Покалеченные судьбы

   В конце июля приехала в небольшой подмосковный городок навестить маму. При выходе из автобуса меня неожиданно окликнули.
— Чего не здороваешься? Не заметила аль не хочешь знаться? — В лукавом взгляде ожидание ответа. В голосе обида.
— Узнала… Узнала. — И я обнимаю женщину… Это Маша Мы знакомы с детства.
  У Маши круглое с ровным загаром лицо. Голубые глаза в насмешливом прищуре. Светлый и легкий взгляд. Узкие губы нарочито жестко подтянуты к левому уголку рта. Голову прикрывает маленькая жокейная шапочка со сломанным козырьком. На плечах — выгоревшая мужская куртка с большими карманами. Все это придает ей вид независимого человека.
— Может, ко мне? — В голосе неуверенность. — Столько не виделись… Почитай, лет двадцать… Аль не хошь?
— Очень хочу. Но мама ждет. Будет волноваться, если я сейчас не покажусь. Давай в следующий раз.
Маша пытливо смотрит на меня.
— Ведь не придешь… — тоскливо говорит она.
— Обещаю…
  Всю дорогу к дому перед глазами стояла Маша. Неожиданная встреча вызвала много воспоминаний из далекого прошлого и бесконечно дорогого мне мира. В трудное послевоенное время в тесных каморках чужого угла соприкоснулись моя юность и начало ее нелегкой семейной жизни.
  Маша была девятым ребенком в семье. Мать умерла, когда ей было два года. Отец поднимал детей один; обучал ремеслу работы с деревом и с первыми успехами выводил их в самостоятельную жизнь.
Училась девочка мало — всего пять лет, а затем отец пристроил ее в заводскую столовую мыть посуду. В шестнадцать она сама попросилась в цех на станок.
  С первых дней войны завод стал выпускать снаряды. Большинство кадров составляли женщины. Мужчины, имеющие отсрочку от призыва в армию, охраняли объект, но их число с каждым днем уменьшалось. Мужчин требовал фронт. Руководство завода было вынуждено привлечь к охране завода женщин.
  Маша спокойно поменяла место работы. Она не боялась, как другие женщины, ни леса, ни траншей вокруг завода, ни темноты, ни звука сирен. Быстро научилась обращаться с ружьем, ползать, метать учебную гранату, ежедневно тренировалась в стрельбе. Заступая на охрану объекта, она представляла себя на фронте и полагала, что скоро там будет в реальности. Но все обернулось по-другому.
  Во время воздушной тревоги, помогая женщинам заносить тяжелые ящики со снарядами на склад, она получила сложный перелом ноги. Положение осложнило отсутствие хирурга. А потом началось заражение крови. Две операции подряд спасли жизнь, но не здоровье. Маша стала инвалидом. Ее комиссовали на гражданку с диагнозом туберкулез кости и дали вторую группу. На костылях она приехала к брату и попросила угол. Жить на маленькую пенсию было трудно, да и проживание у родственников требовалось как-то отрабатывать. Молодая женщина бралась за все, что было по силам, но часто от головокружения теряла сознание. Но не волю.
 Ежедневно тренировала ногу: компрессы с травами, растирание, силовые упражнения, нагрузка, нагрузка… И вот она уже может передвигаться без костылей, с палочкой. А затем и без нее. По улице ходила, не поднимая глаз. Тянула, как могла, спину вверх, чтобы меньше припадать на больную ногу. Все больше выполняла домашних дел за золовку. Появилась надежда на возврат к полноценной жизни. Однако мысли о создании своей семьи не допускала. Вспоминая уроки отца, стала пробовать себя вместе с братом в столярном ремесле.
  Однажды, снимая с крюка ведро с водой, увидела грубую загорелую лапищу… Маша подняла глаза. На нее смотрело смеющееся лицо с большим шрамом от виска до подбородка и одним глазом. Второй руки у мужчины не было.
  Девушка подхватила ведро и с ужасом, превозмогая боль в ноге, — «вихрем» как ей показалось, — понеслась к дому. Вдогонку услышала слова: «Как тебя зовут, красавица?»
— Что пыхтишь? — встретил ее брат. — Или за тобой медведь гонится?..
— Страшного мужика у колодца встретила… Почти как медведь. Испугал, — ответила Мария.
  Брат посмотрел в сторону колодца.
— Так это Сашка Гроза, сын Устиньи. Вон из того дома, что напротив. Ох, и лихой парень был до отправки на фронт… С войны вернулся обезображенный. Нечего его бояться. И пострашнее бывают… Война никого не красит.
  Слова брата Машу успокоили. От страха не осталось и следа. Но самое неприятное ждало девушку впереди. В конце недели Сашка Гроза пришел к ее брату с бутылкой водки.
  Увидев его входящим в калитку Маша встревожилась: зачем нелегкая принесла этого Медведя?
