! – мигом прикинул в уме Славик. – Если бы я сказал бате, что хочу конфеты за полтора пузыря, он бы меня точно выпорол!
- Полтора пузыря! - зажмурился я. 
- Во-во, - покивал приятель, и веско сплюнув, добавил. - Хотя, в принципе, насобирать можно.
- А сколько надо?! – схватил я его за рукав.
- Может – тонну, может - пол.
- Пол тонны?! – ахнул я. 
- Точно не скажу, но на грыжу – хватит!

И мы начали собирать.
- Вы пионеры? – грохнув на весы, принесённый нами ржавый утюг, спросила бабища в серой фуфайке.
- Пионеры! – не моргнув, соврал Славик.
Его должны были принять в апреле. А мне только недавно нацепили октябрятскую звёздочку.

- Ну, раз пионеры, вот вам - три копейки! – протянула приёмщица замызганный медяк.
- А на одну «Белочку» этого хватит?! – осторожно шмыгнул я носом.
- На «Белочку»-то? – рассмеялась бабища, показав нам удивительно жёлтые зубы. - Да на неё три чугунные батареи надо - не меньше!

Так мы стали постигать вторсырьевую науку. И уже вскоре свободно отличали сталь от чугуна, медь от алюминия, а хворостину от лозины.

Хворостиной меня отходили при попытке стащить алюминиевый бидон из-под молока. А ивовой лозины я отведал за: велосипедную раму, руль, два колеса... короче, за велосипед.
Так что - путь к мечте оказался тернист.
 
- Прикончат тебя когда-нибудь эти «Белочки»! – пророчески предупреждал меня Славик.
Он был проворнее, гораздо быстрей меня, и мечтал о диафильмах с голыми тётями. На что, собственно, и копил.

А однажды, прибежав ко мне с вытаращенными глазами, Славик прокричал:
- Идём скорее! Что покажу!
И приволок меня к покосившимся ржавым воротам.
- Это МТС! – возбуждённо зашептал приятель. - Машинно-тракторная станция... Здесь мы не только тебе на Белочек, но и на «Жигули» себе насобираем!   
- А не заругают? – прильнул я лицом к холодным прутьям.
- Кто? Ремонтники-то? – ухмыльнулся приятель. – Так они же до посевной керять будут. Тем более комбайн мы всё равно не утащим. Будем брать только разобранное... Вот смотри, какие шестерни!

И мы стали приходить в МТС, как на работу, перетаскивая запчасти тракторов, комбайнов и сеялок из одних закромов родины в другие.

- Ох, пионеры! – покачивая головой, приговаривала приёмщица. – Ох, тараканье племя! - и, слюнявя химический карандаш, записывала нашу очередную добычу в чёрную коленкоровую тетрадь. 

А в апреле, на день рождения Ленина, моя мечта, наконец-то, сбылась. Из обшарпанных ворот «вторчермета» я вынес бумажный пакет с килограммом долгожданной «Белочки».

Правда, она мало походила на ту, мою первую – ибо была бледна, помята, пахла чугуном и машинным маслом, и имела ржаво-затхлый привкус. Но, тем не менее, я съел её всю!
Прямо здесь же. На сыром потрескавшемся бревне. Возле ржавеющей кучи сельхозтехники...

Сжевал, превозмогая физическое отторжение. Умял, небрежно швыряя на землю фантики с приставшими к ним кусочками крошащегося шоколада.
Стрескал до самой последней крохи свою давнишнюю мечту!

А по дороге домой, взлелеянная мной грёза, хлынула из меня ртом и носом...
Причём так густо и тягуче, что я взревел лосём, и, содрогаясь всем телом, за каких-нибудь полчаса прошёл полно-годичный курс природоведения.

Из терновника в ольховник, из шиповника в крыжовник, из кедровника в ракитник, и обратно - меня крутило и мотало, словно флюгер, а коричневая жижа всё не заканчивалась.
 
- Боже, в чём ты?! – увидав меня, испуганно вскрикнула мама. – Что у тебя на лице?!
- Бэ-э-э-э-э-элочка! – ответил я себе и ей под ноги.

И мама, потащив меня к раковине, запричитала:
- И где ты только этих сук отыскиваешь?!! Они же подзаборные?! Чем угодно заразят!!
С тех пор - в любви я весьма разборчив, а к мечтам крайне предвзят.