17. строители храмов

Что, как не разбушевавшаяся стихия способна ставить людей на место с их претензиями на божественность? И кому это знакомо лучше, как не городу в дельте Невы, свыкшемуся за столетия с непредсказуемой регулярностью наводнений? Только низкое, рвущееся о городские крыши небо да тяжёлые волны залива на мостовых, под клубами водяной пыли – вот и все прелести балтийского шторма.
–Всё зависит от уровня Невы… – стандартной фразой, как многие в такие дни, отвечал Пана, на все вопросы о ближайших планах. Шторм вмешался в них, внеся свои коррективы в распорядок, размышления и созерцание.
Наводнение стало итогом, очередной чертой в его жизни, временем оценок и осмысления сделанного.
Наверно, он ждал чего-то иного, но что не так, и кто виноват, раньше раздумывать было некогда. Голова была занята другим. Он занимался работой, которую знал, и его делом было добиваться решений и получать за это деньги, а не размышлять о смыслах или целях.
Макс постоянно настаивал на увеличении объема продукции.
Спустя четыре месяца его цех выпускал уже не одну, а три модели столов. Удачной стала модель «карточного» без сукна, с упрощёнными обводами и отделкой, что снизило
себестоимость вдвое, соизмеримо повысив производительность.
Вдохновлённый этим успехом Лёшенька загорелся идеей еще более упрощенной модели. Он был убежден, что так сможет удвоить выпуск продукции.
Макс это воспринял положительно. Пана был против.
Он пытался донести до Лёшеньки, что его проект даже в случае успеха упрётся в производительность сушильных камер на входе и периода отделки на выходе, что единственное, чего тот сможет добиться своей «интенсификацией оборудования», так это тех же взрывающихся балясин. Причём тех рабочих, которых ему не удастся взорвать сразу, он мучительно потравит отделкой, без дополнительных отстойников, камер и вентиляции.
Всё было тщетно. Для его «главного специалиста» этот проект стал звездным часом. Наконец его слушали, к его словам относились серьезно, наконец, он смог подвинуть Пану с убеждениями того, что цех достиг максимума и невозможно выжать из него большего без увеличения производственных площадей.
В конце концов Пане это надоело. Он махнул рукой на кипучую деятельность Лёшеньки. Его не сильно беспокоило, что тот угробит людей и всё, с таким трудом ими созданное.
«Для этого пришлось бы основательно перестраивать взаимоотношения с первой сменой столяров, а он столько не выпьет!», – ухмылялся про себя Пана, –а во-вторых в стельку пьяный Лёшенька нравился ему куда больше.
Проблема производственных площадей становилась очевидной и Максу.
– Заказчики заинтересованы закупать не отдельные столы, а комплекты, – делился он с Паной новыми заботами, – необходим в том же стиле комплект кресел!
Организовать на площадях «Гидрохима» ещё и выпуск кресел, было фантастикой. Да и попытка Макса решить эту проблему оказалась не легче.
Для Паны это был поэтапно нарастающий шок, начавшийся, с въезда на территорию грузового порта. Того словно мешком по голове огрели, когда подвезли к борту стоящего у пирса здоровенного судна.
–Плавучая ремонтная база, порт приписки Таллинн, – пояснял Макс, –мы ее арендуем. Пошли цеха смотреть!
В кормовых рубках главной палубы Пану постигла очередная волна шока, лишившая его дара речи. Здесь располагались гигантские механизмы, очевидно предназначенные для обслуживания крупногабаритных корабельных агрегатов.
Наверное Макс что-то говорил, но он уже плохо соображал, не понимая, где он и главное –зачем?
Вынесенное стрессом сознание стало возвращаться лишь в помещениях носовой части, где располагались токарные, слесарные и столярные мастерские.
–Палубой выше комната отдыха, бильярдная и столовая, –спокойно повествовал Макс, – на этой деревообработка, посмотри, что есть, подумай что нужно.
–Макс, знаешь что?! – наконец выпалил Пана. –Какое здесь нахрен производство?!
