Атаки яростные те... Повесть

                Ю.Овсянников

                Атаки яростные те…

                Повесть
               
                Посвящается отцу Фирсу Овсянникову,
               
                Рядовому бойцу Великой Отечественной
               
                Войны, павшему в атаке на Синявинских
               
                высотах под Ленинградом.         


               
          Звонок из центральной газеты был для Алексея Павловича все-таки неожиданным:
  -  Здравствуйте Алексей Павлович. Вас беспокоит Наталья Алексеевна,  ответственный секретарь газеты. В прошлом году мы с вами сделали хорошее дело, опубликовали воспоминания « От Сталинграда до Вены». Как вы  сейчас себя  чувствуете?
  -  Спасибо, Наталья Алексеевна. Ну, как вам сказать, на дискотеку и в ночные клубы уже не хожу и даже на любимый футбол тоже не хожу. В основном тихая жизнь, как в обороне, с редкими перестрелками  с неуступчивой супругой.
-   Ну, значит, все в порядке, если вас не покидает чувство юмора. Алексей Павлович, очень коротко, как вам известно, годовщина освобождения Крыма совпадает с годовщиной Великой Победы, только на год раньше. Мы в курсе дела, что вы принимали непосредственное участие в штурме Перекопа в качестве врача 550 гвардейского стрелкового полка. И даже отличились при этом, возглавив атаку гвардейцев  после гибели командира батальона.
-  Было дело.
-  Алексей Павлович сегодня, на фоне информационной войны и безумной клеветы Запада и Украины по поводу аннексии Крыма, было бы уместно показать какие жертвы понесла Россия при освобождении Крыма.
-  Наталья Алексеевна, во–первых,  два слова по этому поводу, наши средства массовой информации, и даже высокие чиновники, до сих пор не изволили просто объяснить мировой общественности, что такое аннексия. Объясняю вам по старой дружбе, аннексия - это насильственное присоединение, насильственный захват каким-то государством  территории другого государства или народа, являющееся  грубым нарушением норм международного права. Например;  ни народ Чехии, ни руководство этого суверенного государства, не имели желания в 1938 году входить в состав Германии, но были захвачены, аннексированы Германией. Вот это чистая аннексия. А  с Крымом совсем другая картина. Это дружеское, братское воссоединение русского народа России с народом Крыма и с  полным согласием 80%  русского населения Крыма, да плюс согласие руководства этой автономной республики. И никакого военного насилия и вмешательства. Это ж, как говорили в нашей деревне, совсем другой коленкор. Дураков нету, и друзья, и враги должны это понимать рано или поздно.
      Тоже было и с  аннексией Австрии. Вся Великая Германия вместе с ее фюрером не стоили одного Большого Венского вальса Штрауса, что и случилось на самом деле: той  Великой Германии уже  нет, а Большой вальс остался жив и здоров, и будет жить вечно. Так?  И еще один момент. Когда Украина вышла из состава Советского Союза, как хозяйственный субъект, она потеряла право на владение Крымом, согласно существующему  на Западе принципу юриспруденции, так называемой внесудебной реабилитации. Странная логика: в свое время Россия ведь отпустила Украину в свободное  независимое плавание, а почему же Украина не отпускает Крым, если этого хочет народ?
-  Алексей Павлович,  спасибо вам за эти ценные замечания. А что вы скажите по существу нашей просьбы по штурму Перекопа, Турецкого вала.
-  Тут два условия, если вы на них согласитесь. Первое: наброски на эту тему у меня имеются, но без внука, который учится на журналиста и который прилетит через месяц, я не смогу выполнить вашу просьбу. Он хорошо печатает на компьютере. И материал воспоминания подадим под его именем: мне было бы не корректно писать о своем подвиге. И второе: у войны – кровавое лицо, на этот раз я постараюсь сказать всю правду. Горький дым правды. Вы согласны на эти два условия ?
-  Ну, а вы даете согласия на нашу редакторскую правку рукописи и набора?
-  Хорошо, согласен, но правка с моим согласованием.
   Алексей Павлович положил трубку и  сомкнул поблекшие глаза. Полная панорама того боя, побережье Гнилого моря - Сиваша и то, что осталось от турецкого вала с трудом  всплывали в его памяти: это было так давно, как будто не было совсем, но память сердца возвратила в сознание, как старую фотографию в альбоме, и восстановила все-таки события начала ноября 1943 года…
Черные крылья войны покрыли тысячи верст от Мурманска до Сиваша. В неистовом порыве и ярости сомкнулись, вздыбились друг против друга фронты и армии, дивизии и батальоны. Что может быть страшнее? Миллионы мужчин в расцвете лет оставили свой очаг и пошли в неизвестность, чтобы в этой кромешной круговерти метаться и терпеть, ждать и мечтать... и убивать, и быть убитыми...
Еще совсем недавно наши разбитые батальоны и полки брели по пыльным дорогам на спасительный Восток. Тяжело и стыдно было...
И вот они же, но уверенные и окрыленные бессмертным Сталинградом, перемалывают гитлеровские армии, в хвост и в гриву бьют немца на всех фронтах. Поубавилось у фашистов веселой немецкой спеси. Только что наши взяли Киев. По-иному, уверенно и гордо звучит в сердце бойца строевая песня:
                Белоруссия родная,
                Украина золотая!
                Наше счастье дорогое
                Мы врагу никогда не отдадим!

Наливается силушкой и уверенностью грудь красноармейца, все чаще белозубая улыбка светится на лице:
     - Мы их вместе с фельдмаршалом Клейстом достанем! I
     - Мы их...раком поставим!
    После взятия Мелитополя 550-ый Стрелковый полк подполковника Вихрова размашисто наступает в числе первых, чтобы оседлать Крымский перешеек. Крым! Крым! Крым! Это слово загуляло на языках и в телефонах, во всех штабах и батальонах Четвертого украинского фронта, когда острие его штыков развернулось к югу. Хотя до благодатного Крыма еще версты и версты, но уже не  одна командирская голова мечтает первой ступить на Крымскую землю. Но чтобы ступить на нее, нужна самая малость - пройти Турецкий вал и Чонгар. Тщеславие подхлестывает, торопит батальоны скорей....скорей на Крым!          
    Железная дорога от Мелитополя в Крым, когда-то стучавшая вагонными колесами, пыхающая жаром  и дымными паровозами, молчаливо лежит без дела в степной осенней сырости. Солдатский строй колышется, извивается вдоль насыпи, чавкает дорожной грязью. Труднее всего по этой грязи пулеметчикам: станковые пулеметы с коробками патронов и патроны несут на себе. Противотанковые ружья – тоже не вещмешки, трещат солдатские пупы, но молодые – все вынесут. После теплого уютного октября \  ноябрь встретил низкими свинцовыми облаками с колючим пронзительным ветром. Бойцы недовольны:
     - Юг называется! Вместо теплого ветерка - собачий холод!
