4. Покаяние

 Сергей Капитонов вроде как выписался. Но в окружающем большом мире ориентироваться стало ещё трудней, чем раньше. Это только лишь в стенах больницы у него стало получаться налаживать отношения с окружающими, по методике заведующего отделением. В большом же мире каждому в душу не заглянешь и свою не раскроешь. В больнице-то просто заговоришь как пациент с пациентом, а здесь, так сказать, на свободе, нужно что-то из себя представлять, чтобы с тобой заговорили. Издавна ведь известно, что свобода предполагает ответственность.

Самой страшной ответственностью, которую Сергею предстояло нести перед Богом и людьми стало его покаяние в совершённом пролитии крови священника. Для этого он рвался на простую церковную исповедь, на которой раньше каялся в сравнительно простых и обычных вещах – неспособности молиться, унынии, раздражительности, мрачных воспоминаниях, повышенном воздействии другого пола и так далее… А теперь вот он убийца…

«Как об этом сказать? Удастся ли мне вообще в храм войти? Не растерзают? Да нет, кто меня видел, кроме полицейских да врачей? Встану в очередь к аналою как обычно. Если же батюшка – хотелось бы, чтобы это был отец Димитрий – назначит как епитимию объявить на весь храм, что я – убийца отца Леонида, то… Объявлю?.. Да! До предела совершу своё покаяние!».

С матерью было напряжённое молчание. Она говорила только самое необходимое. С отцом и раньше разговоров было немного, особенно на приятные темы.
– Мне, мам, надо исповедаться!
– Иди! Не знаю, что там с тобой сделают! – Голос Елены Сергеевны вздрогнул, но это означало скорее злость, чем жалость.
– Если что-то сделают, значит – заслужил.
– Мало ему, не находился туда ещё, – это уже прозвучало презрительным шёпотом. – Всю жизнь себе испоганил, себе и нам! – вскричала в слезах мама.  – Эта церковь в зверёныша тебя превратила!
– Не надо, мам, дело не в церкви, а в моей болезни, которую там не поняли.
– А ты думал, поймут?
– Думал!
– Ахга, много ты чего думал!
– Я просто правды искал о себе, а получил другое… Жить мне стали мешать. Нужно было определять, что там для меня, а что не для меня. А сейчас я исправляться иду.
– Всё, иди куда хочешь, не держу тебя больше. Только чтобы отец не узнал.

И, презираемый родителями, Сергей пошёл всё в тот же храм, в том же парке. Богослужение шло такое же, какое он видел раньше, до того, как стал убийцей. Вот и отец Димитрий принимает исповедь. Никто из прихожан, вроде, никого не распознаёт в парне. «Просто встать, как… когда-то… Вот он, улыбчивый со всеми. Посмотрим, каким он будет со мной».

Очередь подошла. Не решаясь взглянуть в глаза отцу Димитрию, Сергей, с ощущением прыжка в пропасть, произнёс формулу начала исповеди:
– Каюсь, батюшка… Для начала спрошу: вы меня не узнаёте?
Отец Димитрий начал грозно вглядываться.
– Вспоминаю… в связи с чем-то особенно страшным.
– Да, именно. Мне трудно говорить, но надо. Сейчас соберусь, и вы соберитесь, чтобы услышать. Это я убил отца Леонида.
Священник не произносил ни звука, и Сергей, не глядя на него, продолжал:
– Достаточно это вам сказать или на весь храм возгласить?.. Ваше молчание я понимаю как согласие, - и он вскричал: – Да! Это я!!!...
– Не надо! – выставил руку отец Димитрий, и психоз прошёл так же быстро, как и налетел.
– Боитесь, растерзают?
– В лучшем случае не поверят, в худшем… храм осквернится яростью, которую ты к себе вызовешь.
Прихожане особого значения выкрику не придали. Они видели многое: и мужчину, катающегося по расстеленным перед центральным аналоем коврам, и девушку, со стоном вырывавшуюся из храма от мамы.
– Но неужели просто сказать вам о содеянном – этого достаточно? Должна же быть епитимия, я думаю?
– Я молился о том, чтобы ты пришёл в этом покаяться. Где ты был до этого?
– В лечебном заведении. Там у меня не прекращался покаянный настрой, я отстранял от себя всё приятное, вплоть до мыслей.
– Это уже значит много. Но если хочешь покаяние до конца довести, то сделай после литургии сто поклонов.
– А нужно ли каяться перед близкими убиенного?
 – Ох… К этому нужна особая готовность. Ты должен устранить всё земное из своих помыслов. Они у тебя сейчас есть, ты собирался что-то делать, кроме как каяться?
– Ну да, если честно, собирался вернуться туда, где учился, а может и на работу устроиться.
– Так вот,– оживился священник, – ты должен быть готов к отказу от всего этого, готовым к отказу от работы и учёбы на всю жизнь, если тебе это повелят.  В этом и будет настрой на то, чтобы покаяться перед семьёй убитого. Сейчас у тебя это есть?
– Сомневаюсь…
– Я так и думал. Но я на всякий случай оставлю тебе по окончании литургии бумагу с адресом матушки Татианы и её троих, кажется, детей, один ушёл в монастырь. Пока ты можешь учиться или работать, но когда смирением выработаешь в себе готовность отречься от этого – тогда и иди каяться перед ними. Всё понятно?
– Да.

Сергей изрядно задержал очередь прихожан, но они старались быть терпеливы, в крайнем случае издавали вздохи. Наконец, над Сергеем прочиталась разрешительная молитва.

