Жизнь со слепым

                От автора
     Мне больно писать эти строки... Книга, о которой пойдёт речь, не о слепых, это «Письмовник» Михаила Шишкина – кто читал, знает. И правильнее будет сказать, что она  о слепых в том числе. Само название намекает на переписку, более того, переписку двух влюблённых! Он пишет с далёкой войны: участвует в совместном походе русских, американцев, немцев, японцев и французов на Пекин для подавления Ихэтуаньского восстания (1898 - 1901г.г.), она проживает долгую жизнь, отражённую в письмах отсутствующему любимому. Дочитав роман ещё летом 2018 года, я только сейчас беру на себя ответственность рассказать тем, кто не читал, о своём тягостном впечатлении от него.
     Для начала приведу запись, которую оставил в своём дневнике: «Книга богата на детали. Сюжета, можно сказать, нет. Всякому нужен адресат! Выписал много цитат о слепом отчиме героя». Вот они-то и станут стержнем, даже костяком статьи! Была мысль вообще оставить цитаты без моих занудных добавлений, но тогда я не имел бы никакого отношения к портретам мальчика, его мамы и Слепого.
     Я усматриваю как минимум три причины для негативного отношения ребёнка, позже – подростка, к отчиму: естественный, едва не первобытный страх перед непознанным состоянием, ожидаемое стеснение в обществе отличного ото всех человека и, пожалуй, ревность. Когда я потерял зрение, родители приняли меня и таким, потому что знали, воспитывали, любили раньше; я сам принял слепоту, учился с ней жить, но конфликты из-за неё тем не менее возникали у меня как с папой, так и с самим собой... Поэтому, приводя спорные и обидные цитаты, буду примеривать их на него и себя – всё наоборот!
                Предпосылки
     Михаил Шишкин передаёт впечатления своего героя чересчур искренне, как и могло быть в личных письмах, не беспокоясь о производимом эффекте на загадочного незрячего читателя. Начинается эта история с бабушки рассказчика:
     «А про невидимый мир я всё понял, когда бабушка устроилась летом работать на дачу для слепых детей и меня взяла с собой.
     Я уже с детства привык, что у неё дома есть разные слепые вещи. Например, она раскладывала пасьянс особыми картами с наколками в верхнем правом уголке. На день рождения она подарила мне шахматы – специальный набор, в котором фигуры разных размеров – белые больше черных. И шепнула маме, а я услышал:
- Они там всё равно не играют».
     В связи с этим эпизодом припомнил, как мы с папой, будучи в Москве, посетили всем известный магазин «Рассвет»... Я потерянно стоял у прилавка, а папа вяло перечислял мне тамошние «чудеса». Первоочередной задачей было купить прибор для письма по Брайлю, грифель и как можно больше бумаги. Взяли пять пачек, а из игр – лишь какую-то головоломку. Московские знакомые заполняли потом кусочками синего пластика пустоты в резных трафаретах! И только мама, когда уже были дома, поинтересовалась, почему не купили ни шашек, ни шахмат, ни домино... Оправдывались тем, что до шахмат я, девятилетний, ещё не дорос, в «Чапая» даже лучше играть обычными шашками, а костяшки домино и так неплохо прощупываются... К тому же сам я вполне удовлетворился механическими наручными часами!
     Следующая цитата непосредственно связана со слепыми, но образ пока собирательный. Герой Шишкина наблюдает за ними, и лично мне напоминает не то Гулливера, не то Миклухо-Маклая, не то Николая Дроздова...
     «На той даче было сначала странно, но потом даже понравилось – вдруг почувствовал, что стал невидимкой.
     Вот идет какой-нибудь мальчик с лейкой в руке, слегка касаясь ногой бордюра дорожки, а я прохожу мимо, и он меня не видит. Но это мне только так казалось. Часто меня окликали:
- Кто здесь?
     На самом деле спрятаться от слепого очень трудно».
     С последним утверждением я согласен: человек незрячий – сужу, разумеется, по себе –вдумчив и осторожен, расслабляется только в хорошо знакомой обстановке, чувствуя руку сопровождающего или плечо сотоварища. Впрочем, и тут бывают исключения: однажды, возвращаясь поездом из Москвы, мы с папой занимали обычное купе вдвоём (попутчики за всё время следования так и не появились), но газетные листы, шуршавшие на верхних полках, вызвали у меня подозрение, что там кто-то есть, а «прилюдно» спросить я, воспитанный ребёнок, не смел...