     - А что Крым?   Обыкновенная такая же южная степь: ни лясочка, ни кусточка, пустошь да ковыль.
     - Да, ветер гуляет!
     - Нет, Крым - это горы!
     - А что горы? Летом полюбуешься на синие горы, а осенью да зимой там солдату с горами только морока.    
     - До гор ишо топать и топать  надо!               
     Дивизионная артиллерия на лошадях по вязким дорогам степной распутицы не успевает за пехотой. Отстает. Только танкам простор. Танковая бригада 2-ой Гвардейской армии, переброшенная на Крым, лихо обошла артиллерию, пехоту и без боя проскочила Перешеек. А там устремилась на Джанкой.
Пехота ворчит:
     - Держи черта за рога! Куды, спроси, рванули сломя голову, чертяки?
     - А бог войны копается в грязи, как навозный жук! Отстают колеса!
     - Ну, слякотища, будь ты не ладна! Танки размазали вдребезги и дорогу и степь!
     - Каково сейчас перемокшей пехоте, а? Как отвоевать у фрица теплое жилье - блиндажи да окопы. А тутака в степи - совсем неуютно!..
    Когда танки стремительно прорываются, круша противника на позиции, - это хорошо и очень приятно и солдатскому, и генеральскому сердцу. И вот прорыв танковой бригады - 60 могучих машин через Перешеек тоже хорошо, и, на первый взгляд, даже похвально. На самом деле, это хорошо да не очень, и даже, если честно, - плохо,  потому что проглядели лихие танкисты, проходя перешеек, что укреплен он от и до. А отсюда пошли большие беды  550-го гвардейского. Вот как бывает. Немцы преднамеренно пропустили танки и захлопнули горло Перекопа: ни танкам обратно, ни пехоте вперед. Вот и все! Каждый шаг военной жизни связан с неизвестностью завтрашнего дня и даже следующего часа. А неосторожность и того паче. Не дай бог, цена ей - большая кровь.
    Первый батальон майора Круглова, уверенный, что путь за танками открыт, шел не сгибаясь. Бойцы и командиры думали как: немцы четыре дня от Мелитополя драпали, не помня себя, будут бежать и дальше без задних ног; а он, видишь, гад, умеет гробить нашего брата. Внезапным шквальным огнем из десятков пулеметов и минометов весь батальон был уничтожен. Погибли все. Только и успел командир батальона послать в полк посыльного с докладом, как все было.
     - Ты облечен доверием! Твоему полку присвоено звание «Гвардейский», но ты же не путай гвардейство с глупостью. Ты что, не знаешь, что без разведки запрещено проводить наступательные действия?! Ты, почему без разведки боем послал людей на смерть? - кричал в трубку командир дивизии срывающимся остервенелым голосом, его крутого нрава боялись все, хотя он сам же и отдавал соответствующие распоряжения. Ну, что поделаешь, водятся такие грешки за военачальниками: они будут распекать подчиненных, которые ни сном ни духом не виновны, но вынуждены, тем не менее, брать вину на себя за грехи руководства. А куда деваться? Чем больше не своих ошибок будешь брать на себя, и желательно, беспрекословно, тем большим уважением будешь пользоваться наверху.
     - Какая разведка, товарищ девятый? Танки только что прошли немецкие позиции, - страдальчески оправдывался командир полка.
     - Видишь, как дело обернулось!.. - спокойнее и тише проговорил генерал Кузнецов. - Не было печали! - но твердо и жестко добавил: -Ты должен понимать... Танки отрезаны... Тут надо срочно действовать. И тебе задача: разберись, что и, как и оставшимися батальонами перешеек надо взять. Во что бы то ни стало! Иначе…ты знаешь, что будет!
    Второй батальон майора Алексея Одинцова, получив приказ командира полка о подготовке к атаке, выдвинулся на исходный рубеж. За пятьсот метров до перешейка дорожная насыпь змеей изгибается в правый поворот, а затем в левый поворот и потом входит на перешеек. Вот перед первым поворотом и взяла двухметровой высоты дорожная насыпь под свою защиту пехотный батальон. Она прикрывает от прямого огня, и навесной минометный вести затруднительно. Немецкие пулеметы свинцовым огнем поливают над железнодорожным полотном: та-та-та-та-та-та. А чуть ниже возьмет - и об рельсы - дзинь... дзинь... над самой головой.
     -Вот сволочь! И откуда у него столько патронов? Бьет в пустую степь!
    Эх, наконец, долгожданная минута походной жизни - привал. Пошустрее гляди - поудобней сесть, переобуться, закурить, ответить товарищу, позубоскалить, если, конечно,хватит сил...
     - Где я только не бывал,
       Вот бы с кашей был привал!
  Над живой солдатской массой курится легкий дымок... Старые, видавшие бои и походы шинели, шапки - скатавшиеся,  сапоги не у всех, на некоторых американские ботинки и серые обмотки, давно не стиранные, но тепло и ногу держат лучше сапог.
...Пулеметчики, минометчики, автоматчики... Рядовые пехотные бойцы, разведчики, хозяйственники, политруки и комиссары. Северо- западный жесткий прижимистый ветер дует ровной упругой силой, дует и дует безостановочно и бестолково... Ну, прямо зло берет! Никуда от него в голой степи не деться!
    - Командиров рот и батальонных взводов, ко мне! - распорядился комбат. Глаза комбата усталые, под глазами разноцветные кольца, но взгляд твердый, состояние спокойно-нахмуренное. Боевые думы. Он сидит на склоне насыпи, ремни портупеи плотно лежат на шинели, пистолет на боку, планшет в руке, шапка, сдвинутая на затылок, открывает огромный лоб. Но самое главное, сияют большие звездочки майора на полевых суконных погонах: только что введены офицерские звания и погоны. Звезды горят и сверкают, и есть надежда на еще более крупные. Товарищ гвардии майор! Да еще Герой Советского Союза! Ого-го! Звучит! Комбат пристально, неотрывно долго смотрит вперед, оценивая позицию.
     - Хорошо Ганс устроился, бляха-птаха, метров триста чистого поля, врылся в землю, поле у него как на ладошке, доты-дзоты. Лучше не придумаешь! Держи ушки на макушке!- уясняет комбат себе и батальонному комиссару боевую обстановку…- Голыми руками не возьмешь, и измором тоже не получится…Как же взять его за горло?
     - Товарищ гвардии майор! Первая рота - 104 бойца. Капитан Чупахин. Он все время в движении, в суете, его серые глаза полны тревожной черноты. Неловко показывать чувство, но на его лице тупая хмурая злоба:
     - Люди устали, более 100 километров за четыре дня... Куда же в атаку? Промокшие ... Холод! Надо же как-то... ну война... а заботиться о людях?
     - Твоя злоба не колышет даже степной ковыль. В немецких блиндажах отдохнем... Осталось 300 метров, - буркнул комбат. - Я же шел с тобой рядом!