–А что? – удивился Макс. – Чего не хватает, скажи?!
Пане всего-то предлагалось организовать плавающую фабрику! Даже самые поверхностные вопросы связывали мозг в узел.
–Да хоть на дирижабле, – ворчал он, – только мне-то на кой такие приключения?
Всё же он взял время на обдумывание этого проекта. Пана решил уйти с «Гидрохима», цех ему был больше не интересен.
Новое производство завораживало масштабами и широтой задач.
До наводнения он регулярно приезжал в порт, шлялся по рубкам, болтал с капитаном, пожилым эстонцем, последним из команды, да гонял с ним шары в бильярд.
Беседы с капитаном особо не развлекали, тема была одна – как всё плохо в Питере и как хорошо у него дома. Занятны были наблюдения капитана в отношении петербуржцев, он сыпал ими как из рога изобилия.
Это было любопытно. Хоть Пана и сочувствовал капитану, за год так ни разу и не увидавшему солнца, всё же казалось, что количество нарытого им за это время дерьма многовато даже для такого крупного города.
Бильярд был, пожалуй, единственным полностью укомплектованным и готовым к использованию оборудованием вставшего на прикол корабля. Со станков сняли всё что можно. Как это всё реанимировать, Пана не представлял.
Да это его и не волновало. Он был уверен, что бригада опытных слесарей-станочников запустит здесь всё за пару дней. Он даже знал, кто этим займётся.
Возвращение Женьки было первым условием, на котором он брался за новый проект. Именно Женьку он видел во главе этого корабля, где себе отводил куда более скромную роль. Теперь его больше заботили не винты или фрезы, а структура управления его плавучим храмом. Обходя переборки будущих цехов и участков, он размышлял, что здесь уже не будет места такой должности как «главный специалист». Очень не хотелось повторять прежних ошибок.
Наводнение стало ещё одним поводом остановиться и подумать. Порт был закрыт. А Пана продолжал бродить по питерским дворам, как по рубкам, в поиске ответа на единственный вопрос: почему извечно всё выходит не так, как должно быть.
В своей жизни он не видел ничего странного. Его всё устраивало.
Но в глухих подворотнях его размышления переплетались с образами Крутского, Аннушки, изливаясь в непонятную, мучительную неудовлетворенность, влекущую всё дальше и дальше в темные лабиринты питерских колодцев. Здесь заканчивалось время, пространство, и начинался иной мир.
Длинный косой тоннель арки с набережной реки Мойки погружал вошедшего в античность. Образующие колодец стены освящал алтарь, меж фронтонами двух подъездов, под которыми пылало жертвенное пламя, озаряя бликами огня укрывшийся от шторма мирок шестиэтажных теней. Здесь всё замедлялось, останавливалось, теряло значение. Входящего невольно охватывал суеверный трепет, пробуждая в генах памяти образ, который, когда-то возможно древние и назвали «Храмом».
Пана с каким-то тревожным упоением вспоминал, что именно здесь, в этом доме, где теперь словно обнажившееся сердце билось хрупкое пламя, он когда-то принимал из рук Мишеля Бакинского «чашу Адонирама».
Впрочем, ни Аннушки, ни Мишеля на Мойке давно не было.
Теперь всё население колодца было нелегальным. Обитающих в левом крыле называли «художниками», кто жил в правом –«туристами».
Костёр в центре города объяснялся прозаически просто – выселенные дома отключили от газа, а людям надо где-то готовить. Здесь он горел постоянно.
И теперь светил как маяк, указывая тихую гавань затерянным в шторме душам.
Бог знает сколько медитировал у костра Пана, пока здесь его не настиг Гоша.
Гоша носился по городу озадаченный своими делами, как-то связанными с умершей соседкой-архитекторшей.
–Приходили какие-то люди, комнату опечатали, потом грузчики, –тараторил он как заведенный, –ладно, там вещи, мебель, но книги! Их у неё двумя грузовиками не вывезешь! Целая комната книг! Вот как назло, нет Мишеля Бакинского! Он бы разобрался! Надо же кому-то их показать?! –грузил Пану Гоша. –Может, знаешь, кто ещё в них разбирается?