     Укрыться от внимания слепого сложно, но, конечно, можно. А можно и посмеяться над ним... По прошествии нескольких месяцев после потери зрения мы с братиком, помню, стояли под магазином в ожидании мамы и были обычными детьми для всех посторонних. Редкие знакомые либо сухо здоровались, либо здоровались и представлялись, либо, думается, молча проходили мимо. И вдруг я услышал поблизости девчоночье сдавленное хихиканье... Так и продолжалось несколько минут: братик витал в своих, детских облаках, я силился узнать смеявшихся, а они упивались глупой шуткой... Вероятно, это были мои одноклассницы... Мог окликнуть, в точности как у Шишкина, но боялся подлить тем самым масла в огонь или вовсе ошибиться, оконфузиться.
     Мне почти нечего прибавить к очередному воспоминанию из «Письмовника»:
     «Утром у них была зарядка, а потом целый день занятия, игры. Сначала непривычно было смотреть, как они выбегают на зарядку цепочкой, держась одной рукой за плечо переднего».
     Выпускникам школ-интернатов разных лет наверняка знаком такой принцип «коллективного» передвижения. Мне же рассказывали о нём во время краевых фестивалей творчества детей-инвалидов, где традиционно выступали со своими номерами незрячие школьники из Кисловодска.
    Герой Михаила Шишкина упоминает о повседневных занятиях юных «дачников», иногда просто повествуя, иногда судя о них по себе же самому. Здесь можно привести сразу несколько фрагментов: 
     «Во дворе в клетках жили кролики, за которыми они ухаживали. Была целая трагедия, когда однажды утром клетки оказались пустыми – украли»;
     «С ними много пели. Почему-то считается, будто слепые обладают исключительными музыкальными способностями, особо тонким слухом и будто все они прирожденные музыканты. Ерунда, конечно»;
     «Каждый день занимались лепкой. Одна девочка слепила птичку, которая сидела на ветке, как человек на стуле».
     Первый фрагмент преподносится как факт, второй – как суждение (уже проявляется негативное, предвзятое отношение к слепым), в третьем опять слышен тон хладнокровного исследователя. Лично меня потрясла подробность о позе пластилиновой птички: родись я незрячим, думал бы так же...
     Следующая цитата заключает в себе полноценный эпизод, но я, дабы подчеркнуть разность человеческого восприятия, не буду давать её целиком, а разбавлю своими мыслями:
     «Вообще, уроки у них проходили совсем не как у нас в обычной школе. Помню, меня поразило, что на занятиях они должны были окунать руку в аквариум и трогать рыбок. Показалось, так здорово!»
     Ничего обидного в этих мальчишеских наблюдениях нет, герой Шишкина даже завидует подопечным своей бабушки... Наверное, любому на его месте захотелось бы попробовать то, что позволено другим, но не позволено – как зрячему, как взрослому, как более успешному, что ли, - ему самому! И он решается познать сие «запретное удовольствие»:
     «Я потом, когда в комнате никого не было, подошел к аквариуму и закрыл глаза. Закатал рукав и опустил руку в воду. Прекрасная золотая рыбка на ощупь оказалась какой-то склизкой гадостью. И вот именно в ту минуту мне стало страшно – по-настоящему страшно, что и я могу когда-нибудь ослепнуть».
     И ставшая невидимой рыбка, и состояние, близкое к слепоте, вызывают испуг. Да, с помощью осязания нетрудно ощутить фактуру и температуру изучаемого «объекта», тот вполне может оказаться приятным на ощупь, но только зрячему доступно любоваться чем-либо... Реакцию мальчика легко понять: не окажись он на этой даче, возможно, никогда не ощутил бы подобных любопытства и страха. Он мог удить рыбу с друзьями, мог видеть, как её чистит и жарит мама,  и составлял бы мнение о том, удачен улов или нет, аппетитен обед или нет, исключительно по виду рыбы, не задумываясь о восприятии слепых! В результате герой Шишкина - я допускаю, что это могут быть мысли самого писателя - делает целый ряд категоричных умозаключений:
     «А для них быть слепым – нестрашно. Незрячий боится оглохнуть. Он боится тьмы в ушах»;
     «И вообще, слепоту придумали зрячие»;
     «Для слепого что есть, то есть, он с этим и живет, из этого и исходит, а не из того, чего нет. Страдать из-за того, чего нет, еще надо научиться. Мы же не видим цвета справа от фиолетового, и ничего. Если чувствуем себя несчастными, то не от этого».