     - Третья рота - 98 бойцов. У многих стерты ноги до крови, медикаментов и перевязочных средств не осталось. Капитан Волобуев... Комбат про себя зовет его «Будка просит кирпича», а вслух называет «тяжелой артиллерией». Основательный, крепкий, к тому же терпила, но очень медлительный. Его обухом не прошибешь, а тут же нужна быстрая соображаловка: думать и действовать молниеносно.
     -  Ты, тяжелая артиллерия, больше пекись о боекомплекте! Садись вот рядом.- Комбат видит всех насквозь. Видит и чувствует, потому, что сам в гуще боевых событий. Поэтому каждому найдет, что сказать.
     -  Товарищ гвардии майор! Вторая рота - 110 бойцов, из них 20 молодых, необстреленных из маршевой роты, прибыли за Мелитополем. Командир роты - капитан Абов.
     -  Хорошо. Потому и дали молодых, что командир умеет скомандовать. - Абов зарделся от похвалы.
     -  Четвертая рота, 104 бойца, - доложил высоким бабьим голосом капитан Винокуров и отвернулся. Винокуров окончил училище вместе с Одинцовым. У комбата хватает такта скрывать неприязнь, так не лежит к нему душа: ну во всем пижонство. И было бы с чего! Даже походка с выпендрежем, задом, как баба, крутит. И откуда заносчивость? Понять не может. Балалайка, и все у него получается в этой боевой жизни через ж... Так и хочется заехать в рожу!
    Щетинистое, не бритое четыре дня лицо комбата  выглядит старым, а ему-то всего 23 года.               
     -  Так. Первое: дивизионная артиллерия не успевает... Огневую подготовку проведем своими силами... Минометному взводу по команде открыть огонь по немецкой позиции!.. Второе:  молодых, необстрелянных бойцов к атаке не привлекать! С них толку... Всех с лопатами...- прорыть ход через насыпь на ту сторону дороги. Время - 2 часа. Та сторона тоже скрыта изгибом дороги от прямого попадания. Этими же силами углубить и увеличить траншею на изгибе до 10 метров, вырытую 1 батальоном… Третье: разведчикам  взвода Константинова: определить и представить мне схему немецкой позиции... 
     - Проверить подгонку снаряжения, оружия у каждого  бойца. Повторить слаженность взводов и отделений, приемы в атаке и рукопашном бою… Что осталось от хозвзвода? - продолжает комбат. - Этой службе:  обеспечить в течение полутора часов полный боекомплект, в том числе - боевые сто грамм и хорошую кашу с консервами «2-ой фронт».
Потом подумал, почесал лоб, и добавил:
     - Батальонному комиссару и политрукам ... Готовить людей к атаке…Позицию будем брать с бою. Сверим часы - тринадцать ноль одна. Все! Да! Капитан Абов! Пошлите посыльного в клистирный батальон полкового медпункта. Нет санинструкторов, очень  мало медикаментов и перевязочного материала.
    Задолбленный немецкий пулеметчик безостановочно бьёт в пустую степь. Над насыпью с недолетом рванула мина, и звук ее, тягучий и муторный, пробирает до печенок. Клочья земли долетели до полусогнутых командиров.
                * * *
    Комбат видит приближающегося вдоль насыпи старшего врача полка  капитана Суботина, думает: ну вот, нарисовался представитель штаба полка.
     - Сразу видно, человек из высшей инстанции: хромовые сапожки, шапка-овчинка, телогреечка по размеру... Нигде не тянет, нигде не жмет. И вместо махорки, небось, «Казбек», да и пахнет московской аптекой. Так?
     - Так! - Суботин с улыбкой достает папиросы для угощения, добродушный, мягкий, интеллигентный человек, ну никак непохожий на строевого командира военной поры.
     - Не в обиду, контролировать или помогать?
     - Нет, контролировать я еще не научился. Командир полка снарядил помочь Одинцову. Семерых санинструкторов наскреб, вот из ветеринарного техникума после двухмесячных курсов. Так что ... хоть бойцов, хоть лошадей, на все руки...
     - Ну вот, а я было послал посыльного. Ты мне под Мелитополем хорошо подмогнул , спасибо, брат.
Закурили, пыхнули.
     - С радостью готов послужить знакомому комбату. Да тут еще... сам понимаешь, медикаментов, попросту говоря, настолько, мало… В полку уверены: Одинцов возьмет Перекоп. Так, думаю, надо грабануть немецкую аптеку, а то у нас плохо дело.
     - Дай Бог нашему теляти да... шкуру медведя... не убитого. Поле видел, не видел?...Так погляди, там уже батальон лежит.
Суботин давно уже, по военной мерке, больше года, знает Одинцова. От Сталинграда. Не скрывает своего восхищения, хотя они и одногодки. Однажды при освобождении Донбасса военврач предсказал:
     - Быть тебе командиром дивизии и героем!
     - Не сглазь, чертяка! У тебя же глазища - темный омут!
     - Да как же я перебью твои черные уголья!
    Уж очень врачу нравится военная косточка, воля, простота комбата. Крепкий, как слиток, бесстрашный, быстрый, решительный, скуповатый на слова. Но, правда, за раздолбайство может напхать полный рот хрена с редькой. Герой, одним словом. Ни он сам, ни подчиненные не привыкли еще к этому высокому званию - Герой Советского Союза.
Комбат оглядел санитаров с сумками:
     - Там, в первом батальоне, - командир показал рукой на поле, - могут быть раненые. Так что на месте ... думайте. Обратите внимание - вблизи насыпи густая высокая трава; хоть и высохшая, это единственная полоска, по которой можно транспортировать раненых. Все остальное поле просматривается и простреливается.
Затем повернулся к Суботину:
     -  Раздели санитаров по ротам, одного - в пулеметный, двоих - вот этих мордастых...
     - Санинструктор Молотков!
     -  Санинструктор Малышев!
     -   Их оставь при штабе. Пройдите вместе по ротам, поглядите, что да как. Помогите бойцам, командирам! Докладывали о потертостях ног, 100 км протопали. А с мозолем, не мне тебе объяснять, ни к девкам, ни в атаку не побежишь.
     - Понял, - козырнул доктор. - Так, дорогие медицинские сестры-братья. Приготовьте мозольный пластырь. Индивидуальных пакетов на всех не хватает, поэтому имеющиеся пакеты выдать командирам, старшинам и сержантам. Прием и сортировка раненых здесь, за насыпью. Все понятно!
  - Так точно!               
                * * *
    Холодная ноябрьская сырость давит на психику. В такую погоду забиться бы в какой-нибудь теплый угол, да и не глазеть на этот белый свет. Но бойцу-красноармейцу надо жить каждый час, какой бы он ни был. Обычное солдатское дело - обжиться на новом месте: спины, затылки, лязг оружия, переобувание. Тихие солдатские разговоры, кашель, чихание. Окрики. Бледные, не выспавшиеся бойцы даже, кажется, усохли за эти несколько полусонных ночей и дней марша. Усталые солдатские глазницы. Самые слабые, скорчившись, уснули с кулаком под головой, под пулеметную колыбельную. Спящие солдатские, совсем еще детские лица вызывают в сердце врача чувство сострадания и жалости. Спит ли солдат, не спит - он на взводе: вмиг готов к действию. Другие достали кисеты из серых потертых шинелей, закрутили цигарки, со смаком закурили...