Пана не знал.
–Жалко, а ты здесь чего сидишь?
–Справлял культ Адонирама, – с грустью о прерванном состоянии изрек Пана.
–А! Мишель и тебя «посвятил»?! –Гоша без церемоний пристроился рядом.
–Да! Вот бы эту чашу продать! Мы бы в Питере такой «храм рока» отгрохали!
«Храм рока» –достаточно анонсированная в городе акция. Местные рокеры присмотрели для обустройства будущего святилища газгольдерные башни набережной обводного канала. Эти циклопические сооружения времен кремневых ружей и газовых фонарей, вполне способные поспорить с просторными концертными залами, больше напоминали форпосты древней крепости, чем величественное творение технической мысли. Их исконное назначение – обеспечивать осветительным газом систему освещения имперской столицы, «нести свет», инициаторы считали символическим.
Власти не возражали.
Дело оставалось за малым – найти деньги на этот проект. Среди предложений было и такое, как отчислять на храм средства со всех рок-концертов.
Но, видимо, Гоша шёл своим путем.
–Ты что, деньги на храм собираешь? –не скрывая иронии, полюбопытствовал Пана.
Не желая обсуждать эту тему, Гоша лишь кивнул.
–Так значит, с государством за подъём флага уже рассчитался? –не сдержался Пана, подколов собеседника болезненной для того темой. Все знали про подвиги Гоши в девяносто первом, про подъём триколора над дворцовой, последующий арест и «следствие» уже в новой, «демократической» России.
–Да пошли они… –только и огрызнулся Гоша, поморщившись.
–Можно конечно, –продолжал издеваться Пана, – отнести эту чашку в комиссионку, рублей двести тебе на храм хватит?
–Такой артефакт у нас не продать, за бугром надо.
–А кто её у тебя за бугром купит?
–Так просто не купят, а вот раритет с документами, с историей…
–Какие документы? Какая история?! –насторожился Пана. – Мишель же сказал, она с «бомж-поиска»?
–Ну, кой-какие документы есть… –замялся Гоша.
–Да уж ладно, признайся, что «чашу Адонирама» у бабки-архитекторши стащил!
–Ничего я не тащил! –вскипел Гоша. – Комната продана! Что, по-твоему, я, как честный человек, должен всё на помойку нести?!
–Ладно, ладно, какая у неё там история? –примирительно подвёл Пана. Ему было любопытно всё связанное с чашей, к которой сам Мишель Бакинский относился с таким трепетом. –Говоришь, документы нашёл?!
–Документы есть, так в них еще разбираться надо!
–Так с чего ты взял, что они имеют отношение к чаше?
–А я совсем тупой?! Я же говорю, реальные зацепки есть, –возмутился Гоша, –только в них разобраться надо.
«Как-то угрожающе сказывается на Гоше просветительская деятельность Мишеля Бакинского…» –думал Пана, глядя на угли.
–А если без того, знаешь, сколько экспертиза стоит?! А фотокопии там даже и не смотрят!
–И что? Подлинники понесёшь?
–Что я, дурной?! Есть знакомая, в «публичке» работает, говорит, там есть кому показать.
–Мне хоть покажи, –завидовал Пана.
–Я с этими книгами совсем забыл! – встрепенулся Гоша. –Ты же мне позарез нужен!
При разделе имущества покойницы обитателями коммуналки Гоше досталось ореховое кресло.
– Я стол хотел! –жаловался Гоша. – Там такой резной стол! А у кресла ножка сломана! Ты бы посмотрел! Я тебе и стол покажу, закачаешься!
Шторм стихал, а кресла Пану тоже волновали. Решив, что это судьба, а время не позднее, они направились в сторону Казанского.
Кресло Гоше досталось замечательное, судя по ревизионным биркам, из интерьеров Петергофского дворца. Вообще мебель, доставшаяся соседям скончавшейся архитекторши, была великолепна. Лишь интересующие Пану бумаги Гоша показать отказался.