     Всё познаётся в сравнении: до потери зрения я не боялся ослепнуть, о якобы присущем нам страхе вдобавок и оглохнуть не задумывался до прочтения «Письмовника»... Но как может один человек делать выводы за другого, тем более такого, в чьей шкуре он не побывал! По мере чтения романа я скрупулёзно выписывал все места, касающиеся болезненной для меня специфики, ставил себя на место мальчика, на место слепых его сверстников и гадал, переживал ли всё это автор или решил не отставать от собратьев по перу и поднял неоднозначную тему... Проскочила в романе и такая фраза: «Бабка их всех жалела, и они к ней льнули». Я усматриваю здесь одновременно и ревность, и сострадание, которые станут главными лейтмотивами многих писем героя и моего рассказа о нём. До сих пор были «цветочки», «ягодки» - дальше!

                Знакомство
     Первое упоминание об отчиме встречается в каком-то из писем с войны:
     «Думаю много о матери. На прощание приехала со своим слепым, хотя я просил ее этого не делать.
     Вспомнил, как они уходили – на каждый его шаг приходилось два ее коротких шажка».
     За этими пренебрежительно-трогательными фразами и следует история маленькой семьи и другой, внутренней, войны. Мы узнаём со слов выросшего мальчика, что мама познакомилась с отчимом через бабушку, когда ему самому было восемь лет. Тот приходил к ним несколько раз, мама угощала его чаем и молча делала сыну за столом угрожающие знаки, чтобы он сидел тихо и вел себя прилично. Этот человек был отвратителен ему с самого начала. Вот как в романе показано столкновение «светлого», хорошо знакомого мира с миром «тёмным», зловещим, между которыми вдруг оказывается самый дорогой человек:
     «Ко мне он обращался бодрым насмешливым тоном, каким принято говорить с детьми, глядя на меня при этом своим мохнатым ухом. Я отмалчивался на его глупые вопросы, а мама ласково говорила:
- Сыночек, ну отвечай, тебя же спрашивают!
     В этом ласковом голосе была ложь, очевидная нам обоим и очень меня ранившая.
     Назло ему я бубнил что-то еще более глупое, и у него на лице расплывалась гримаса – это он так улыбался, к этой улыбке сложно было привыкнуть».
     Упомянутая «гримаса» встречается в «Письмовнике» не однажды, хотя отсутствие зрения тут, полагаю, ни при чём. Лично меня гораздо больнее задело «глядящее мохнатое ухо» будущего отчима! Я потерял зрение в 8 лет (герою Шишкина на момент появления этого необычного дядьки было столько же) и перенёс в «новую» жизнь  ранее привитые мне правила поведения. Смотреть на голос говорящего - одно из них! Конечно, сидя в тёмном зале театра или филармонии, могу опустить глаза, но слушая очередного гостя библиотеки для слепых, разговаривая на улице  с хорошо знакомыми людьми, - никогда! Однако раньше мне было свойственно замирать на месте в задумчивости: стоим, как уже рассказывал, с братиком у дома, у магазина в ожидании мамы и либо болтаем, либо, если что-нибудь не поделили, дуемся друг на друга... Но Паша наверняка успевает смотреть по сторонам, а я смотрю в одну точку, даже не моргаю! Он не уставал меня одергивать, и постепенно я приучился изредка вертеть головой, будто глазею, как другие, поправлять чёлку, рыться в карманах, словом, делать вид, что всё вижу и всем интересуюсь.
     Итак, совершенно огорошив нашего «мальчика», мама призналась ему, что очень любит этого человека, собирается выйти за него замуж и хочет, чтобы он тоже того полюбил. Читаем у Шишкина:
     «Меня поразило это слово – «полюбил». Полюбить его? В моем сознании просто не укладывалось, как она могла привести в наш дом этого непонятного чужого мужчину со страшными запавшими глазами и зеленоватыми зубами торчком».
