Дриада

В деревне небо пустынно: можно смотреть вдаль хоть до самого горизонта и так и не увидеть своих знакомых. Здесь поля: людям привычнее не ветви вверху, а всходы под ногами.
Односельчане мужа, к счастью, не требуют от меня быть во всём похожей на них. Они  не знают, кто я, но прекрасно понимают: он женился на нездешней. Когда они видят, как ветвятся мои волосы и какие в них по временам расцветают цветы, они списывают эти диковинки на причуды городской моды.  И при всём том (хвала Помоне!) я избавлена от полупрезрительного снисхождения с их стороны, от косых взглядов и перешёптываний за спиной. Мне удалось заслужить их доверие тем, что я не ленюсь работать и умею дать дельный совет, как ухаживать за садом… А говорят, женщину-лебедь, которую в стародавние времена взял в жёны один из местных, так доконали сплетни, что она не выдержала и улетела навсегда.
Лес неблизко, а хлопоты в огороде, поле и на скотном дворе не позволяют ходить туда часто. А значит, я лишена удовольствия видеть моих крошек каждый день. Конечно, я договорилась, что за ними будет приглядывать жена брата, - но разве это поможет унять тоску? А взять их с собой сюда я не могу: это как раз даст повод к пересудам. Особенно трудно будет объяснить мужу, откуда они взялись, тем более, что двое младших родились не так давно, пока он ездил в приморский город на ярмарку. Ему будет заведомо бесполезно растолковывать, что я всё время была ему верна. Когда он сватался ко мне, никто не потрудился предупредить его об одном крайне важном отличии дриад от людей: это человеку для того, чтобы обзавестись ребёнком, непременно нужна «вторая половинка», у них не бывает потомства без соития; а у нас в лесу любая зелёная девушка, дожившая хотя бы до третьего цветения, может заводить детей сама по себе, в одиночку. И тогда не останется без наследника и опоры даже тот, кто в жизни так и не смог встретить любовь, - а люди в этом случае обречены на одинокую старость. Такой жребий дали им премудрые боги в наказание за то, что люди вырубают леса и убивают других существ. Но люди всё мерят по себе и с трудом воспринимают чужие нравы…
Впрочем, моего старшенького муж видел во время того самого сватовства. У ребёнка в ту пoру была весьма своеобразная внешность, с торчащими во все стороны побегами, и люди решили, что перед ними забавное домашнее животное.
Деревенские спрашивают меня, когда в нашей с мужем общей спальне наконец поставят колыбель – а никому невдомёк, что у меня есть мои собственные тайные дети.
Хорошо летом, покуда длится ягодная пора: можно сколько угодно ходить в лес в одиночку, не таясь. Зимой хуже: за хворостом и дровами всегда ходят кучей, незаметно свернуть на заветную тропку удаётся не всегда, а на обратном пути надо не забывать брать с собой какую-нибудь валежину, чтоб односельчанки не удивлялись, что так долго ходила, а пришла с пустыми руками. И совсем уж худо в те времена года, когда люди ничего не берут от леса: навещать родных приходится тайком, встречаться урывками.
Я понимаю, что продолжаться бесконечно такое существование не может: или меня кто-нибудь выследит (и тогда страшно представить, что; может быть потом: ведь людской разум изобретателен на способы расправы), или я сама не выдержу и окончательно уйду в лес. Конечно, в последнем случае придётся, как говорят люди, резать по живому, ведь я вышла замуж за человека по любви и души не чаю в своём супруге. Ах, если б я влюбилась в своего соплеменника  - было бы гораздо легче! Но, видимо, воля всеблагой Помоны была такова, чтоб я преодолевала трудности.
Когда я говорю своему любимому, что иду в дальний бор за ягодами – я бессовестно лгу. Когда я обнимаю своих дорогих – я дёргаюсь, смотрю на солнце и думаю о часе прощания. И то, и другое равно невыносимо.