Старший врач многих знает в лицо, здоровается.
     - Товарищ гвардии капитан, - с улыбкой обращается боец Щепотьев, - пусть бы без перины, без теплушки, пусть бы в блиндаже или тут примоститься бы к своей подруге... трехлинейке, да минут пятьсот придавить.
     - А мне бы погреться на лежаночке да немножечко пожить! - боец Стуликов грустно и выразительно произносит без напева:
                Степь да степь кругом,
                Путь далек лежит...
                Передай кольцо
                Эх, об-ру-чаль-ное.
     -  Жалко, кухня отстает. А без харчей в нашем пехотном деле очень даже грустно! Говорят на передовой харчей  завались. А тут?
     -  Товарищ гвардии капитан, разрешите обратиться? Боец Мухин. Вот либо портянка, либо сапог мозолит, - показывает кровяное место над пяткой.
     - Да, нога мозолится от плохой обуви. - Врач быстро обрабатывает рану, ловко кладет пластырь и забинтовывает пятку. Рядом сверху советуют:
     - Обувай вначале левую ногу - мозолей не будет и зубы не заболять!
     - Кто тебе и в какой деревне такую глупую байку сказывал?
     - Тебе говорят...
     - Ну, ты, брянский волк, подвинь свой лапоть, разбросал костыли!
     - А, Рязань косопузая - пристраивайся.
     - Дал бы лучше листок бумаги, треугольник послать домой.
     -  А у нас, ребята, на Валдае уже зима на ноги стала... пушистый белый ковер... и пахнет снегом и сосною... Щас дома кисель да блины. Эх, родимая сторонка!..
     В разговор вступает самый главный авторитет, бывалый фронтовик, пулеметчик - первый номер - Ваня Фетисов, он уже пообтерся на войне и может себе позволить шутливые речи.
     - Блины, конечно, хорошо, а я бы картошечку... Серебристые блестки в разварной бульбочке и родной, самый нежный вечножеланный запах... и с гурочечком молоденьким, малосольненьким, хрустящим. Хоть бы понюхать!.. Но я  сейчас поцеловал бы, ребята, родного старшину в потылицу, если бы он дал дровишек на костерок - посушить бы перед боем портянки суконные. - Фетисов не видит со спины подъезжающего старшину:
     - Прибереги поцелуи для своей Насти, курский соловей! Бери ящик, разжигай! Вот топор, а вон поваленный телеграфный столб!
     - Я же говорил, друзья-товарищи, хороший старшина, как хорошая жена!
     - Пулеметчики и первая рота, получить боезапас! - Старшина Иван Мурашко привез на лошади целый воз военного добра, да еще и ящик водки.
    Коняка - низкорослый мерин, когда-то гнедой красавчик с черной и длинной гривой, краса и гордость ипподрома. Но война, на которую его взяли, как и людей, надорвала его. Его все гнали и гнали, пока не порвали последние жилы. А жилы не нитки, порвешь - не подвяжешь. Он что есть мочи тянет этот чертов воз, между задними ногами пена, на груди и шее - испарина. И чем-то он похож на старого, износившегося солдата - послушанием и безотказностью. Старшина жалеет лошадь, что-то незаметно дал с руки, потом повесил на шею сумку с овсом. Погладил с любовью, пожалел.
    Скоро задымил и вспыхнул костерок. Не всем досталось место у огня, но теплее и уютнее вдруг стало на холодной осенней земле. Легкие зыбкие отблески огня заиграли на усталых лицах. Заулыбались теплу костра. Жить можно! А рядом ухоженное вороненое дуло станкового пулемета. Илья, просушивая портянку, продолжает разговор: «Щас бы приехал домой в родное село да на гуляночку с веселыми  девками. Закурил бы «Беломор». Правда, деревня была у немца, так что ни девок, ни «Беломора», наверное, нет. Ну, ладно, Все равно... Рассказал бы я селянам, как брали мы с Колей Ермаченко Мелитополь и Перекоп.
     - Дак ты Перекоп еще не взял?               
     - Нэ кажи гоп!
     - А куда ему деться, мы забираем свое, а он держит чужое! Врешь, не высидишь! Отдашь!.. Он немец, сейчас жидкий пошел... Будет он рылом хрен копать!.. Мы его и без танков выкурим!
     - ...Ладно, Илья, заливать ты умеешь, одно слово - курский соловей! А скажи чего ты такой рыжий?
     - Эх, ребята!.. Отца дома не было, а сосед торопился, гы-гы-гы! А в спешке получаются рыжие и блондины. Вот мой второй номер Ермоченко. У него отец не торопился, он в Архангельске целую полярную ночь долбил. Посмотри, какой, получился цыганский цвет, как ночка темная, да еще с волной! А ежели серьезно, то рыжих девки любят больше... Рыжих и блондинов. Рыжий, значит золотой, дорогой сердцу. Так что не жалею... Гы-гы-гы!
     - Ну, молодец, врет и не робеет! Веселый земляк!
Веселье - это хорошо! Но и нескрываемую растерянность и страдание солдатской души перед возможным гибельным исходом видит военврач.
     - Так! Обжорная команда! Давай котелки, кружки, банки, склянки! - звучит любимая и самая желанная команда старшины к обеду.
     - Я чур первый!.. Пей, закусывай, ври, откусывай!- затарахтели котелки и ложки.
     - Товарищ гвардии капитан! Пообедайте с нами, снимите пробу.- Старшина нашел запасной котелок и ложку. Каша перловая с жирными американскими консервами поглощается после ста граммов очень даже с аппетитом.
     - Пуля хмельного боится,
       Смелого штык не берет!
     - Да уж, от смерти не отмолишься, не открестишься!
Суботин тоже выпил боевые граммы, чтобы согреться, от холода руки плохо работают при оказании помощи раненым. Побежала водочка по телу веселым огоньком, в голове приятно задурманилось.
     - Товарищ полковой врач! Вот Огурец наш, он в бою завсегда отстает от всех, а в еде зато обгоняет! Что это за болезнь такая! И песня у него одна единственная «Где бы поесть?»
Огурцов жадно и быстро наворачивает кашу за обе щеки, спокойно отвечает:
     - 3ато я много пью! С ложкой ведь полегче, чем с противотанковым ружьем... А ты, князь Воротынский (так дразнят Воротникова) зря рвешься грудью... Поостерегся бы! Медаль все равно писарчукам достанется. И писарчук, запомни, главнее генерала.
     - Моя пуля облеталась, она меня уже не боится! Гы-гы-гы!
     - Тогда я буду бежать за тобой. На орден славы!
     - Товарищ старшина, если можно - п-половничек добавки и 50 грамм, а то первая рюмочка плохо пошла! - попрошайничает Огурцов.