     Берусь предположить, почему из книги в книгу «кочует» стереотипное описание невидящих глаз, которые могут быть запавшими, как в данном случае,  могут скрываться за невыразительными бельмами, а могут и присутствовать, где им положено, но быть столь же пустыми и помертвелыми. На ум приходят  многочисленные войны в мировой истории, несовершенство условий труда и медицины, наконец, желание зрячих и несведущих писателей усилить образ. Впрочем, не уверен, последствием чего стала слепота шишкинского персонажа. Ладно глаза, часто даже лица «тотальников» описываются как застывшие!.. Я попросил маму понаблюдать во время очередного мероприятия в библиотеке за мной и за другими... Оказалось, выражать эмоции при помощи мимики нам не чуждо: то губы тронет улыбка, то тревожно сдвинутся брови! А вот ещё одно расхожее мнение о привычках незрячих людей: мальчика просят позволить Слепому ощупать его лицо! В дальнейшем он будет вспоминать этот эпизод с содроганием.
     Понимая неизбежность союза между матерью и Слепым, что скажется и на нём самом, герой Шишкина никак не мог понять, зачем маме нужен этот «инвалид». Наслаивалась и второстепенная враждебность к чужому мужчине, почти сопернику! В каком-то из писем проскочила такая подробность интимного характера: «И запах! От него шел тяжелый густой дух большого потеющего тела...» Мы узнаём, что мальчик мечтал омрачить видевшееся ему торжество и строил безумные детские планы: хотел то изрезать ножницами мамино свадебное платье, то напичкать слабительным торт... Но свадьбы, как он представлял ее себе, не было вовсе. Отчим просто переехал к ним и стал жить. Он всё-таки напакостил: спустил в унитаз свои любимые пирожные «картошка», принесённые из кондитерской Слепым! Ему так хотелось съесть эти две «картошины» с дурманящим шоколадным ароматом! Но чувство противления было сильнее.
     В завершение этой части своего рассказа, посвящённой знакомству и начальному этапу сосуществования с отчимом, я вынужден привести отрывок из романа для лучшего понимания чувств пасынка:    
     «...Когда я пытался представить себе его мир, мне становилось не по себе. Жизнь слепого казалась мне жизнью землеройки, которая прорывает во тьме, плотной и тяжелой, как сырая глина, норки-туннели и бегает по ним. И всё его черное пространство исчеркано такими ходами. И в одном из этих ходов – мы с мамой. Особенно по ночам он со своей слепотой забирался в мои мозги, и я не мог выскоблить его из своей головы, как ни пытался».
 
                Жизнь со слепым
     Больше всего мальчика раздражали мелочи: теперь нельзя было бросать вещи просто так – у каждого предмета появилось своё обязательное место. Нельзя было оставлять дверь полуоткрытой – нужно было или закрыть ее совсем или совсем открыть. Эти же самые «премудрости» постигали и мои родители, а брат буквально впитал их с молоком матери: мы с ним можем поссориться и долго не разговаривать, можем не видеться какое-то время, но забыть о правилах заведённого в доме порядка, о мелких подсказках мне он уже не в силах! Зато папа до сих пор допускает «оплошности», подвергая себя тем самым критике со стороны мамы... То встанет из-за стола и не задвинет стул, то пульт от телевизора переложит на другое место, то сковородку на плите повернёт так, что ручка будет торчать наружу... Мне даже неловко бывает из-за подобных «мелочей»!      
     Тем не менее в «Письмовнике» есть и такая фраза: «Я не мог смотреть, как его руки шарили по столу в поисках сахарницы или масленки». Конечно, новоиспечённому главе семейства требовалось время, чтобы привыкнуть к незнакомому расположению вещей, с другой стороны, оно, это расположение, могло у них меняться... Я, допустим, знаю, где стоит графин с водой и стакан или та же сахарница. Не исключено, что отчим демонстрировал таким образом свою самостоятельность... Вот и я потянусь иной раз за чем-нибудь и не думаю, что отвлекаю родных, которые спешно приходят на помощь... 