–Сам смотри! Не под подушкой же я их держу! Не здесь они, –оправдывался Гоша.
Действительно, чтобы впихнуть это кресло, ему пришлось даже расстаться с сервантом, а больше прятать было вроде и некуда. Кресло решили тащить к Пане. Кроме ремонта ножки Пану интересовали соединения подлокотников, и вообще ему хотелось в нём покопаться.
–Может, ты зря это? – по дороге с креслом продолжил Пана прерванный на Мойке разговор. –Документы, экспертизы... Мишель Бакинский не дурней нас с тобой, а и он считал, что о таких вещах орать не надо.
–А думаешь, про эту чашу никто не знает?! Всем кому надо и так всё известно, –заявил Гоша. – И за архитекторшей следили, и за мной следят, думаешь, за тобой не следят?! Всё совсем не так, как кажется. Это уже и так всем ясно.
–Мне не ясно, –возразил Пана, – что за нами следить?! Кому мы нужны?! Что-то я о таком не слышал.
–Так это первое доказательство и есть! Как такое возможно?! Факты на каждом шагу, а о них «никто не слышал»?!
–Ну и какие факты?!
–Да хотя бы очевидные! Или ты действительно веришь, что нами эти комики с телевизора управляют? Что проводят какие-то «реформы», ведут страну к демократии? Это же всё пустота, ширма. Истинная власть не выставляет рожи в раму для плевка, она всегда в тайне, и так было всегда, ещё от Рима и Византии.
–И что добивается твоя «истинная тайная власть»?
–Уж точно не этого! –Гоша демонстративно обвёл рукой панораму родного города. –Читаешь о тех же масонах: хироманты, алхимики, талмудисты дурью маялись да золото варили! А между прочим, все академии наук с их «профессурой», «аспирантурой» –это чисто масонский проект! Они считали, что власть –деяние сакральное, не публичное и путь к ней лежит лишь через постоянное самосовершенствование и жесточайший отбор.
–А Мишель говорил, с «просветителями» там враждовали…
–Конечно! Для масонов знания – дар Божий, который они должны собирать, анализировать и защищать от всяких случайных уродов, ибо «владеющий знанием – владеет миром». А просветители-энциклопедисты наоборот –верили, что чем больше впихнуть в народ, тем быстрее быдло перестанет быть быдлом! Ну и получили…
–А что получили?
–Двадцатый век получили. Думаешь, «сверхчеловеков» фашисты сочинили? Да они всё у масонов содрали –от символики до жестов! Как и коммунисты… Весь наш век – век масонских идей, вдолбанных в массы всякими гуманистами-просветителями! Посмотри теперь на этих «выходцев из народа»! Что? Быдло в лимузинах с мигалками перестало быть быдлом?! Демократия! Народовластие! Куда им еще власти?! Уже всё захапали –и всё мало! Им палка нужна! Быдло само насытиться не может.
А для лохов пожалуйста – «демократия»! –Гоша сплюнул. –Комик-президент, парламентские спектакли, довольные избиратели. Быдло главное «до идей» не допускать, чтоб «идейное быдло» друг друга не перерезало, а так…
Они остановились передохнуть на культовом месте, которое не могли пройти –у «Сайгона». Символ свободомыслия бывшего Союза, воспетый в стихах и прозе, вновь после долгого ремонта сиял витринами, раскрыв двери для новой России. Вспоминая, как разыскивал здесь потерявшуюся Аннушку, Пана шарил глазами в розово-желтом свете перепланированного зала. Он пытался найти место, где был «его столик». Теперь там стояли унитазы. «Сайгон» стал магазином итальянской сантехники.
–Вот она, твоя «демократия», опять полезешь за них на баррикады? –буркнул насупившийся Гоша.
–Слушай! Это же памятник! –осенило Пану, разглядывавшего стройные ряды итальянских унитазов. Стоящие в ряд унитазы удивительно напоминали бетонные баррикады, перегородившие городские улицы в августе тысяча девятьсот девяносто первого. – Точно памятник! Я бы даже сказал –монумент!