     - Нет, сегодня тебе не обломится добавка.
     - Товарищ гвардии старшина! А если бы к вам с этой просьбой обратился командующий фронтом? Вы бы ему не отказали?
     - Не отказал бы.
     - Но я знаю точно, что он к нам не п-прийдет, дайте мне его добавку, гы-гы.
     - Ну, ладно. Это тебе вот их доля. Горе - едоки!
Подошли Мансуров и Садыков - то ли казахи, то ли узбеки, никто не знает. Старшина бурчит:
     - Не евши, не пивши, что за боец.   Товарищ старший врач полка, вот не знаю, что с ними делать, не пьют - ладно, никого не неволим, но ведь и не едят свиные консервы. А кумыса - где я им рожу? Выковыривают из каши мясо.
     - Почему? - спрашивает врач полка.
     - Товарищ гвардии капитан! Мы не можем пить спиртного и есть свинину, - докладывает черноглазый, симпатичный Мансуров. - Нам запрещает аллах. Это грех. Вот что сказано в Коране:
                Кто был душою чист, и кто боялся Бога,
                пред ним светла простертая дорога.
     -  Так... Верить, не верить - ваше право. Но, я думаю,пообедать с мясом это не смертный грех, а значит, он может быть прощен аллахом. Обязательно поешьте кашу!
     - Мне бы лихо стало без каши и без сала!
     - Разрешите, товарищ гвардии капитан, я выпью их долю за их же здоровье. Шоб воны живы были и счастливы!
-   А я б не пил бы и не ел бы, все на милую глядел бы! Гы-гы-гы.
Врач облизал ложку, отдал старшине:
-  Хороша каша! Тут и место наше!.. Спасибо, старшина.
                *  * *
      И еще одна маленькая радость ожидала медика. Он услышал песню, как это ни удивительно. Выпив боевые сто грамм, группа бойцов у костра потихоньку, для себя пела:
                По Дону гуляет, по Дону гуляет,
                По Дону гуляет казак молодой.
Военврач остановился, присел в недоумении и в восторге: поют,значит на душе порядок...  Если командир полка - отец, батя полка, то военврач - это мама полка, самый доступный для общения офицер. Именно ему поверяют бойцы и командиры свои тайны, болячки, сомнения, радости.Слушает медик солдатские  разговоры, переходя от взвода к взводу. Удивительное и прекрасное поколение - бойцы военных лет и работники этой войны. Достаточно одного часа вместе во взводном строю, и все породнились: все дружки, сверстники, ровня во всем, собрат и товарищ. Есть одно главное дело для всех - уничтожить врага. Остальное: тяготы, лишения, раны - все нипочем... И всё же, увидев вблизи эти солдатские еще детские  лица,  врач полка невольно помрачнел от мысли, что все они сегодня, как и батальон Круглова пойдут на явную смерть. Если не будет подготовлена атака. Суботин не стал ничего докладывать комбату, подошел с Молотковым и Малышевым, козырнул:
     - Садись, если хочешь, вот тут, рядом. Дивана предложить не могу.- Комбат жевал перловую кашу с консервами, которую солдаты называют шрапнелью.
     - Да ладно, без кресла обойдемся!
     - А ты откуда, из каких краев?
     - Севастополь. Родился и до 15 лет... помню все до мельчайших подробностей: бухты, пристани, курганы, улицы...
     - Ха! Так тебе  сам Бог велел помогать.
Комбат долго докуривал цигарку, потом оглядел налитые свинцом тяжелые облака, их нескончаемые пласты, будто ждал оттуда подмогу, на сырую бескрайнюю степь, нахмурил брови, вздохнул.
    ...В Московской битве он был ранен и лечение проходил в Центральном госпитале в Сокольниках. После выписки, перед отправкой в Подольск на формирование Сталинградского батальона, с товарищем по палате решили поужинать. Заскочили в ресторан. Залитый светом зал сверкал роскошью и позолотой... Впервые в жизни Одинцов видел такое богатство и красоту. За большим столом сидела гражданская компания: много хорошеньких женщин с накрашенными губами, одетых по - театральному. Пучеглазые мужчины приглашали запросто дам и танцевали в пахучем табачном дыму. Аккомпанировал маленький оркестрик из трех евреев: старший, кажется, слепой, играл на аккордеоне, а двое помоложе  на скрипке и контрабасе, о чем Одинцов узнал со слов артиллериста. А пел невзрачный мужичок душещипательные слова:
                Жалобно стонет ветер осенний,
                Листья кружатся, кружатся поблекшие.
                Сердцу так больно, лишь чувства сомнения,
                Вспомнились ласки, так скоро ушедшие.

                Вспомнились светлые ночи весенние,
                Нежные речи, родные, приветные,
                Очи лазурные, рученьки белые,
                Ласки... любви... бесконечные.

    Музыканты играли прекрасно. Одинцов вспыхнул от восхищения всем этим неземным богатством и блеском. Пахнущие духами женщины с красивыми задницами и пухлыми белыми ногами... Черт их знает, где их только растят... Они улыбались, легко общались с мужчинами, кокетничали и порхали в танцах. Алексей не мог поверить и понять, что в воюющей стране, стране с фронтами и полками, с ночными и дневными атаками, где ежедневно погибали тысячи бойцов и командиров, есть на белом свете вот такие счастливые люди и эта сказочная роскошь... Они налили по стакану водки, и Алексей хватил его до дна, чтобы забить, заглушить противоречивые чувства… А в эту минуту он никак не может сообразить, к чему это вдруг заскочило в башку это воспоминание, недоступное пониманию, эта иллюстрация земной роскошной жизни? Может быть напряг тревоги перед боем? Или чтоб веселее поднимать атаку? Грустно улыбнулся собственной иронии...
     Немцы засекли дымы от костров и  усилили минометный огонь, но мины рвутся с недолетом.
     - У немца старые минометы - дальность никудышная, - изрек комбат, - нам малость полегче.
    Медик профессионально разглядывает мускулистые, налитые венами руки комбата. «Бог войны!» - завидует про себя Суботин, - с подчиненными прост и не очень строг, личный авторитет так высок, что применять строгости нет необходимости, бойцы с готовностью выполняют всякое его распоряжение.
За комбатом постоянно наблюдают все, кому не лень, в наступлении и в обороне. Всем интересно - герой!..
    Нет человека, который бы не боялся пули. Два полюса военной души: мечта о храбром поступке и награде - утешить тщеславие и понятное каждому чувство самосохранения - остаться в живых. Чуть-чуть дальше - и уже бесшабашность и беспечность, которые наказываются смертью или тяжелым ранением. А один лишний шаг в сторону осторожности - и вот нерешительность, сомнение, страх, и ты в рядах трусов. Медик насмотрелся за два года войны всякого военного люда: и таких, что после двухсот граммов боевых бросаются на амбразуру, и откровенных трусов, симулянтов, сачков, уголовников. И вот, наконец, медик понял: воспитанный в хорошей деревенской семье комбат страшится только одного, чтобы кто-нибудь не подумал о нем, что он не такой, каким должен быть герой, что он имеет какое-то отношение к сомнению или страху, еще хуже к трусости, а значит, к позору... Пусть смерть, но иным он быть не может.