     Хотя герой Шишкина сталкивался с незрячими людьми, жизнь с одним из них становится для него испытанием. По уютной недавно квартире шаркая и «выпялив пальцы» ходил Слепой. Задумавшись, он часто запрокидывал голову и давил себе большим пальцем под глазное яблоко. В романе подчёркивается, что свет ему был не нужен, и он часто сидел в темноте, даже брился в темноте... Автор, между прочим, употребляет здесь тот же самый глагол, что и при описании походки: брился, дескать, на ощупь  и на слух, где еще шаркала бритва».
     Отчим обрадовался, узнав, что у них есть специальные шахматы, но мальчик наотрез отказался сыграть с ним, хотя до этого готов был играть хоть с зеркалом. В нашей семье шахматы тоже пылятся без дела, и я объясняю это тем обстоятельством, что папа никогда не интересовался игрой сам и не заинтересовал нас с братом. Не люблю вспоминать свои жалкие попытки разобрать классические партии: все они оборачивались  бестолковым перемещением фигур по доске... Так что и тут нашлось что-то общее с книгой.
     Я регулярно слышу или читаю призывы активных восовцев, обращённые к другим, менее активным членам общества, не быть иждивенцами и аутсайдерами, не уповать исключительно на жалость зрячего большинства. С ними не поспоришь! Ещё одной излюбленной темой являются браки между двумя незрячими людьми либо вовсе «неравные» браки. Читая «Письмовник», я задумался о детях, которые могут быть у одного из супругов, находящегося как бы в выигрышном положении... Какие чувства они испытывают к неродному и вдобавок незрячему папе или маме? В данном случае, думаю, не повредит сострадание, на основе которого потом возникнут уважение и даже восхищение!
     Подводя итог этой части своего рассказа, приведу очередную показательную цитату внушительных размеров и подкреплю её двумя примерами из собственной жизни:
     «Когда мама не могла его куда-то отвести, то просила меня. Отчим держал меня за предплечье. Меня поразило, как он в первый раз сказал:
- Не бойся, это не заразно!
     Все смотрели на нас, и я не мог выносить эти сочувствующие взгляды, эти придыхания в сторону: «Какой ужас!» или «Не приведи Господь!». И вести его нужно было плавно, без резких движений и рывков, иначе он начинал сердито выговаривать мне и больно сжимал руку. Помогать ему нужно было уметь. Он бесился, когда сердобольные люди хотели помочь ему и хватали за руку с тростью. А попробуй провести его мимо всех луж, если дождь!».
     Итак, мы – независимы, не хотим, чтобы нас жалели, и принимать чужую помощь тоже не хотим! Однажды в Кисловодске, где много «нашего брата», родные заметили человека с белой тростью, буквально кружившего на одном месте. Подошли, поинтересовались, не помочь ли, и получили категоричное «нет». Возможно, из-за такой, во многом добровольной, оторванности от «большого мира» в нём и формируется чуть брезгливое, чуть суеверное отношение к незрячим людям. Сидя как-то под кабинетом стоматолога, папа «подсмотрел» реакцию одной женщины на слова другой, наполовину ослепшей после разрекламированной процедуры в поликлинике. Она заохала, говоря, что и с дальнозоркостью замучилась, а жить без зрения вообще не смогла бы... Папа вмешался: «Жизнь бы заставила».   

                Третий лишний
     С детства самым страшным для меня стало слово «неблагодарный»... Бывало, отбрыкивался, вопрошая, почему я вечно должен быть всем благодарен! И сам же понимал, что лукавлю. Действительно, моя слепота прочно привязала маму к дому, к нам, детям. До потери зрения родители ходили в кино или в гости, а снова стали предпринимать «вылазки» лишь тогда, когда подрос брат. Впрочем, и Паша, случалось, роптал: не раз предлагал маме съездить с ним в Питер и показать ей все полюбившиеся места, но она отказывалась ехать без меня... Вот и мальчик из «Письмовника» был вынужден терпеть общество Слепого, мало того, помогать ему! Скажем, когда они шли втроем по улице, на них оборачивались, и он ужасно стыдился, при первой возможности, например, когда мама с отчимом останавливались перед витриной или заходили в магазин, старался делать вид, что он сам по себе. В кино мама шёпотом рассказывала Слепому, что происходит на экране, и на нее всё время шикали, а самому мальчику приходилось водить его в туалет.