Этим летом солнце высушивает травы, выпаривает водоёмы. Сельчане, вернувшиеся из торговых поездок в дальние веси, рассказывают, что там земля трескается от засухи, а на месте иных озёр едва можно отыскать лужицу влажной грязи. Всюду горят леса. До нашей местности это, хвала богам, ещё не дошло, но от губительного зноя не защищён никто. Феб злорадствует, хлещет измождённую землю раскалённым золотым бичом. Однако колосья уже вызрели, и деревенские спешат убрать урожай, пока солнце окончательно не спалило поля. Жатва идёт и день, и ночь. Люди едва успевают подкрепиться парой ложек пресной каши да освежиться глотком желтоватой водицы – и снова: колосья, колосья, колосья… При такой спешке некогда даже подумать о моих малютках – не то, что выкроить время сбегать в лес…
Однажды поутру, когда ещё толком и не рассвело, один остроглазый жнец, привыкший вставать раньше всех, углядел над горизонтом грязно-бордовое зарево. Над дальней дубравой поднимался дым! Я так надеялась, что жнец ошибся, и это не зарево и не дым, а всего лишь невинные облака и небесный свет, но через некоторое время – о, катастрофа! – наблюдение зоркого работника подтвердило для нас – всех, кто был в поле, - наше собственное обоняние. Безнадёжный запах лесного пожара не спутаешь ни с чем. Когда горят дрова в печи или нарочно подожжённая деревянная постройка, - тогда и цвет дыма, и запах совсем другие, - хотя и они тоже способны вселить страх в сердце любой дриады.
А лес – наш лес! – где сейчас мои малютки и брат с женой, не так уж далеко от дубравы: всего на другом берегу реки! Заросшая ракитником река сейчас обмелела, над берегами сплелись протянутые навстречу друг другу руки деревьев. Они могут стать удобной дорогой для огня – если только не произойдёт чудо и ветер не переменится.
- Если ветер не переменится, лес сгорит, - делюсь я своими опасениями с другими жнецами.
- Река не пустит огонь, - заявляет пожилой жнец в выгоревшей повязке на лысеющей голове.
Ах, зря он так уверен! Никто из мужчин деревни уже давно не был в лесу, они не знают, во что превратилась сейчас река! Её отощавшей обессилевшей ручонке больше не сдержать гигантскую палицу Огня! Сжалься над нами, о грозный владыка Феб! Спаси своих детей, о Помона!
Однако у деревенских совсем другие соображения. Им важнее поскорее убрать зерно. И они спешат, поторапливают других. Среди снопов и потных спин мелькает фигурка мужа. Он занят и не видит выражения моего лица. А я работаю, стараясь не отставать от других – и про себя повторяю призыв к богам…
Колос, колос, колос, сноп, сноп, сноп. О, сжальтесь, Олимпийцы! Мой народ ничем вас не прогневил, не он поджигает леса… Сноп, ещё сноп… Колосья колются. Шершавые упругие усы – прямо в лицо… Эол, обороти вспять ветры! …Мы с братом были ещё зелёными ростками, когда мать и дядя погибли в большом порубе: тогда слуги далёкого царя валили лес, чтоб строить боевые корабли… Ещё сноп, ещё сноп… Спаси нас, Помона! Неужели мне вновь придётся потерять родных? Мои крошки не доживут до первого цветения! Или (что, если разобраться, ещё грустнее) они выживут, но на всю жизнь останутся калеками и уже никогда не протянут мне с гордостью на ладони  первые фрукты, выросшие у них в волосах! …Колос, колос… Люди боятся, как бы им зимой не голодать, а может быть, как раз в это время…
Могучая пружина тревоги внутри меня распрямилась. Ноги сами собой понесли меня по направлению к лесу. Вдогонку бросилась молодая крестьянка, вместе с которой мы вязали снопы, но запыхалась и отстала. Потом за мной пустился бежать размашистыми шагами мой муж, работавший поодаль. Остальные оставили свои занятия и глядели на эту погоню, хмуря брови и качая головами.
Мои ноги, крепкие и гибкие как молодые стволы, в два счёта донесли меня до опушки леса. Несмотря на то, что в воздухе явственно тянуло гарью, кроны деревьев здесь лепетали ещё по-мирному. От цветочных головок, от молоденьких стебельков в объятьях корней веяло такой безмятежной невинностью, что я не смогла сдержать слезу при мысли, как они будут беззащитны под ударами огненной палицы… За мной уже никто не бежал. Я осторожно отодвинула ветку, скрывавшую от посторонних глаз мою заветную тропу….

… Дети льнули ко мне, мои слёзы падали на их нежные листочки. Лица брата и его жены были сумрачны. Боги не вняли моим молитвам, и нашей семье придётся теперь покинуть эти края. Но куда идти? Ведь леса горят повсюду. Даже если мне удастся отправить моих близких в безопасное место – смогу ли я после этого с ними видеться? А ещё мне предстоит по возвращению в деревню солгать что-нибудь правдоподобное, что объяснило бы моё внезапное бегство и мужу, и сельчанам. Но сейчас мой истерзанный тревогой разум – загнанный конь: как тот не может сделать ни шагу, даже если выпрячь его из колесницы, так и я не могу выдумать даже незамысловатое объяснение… А запах гари становится всё нестерпимее, хотя ветер, вроде бы, уже не такой сильный. А небеса темнеют – или это меркнет у меня перед глазами…
Кусты с шорохом раздвинулись. На поляну, где собралось всё наше злосчастное семейство, ступил мой муж. Он запыхался, волосы слиплись от пота. Уже мало что соображая от отчаяния, я сделала шаг, заслоняя сгрудившихся под кустом детей… Небо всё темнело… Природа замерла в роковой миг, и даже ветер перестал дуть.
………………………..
- Я знал, что найду тебя здесь! – муж улыбается ласково и простирает ко мне руки.  – Эту тропу и эту поляну я обнаружил в прошлом году, когда в одиночку охотился на зайцев. Я проследил, что ты ходишь сюда, и знаю, к кому… Дай же мне взглянуть на юные ростки! Не прячь глаза: старая Лисания, которую наши мужики считают сумасшедшей, мне всё-всё объяснила про то, как рождаются дети у дриад. Но почему же ты до сих пор не говорила мне об этом сама? Разве я давал повод не доверять?
Мой мозг был всё ещё во власти смятения; мгла, сгущавшаяся в небе, перекочевала в сознание…
- Ну, как же ты могла настолько мне не доверять, родная? – повторяет муж. Его упрёк нежен – и всё же глаза сверкают. Нет, это вспышка не в глазах, а в небе. Сочный полнозвучный гром раскатывается по небосводу, звук ветвится с треском. Не иначе, сам Громовержец вмешался, чтоб остановить зарвавшегося Феба…
- Наши мужики всё равно ничего не поймут, - тихо произносит мой супруг. – Им и объяснять бесполезно. А с твоей роднёй я хотел бы познакомиться поближе. Они меня примут?
Истерзанная земля приняла тяжкую живительную каплю с небес.

5 августа 2018, Артнастапи