    Военврач понял, что наступил хороший момент обговорить наболевший вопрос. Он поближе придвинулся к комбату и сказал:
     - Вот у меня гвоздем сегодня сидит вопрос: а нельзя ли все-таки повременить с атакой... Ведь батальон Круглова уже лежит ... еще не захороненный: попросить артиллерию, авиацию, моряков, танки, в конце концов... бронепоезд, и даже обыкновенный паровоз с пустой платформой, на котором можно преодолеть эти смертельно опасные триста метров. Вот непонятно мне, честное слово!
    Комбат хорошо усвоил: не всякому поверяйся, недавно ввели отделы «СМЕРШ» - смерть шпионам. Вон он сидит, голубоглазый, в гвардейском полку, подслушивает, подсматривает - тем и дышит, троих хороших хлопцев из батальона отправили уже в штрафную роту.
     - Эх ты, медицина! Мы шагаем с тобой от Сталинграда. Человек ты проверенный, скажу не притворно, теорема простая, - задумался, пыхнул папироской, посмотрел в бинокль,
    - Первое  это то, - продолжает разговор Одинцов, - что нам, тебе и мне, с нашей колокольни неизвестна общая обстановка. Может быть, наша атака, на наш взгляд, бессмысленная, но это лишь очень малая часть замысла большой операции, куда и брошены основные силы авиации и артиллерии. Нам ведь не докладывают! А промедление опасно... И командование, скорее всего, планирует малыми силами откупорить перешеек и спасти танки.
     - Но ведь, комбат, как бы ни был важен замысел, альфа и омега военного дела - начинать атаку пехоты после подавления огневых точек. Это даже медику понятно. А тут?!
    - Исходя из нашей собственной оценки обстановки... откровенно говоря, картина - неутешительная... Высокое начальство, не будем уточнять этажи... прошляпило танковую бригаду... Скажем честно, она в плотном окружении... Не была произведена внимательная разведка. В то же время есть много умных и строгих военных приказов о том, что вводить в бой танковые части против закрепившегося противника без артподготовки и авиационной подготовки - категорически воспрещено… Да, - глубоко вздохнул комбат,- без подавления огневых точек, лобовая атака - не ахти какая хитрость. Сила есть, ума не надо…Но просить сейчас танки, артиллерию и авиацию у еще более высокого начальства... Значит надо доложить... и об обстоятельствах собственной глупости. Кому это надо сейчас, когда мы победоносно шагаем на Запад и на Юга? - еще раз майор глубоко втянул в себя воздух… - Два, три батальона положим, а четвертым возьмем Перекоп. И никто там, на самом верху, и не узнает, что да как. Понятно?!
    - Но ведь ночной атакой вероятность захватить позицию больше, и прицельный огонь немцу ночью вести труднее.
    - Сроки менять никто не будет. Не мы, - другие возьмут, те, что идут за нами. Иначе - хана танковой бригаде.
    - Но это же жертвоприношение!
    - Чему?
    - Военному тщеславию и глупости.
    - Нет! Это самопожертвование ради будущих поколений!
    -  Это, конечно, высшее благородство - жертвовать собою в пользу других. Но я понимаю - жертвовать собой, но не сотнями и тысячами судеб!
    -  Это принципы социализма! Не я их придумал. А что ты можешь предложить другое?
    - Ну, ведь примеры у нас перед глазами: Сталинградская битва, Курское сражение - тщательнейшая, детальная подготовка.               
    - Сравнил хрен с пальцем... То же были  битвы!    
    -  А какая разница?               
    -  Один долбит, другой дразнится!..
    -   Да я знаю точно, в госпитале шел разговор, что второй фронт не открывают до сих пор - готовят операцию, чтоб свести к минимуму потери при гарантированном успехе...
    -   Конечно, ее можно готовить еще два года... За наш счет, за счет крови наших солдат... И я не знаю, что лучше: одержать победу, проливая свою кровь, или бессовестно ждать, проливая чужую... кровь - категория общечеловеческая... хотя принадлежит каждому отдельному человеку, и хорошо бы ее беречь, как самое ценное... как самую бесценную материю жизни! Ты по поводу второго фронта не вякай, как дважды два загремишь в штрафную роту... А потом... как ты представляешь себе эту картину: комбат Одинцов, Герой Советского Союза дает совет командиру полка, дивизии, а еще лучше - командующему Толбухину - погодить с атакой вражеской позиции!.. Нет! Я многое могу... Но отменить приказ?! Ты думаешь, мне не терпится под пули... Мне  23.
     Батальонный комиссар принес несколько касок:
    - Мы положили на десять минут каски на рельсы. Посмотри, комбат, какая плотность огня!
Комбат взял каску, в ней было с десяток отверстий. Все понятно без слов. И вновь обратился к медику.
     - Инициатива по артподготовке должна исходить не от меня... Хотя бы вот от него, - он показал на комиссара. - Они и сами поймут, когда положат здесь еще несколько батальонов.
     - Какой кошмар! - покачал головой врач.
     - Война и есть кошмар! И мясорубка! Будь она трижды проклята!.. И войну начинают отпетые подонки и негодяи, вроде Гитлера... Вот так! Пожелай лучше мне, доктор, если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой.
     - Нет, комбат! Я буду молить Бога, чтобы ты жил. Час побережешься, а век проживёшь. Без тебя всем будет плохо.
  Военврач окончательно убедился, что комбат внутренним состоянием чувствует обреченность, его настроение - предощущение гибели, но он даже не пытается ничего изменить.
     - Спасибо! - Одинцов глубоко вздохнул. - Так что, поднимать людей в атаку- надо, и без грусти, люди ценят улыбку, - затем громко для всех добавил:
     - На войне свои законы. Здесь приказ не обсуждается. Он выполняется. Это святое дело. У гвардейцев честь превыше всего. А присяга! А клятва верности!.. Все приносится в жертву победе! Даже жизнь! Приказ должен быть выполнен беспрекословно и в срок!
Командир вновь посмотрел на часы, подошел осторожно к изгибу дороги, посмотрел в бинокль.
     - Товарищ майор! Проход на другую сторону насыпи закончили. Будете смотреть?
     - Обязательно. - Легко на четвереньках пролез на другую сторону, оглядел все внимательно; вернувшись, нарисовал схему на планшете, долго сосредоточенно думал, слушая суету и бормотание этого, может быть, последнего, дня. Опять взглянул на серую степь. - Вот, бляха-птаха, осень называется… Все серое: небо, степь, дорога, серое и холодное.- В войну некошеная, вымахавшая по весне, а теперь высохшая рыжая трава клонится под ветром и неприятно шумит семенными звонкими коробочками, как скорбная музыка Ни шелеста осины, ни света берёзы, грустные края.Тягучая пустота, ощущение бытия и небытия одновременно...               