      В парке на прудах брали лодку, и отчим садился на вёсла, а мама управляла. Они не понимали, почему всем нравится кататься на лодке, а мальчику нет. Им было весело – Слепой принимался черпать воду за бортом и брызгать на спутников, мама визжала и заливалась смехом, а сын сидел мокрый и злой. В данном эпизоде, подсказавшем мне подзаголовок для этой части статьи, наиболее отчётливо обозначился кризис в отношениях членов маленькой семьи, наиболее угрожающе проявилась трещина между «ними» - мамой и отчимом – и будущим автором писем. Вот что происходит дальше:
     «А когда я зачерпнул пригоршню черной зацветшей воды и плеснул ему в лицо, мама закричала на меня и ударила по щеке.
     Мама расплакалась, а отчим утирал ряску с лица и улыбался своей гримасой...
     Но я знал, что он меня тоже ненавидит».
     Вспышки нескрываемой враждебности со стороны ребёнка и попытки взрослого понять и погасить их повторялись. Один раз мальчик прибежал со двора домой и застал Слепого у себя в комнате. Последовала истерика: «чтобы он не смел ко мне входить и дотрагиваться до моих вещей». Мама расплакалась и у нее тоже началась истерика. Так они и кричали друг на друга, не слушая. Конечно, в герое Шишкина говорило упрямство, нежелание подстраиваться под реалии жизни. Ему казалось, что третьим лишним  был отчим, на самом же деле им вольно или невольно оказывался он сам. Повзрослев, наш «мальчик» осознает свой эгоизм:  «Только сейчас понимаю, как ей было трудно с нами обоими».
                Превосходство над слепым и наоборот
     Будучи натурой любознательной и амбициозной, я рано понял, что без постоянного углубления знаний и расширения кругозора не смогу уверенно чувствовать себя в общении с другими людьми. Хорошее зрение бесспорно даёт «фору» его обладателям, но далеко не все пользуются своим преимуществом... Поэтому мне было интересно следить за негласным соперничеством отчима и пасынка на уровне удовлетворённости собой, самореализации! В следующих двух цитатах они оба – жертвы собственных страха и неуверенности: 
     «И особенно раздражал слепой. Я лежу в своей комнатке, забившись в угол дивана, спрятавшись под подушку, и меня трясет мелкой дрожью от ужаса темноты и пустоты, а он, насвистывая, бодро шаркает по коридору, живет полной жизнью, которая, несмотря на слепоту, вовсе не кажется ему темной и пустой! Что он такое своими слепыми глазами видит, чего не вижу я? Какой такой невидимый мир?»;
     «Иногда мне казалось, что никакой он не слепой и всё видит. Один раз я случайно заглянул в открытую дверь – отчим, придя домой с улицы, переодевался, снимал ботинки, наступая им на пятки, и вдруг резко крикнул мне:
- Закрой дверь!».
     Будь отношения в семье, пусть и недавно созданной, более доверительными, каждый из них смог бы впустить другого в свой мир... Моей маме достаточно одного взгляда, чтобы понять по выражению лица, что происходит у меня в душе. А папа может ничего не заметить – пресловутый «невидимый мир» ему малознаком и малоинтересен. Вне дома я пытаюсь смахивать на зрячего и не хожу один «по своим известным ходам-туннелям, резво постукивая по тротуару белой тростью», и не ношу с собою «железную дощечку с крышкой, в которой были квадратные окошечки», то и дело записывая пришедшую мысль или стихотворную строчку, как Слепой у Шишкина. Поэтому прохожие, надеюсь, не глазеют на меня, а родные в свою очередь не испытывают неловкости. Да, отчим тоже писал стихи:
     «Среди ночи выйдет на кухню, чтобы не мешать маме спать, сидит в темноте и быстро-быстро прокалывает шилом бумагу.
    Мама часто повторяла свои любимые строчки:
- Тепло твое во тьме мне заменило свет...»
