Любителям России. Г. Горбовский

В Санкт-Петербурге простились с поэтом и прозаиком Глебом Горбовским. Отпевание мастера слова, скончавшегося на 88-м году жизни, прошло в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, передает ТАСС.
Проститься с Глебом Горбовским пришли жители Санкт-Петербурга, почитатели его таланта, родственники, друзья и коллеги.

Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных — «Сижу на нарах, как король на именинах». Первая публикация стихов — в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Первая книга вышла в 1960 году. Член СП СССР с 1963 года. С 1974 года пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку Станислава Пожлакова (1978).



Любителям России
 
Как бы мы ни теребили
слово Русь – посредством рта, –
мы России не любили.
Лишь жалели иногда.
 
Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала
в нас – Вселенская душа.
 
Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.
 
Если б мы и впрямь любили, –
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
 
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет, –
не дошло бы до вопроса:
быть России или – нет?
 
В ней одно нельзя осилить:
божье, звёздное, «ничьё»
ни любителям России,
ни губителям её!

*    *     *

На лихой тачанке я не колесил,
не горел я в танке,
ромбы не носил,
не взлетал в ракете
утром по росе,
просто жил на свете,
мучился, как все


* * *

Гладит вербу ветер вялый,
плачет птичка: хочет пить!
Оказалось - жизни мало,
чтоб Россию разлюбить.
Эти страшненькие избы,
этот заспанный народ,
этой речи славянизмы:
«тризна», «бездна», «уд», «урод».
Необузданный комарик,
новорожденный цветок –
тот ударит, этот дарит,
а в итоге - жизнь, восторг!
Не москит, а муравьишка,
не колибри - воробей.
И душевные излишки:
хочешь - пой, не хочешь - пей!


* * *

Сегодня я - не на вине
клянусь: вино давно прокисло.
Друзей, явившихся ко мне,
я угощаю здравым смыслом.
Вот вы, утративший в пути
улыбку, зрение, походку,
не знаете, куда идти,
и принесли в кармане водку.
А вы, читающий взахлёб
свои рифмованные звуки,
зачем наморщили свой лоб –
как бы в смертельный час разлуки?
А ты, бессильная понять,
куда попала, - скалишь зубки,
желая в сердце боль унять,
идёшь на некие уступки...
А я, поправ чужую грусть,
чужие фокусы - не боли,
уйду в себя - и не вернусь...
А вы - ищите ветра в поле!
В небе тусклом и стоячем,
кто там сладкий воздух пьёт?

Пригляделся - птичка плачет,
а прислушался - поёт!

* * *

Фиолетовой фиалки с бугорка - кричащий глаз.
Грязный кузов катафалка да пяток озябших нас...
И кресты, кресты да камень, серый камень да кресты.
А над нами, дураками, где-то там, в пространстве - Ты!


* * *

Давно автобусом не ездил
сквозь зной полей и лес густой.
В другую местность. В мягком кресле.
В машине, буднично-пустой.
Почти пустой: меня помимо –
три тётки, с виду - «челноки»,
трещавшие неутомимо,
как предзакатные сверчки.
Но вот в лесной глуши, заметьте,
вошёл в автобус гражданин
и. заиграл на инструменте –
ненашенском! Кавказа сын.
На чём играл - не видно было:
играл, от всех отворотясь...
Но столько боли, страсти, пыла
мой мозг не помнил отродясь!
Потом он вылез: за оврагом
сошёл, исчез. И мнилось мне:
он не играл, не пел, а плакал
по невозвратной стороне.


* * *

Душа ещё не вянет
и не спешит на дно –
послушно лямку тянет
с другими заодно.
Из душной комнатёнки,
ослушник и должник,
уйду блуждать в потемки,
приняв за воротник.
Тащусь в ущельях улиц,
рассветных жду лучей,
чтоб жители проснулись,
чтоб не был я - ничей.
Ведь сердцевина сути –
не в кайфе жить в пути,
а в возвращенье к людям:
чтоб вновь - в себя уйти.


* * *

Шрамы, ссадины на теле,
а в глазах... все та же высь!
Подойди к моей постели,
как к могиле, - и склонись.
Ты склонись, подобно вербе,
майской свежестью обдай.
Не сгорели крылья, верь мне!
Надо мной не причитай.
Ну, а смерть - под зад коленом!
Я помят, но я - живой.
От меня несёт не тленом –
зверобоем, трын-травой!
А когда, сгорев в горниле,
почернеют мои дни,
мне на холмик надмогильный
светлой водочки плесни!

*     *     *
 
Мужик в разорванной рубахе —
Без Бога, в бражной маете…
Ни о марксизме, ни о Бахе,
Ни об античной красоте —
Не знал, не знает и… не хочет!
Он просто вышел на бугор,
Он просто вынес злые очи
На расхлестнувшийся простор…
И вот — стоит. А Волга тонет
В зелёногривых берегах…
(А может, знал бы о Ньютоне,
ходил бы в модных башмаках.)
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова…

   *     *     *
Пожар отклокотал
и умер.
И умер лес,
отзеленел...
Трагедию исчислил в сумме
один хозяйственный отдел...
Медведь ушел, удрали зайцы,
хватили горя комары,
в жилищах птиц
сварились яйца
от неестественной жары.
... Стоял, как братская могила,
безрукий, безволосый лес:
что ни пихта — иссякла сила,
и что ни лиственница — крест.
Я уходил из этой жути
с большой тревогой за людей...
Не люди лес сожгли, не люди! —
Не человек. Злодей.
Злодей.

 1960
*    *       *

Не напрасно, не случайно
жизнь моя — необычайна.
Не напрасно кость трещала,
отлетали пальцы прочь.
Плоть — как драное мочало,
а молчала, точно ночь.
Не случайно перед дулом
я стоял у палача, —
злого дядю время сдуло,
словно ветром — пыль с плеча!
Обмороженный, недаром —
на краю земли родной
не назвал судьбу кошмаром,
не рассталась жизнь со мной.
Стал приятель не напрасно
неприятелем в пути…
И прекрасно, что неясно
то, что будет впереди!
…Я лежу в траве пахучей,
улыбаюсь муравью.
Знаю лишь, что будет — лучше.
И всегда на том стою.