— А эта дура — золовка, — рассказывала Маша о жене брата, — обрадовалась. Кикимора заморская! Стелется перед ним: «Проходи, гостюшка дорогой…»
  Пока Маша пряталась в чулане, ее просватали. Вечером брат сказал:
— Слышь, Мария, Сашка тебя в жены зовет. Ты это, собирайся.
— Страшный он… Не пойду за него, — ответила девушка.
  Реакция брата была суровой.
— И думать не смей! Замуж тебе пора. С лица воду не пить.
— И свой угол будет. И с нашей шеи слезешь, — радовалась золовка. — Ишо ногой топала, стерва!
  За невестой Александр пришел в воскресный день, к вечеру. Брат вытащил из чулана заплаканную Марию.
— Бери!
  Жених крепко сжал руку невесты и перевел через дорогу в родительский дом. Устинья, мать жениха, встретила молодых молча. Она оставила за собой кухню с большой русской печью, а сыну отдала светлицу. В ней стараниями Маши всегда был идеальный порядок и пахло свежевыстиранным бельем.
  Свою зарплату на лесоповале, где Александр очищал поваленные деревья, он полностью отдавал жене, а пенсию оставлял себе и тратил на табак и водку. Изредка приносил жене в сером кулечке несколько леденцов.
Мария отстирывала на реке его штаны и рубахи, ставила на них заплаты, вела хозяйство. Закончив с домашними делами, шла к брату и помогала ему в работе по столярке: зачищала доски, красила, клеила… Среди инструмента и досок проходили лучшие минуты ее жизни.
  Муж был с ней груб и часто жесток. Причиной тому — искалеченные войной тело и характер; понимание того, что миловидная супруга, наливающаяся с каждым днем красотой и силой, вовсе ему не пара; ревность оттого, что на нее заглядываются парни, и подозрение измены в его отсутствие.
  Жена не беременела. О том, что детей у его не будет — в окопах были застужены детородные органы, — раненого солдата предупредили еще в госпитале. И это тоже бесило Александра. Страх потерять Марию гнал молодого мужчину ночью с делянки домой проверять свои подозрения. Если уйти с работы не удавалось, он являлся в конце недели туча тучей. Лоб и брови надувались от гнева, нос вздрагивал. Он весь кипел от злости.
— Ну, сука, натешилась в мое отсутствие! У-ух, — выдыхал он, поднимая тяжелую руку. Медленно отводил ее за голову и метил в грудь жены… Она пятилась, натыкалась на сундук, отползала в дальний угол, тихо плакала и жалобно повторяла:
— Саша… Сашенька. Ну что ты, род… ной… — Последняя часть слова сливалась со звуком: хрясь!
  Мария не кричала, не голосила, не жаловалась… Охнув от боли и защищая грудь руками, она сглатывала слезы, вытирая глаза тыльной стороной ладони и предплечьем.
  Муж никогда не наносил удара дважды. Зато каскад живописных слов вперемежку с плевками продолжался долго. Тонкая перегородка — нам сдавали комнату на другой половине дома — не могла скрыть трагедии в молодой семье. В такие минуты я смело открывала дверь на их половину, заходила и садилась рядом с Машей, готовая принять на себя часть обрушенного на нее гнева.
— Дядя Саша, — выбрав паузу между цветистыми фразами, встревала я. — Очень ждала вас с работы. Нам в школе велели написать рассказ про летчиков. Без вашей помощи мне не справиться. Вы же были механиком на военном аэродроме. Расскажите, что помните из тех лет. И чайку попьем…
 Мужчина поднимал голову и смотрел на меня долго и недоверчиво. Взгляд постепенно становился осмысленным. Гнев проходил. Не подозревая подвоха или не желая его замечать, он уже минутой позже машинально двигал здоровой рукой по чистому столу, а Маша, зная, как благостно действует на настроение мужа пища, не мешкая ставила перед ним миску с горячим супом и две кружки с чаем для нас. Когда он принимался за еду, можно было уже не волноваться. Кроме тихого ворчания да стука ложки ничего не происходило.
  С годами Александр перестал бить жену. Может, стал больше ей доверять. Однако в гневе, скорее по привычке, поднимал руку и заносил ее для удара. Но на этом все и заканчивалось, так как Маша стремительно кидалась на грудь мужа:
— Сашенька! — громко кричала она. — Любимый мой! Единственный мой…
Услышав эти слова, Александр вздрагивал и замирал… Удивленно и радостно раскрывался его единственный глаз. Рука опускалась… На лице появлялась виноватая улыбка. Он слабел. Однако в светелке еще долго слышалось тихое бормотание, за которым угадывалось ругательство. Но кого и за что он ругал — оставалось загадкой…

   Москва, 1988. Продолжение следует…https://e-shirokova.ru/
;