    Я ночами не пишу... Наверное, это неправильно, но только представьте, каким грохотом сопровождался бы творческий процесс! Рассказчик также упоминает, что у «них» в комнате ворохами лежала исколотая точками толстая бумага. Вот это знакомо! У меня с членами семьи договорённость: они приносят мне ставшие ненужными «распечатки», а сами, в частности мама, могут запросто что-нибудь черкнуть на прошедшей через мои руки брайлевской бумаге. Да и читаю я при зажжённом свете. Предвижу возражения типа «не видел бы – не зажигал», но мною движет в том числе стремление быть как все и нежелание играть с родными в прятки. Слепой у Шишкина об этом не беспокоился: «...зайдешь к ним в комнату, вроде темно, пусто, включишь свет, а он сидит в кресле с толстой книгой на коленях». После такой подробности узнаём о сетованиях отчима на то, что «слепые» книги из библиотеки зачитаны до дыр. Даже не знаю, посочувствовать тут ему или позавидовать такой востребованности литературы, напечатанной рельефно-точечным шрифтом...
     Ещё он увлекался нумизматикой и пытался привить свою любовь мальчику:
     «Отчим перебирал без конца свои сокровища, расплющенные, стертые, с зернышками, с остатками арабской вязи, а я смотрел на него и удивлялся – он будто видит и монеты, и прошлое, и кто эти монеты чеканил, и как эти давно исчезнувшие императоры выглядели, а при этом паутина в углу или далекая фабричная труба за окном для него вовсе не существуют».
     Шишкин снова не удерживается от подчёркивания неизбежной ограниченности слепых. Это вызывает обиду и протест: на висящую паутину обращает внимание далеко не каждый зрячий человек, а уж в нумизматике вообще разбираются единицы. Долгое время я переписывался с одним парнем, который собирал подобную коллекцию, и, заразившись, сам просил родителей и брата отдавать мне все юбилейные монеты, выпускаемые в честь разных памятных дат и мест нашей страны! Но досконально ощупывать их мешали чистоплотность и явная мимолётность увлечения.
     Я позволю себе привести целиком четыре цитаты. Везде Слепой кажется мне озлобленным – противно думать, что бываю таким же, - однако в первых двух он веселится, потешаясь над зрячими, а в последних уже страдает:
     «Ещё помню, я готовился к экзамену по физике, бубнил что-то, а он вдруг сказал:
- Свет за одну секунду пробегает сотни тысяч верст – и только для того, чтобы кто-то мог поправить шляпу в зеркале!»;
     «У отчима было весьма своеобразное чувство юмора. Например, ест яблоко с ножом, очищает кожицу, держит отрезанную дольку на кончике ножа и рассказывает, смеясь, как на улице немолодая женщина довела его до почтамта, а на прощание жалостливым голосом сказала: «Чем так, лучше уж совсем не жить!». Отчим не удержался и ударил ее тростью. Он так рассказывал, будто хотел, чтобы все над этой историей весело посмеялись».
     Меня возмутили поступок и похвальба Слепого... Он ударил не провожатую, а самого себя, показал свою слабость, упрочил её заблуждение. Следующие эпизоды и вовсе наводят уныние:      
     «Как-то раз он ушел один и упал, вернулся весь в крови, грязный, с разорванной рубашкой»;
     «...его обманули в магазине. Он хотел расплатиться, и ему какая-то сердобольная дама предложила свою помощь. Деньги у него из бумажника вытащили. Он устроил скандал, а бедная юная продавщица рыдала и уверяла, что она тут ни при чем».
     В одном из писем так и говорится: «Я тогда испытывал какое-то чувство превосходства над ним», - и мальчику, судя по всему, было достаточно того, что он видит, а отчим – нет. С высоты прожитых лет представилась другая картина: «...теперь мне кажется, что тот зрячий подросток всё подмечал, но ничего не видел». Рассказчик даже признаёт за своим антагонистом такие качества, как силу воли и жадность до жизни, хотя любой слепой, по его мнению, должен всё-таки быть слабым, беззащитным. Тут видимо, кроется и ответ на его давний вопрос, зачем мама за него держалась! Но Шишкин не даёт читателю облегчённо вздохнуть и выдвигает гипотезу в том духе, что герой, известный нам как «отчим», не чувствовал себя убогим или чем-то обделенным, ибо не видел света совсем не так, как зрячие, если им завязать глаза.