                * * *
    Бесконечно долго тянулся этот день... Вроде и ничего не происходило...
Однако связисты подтащили катушку с проводами и поставили рядом телефон. Серые облака все ниже прижимаются к серой степи, над которой решительно и грозно стучит пулеметная россыпь.
     - Товарищ комбат. Вас 9-ый к телефону.
     - Слушаю, 12-ый.
     - Как слышно?
     - Хорошо, товарищ девятый, - спокойно ответил Одинцов командиру дивизии, генералу Кузнецову.
     - Значит так, через 40 минут поднимаешь батальон. Прошу тебя, сынок, танковую бригаду надо спасать.
     - Товарищ 9-ый, тут бы по бетонированным дотам хоть бы одну пушку или самолет, или Катеньку-Катюшу, - степь, как стол, - робко попытался Одинцов возразить генералу.
     - Нет! Из-за срочности не могу тебе помочь ничем - ни артиллерией и авиацией, ни моряками Азовской флотилии. Прости, брат! Я знаю фронтальные атаки пехоты против укрепленных позиций запрещены, но тут выбирай из двух зол меньшее... Танковую бригаду терять нельзя. Артиллерия подойдет часа через два - три, но ждать ее нельзя. Помни о танковой бригаде. Подумай хорошенько, как обойтись наличным оружием. Ты ведь умеешь это делать! И береги людей! Успеха тебе! - было очень редко, чтобы командир дивизии лично обращался к командиру батальона.
     - Опять береги! - хмыкнул комбат про себя. - Если бы была у меня грудь, как у танка «Иосиф Сталин», я бы закрыл своих мальчишек этой сталью...
     - Командиров рот и батальонных взводов, ко мне! - И пока они подходили, он еще раз оглядел поле боя. Казалось, сумерки подползали с мокрого запада. Редкие чайки с близкого гнилого моря тревожно кричат над степью, сливаясь с пулеметной дробью: «Та-та-та-куа-куа-та-та-та-куа-куа». Открыл планшетку, вытащил лист бумаги и быстро начертил небольшую схему, несколько минут сидел неподвижно, глубоко сосредоточившись на боевой задаче.
     - Идите поближе, чтобы вы видели, чтобы поняли и запомнили свои действия, - строго звучали слова командира, - если соблюдем все строго и четко - сохраним часть людей. Первое: начальнику штаба - в траншее на изгибе поставить три пулемета и все оставшиеся противотанковые ружья. Огонь открыть - по ракете... Назовем это артиллерийской подготовкой. Плюс  минометы... На ту сторону дороги переходят третья и четвертая роты во главе с батальонным комиссаром Коробцовым. Первая и вторая - по правой стороне от насыпи... Немцы не успели заминировать подступы... Поле боя преодолеть единым броском. Рассредоточение - в ходе атаки. Группа Ершова и минометы прикрывают наступление... Делать так, как я. В траншеях противника - каждый по обстановке... Действуем быстро, решительно и одновременно... Один в бою... не споет... если все не подхватят. Раненых выносить сюда, за насыпь... здесь погрузка на подводы... В случае моей... и комиссара...ранения, на той стороне командование принимает Волобуев, на этой - Абов, Чупахин...
      Комиссар, стоявший рядом с комбатом, произнес с хрипотцой:
     -   Много слов говорить не буду. Батальон идет от Сталинграда. От победы к победе! Освобождаем  нашу Великую Родину. И я верю - сегодня гвардейцы смогут показать немецким мерзавцам, по чем фунт лиха... хрен ему в дыхало...
                * * *
     Тягостное, томительное время дышит над степной пустыней, над сиротливо лежащей железной дорогой, над этими непреклонными людьми. Мучительно медленно отсчитывают стрелки эти последние минуты. Теперь все живут одним вздохом, одним взглядом, одним стремлением - вперед. От тебя одного уже ничего не зависит - и нет страха и жалости к себе. Единая неразрывная душа и отвага.
    Военврач примостился в выемке прохода, через который уже прошли обе роты на ту сторону дороги. Ему хорошо видна панорама боя и понятны все мельчайшие детали тревожной и такой длительной наэлектризованности ожидания. Из-за усталости действия комбата слегка замедленны. Безупречное самообладание дается волей мысли. Взгляд обнимает и согревает всех. Лицо спокойное и невозмутимое. Нет ни страха, ни упрека. Стальная воля проникает во всех его товарищей. Сосредоточенные лица, сомкнутые губы, решительность и ожесточение. Для них перестал существовать далекий, огромный живой мир людей. Только рокотание пулеметов и  жёсткие выстрелы минометов.
     - Отомкнуть штыки! - это значит, атака совсем близко. Редкие тревожные поспешные распоряжения и окрики. Звякнули столкнувшиеся штыки... Еще одно мгновение... И под пули...Ну, лиха беда начало!   
     - Вперед!
     - Комбат стремительно выскочил, подняв пистолет. Политрук первой роты Бабаскин, сверкнув глазами, зычно проорал: - За Родину! За Сталина!
    Огибая вырытую траншею с пулеметчиками, взвод за взводом, штыки наперевес, бойцы ринулись в атаку, пригибаясь и рассредоточиваясь в цепь на ходу. Целых триста метров впереди под густым свинцовым огнем.
    Одинцов бежит крепко, напористо,  десять метров... двадцать метров...тридцать...
     - Господи, - шепчет военврач, - Сохрани его, помоги ему!
    Падают сраженные огнем первые десятки бойцов. Еще... и еще...
Веером от комбата расходятся крылья атакующих рот, левое крыло сильно отстает: густая высохшая высокая трава донника и цикория тормозит бегущих. Комбат временами оглядывается, чтобы видеть, как идут роты. Каким должен быть безупречным человек, чтобы его воля, его голос: «Вперед», на смерть зовущий, возымел непреклонное действие!
    Но не укрыться от свинцовой, летящей навстречу смерти: падают, падают бойцы и командиры, как подкошенные.
    Старший врач, перебравшись к изгибу насыпи, неотрывно следит с сухим бесслезным страданием за атакующими, он слышит, как стонут павшие, как стонет поле боя... Это может присниться только в страшном сне: «Боже! Сделай же что-нибудь, прерви это убийство! Будьте вы прокляты, фашисты! Будьте вы прокляты!» Но  комбат бежит, и за ним редеющие роты...
«Ну, комбат, еще немного! Еще чуть-чуть! Уже половина смертоносной зоны. Прерывать атаку нельзя! Об этом предупреждал Одинцов: по лежачим и неподвижным пулеметам бить еще проще. Они сверху - мы снизу, и  негде укрыться от свинца».
Только вдруг комбат словно оступился на бегу, подался вперед, четкий и уверенный бег неожиданно прервался, и он медленно склонился на колени, держась левой рукой за грудь, и опустился на землю... Залегла и пехота.