 После этой самой страшной исповеди пока пробовал Сергей вернуться в аспирантуру. И вначале вышло даже неплохо: почти год обрабатывая одну статью, он добился её публикации в журнале, подконтрольном высшей аттестационной комиссии. Но обстановка оказалась нервозной, да ещё и воспоминания вновь пошли, и Сергей утратил способность дальше писать диссертацию.

Он испытывал потребность в той работе, которая оплачивается и сразу же приносит видимый результат. И так, через полгода с лишним после своего фактического ухода из аспирантуры, Сергей, по квоте для инвалидов, начал работать курьером рекламного холдинга. Он трудоустроился впервые в жизни, а через десять дней после этого у него произошёл сердечный приступ от… радости, от перепада эмоций. Сердце болело невыносимо, и молодой человек испытал ощущение, что ему настаёт конец. После валокордина он встретил врачей «скорой», хоть и в очень слабом состоянии, но уже без чувства приближения смерти.

Общение с противоположным полом держалось на отметке абсолютного нуля.
       
Не проработал Сергей в должности курьера и двух лет, как работа увиделась низкоквалифицированной, не виднелось ни намёка на карьерный рост. Вновь нахлынула депрессия, специфические страхи и размышления о том, почему он не покончил с собой ещё до того, как уверовал. Капитонов раздумывал, почему и теперь не совершит самоубийства, так как вера его ослабла.

И вот теперь-то молодой мужчина вспомнил, что он может ещё сделать, чтобы придать значимости своей жизни. Он почувствовал наконец-то тот смиренный настрой, который, по словам отца Димитрия, нужен, чтобы попро-сить прощения у семьи убитого священника. Для этого Сергей уволился с работы по собственному желанию. Адрес на клочке бумаги он всё ещё сохранил.

Жила эта осиротевшая семья в обычной девятиэтажке, а Сергей думал было, что где-нибудь в сельской местности. Оставался только вопрос, отпустит ли мама.

– А если тебя просто прибьют там? – начала возмущаться Елена Сергеевна. – Подождал бы хоть, когда отец здесь будет, сопроводит тебя.
– Та семья меня не прибьёт, они смиренные.
– Ну да, ты видел их?
– Слышал о них от отца Димитрия. А что до папы, то его я, может, больше опасался бы. В крайнем случае, он может охранять моё физическое существвание, но не помню, чтобы он моим человеческим достоинством дорожил.
– Ну смотри, если готов, чтобы тебя покалечили…
– Да я, возможно, и умереть готов! Но этого ничего не будет, раз ты уже отпускаешь. Я как раз и из аспирантуры ушёл, и с работы уволился, до есть достиг предельного смирения.

Наконец, Сергей выпросил у матери разрешения пойти и к семье покойного отца Леонида. Когда он предстал перед решёткой в их секцию, то прошептал Иисусову молитву, трижды перекрестился и нажал на звонок. Раздался обычный звук в два такта. А что было необыкновенно, что вдова, матушка Татиана, так быстро открыла – были слышны бегущие шаги – и как-то ласково посмотрела на такого крупного, можно сказать, мужика.
– Что вы хотели? – спросила она тихо.
– Матушка Татиана?
– Да-а! – уже слегка насторожилась она.
– Вы не догадываетесь, кто я?

Вдова покачнулась.
– Я, кажется, распознаю вас.
– Да! – воскликнул Сергей. – Вы верно распознаёте! Это я убил вашего мужа и отца ваших детей. Теперь можете делать со мной, что хотите.

Вдова снова покачнулась, глядя в сторону, дёрнула рукой, словно хотела дать пощёчину, но не могла её дать через решётку, затем стала всматриваться в глаза Сергея. Но он не отводил свои, смотрел скорбно. Его слова были чётко услышаны в квартире. Выбежали молодой человек и две девушки.

– Это он, мама? – грозно спросил сын.
– Да! – сквозь слёзы ответила матушка Татиана.
– Ах, давно я ждал этой встречи! Позволь, я за нашего папу хоть один раз ударю его!
– Не надо, Савушка, он кается!
– Где видно, что он кается? Он даже на колени не встал!

Через секунду Сергей стоял на коленях. Матушка тоже не удержалась, сделала нечто совсем неожиданное – открыла решётку секции, обняла Сергея за шею и стала гладить по голове.

– Он страдал, он в больнице каялся.
– Я теперь перестал быть фанатиком, – подал голос Сергей, чуть не плача. – То я только перед Богом каялся, а теперь ещё перед людьми, у которых отнял отца и мужа.
– Ещё Кирилл из-за него в монастырь ушёл.
– Ой, Савушка, сынок, Кирилл почувствовал зов Божий. А отец наш, царствие ему небесное, истово верил, бескомпромиссно служил. Вот и не замечал особенностей людей, на всех равную ношу возлагал. Вот и не поняли они друг друга с этим несчастным. Как тебя зовут? – спросила она убийцу мужа. Сергей назвался. – Пойдём, Серёжа, может, чай с нами попьёшь? 
– Да что вы?! – соскочил с колен Сергей. – Это уж слишком! Да вознаградит вас Господь за ваше милосердие!
Капитонов ринулся вниз по лестнице.
– Храни тебя Господь, – перекрестила его вслед матушка Татиана.

Сначала Сергей было планировал лечь на асфальт возле этой многоэтажки, как бомж, но теперь передумал.

Ему значительно полегчало, но всё же не до самого выздоровления. Он пока ещё не знал, какое благо ближнему может приносить дальше. Для этого нужно было до конца избавиться от болезненных воспоминаний и чувства никчёмности. С этой целью Сергей попросился… снова в больницу.

Теперь врачу, заведующем отделением, он объяснил, что у него не получается в достаточной мере приносить благо ближнему.