                Любить слепого
     Тем не менее свой рассказ о прочитанном, а значит, и пережитом, проверенном на себе, хочу закончить размышлениями о том, что такое любить слепого. Не беру во внимание любовь к сыну или брату – именно к чужому и вдобавок слепому человеку, для которого не обязательно прихорашиваться, наряжаться... Я знаю примеры из литературы, когда незрячих избранников предпочитали очень красивые и, наоборот, совершенно невзрачные или вовсе обезображенные в результате трагического стечения обстоятельств женщины. Одна такая несчастная фигурирует в «Письмовнике»: мы узнаём о визите девушки, дочери знакомой, просившей свести её с молодым слепцом. Была в гостях, взяла на руки хозяйскую, правда, подобранную на улице, собаку поиграть... Одно неловкое движение, собака дёрнулась и укусила прямо в лицо! У Шишкина так и сказано: «Была красавица, а стала урод».
     К счастью, для создания этой семьи не потребовалось такого ужаса. Как было сказано, знакомство произошло через бабушку, работавшую, по крайней мере одно лето, на даче для слепых детей, и маму нашего героя могла подкупить внутренняя, а может быть, и наружная (о внешности отчима судим только по описанию мальчика) привлекательность будущего мужа. Не могу тут не привести красноречивую цитату:
     «Помню, мама всегда смотрела в зеркало и сокрушалась, а он подходил, обнимал ее сзади, целовал и улыбался своей корявой улыбкой, что вот преимущество слепого – быть таким, какой ты есть, а не таким, как захочется зеркалу».
     Выходит, зеркала не умеют льстить, а слепые льстить попросту не могут. Лично я усматриваю в этом эпизоде нежность и успокоительное благодушие, исходящие от него.     Выросший «мальчик», находясь вдали от дома, пытается вспомнить, кричал ли отчим на маму хоть раз... И не может! Напротив, когда мама подвернула ногу и порвала связки, тот очень нежно за ней ухаживал, приносил еду в постель, ходил за ней, прыгающей на костылях, следом, готовый подхватить, помочь. То, что муж слепой, ее совершенно не смущало. В качестве примера в романе приводится ситуация, знакомая каждому из нас:
     «В кафе официант обращается к ней, что ему заказать. Для людей, привыкших к контакту глазами, это естественно – обращаться к сопровождающему. А она научилась, смеясь, отвечать:
- Спросите моего мужа, он вас не съест!».
     Действительно, некоторые люди из числа знакомых либо разговаривают при встрече так, словно меня здесь нет, либо обращаются ко мне, но как-то натянуто, излишне бодро... Даже папа, если я упрямлюсь и не хочу в чём-то с ним соглашаться, бывает, взглядом ищет поддержки у мамы, которая обычно не оставляет ему шансов, громогласно предлагая всё решать со мной. На земле как в небе: есть ведущие и ведомые, вот и рассказчику кажется, что его мама чувствовала свою важность, оказавшись связанной со Слепым. И главное, за что он попросил бы у нее прощения, - за отчима.
     Для концовки у меня припасены две цитаты:
     «Я как мог старался испортить им жизнь, а они, наверно, просто любили друг друга и не понимали, почему я такой жестокий»;          
      «Когда я в первый раз брился, отчим дал мне свой одеколон. В тот момент, наверно, мне впервые пришла в голову простая мысль: у него не было своих детей, и все эти годы он хотел почувствовать меня своим сыном, а делал всё, чтобы этого не случилось».
     Что же, он понял несправедливость своего отношения к старшим? Лучше поздно, чем никогда... Но как прикажете понимать фразу «хотел почувствовать меня своим сыном, а делал всё, чтобы этого не случилось»? Неужели было бы лучше, если бы отчим совсем не замечал его! Мальчик дичился, сопровождал и терпел Слепого по принуждению, ради матери. А тот наверняка хотел бы сопроводить его взросление, как следил за ростом яблок на даче, нагибая ветви и нащупывая «подшефные» плоды.
     В моём рассказе оказалось много действующих лиц: Михаил Шишкин и его герои, я сам и мои близкие! Остаётся сказать спасибо автору за книгу, а родителям – за их любовь и заботу.