     - Комбат! - вскрикнул военврач. - Постой, комбат! - не раздумывая, он рванулся вперед. - Молотков, за мной! - А когда услышал посвист пуль, пополз по-пластунски между павшими бойцами.
     - Подожди, комбат! Потерпи! Я тебе помогу обязательно! - Вот левая нога только не успевает и чавкает в сапоге. Врач еще не отошел от контузии, вот и санитары легко его догнали, сопят, ползут. «А вот от этого телеграфного столба направо, - шепчет военврач, - теперь я его найду, найду».
    Комбат не подавал признаков жизни, шинель набрякла кровью, огромным лбом он упирался в кочку, словно решал очередную боевую задачу. От предсмертной боли стянуты бескровные губы, лицо приняло восковой оттенок. Медик вытер об одежду грязь с руки, прижал пальцы к сонной артерии. Пульса не было. Рядом с комбатом увидел бледное заплаканное лицо молодого солдата, совсем детские, растерянные глаза.
    - Комбата вынесите за насыпь, - распорядился медик. - Вот как получилось! -
     Суботин не успевал осмысливать все происходящее. Еще не остыла в сердце  жалость к комбату, а надо думать, что делать дальше. Конечно, старшего врача никто не осудит, если он вернется обратно вместе с погибшим комбатом. Это в порядке вещей медицинской службы, и это путь к спасению... Остаться живым. Наступление обречено с самого начала... И вдруг все смолкло.
    Может быть, перезаряжались пулеметы?! Но наступила тишина, тишина для него, для Алексея Суботина. Неожиданное безмолвие: слышно, как стонут раненые, как свистит ветер засохшими прутиками цикория, и как бьется собственное сердце: тук-ток, тук-ток, тук-ток... Задурманенная спиртным голова плохо соображает. Без комбата страшно. Мысли лихорадочно сменяют одна другую. Бросило в жар, во рту пересохло, горит как в деревенской печке, шершавый язык не провернуть... Ясно одно: возвращаться нельзя. Самое главное, там, в двухстах километрах - родной Севастополь, город детства и юности. Сама судьба подсказывает, что делать. Кажется, целую вечность пролежал военврач, уткнувшись головой в погибшего комбата. Лежала и пехота. «Возвращаться нельзя!» - это было первое строгое решение. Он видел много атак и теперь пришел его черед, настал его час. Надо сделать то, что так легко делал комбат, а это, оказывается, так трудно - спасти атаку... выполнить боевую задачу. Эх, будь, что будет! Стало возвращаться самообладание. Он вытащил из руки комбата еще не остывший пистолет и, подняв его над головой, точь-в-точь как делал это Одинцов, нажал на спусковой крючок и закричал неуставные слова: «Ребята! За мной, за Родину! Ура!»
    Казалось, он не бежал, а летел над этим смертным полем, не чувствуя своего тела, ноги неслись сами. Пулеметы, словно яростные собаки на цепи, соревнуясь в злобе, изрыгали свинцовый лай: тох-тох-тох-тох-тох-тох-тох... но военврач не слышал этого. Прошла сухость во рту. Он скосил глаза вправо и увидел выпученные красные глаза Абова и сомкнутые бледные губы. Абовцы поредевшей цепью обгоняли медика, слева - черные брови Чупахина на перекошенном лице. Они, видевшие все на этой войне, не верили своим глазам. А Суботин бежит, качается в глазах его бесцветная степь... Пронзило неземное чувство счастья: он взял атаку на себя, он ведет батальон за собой... К Победе... В этом сражении... Также, как вел бойцов герой-комбат Одинцов под Сталинградом и в Донбассе, и в Мелитополе... и здесь - на этом поле, он различает уже детали немецких позиций, мелькающие фигуры в амбразурах. «Это моя атака!..»
    Судьба не сохранила его от пули, а минометный взрыв в нескольких метрах бросил его на землю. Упал на правый бок... Дышать становилось невмоготу от смертельной боли выше локтя, он застонал, но еще не покинувшим его сознанием понял - кровь текла по животу и спине и очень сильно из рукава. Как санинструктор Молотков оказался рядом, одному богу известно. Сквозь брючину пырнул медику противошоковый укол.
     - Хорошо, Молотков... из вены на руке хлещет кровища. Прямо по рукаву сделай перетяжку... выше локтя.
Залитого кровью старшего врача с непомерными трудностями вынесли, вытащили к насыпи.
                * * *
    И никто не придумывал и не планировал, а в порядке очерёдности положили их рядом: старшего врача полка Суботина и комбата Одинцова, просто ждали подводы из медсанбата. Суботину зацепило легкое осколком и перебило кость левой руки, чуть выше локтя. Перевязали. «Опять мы с тобой вместе, дорогой товарищ комбат, как перед атакой - товарищи по несчастью», - правой живой и невредимой рукой медик держит безжизненную руку комбата и мысленно говорит с ним, вернее, продолжает начатый ранее разговор.  Все ты делал правильно и честно в короткой своей жизни и в сегодняшнем бою. Но задача твоя была непосильной, а за непосильщину браться нельзя ни в мирное, ни в военное время... И вот итог: батальон погиб. Для больших и добрых дел и с чистой душой ты был рожден на этой земле, чтобы творить и дарить радость жизни. И зла ты никому не сделал. Только светлые и благие дела по голосу совести».
    В военном госпитале в Пятигорске узнает гвардии  капитан военно-медицинской службы Суботин, что перекопский перешеек был взят только четвертым батальоном после артиллерийской подготовки подошедшей артиллерией дивизии. В этих яростных атаках погибло более двух тысяч бойцов и командиров 550-го гвардейского стрелкового полка.
    Горловина Крымского перешейка, где в южной части немцы построили мощную глубоко эшелонированную оборону, будет сокрушена и откупорена через семь месяцев войсками 4-го Украинского фронта и Отдельной приморской армии во взаимодействии с Черноморским флотом и Азовской флотилией.
А родной город военврача Алексея Суботина  Севастополь  и весь Крым будут освобождены 9 мая 1944 года… 
                В этой небольшой повести описаны действительные
                события  Великой Отечественной войны, участником
                которых стал бывший военврач, прошедший от
                Сталинграда до Вены в стрелковом пехотном
                гвардейском полку, а ныне профессор, крупный
                ученый, сделавший открытие и несколько изобретений
                в области фитосанации. В городе Пятигорске
                профессор Дубинский Р.А. живет уже много лет и,
                достигнув пенсионного возраста, продолжает
                работать, вести научные исследования.
                Как бы ни были от нас далеки от нас военные
                годы , тех, кто прошел фронтовыми дорогами, память
                постоянно возвращает к пережитому в сражениях с
                врагом. И тогда встают образы павших друзей,
                которые навсегда остались в сердце, как тот комбат
                и его батальон, о которых рассказал профессор.
                Сам военврач здесь тоже один из главных
                персонажей. По его просьбе фамилия изменена.
                (Газета  "Кавказская здравница" от 08.06.2004г.)